Бернард Шоу
      Инка перусалемский
      Почти историческая одноактная комедия, сочиненная членом Королевского
      литературного общества
      Напоминаю читателю, что, когда я сочинял эту пьесу, цезарь, послуживший прототипом ее главного героя, еще не лежал у наших ног, низложенный и побежденный, а командовал победоносными легионами, с которыми мы отчаянно сражались. Многим он внушал такой страх, что они не могли простить мне моего бесстрашия; считалось, что я легкомысленно и глупо играю с огнем. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в своих поступках. И цезарь в моей пьесе тоже отдает себе отчет в том, что происходит. Но во время войны наше общественное мнение заняло очень странную позицию: стоило человеку усомниться в абсолютном совершенстве немецкого государственного устройства, или в макиавеллиевской мудрости немецкой дипломатии, или во всеведении немецкой науки, или в безусловном понимании немцами исторических процессов - стоило человеку выказать малейшее сомнение в том, что для борьбы со столь превосходно оснащенным противником надо, не давая себе ни минуты отдыха, непрестанно и яростно трудиться, энергично суетиться, попрошайничать и блефовать (даже если это лишь поглощает наши силы и подтачивает нашу решимость) - и этого человека обвиняли в прогерманских настроениях.
      Теперь, когда все это позади и исход сражений показал, что мы вполне могли себе позволить смеяться над обреченным Верховным Инкой, я снова попадаю в затруднительное положение: теперь может создаться впечатление, что я бью лежачего. Вот почему я предваряю эту пьесу напоминанием, что, когда она писалась, цезарь еще не был повержен. Я внимательно перечитал текст, и на всякий случай вычеркнул все, в чем можно усмотреть нечестные приемы боя. Я, разумеется, воспользовался старинной привилегией комедии высмеивать причуды цезаря - и при этом достаточно свободно и даже нагло пользовался вымыслом, дабы освободить себя и своего героя от необходимости следовать историко-биографическим фактам. Но я, конечно, предал бы эту пьесу огню, а не суду публики, если бы в ней содержался хоть один выпад против поверженного врага, на который я не решился бы в 1913 году.
      ПРОЛОГ
      Раздвижной занавес закрыт. Из-за занавеса появляется
      английский архидиакон. Он чрезвычайно раздражен.
      Говорит, обращаясь к кому-то позади занавеса.
      Архидиакон. Запомни раз и навсегда, Эрминтруда: мне не по карману твоя
      привычка к роскоши. (Подходит к лестнице, ведущей со сцены в партер, и
      с мрачным видом садится на верхнюю ступеньку.)
      Из-за занавеса появляется модно одетая дама: она смотрит
      на архидиакона с молчаливым упрямством.
      (Продолжает ворчливым тоном.) Дочери английского священника должно быть
      вполне достаточно ста пятидесяти фунтов в год, тем более что мне стоит
      большого труда выделять тебе эту сумму из семейного бюджета. Эрминтруда. Ты не простой священник, а архидиакон. Архидиакон (сердито). И все-таки мои доходы не позволяют мне содержать дочь
      в роскоши, не подобающей даже особе королевской крови! (Вскакивает на
      ноги и раздраженно оборачивается к ней.) К чему вы это сказали, мисс? Эрминтруда. Ну, знаешь, отец! "Мисс"! Стыдно тебе так обращаться со вдовой. Архидиакон. Стыдно тебе так обращаться с отцом! Твой злополучный брак был
      чудовищным безрассудством. Тебя приучили к образу жизни, который тебе
      решительно не по средствам - который мне не по средствам,- у тебя
      вообще нет никаких средств. Почему ты не вышла за Мэтью, моего лучшего
      викария? Эрминтруда. Я хотела, а ты мне не позволил. Ты настоял, чтобы я вышла за
      Рузенхонкерса-Пипштейна. Архидиакон. Я хотел устроить тебя как можно лучше, дитя мое.
      Рузенхонкерс-Пипштейн был миллионером. Эрминтруда. Откуда ты знал, что он миллионер? Архидиакон. Да ведь он приехал из Америки! Конечно, он был миллионером. К
      тому же он доказал моим поверенным, что в момент заключения брака у
      него было пятнадцать миллионов долларов. Эрминтруда. Мне эти поверенные доказали, что в момент смерти у него было
      шестнадцать миллионов. Он действительно был миллионером и остался им до
      конца. Архидиакон. О мамон, мамон! Я наказан за то, что преклонил колена перед
      богатством. Неужели от твоей доли наследства ничего не осталось? Мы
      считали, что тебе обеспечено пятьдесят тысяч долларов в год. И ведь
      только половина ценностей казалась спекулятивной - остальные деньги
      были в гарантированных акциях! Куда все это делось? Эрминтруда. Спекулятивные акции все время падали, а гарантированные
      приходилось продавать, чтобы платить долги по спекулятивным, - пока вся
      эта лавочка не лопнула. Архидиакон. Эрминтруда! Как ты выражаешься! Эрминтруда. О господи! Как бы ты выражался, если бы у тебя отняли пятьдесят
      тысяч в год? Короче говоря, я не могу жить в нищете, как у вас принято. Архидиакон. В нищете! Эрминтруда. Я привыкла к удобствам. Архидиакон. К удобствам! Эрминтруда. К богатству, если тебе угодно. К роскоши, если желаешь. Называй
      как хочешь. Я не могу жить в доме, на содержание которого тратят меньше
      ста тысяч долларов в год. Архидиакон. В таком случае, моя дорогая, тебе придется найти себе еще одного
      жениха-миллионера, а пока можешь пойти в горничные к принцессе! Эрминтруда. Отличная идея! Я так и сделаю. (Уходит за занавес.) Архидиакон. Что? Вернитесь, мисс! Эрминтруда! Вернись сейчас же.
      Свет на сцене меркнет.
      Что ж, прекрасно. Я высказал все, что хотел. (Спускается в зрительный
      зал и идет к двери, все время ворча.) Безумная, бессмысленная
      расточительность! (Вскрикивает.) Пустое транжирство!!! (Бормочет.) Я не
      намерен больше мириться с этим. Платья, шляпы, перчатки, автомобили;
      счета, как снег на голову сыплются; а деньги исчезают, как вода.
      Необузданные прихоти... никакого контроля над собой... полное
      неприличие... (Кричит.) Я говорю, полное неприличие! (Снова бормочет.)
      Хорошенькое будущее нас ожидает! Куда катится мир! Ну нет, я не намерен
      со всем этим мириться. Пусть делает, что хочет. Я больше за нее не
      отвечаю. Не собираюсь умирать в работном доме из-за никчемной,
      безответственной, расточительной девчонки! И чем скорее это станет ясно
      окружающим, тем лучше для всех нас... (Исчезает из виду.)
      Гостиная в номере отеля. В центре стол. На столе
      телефон. Возле стола два кресла, одно против другого.
      Позади стола дверь. Над каминной полкой зеркало.
      Входит принцесса, незамужняя дама в шляпе и перчатках.
      Ее сопровождает управляющий отелем, элегантный мужчина,
      который держится с профессиональной корректностью, но с
      принцессой обращается всего лишь любезно; его
      снисходительная манера граничит с непочтительностью.
      Управляющий. Мне очень жаль, что я не могу разместить ваше высочество на
      втором этаже. Принцесса (застенчиво и нервно). О, не беспокойтесь, прошу вас. Здесь очень
      мило. Очень мило. Благодарю вас. Управляющий. Мы могли бы приготовить комнату в боковом... Принцесса. Нет, нет. Мне здесь вполне удобно.
      Снимает шляпу и перчатки, кладет их на стол и садится.
      Управляющий. Комнаты здесь ничуть не хуже, чем внизу. И тут не так шумно. А
      подниматься можно на лифте. Если вашему высочеству понадобится
      что-нибудь, вот телефон... Принцесса. Нет, нет, спасибо, мне ничего не нужно. С телефоном так сложно
      обращаться. Я к нему не привыкла. Управляющий. Что прикажете подать? Чаю? Принцесса. Да, да, спасибо... я бы хотела немного чаю, если можно... если
      вам не трудно.
      Управляющий выходит. Звонит телефон. Принцесса в ужасе
      вскакивает с кресла и отбегает подальше от телефона.
      О боже!
      Телефон снова звонит. Принцесса по-прежнему боится его.
      Еще звонок. Она робко приближается к столу. Телефон
      опять звонит. Принцесса вдруг с отчаянным видом
      подбегает к телефону и, подняв трубку, прикладывает ее
      к уху.
      Кто тут? Что мне делать? Я не привыкла к телефону, я не умею... Что? О,
      я вас слышу очень хорошо. (Садится; вид у нее довольный, от принимает
      позу, удобную для разговора.) Как чудно! Что? Дама? А, девушка! Да, да,
      я знаю. Да, пожалуйста, пришлите ее сюда. Мои слуги еще не кончили
      завтракать? Нет, нет, не беспокойте их, не надо. Это неважно. Благодарю
      вас. Что? Да, очень просто. Я и не знала... Повесить трубку туда же,
      где она висела? Спасибо. (Вешает трубку.)
      Входит Эрминтруда. Она выглядит скромно и степенно - на
      ней длинная накидка с капюшоном, закрывающим головной
      убор. Подходит к противоположной стороне стола.
      Прошу прощения - я только что говорила по телефону. Было очень хорошо
      слышно, хотя я никогда раньше не пробовала. Вы не присядете? Эрминтруда. Нет, благодарю вас, ваше высочество. Мне не пристало сидеть в
      вашем присутствии. Я слышала, что вам нужна горничная. Принцесса. О нет, не говорите так! Мне ничего не нужно. Теперь непатриотично
      в чем-то нуждаться - ведь идет война... Я отказалась от своей горничной
      ради отечества. Она вышла за солдата, и у нее скоро будет, как сейчас
      говорится, дитя военных лет. Но я не могу без нее. Я очень старалась,
      но у меня ничего не выходит. Меня все обманывают, так что никакой
      экономии все равно не получается. Я решила продать рояль и взять другую
      горничную. Вот это будет настоящая экономия, потому что я вовсе не
      люблю музыку и только ради приличия притворяюсь. Как вы считаете? Эрминтруда. Я с вами полностью согласна, ваше высочество. Вы совершенно
      правы. Это будет экономия и самопожертвование одновременно и вдобавок
      благодеяние по отношению ко мне, потому что я сейчас без места. Принцесса. Я очень рада, что вы одобрили мой план. Нельзя ли мне... нельзя
      ли мне узнать, из-за чего вы лишились прежнего места? Эрминтруда. Из-за войны, ваше высочество, из-за войны. Принцесса. Да, да, конечно. Но каким обра... Эрминтруда (достает платок и горестно подносит его к глазам). Моя бедная
      госпожа... Принцесса. Прошу вас - ни слова более. Забудьте о моем вопросе, он был
      бестактен. Эрминтруда (справившись со своими чувствами и улыбаясь сквозь слезы). Ваше
      высочество так добры. Принцесса. А как вам кажется - вы могли бы быть счастливы со мной? Я придаю
      этому большое значение. Эрминтруда (убежденно). Я уверена, что буду очень счастлива, ваше
      высочество. Принцесса. Вы не должны рассчитывать на какие-то необыкновенные условия. У
      меня есть дядя, он ужасно строгий и решительный. И он мой опекун.
      Однажды я взяла горничную, которая мне очень нравилась, но после
      первого же раза он отказал ей от места. Эрминтруда. В каком смысле после первого же раза, ваше высочество? Принцесса. Она что-то такое сделала. Я уверена, что это случилось с ней
      впервые и конечно никогда не повторилось бы, потому что она извинялась
      и раскаивалась. Эрминтруда. В чем, ваше высочество? Принцесса. Видите ли, ее молодой человек пригласил ее на один не очень
      респектабельный бал, и она надела мои драгоценности и мое платье. А
      дядя увидел ее там. Эрминтруда. Значит, ваш дядя тоже был на этом балу, ваше высочество? Принцесса (поражена этим умозаключением). Да, вероятно. Мне в голову не
      приходило! Как вы, однако, догадливы! Надеюсь, вы не слишком догадливы. Эрминтруда. Горничная должна быть догадлива, ваше высочество. (Достает
      какие-то письма.) Ваше высочество, наверное, хотели бы видеть мои
      рекомендации. Это от архидиакона. (Подает письма.) Принцесса (принимая их). У архидиаконов тоже бывают горничные? Как
      интересно! Эрминтруда. Нет, ваше высочество, у них бывают дочери. Я принесла отличные
      рекомендации от архидиакона и его дочери. Принцесса (читая). Дочь пишет, что вы настоящее сокровище. А архидиакон
      что он ни за что не отпустил бы вас, но вы оказались ему не по
      средствам. Отзывы более чем удовлетворительные. Эрминтруда. Значит ли это, что вы меня берете, ваше высочество? Принцесса (встревоженно). О, я, право же, не знаю! Конечно, если вы
      хотите... Вы думаете, мне следует вас взять? Эрминтруда. Естественно, ваше высочество. По-моему, следует. Вне всякого
      сомнения. Принцесса. Что ж, если вы так считаете, возможно, так и надо сделать.
      Надеюсь, вы не обидитесь, если я вас спрошу: какое вы хотели бы
      получать... ммм?.. Эрминтруда. Такое же, как та девушка, что ездила на бал. Чтобы расходы
      вашего высочества остались прежними. Принцесса. Да, да. Вначале она, конечно, получала меньше. Но ей надо было
      содержать огромную родню! У меня сердце разрывалось. Мне приходилось
      все время прибавлять ей жалованье. Эрминтруда. Мне хватит и того, что ей платили вначале. Я не кормлю родню и
      на балы готова ездить в своих собственных платьях. Принцесса. О, это было бы прекрасно! Едва ли дядя станет возражать. Или, вы
      думаете, станет? Эрминтруда. Если у него возникнут какие-нибудь возражения, пусть обращается
      ко мне. Я считаю, что деловые разговоры с вашим дядей входят в мои
      обязанности. Принцесса. В самом деле? Вы, наверное, ужасно храбрая. Эрминтруда. Значит ли это, что вы меня берете, ваше высочество? Я хотела бы
      теперь же приступить к своим обязанностям. Принцесса. Да, да, наверное. Да, конечно. Я...
      Входит официант с чаем. Ставит поднос на стол.
      Принцесса. О, благодарю вас. Эрминтруда (поднимая салфетку и глядя на кекс). Сколько времени все это
      простояло на лестничной площадке? Принцесса (в ужасе). Нет, нет, зачем вы так? Это совсем не важно! Официант. Вы ошибаетесь, мадам. Уверяю вас - кекс только что испечен. Эрминтруда. Пришлите сюда управляющего. Официант. Управляющего! Зачем вам управляющий? Эрминтруда. Я буду говорить с ним - а уж потом он все вам объяснит. Как вы
      посмели обойтись подобным образом с ее высочеством? Или здесь
      деревенский трактир? Где вас учили обхождению с приличными людьми?
      Сейчас же унесите все это - и чай и кекс давно остыли. Отдайте их
      горничной, с которой вы флиртовали, пока ее высочество вас дожидались.
      И тотчас же велите приготовить свежий чай. Не вздумайте подавать сами.
      Пришлите порядочного официанта, который, в отличие от вас, обучен
      прислуживать дамам, а не коммивояжерам. Официант. Увы, мадам, я не обучен прислуживать даже коммивояжерам. Два года
      назад я был известным врачом. Каждый день, с девяти до шести, моя
      приемная была полна - ко мне являлась знать и самые сливки буржуазии. И
      вот из-за войны моим клиентам было ведено отказаться от роскоши. Они
      отказались от врачей, но по-прежнему развлекаются в отелях, и теперь
      единственное, что мне остается, - это работать официантом.
      (Прикладывает руку к чайнику, проверяя его температуру, а другой рукой
      автоматически достает часы, словно собирается считать пульс.) Вы правы.
      Чай холодный. Его заваривала жена некогда модного архитектора. Кекс
      недопечен; чего можно ожидать от разорившегося портного, который открыл
      было комиссионный магазин, но в прошлый вторник прогорел? Неужели у вас
      хватит мужества пожаловаться на нас управляющему? Разве мы мало
      пострадали? Или наши несчастья никог...
      Входит управляющий.
      О боже, вот и он сам! (Уныло уходит, забрав поднос.) Управляющий. Прошу прощения, ваше высочество, но одна высокопоставленная
      английская семья настоятельно требует у меня комнаты, и я беру на себя
      смелость спросить, как долго вы намерены оказывать нам честь своим
      присутствием. Принцесса (обеспокоенно встает). О! Я кому-то мешаю? Эрминтруда (строго). Сядьте, ваше высочество.
      Принцесса испуганно садится. Эрминтруда надменно смотрит
      на управляющего.
      Эта комната потребуется ее высочеству еще на двадцать минут. Управляющий. На двадцать минут? Эрминтруда. Да, нам понадобится не меньше двадцати минут, чтобы найти
      подходящий номер в приличной гостинице. Управляющий. Не понимаю. Эрминтруда. Прекрасно понимаете. Как вы смели предложить ее высочеству номер
      на третьем этаже? Управляющий. Но ведь я объяснил. Второй этаж занят. Во всяком случае... Эрминтруда. Да? Что "во всяком случае"? Управляющий. Второй этаж занят. Эрминтруда. Не смейте говорить неправду ее высочеству. Второй этаж не занят.
      Вы просто ждете прибытия пятичасового экспресса, потому что надеетесь
      подцепить какого-нибудь крупного военного подрядчика, который выпьет
      все ваше дрянное шампанское - по двадцать пять франков за бутылку! - и
      согласится платить за все вдвойне, потому что ему удалось попасть в
      один отель с ее высочеством и он может похваляться, что ради него у нее
      отняли лучший номер! Управляющий. Но ее высочество оказали нам любезность. Я не знал, что ее
      высочество недовольны. Эрминтруда. Вы злоупотребили любезностью ее высочества. Вы вводите ее в
      заблуждение своими выдумками. Вы отводите ей комнату, которая и собаке
      не годится. Вы посылаете к ней какого-то опустившегося врача, которого
      переодели официантом, и он подает ее высочеству остывший чай. Не
      думайте, что вам это сойдет. Я знакома с горничными и камердинерами
      всех европейских аристократов и американских миллионеров. Стоит мне
      рассказать им, что за дыра ваша гостиница, и ни один приличный человек
      к вам не поедет. Будете сдавать комнаты викариям с целыми выводками
      детей. Ноги моей не будет больше в вашем заведении. Прикажите снести
      вниз багаж! Управляющий (взывает к принцессе). Неужели ваше высочество готовы верить,
      что я на такое способен? Или я имел несчастье обидеть ваше высочество? Принцесса. О нет, я вами вполне довольна. Прошу вас... Эрминтруда. Значит, ваше высочество недовольны мной? Принцесса (испуганно). Нет, нет! Прошу вас, не говорите так! Я только хотела
      сказать... Эрминтруда (управляющему). Вы слышали? Или вы ждете, что ее высочество будут
      учить вас обращению с клиентами? Эта работа больше подходит горничной! Управляющий. Ах, оставьте, мадемуазель. Поверьте, мы хотим лишь одного
      чтобы вы не испытывали никаких неудобств. Но вследствие войны вся
      королевская семья придерживается строгой экономии и требует, чтобы с
      ней обращались, как с беднейшими подданными. Принцесса. Да, да, вы совершенно правы... Эрминтруда (перебивает). Вот именно. Ее высочество прощают вас. Но смотрите,
      чтобы это не повторялось. Отправляйтесь вниз, дружок, и приготовьте ваш
      лучший номер на втором этаже. И велите подать чаю - настоящего чаю. И
      отопление включите, чтобы в комнатах было тепло и приятно. А в спальни
      пусть отнесут горячую воду... Управляющий. Там раковины; горячая и холодная вода подается из водопровода. Эрминтруда (презрительно). Водопровод! Этого следовало ожидать. Теперь куда
      ни придешь - везде в спальнях раковины и трубы, которые грохочут,
      свистят и булькают каждый раз, когда кто-нибудь моет руки. Уж мне-то
      все это знакомо. Управляющий (галантно). Вам трудно угодить, мадемуазель. Эрминтруда. Не труднее, чем многим другим. Но когда мне не угодили, я не
      считаю ниже своего достоинства объявить об этом. Вот и вся разница.
      Ступайте, больше нам ничего не нужно.
      Управляющий смиренно пожимает плечами, низко кланяется
      принцессе и идет к двери; украдкой посылает Эрминтруде
      воздушный поцелуй и выходит.
      Принцесса. Чудесно! Как у вас хватило мужества? Эрминтруда. На службе у вашего высочества я не ведаю страха. Ваше высочество
      могут предоставить мне переговоры со всеми неприятными людьми. Принцесса. О, это было бы прекрасно! Но, к сожалению, самые ужасные
      переговоры мне придется вести самой. Эрминтруда. Смею ли я спросить, ваше высочество, что это за переговоры? Принцесса. Я выхожу замуж. За мной придут сюда, в этот отель, чтобы выдать
      меня за человека, которого я еще даже не видела. За мальчика, который
      тоже еще не видел меня. За одного из сыновей Верховного Инки
      Перусалемского. Эрминтруда. В самом деле? А за кого именно? Принцесса. Я не знаю. Это еще не решено. Быть принцессой просто ужасно.
      Выдают замуж - и даже неизвестно, за кого. Верховный Инка придет, чтобы
      посмотреть на меня и решить, какой из его сыновей мне больше всех
      подходит. И тогда везде, кроме Перусалема, меня будут считать врагом и
      иностранкой, потому что Верховный Инка всем на свете объявил войну. А
      мне придется притворяться, что все на свете объявили ему войну. Я этого
      не вынесу. Эрминтруда. И все же муж есть муж. Я и такому была бы рада. Принцесса. О, как вам не стыдно говорить такое? Наверное, вы непорядочная
      женщина! Эрминтруда. Ваше высочество обеспечены, а я - нет. Принцесса. Даже если бы вы могли стерпеть прикосновение мужчины, нельзя об
      этом говорить. Эрминтруда. Я больше никому не скажу, ваше высочество. Может быть, только
      самому мужчине. Принцесса. Какие у вас ужасные мысли! Не понимаю, как можно позволять себе
      такие грубости. Пожалуй, вы мне все-таки не подойдете. Мне кажется, вы
      знаете о мужчинах больше, чем следует. Эрминтруда. Я вдова, ваше высочество. Принцесса (потрясена). О, простите меня! Как я не догадалась, что раз вы
      говорите такие вещи, значит, уже были замужем! Это совсем другое дело,
      правда? Ради бога, извините меня.
      Возвращается управляющий; он бледен, испуган, едва в
      состоянии говорить.
      Управляющий. Ваше высочество! Вас желает видеть офицер, представляющий
      Верховного Инку Перусалемского. Принцесса (растерянно встает). Нет, нет, я не могу! Ах, что же мне делать? Управляющий. Он говорит, что по важному делу, ваше высочество. Некто капитан
      Дюваль. Эрминтруда. Дюваль! Какой вздор! Обычная история - это сам Верховный Инка,
      инкогнито. Принцесса. Ах, скажите, чтобы он ушел. Я так боюсь его! И я не могу
      принимать его в этом платье, он такой обидчивый. Он меня на неделю
      посадит под домашний арест. Скажите, пусть приходит завтра. Скажите,
      что я больна. Я не могу... не хочу... не смею... отошлите его
      как-нибудь. Эрминтруда. Предоставьте его мне, ваше высочество. Принцесса. Вы его испугаетесь! Эрминтруда. Я англичанка, ваше высочество, и если надо, могу справиться даже
      с дюжиной инков. Я все устрою. (Управляющему.) Проводите ее высочество
      в спальню, а потом представьте мне капитана Дюваля. Принцесса. О, я вам так благодарна! (Идет к двери.)
      Эрминтруда замечает на столе ее шляпу и перчатки и,
      схватив их, догоняет принцессу.
      Ах, благодарю вас! Вы знаете, если уж мне суждено выйти за его сына, я
      предпочла бы блондина, и пусть он не бреется, пусть у него будут мягкие
      волосы и борода. Я не вынесу, чтобы меня целовал кто-нибудь колючий.
      (Выбегает из комнаты.)
      Управляющий кланяется ей вслед и тоже выходит.
      Эрминтруда сбрасывает накидку и прячет ее. Быстро
      прихорашивается перед зеркалом. Управляющий возвращается
      с большой шкатулкой в руках и докладывает.
      Управляющий. Капитан Дюваль!
      Верховный Инка, в плаще поверх военного мундира, шагает
      с подчеркнутым, показным величием. Останавливается.
      Жестом приказывает испуганному управляющему поставить
      шкатулку на стол, затем, нахмурившись, отсылает его.
      Галантно касается шлема, приветствуя Эрминтруду. Снимает
      плащ.
      Инка. Чувствуйте себя свободно, сударыня, и говорите со мной без всяких
      церемоний. Эрминтруда (небрежно подходит к столу; отвечает надменно). Я не имела ни
      малейшего намерения разводить с вами церемонии. (Садится. Эта вольность
      заметно шокирует Инку.) Не могу себе представить, отчего бы мне вдруг
      захотелось устраивать церемонии с совершенно незнакомым мне человеком
      по имени Дюваль - с каким-то капитаном, чуть ли не простым солдатом! Инка. Справедливо. Я на мгновение забыл о своем положении. Эрминтруда. Ничего страшного. Можете сесть. Инка (нахмурившись). Что? Эрминтруда. Я говорю: можете сесть. Инка. О! (Его усы уныло опускаются. Садится.) Эрминтруда. Что у вас за дело? Инка. Я здесь по поручению Верховного Инки Перусалемского. Эрминтруда. Der Allerhochst? Инка. Так точно. Эрминтруда. Интересно, ему не стыдно, когда его называют der Allerhochst? Инка (удивленно). Почему ему должно быть стыдно? Он действительно der
      Allerhochst, то есть Верховный. Эрминтруда. Он симпатичный? Инка. Я... ммм... Ммм... я... Я... ммм... не могу судить. Эрминтруда. Говорят, он себя очень уважает. Инка. Почему же ему не уважать себя, сударыня? Провидению было угодно
      доверить его роду судьбу могущественной империи. На нем лежит громадная
      ответственность - ведь шестьдесят миллионов подданных видят в нем
      своего бога и отца и готовы по первому приказу умереть за него. Не
      уважать такого человека было бы святотатством. За подобные вещи в
      Перусалеме наказывают - жестоко наказывают. Это называется инкощунство. Эрминтруда. Очень остроумно! А он умеет смеяться? Инка. Разумеется, мадам. (Смеется грубо и неестественно.) Ха, ха, ха, ха! Эрминтруда (холодно). Я спросила, умеет ли смеяться Верховный Инка. Я не
      спрашивала, умеете ли вы смеяться. Инка. Справедливо, сударыня. (Ухмыляется.) Чертовски веселая игра! (Смеется
      искренне и добродушно и становится гораздо более приятным
      собеседником.) Прошу прощения. Теперь я смеюсь потому, что не могу
      удержаться. Мне весело. Раньше я лишь пытался имитировать смех, и
      попытка была действительно неудачной. Эрминтруда. Мне сказали, что вы пришли по делу. Инка (беря в руки шкатулку и возвращаясь к прежней торжественной манере).
      Верховный Инка поручил мне освидетельствовать вашу внешность и, если я
      сочту ее удовлетворительной, вручить вам этот ничтожный знак внимания
      его императорского величества. Я счел вашу внешность
      удовлетворительной. Извольте! (Открывает шкатулку и подает ее
      Эрминтруде.) Эрминтруда (глядя в открытую шкатулку). Какой у него дурной вкус. Я этого не
      надену! Инка (краснея). Остерегитесь, мадам! Эта брошь изготовлена по эскизам самого
      Верховного Инки. Позвольте мне объяснить ее значение. В центре вы
      видите щит Эрминия. Десять медальонов, окружающих щит, соответствуют
      десяти замкам его величества. Ободок - это телефонный кабель, который
      его величество проложили по дну Килевого пролива. Булавка представляет
      собой миниатюрное изображение меча Генриха Птицелова. Эрминтруда. Миниатюрное! Это изображение, наверное, больше оригинала.
      Надеюсь, вы не думаете, мой друг, что я стану таскать на себе такую
      тяжесть; где это видано, чтобы брошь была размером с черепаху! (Сердито
      захлопывает шкатулку.) Во сколько она обошлась? Инка. Материал и изготовление стоили полмиллиона перусалемских долларов,
      сударыня. Творческий вклад Верховного Инки сделал эту брошь
      произведением искусства. Как таковое, она стоит не меньше десяти
      миллионов. Эрминтруда. Дайте ее сюда. (Хватает шкатулку.) Я заложу ее и на вырученные
      деньги куплю себе что-нибудь посимпатичнее. Инка. Ни в коем случае, сударыня. Произведение Верховного Инки не может быть
      выставлено в витрине ростовщика. (Бросается в кресло; он вне себя от
      ярости.) Эрминтруда. Тем лучше. Вашему Инке придется самому выкупить свою брошь,
      чтобы избежать позора, и несчастный ростовщик получит назад свои
      деньги. Никто другой такую брошь не купит. Инка. Можно узнать почему? Эрминтруда. Да вы посмотрите на нее! Посмотрите! Неужели вы сами не видите
      почему? Инка (зловеще опустив усы). К сожалению, мне придется доложить Верховному
      Инке, что вы лишены эстетического чувства. (Встает; очень недоволен.)
      Верховный Инка не может породниться с особой, которая понимает в
      искусстве, как свинья в апельсинах. (Пытается забрать шкатулку.) Эрминтруда (вскакивая и отступая за спинку своего кресла). Ну-ну! Не троньте
      брошь! Вы вручили ее мне от имени Верховного Инки Перусалемского. Она
      моя. Вы сказали, что находите мою внешность удовлетворительной. Инка. Я нахожу ее неудовлетворительной. Верховный Инка не позволил бы своему
      сыну жениться на вас, даже если бы мальчик попал на необитаемый остров
      и не имел другого выбора. (Уходит в противоположный конец комнаты.) Эрминтруда (спокойно садится и ставит шкатулку на стол). Естественно
      откуда на необитаемом острове священник, чтобы нас обвенчать? Нам
      пришлось бы ограничиться морганатическими отношениями. Инка (возвращаясь). Подобные выражения неуместны в устах принцессы,
      претендующей на высочайшее положение на земле. Вы безнравственны, точно
      драгун.
      Эрминтруда пронзительно смеется.
      (Пытается побороть смех.) В то же время (садится) ваше грубое замечание
      не лишено остроумия и вызывает у меня улыбку. (Поднимает кончики усов и
      улыбается.) Эрминтруда. Когда я выйду замуж, капитан, я скажу Верховному Инке, чтобы он
      велел вам сбрить усы. Они совершенно неотразимы. Наверное, весь
      Перусалем не сводит глаз с ваших усов. Инка (решительно наклоняясь к ней). Что там Перусалем, сударыня! Весь мир не
      сводит глаз с моих усов. Эрминтруда. Меня поражает ваша скромность, капитан Дюваль. Инка (внезапно выпрямляясь). Женщина! Не говорите глупостей. Эрминтруда (возмущенно) Ну, знаете! Инка. Взгляните фактам в лицо. Мои усы - точная копия усов Верховного Инки.
      Весь мир занят созерцанием его усов. Мир только этим и занимается!
      Однако всеобщий интерес к внешности Инки Перусалемского вовсе не
      означает, что Инка фат. Другие монархи тоже отращивают усы и даже
      бакенбарды. И что же - продаются их картонные изображения на улицах
      цивилизованных столиц? С усами, которые при помощи простой веревочки
      можно поднять или опустить? (Несколько раз поднимает и опускает свои
      усы.) Нет, не продаются! Еще раз говорю: не продаются! Между тем за
      усами Верховного Инки Перусалемского наблюдают так пристально, что его
      лицо служит политическим барометром всего континента. Усы поднимаются
      и культура расцветает. Не та культура, которую вы обозначаете этим
      словом, a die Kultur - вещь настолько более значительная, что даже я в
      состоянии постичь ее, лишь находясь в особенно хорошей форме. Когда же
      его усы опускаются, гибнут миллионы людей. Эрминтруда. Будь у меня такие усы, мне бы это, пожалуй, вскружило голову. Я
      бы всякий разум потеряла. Вы уверены, что Инка не безумен? Инка. Как он может быть безумен, сударыня? Что мы называем здравым умом? Ум
      Верховного Инки. А что мы называем безумием? Состояние всякого, кто не
      согласен с Верховным Инкой. Эрминтруда. В таком случае, я сумасшедшая, потому что мне не нравится эта
      нелепая брошь. Инка. Нет, сударыня, вы не сумасшедшая. Вы просто слабоумная. Эрминтруда. Благодарю вас. Инка. Заметьте следующее: нельзя рассчитывать, что вы способны увидеть мир
      глазами Инки. Это было бы слишком самонадеянно. Вам следует принять без
      колебаний и сомнений заверение вашего Allerhochst'a, что эта брошь
      шедевр. Эрминтруда. Моего Allerhochst'a! Ничего себе! Мне это нравится! Для меня он
      пока еще не Allerhochst! Инка. Он Allerhochst для всех, сударыня. Его империя скоро будет
      простираться до самых границ обитаемого мира. Таковы его священные
      права. И пусть остерегутся те, кто их оспаривает. Строго говоря,
      нынешние попытки пошатнуть его мировое господство - это не война, а
      мятеж. Эрминтруда. Но воевать-то начал он. Инка. Будьте справедливы, сударыня. Когда льва окружают охотники, лев
      бросается на них. Много лет Инка поддерживал мир на планете. По вине
      тех, кто на него напал, пролилась кровь - черная кровь, белая кровь,
      коричневая кровь, желтая кровь, голубая... Инка же не пролил ни капли
      крови. Эрминтруда. Он всего лишь говорил речи. Инка. Всего лишь говорил речи? Всего лишь говорил речи! Что может быть
      блистательнее речей? Кто в целом мире умеет говорить, как Инка?
      Сударыня! Подписав объявление войны, он сказал своим глупым генералам и
      адмиралам: "Господа, вы об этом пожалеете". И они жалеют. Теперь они
      понимают, что лучше было сражаться силами духа, то есть силами
      красноречия Верховного Инки, чем полагаться на свои вооруженные силы.
      Когда-нибудь народы признают заслуги Верховного Инки Перусалемского,
      который умел поддерживать мир во всем мире при помощи речей и усов.
      Пока он говорил - говорил, как я сейчас говорю с вами, просто,
      спокойно, разумно, но величественно,- на земле царил мир. Процветание.
      Перусалем шел от успеха к успеху. Но вот уже год как грохот взрывов и
      глупая пальба заглушают речи Инки, и мир лежит в руинах. О горе!
      (Рыдает.) Эрминтруда. Капитан Дюваль, я вам весьма сочувствую, но не перейти ли нам к
      делу? Инка. К делу? К какому делу? Эрминтруда. К моему делу. Вы хотите, чтобы я вышла замуж за одного из
      сыновей Верховного Инки... не помню, за кого именно. Инка. Если я не путаю его имени, речь идет о его императорском высочестве
      принце Эйтеле Уильяме Фредерике Джордже Франце Иосифе Александре
      Николае Викторе Иммануиле Альберте Теодоре Вильсоне... Эрминтруда (перебивает). О боже! Как же его называют домашние? Нет ли у вас
      там кого-нибудь с коротким именем? Инка. Дома его обычно называют "сынок". (Чрезвычайно галантно.) Разумеется,
      сударыня. Верховный Инка вовсе не стремится навязать вам именно этого
      сына. Есть еще Чипе, и Спотс, и Лулу, и Понго, и Корсар, и Болтун, и
      Джек Джонсон Второй; они все не женаты. А если и женаты, то не
      серьезно; во всяком случае, не окончательно. Все они в вашем
      распоряжении. Эрминтруда. И они так же умны и обаятельны, как их отец? Инка (сочувственно поднимает брови, пожимает плечами, затем говорит с
      отеческой снисходительностью). Они отличные ребята, сударыня. Честные,
      любящие сыновья. Я не имею к ним никаких претензий. Понго умеет
      подражать домашним животным: петухам и прочим. Выходит очень похоже.
      Лулу потрясающе исполняет на губной гармошке Der blaue Donau Штрауса.
      Чипе держит сов и кроликов. Спотс увлекается мотоциклами. Корсар любит
      командовать баржами и сам ими управляет. Болтун пишет пьесы и плохие
      картины. Джек Джонсон отделывает лентами дамские шляпки и дерется с
      профессиональными боксерами, которых специально нанимают для этого. Он
      неизменно побеждает. Да, у каждого из них свои особые таланты. И,
      конечно, все они похожи друг на друга: например, все курят, все
      ссорятся друг с другом и ни один из них не ценит своего отца, который,
      между прочим, довольно хорошо рисует - что бы там ни говорил о нем
      Болтун. Эрминтруда. Да, выбор большой. Инка. И в то же время выбирать особенно не из чего. Я бы не рекомендовал вам
      Понго, потому что он ужасно храпит; если бы для него не оборудовали
      спальню со звуконепроницаемыми стенами, семья его величества не
      сомкнула бы глаз. Но из всех прочих сыновей ни один, в сущности, не
      лучше других - берите любого, если уж вам очень хочется. Эрминтруда. Что? Мне хочется? Ничуть не хочется. По-моему, вам этого
      хочется. Инка. Мне хотелось, сударыня. Но (конфиденциальным тоном, стараясь ей
      польстить) вы оказались иной, чем я себе представлял. Боюсь, что ни
      один из этих остолопов не сумеет сделать вас счастливой. Надеюсь, вы не
      заподозрите меня в черствости, если я скажу, что энергичной,
      образованной, красивой женщине...
      Эрминтруда кланяется.
      ...они не могут не наскучить - и очень скоро. Мне кажется, вы предпочли
      бы самого Верховного Инку. Эрминтруда. Ах, капитан, как может смиренная особа вроде меня пробудить
      интерес в монархе, который окружен самыми талантливыми и образованными
      людьми во всей вселенной? Инка (в ярости). Что вы говорите, сударыня! Да назовите мне хоть одного
      человека из окружения Верховного Инки, кто не был бы врожденным
      идиотом? Эрминтруда. О! Как можно говорить такое? Возьмите адмирала фон Кокпитса,
      который... Инка (раздраженно встает и принимается ходить по комнате). Фон Кокпитс!
      Сударыня! Если фон Кокпитс когда-нибудь попадет в рай, через три недели
      архангелу Гавриилу придется воевать с населением Луны. Эрминтруда. А генерал фон Шинкенбург!.. Инка. Шинкенбург! Да, Шинкенбург - непревзойденный стратег военных действий
      в садах и огородах. Поставьте его охранять сады и огороды, и они будут
      неприступны. Но много ли от этого пользы? Мир не исчерпывается одними
      огородами. Пустите Шинкенбурга в поле, и он погиб. На учениях Инка
      неизменно побеждает своих генералов, и все же ему приходится посылать
      их на поля сражений, потому что стоит Верховному Инке взять
      командование на себя, и его станут винить за все несчастья, а главное
      объявят, что он принес страну в жертву своему тщеславию. Тщеславию!
      Почему эти глупцы называют его тщеславным? Только потому, что он чуть
      ли не единственный, кто не боится жить. А почему они считают себя
      храбрецами? Потому что они так глупы, что не боятся умереть! За прошлый
      год мир породил миллионы героев. Но породил ли он еще одного Инку?
      (Возвращается в свое кресло.) Эрминтруда. Не породил, капитан, - к счастью. Пожалуй, я предпочту Чипса. Инка (скривившись). Чипса! Ну нет. На вашем месте я не стал бы выходить за
      Чипса. Эрминтруда. Почему? Инка (таинственным шепотом). Чипс слишком много говорит о себе. Эрминтруда. Ну, а Снукс, например? Инка. Снукс? Это еще кто? Разве у меня есть сын по имени Снукс? Их так
      много... (устало) так много, что я вечно их путаю. (Небрежно.) Все
      равно, на вашем месте я бы не вышел за него. Эрминтруда. Неужели ни один из сыновей не унаследовал талантов своего отца?
      Если провидению было угодно доверить им судьбу Перусалема... и если все
      они потомки короля Утеса Великого... Инка (нетерпеливо перебивает ее). Сударыня! Если хотите знать мое мнение,
      величие этого Утеса сильно преувеличено. Эрминтруда (шокирована). Как можно, капитан! Остерегитесь! Это инкощунство. Инка. Повторяю, сильно преувеличено. Между нами говоря, я сомневаюсь, чтобы
      провидению действительно было угодно доверить судьбы шестидесяти
      миллионов человек коллективным способностям Чипса, Болтуна и Джека
      Джонсона. Я верю в талантливую индивидуальность. Вот в чем секрет
      успеха Инки. Иначе быть не может. Судите сами: если гениальность
      свойство семейное, дядя Верховного Инки тоже должен быть великим
      человеком! А на деле... чего там говорить! Известно, что собой
      представляет его дядя. Эрминтруда. По-моему, родственники гениев всегда невероятные кретины. Инка. Вот именно. Вы доказали гениальность Верховного Инки. Все его
      родственники - кретины. Эрминтруда. Но как же так, капитан? Ведь если все генералы Инки
      слабоумные, а все его родственники - кретины, Перусалем потерпит
      поражение и станет республикой, как Франция в 1871 году! И тогда Инку
      сошлют на остров Святой Елены. Инка (торжествующе). Как раз на это он и рассчитывает, сударыня! Иначе он не
      согласился бы вести войну. Эрминтруда. Что? Инка. Ха, ха! Глупцы кричат, что уничтожат Инку Перусалемского. Но они не
      знают, с кем имеют дело. Как вы думаете, почему Наполеон, попав на
      остров Святой Елены, был почти тотчас позабыт? Эрминтруда. Почему? Инка. Потому, сударыня, что при всех его прекрасных качествах, которых я не
      стану отрицать, Наполеону не хватало разносторонности. Воевать, в конце
      концов, может любой глупец. Кому-кому, а мне это известно - в
      Перусалеме воюют все глупцы без исключения. А вот Верховный Инка
      наделен самыми разными талантами. К архитектуре, например; на острове
      Святой Елены для архитектора имеется обширнейшее поле деятельности. И к
      живописи; надо ли говорить, что на острове Святой Елены все еще нет
      своей Национальной галереи? К сочинению музыки; а ведь Наполеон не
      подарил острову Святой Елены ни единой симфонии. Пошлите Инку на остров
      Святой Елены, сударыня, и весь мир бросится туда, чтобы наслаждаться
      его творениями, как сейчас мир стремится в Афины, чтобы наслаждаться
      Акрополем, в Мадрид, чтобы наслаждаться полотнами Веласкеса, в Барейт,
      чтобы наслаждаться музыкальными драмами самовлюбленного мятежника
      Рихарда Вагнера, которого следовало расстрелять, не дав ему дожить до
      сорока; впрочем, его и собирались расстрелять. Поверьте мне, сударыня;
      наследственные монархии отжили свой век. Настал век гениев. Чтобы
      сделать хорошую карьеру, теперь надо иметь способности. Не пройдет и
      десяти лет, как все цивилизованные страны от Карпат до Скалистых гор
      станут республиками. Эрминтруда. Тогда прощай, Верховный Инка. Инка. Напротив, сударыня, именно тогда Инке впервые представится возможность
      по-настоящему показать себя. Новые республики единодушно призовут его
      вернуться из изгнания и стать Верховным Президентом всех республик. Эрминтруда. Но ведь это будет для него падением! Подумайте: Верховный Инка
      и вдруг какой-то президент! Инка. Какое же это падение? Верховный Инка лишен всякой власти, связан по
      рукам и ногам. Конституционного монарха теперь открыто называют ходячим
      штемпелем. Император - это всего лишь кукла на веревочке. Верховный
      Инка не имеет права даже сам составить речь. Его вынуждают
      декламировать всякую белиберду, написанную придурковатыми министрами. А
      поглядите на американского президента! Вот кто теперь настоящий
      Allerhochst. Поверьте мне, сударыня, нет ничего лучше демократии
      американской демократии. Раздайте народу избирательные бюллетени
      пространные, объемистые бюллетени, на манер американских, - и пока
      народ читает их, правительство может делать все что угодно. Эрминтруда. Неужели вы тоже, как американцы, поклоняетесь статуе Свободы? Инка. Вовсе нет! Американцы не поклоняются своей статуе Свободы. Они
      воздвигли ее для того, чтобы отметить место, где свобода похоронена.
      (Опускает усы.) Эрминтруда (смеясь). А! Смотрите, как бы они вас не услышали, капитан! Инка. Пусть слышат! Они решат, что я шучу. (Встает.) А теперь приготовьтесь
      к самому неожиданному.
      Эрминтруда встает.
      К поразительной новости. Соберитесь с силами. Крепитесь. И не
      пугайтесь. Эрминтруда. Что это вы собираетесь сказать мне, капитан? Инка. Сударыня! Я не капитан. Я... Эрминтруда. Вы - Верховный Инка. Инка. О небо! Откуда вы узнали? Кто меня предал? Эрминтруда. Как можно не узнать вас, сэр? Ведь вы единственный и
      неповторимый. Ваше обаяние... Инка. Верно. Я забыл о своем обаянии. Но теперь вы знаете, что под
      императорским величием Верховного Инки скрывается Человек - простой,
      откровенный, скромный, искренний, земной; душевный друг, живое,
      отзывчивое существо, веселый товарищ, мужчина, которого природа щедро
      наделила умением сделать женщину счастливой. Я же, со своей стороны, не
      могу не признать, что вы - самая обаятельная женщина, какую мне
      доводилось видеть. Вы поразительно владеете искусством речи. Все это
      время я молча слушал ваш тонкий и проницательный анализ моего
      характера, моих побуждений, моих, если позволите, талантов. Никогда
      прежде меня не восхваляли столь мудро и умело. Ни в ком еще не находил
      я такой душевной близости. Сударыня! Согласны ли вы... я затрудняюсь
      подобрать слова... согласны ли вы стать моей? Эрминтруда. О сэр, ведь вы женаты. Инка. Если вы изъявите согласие, я готов принять магометанство, которое
      позволяет мужчине иметь четырех жен. Турки будут довольны. Но только я
      попросил бы вас не упоминать об этом в разговорах с Инкессой. Эрминтруда. Благодарю вас - вы очень милы. Однако настало время и мне
      сбросить маску. Теперь очередь вашего императорского величества
      приготовиться к неожиданной новости. Соберитесь с силами. Крепитесь. Я
      не принцесса. Я... Инка. Дочь моего старого друга архидиакона Нарцисса Ослинского, чьи
      проповеди мне читают каждый вечер после ужина. У меня прекрасная память
      на лица. Эрминтруда. Так вы знали! С самого начала! Инка (бросается в кресло говорит с обидой). Неужели вы думали, что я,
      обреченный проводить в обществе принцесс всю свою несчастную жизнь, до
      сих пор не понял, что женщина с вашим умом не может быть принцессой? Эрминтруда. Вы очень проницательны, сэр! Но вы не можете себе позволить
      жениться на мне. Инка (вскакивая). Почему? Эрминтруда. Вы слишком бедны, вы на военном пайке. Теперь монархи - самое
      нищее сословие. Английский король даже не пьет за обедом вина! Инка (в восторге). Ха! Ха, ха, ха! Хо, хо, хо! (От смеха не может усидеть на
      месте; чтобы излить свое веселье, вальсирует по комнате.) Эрминтруда. Можете смеяться сколько угодно, сэр, но такая жизнь не для меня.
      Мой покойный муж был миллионером, а ваша глупая война меня разорила. Инка. Миллионер! Чего стоят миллионеры, когда весь мир рассыпается в прах? ? Эрминтруда. Прошу прощения! Мой муж был американским миллионером
      европейского происхождения. Инка. То есть у него был миллион претензий! (Смеется.) Ха! Хо, хо, хо! Ай да
      каламбур! (Садится в ее кресло.) Эрминтруда (с отвращением). В жизни не слыхала ничего глупее. (Садится в его
      кресло.) Инка. Умные каламбуры уже давным-давно придуманы; нам остается только
      придумывать глупые. Итак, сударыня... (Торжественно встает; она тоже
      пытается подняться.) Нет, нет! Я люблю, когда меня слушают сидя.
      (Делает величественный жест, и Эрминтруда снова откидывается в кресле.)
      Итак! (Щелкает каблуками.) Сударыня! Я признаю, что, попросив вашей
      руки, я поступил самонадеянно. Вы правы: я не могу себе позволить
      жениться на вас. При всех своих победах, я - банкрот. Самое неприятное
      заключается в том, что я это понимаю. И в результате я буду побежден,
      поскольку мой непримиримый враг, который обанкротится только через
      несколько месяцев, не понимает решительно ничего и будет продолжать
      сражаться до тех пор, пока цивилизация не погибнет окончательно.
      Впрочем, не исключено, что из чистой жалости к цивилизованному миру я
      соглашусь капитулировать. Эрминтруда. И чем скорее, тем лучше, сэр. Пока вы раздумываете, тысячи
      прекрасных молодых людей расстаются с жизнью. Инка (морщась). Но почему? Почему они расстаются с жизнью? Эрминтруда. Потому что вы их заставляете. Инка. Вздор! Это же просто невозможно. Я один, а их тысячи и даже миллионы.
      Неужели вы думаете, что они действительно стали бы убивать друг друга
      ради моих прекрасных глаз? Им хочется убивать, сударыня. Не верьте
      газетной болтовне, она вас вводит в заблуждение. Я вынужден был
      отступить под натиском страстей - причем чужих страстей. Мои
      возможности ничтожны. Я не смею пройти по главной улице своей столицы в
      пальто, сшитом всего два года назад, - в то время как простой дворник,
      подметающий эту улицу, преспокойно носит пальто, которому уже десять
      лет. Вы говорите о смерти так, словно народ испытывает к ней
      отвращение. Вы ошибаетесь. Годами я дарил народу искусство, литературу,
      науки, процветание и изобилие. А меня ненавидели, меня презирали, меня
      высмеивали. Теперь, когда я дарю народу смерть в самых ужасных ее
      формах, народ обожает меня. Если вы мне не верите, спросите тех, кто
      долго и безуспешно уговаривал наших налогоплательщиков потратить
      несколько жалких тысяч на нужды жизни - ради здоровья и образования
      наших детей, ради красоты и роста наших городов, ради чести и
      спокойствия наших усталых тружеников. Они отказывались. И потому, что
      они отказывались, смерть теперь косит их ряды. Им жалко было
      пожертвовать несколько сотен в год ради своего спасения; теперь они
      ежедневно платят миллионы, а взамен получают сокрушительные удары и
      проклятья. И во всем этом они обвиняют меня. Но посмеют ли они
      повторить свои обвинения перед высшим судом, когда и мне, и им придется
      наконец ответить не только за все, что мы сделали, но и за все, чего мы
      не сделали? (Внезапно овладевает собой.) Честь имею кланяться,
      сударыня! (Щелкает каблуками и откланивается.) Эрминтруда. О сэр! (Делает реверанс.) Инка (оборачиваясь в дверях). Кстати, тут где-то, кажется, была принцесса? Эрминтруда. Да. Позвать ее? Инка (с сомнением). Наверное, она ужасна? Эрминтруда. Не ужаснее всех остальных принцесс. Инка (вздыхая). Что ж! На лучшее рассчитывать не приходится. Пожалуй, я не
      стану ее беспокоить. Вы ей расскажете про моих мальчиков? Эрминтруда. Боюсь, без вашего обаяния мой рассказ прозвучит недостаточно
      эффектно. Инка (возвращаясь и говоря без всякой торжественности). Вы надо мной
      смеетесь. Почему все надо мной смеются? Разве это справедливо? Эрминтруда (серьезно). Да. Это справедливо. Что еще можем мы, простые
      смертные, противопоставить сверканию ваших доспехов, грохоту вашего
      оружия, великолепию ваших парадов, беспощадности вашей власти над нами?
      Разве это справедливо - иметь столько аргументов? Инка. Не знаю, не знаю. (Смотрит на часы.) Между прочим, у меня есть еще
      время покататься по городу и выпить чаю в Зоологическом саду. Там
      вполне пристойный оркестр, который не играет патриотических маршей. Мне
      очень жаль, что вы отказываетесь от более серьезных отношений; но если
      это приглашение вам не претит... Эрминтруда (образованно). Вовсе нет! Я с удовольствием поеду. Инка (осторожно). Я приглашаю вас как джентльмен, конечно. Эрминтруда. Не бойтесь. Я вам не позволю делать мне неприличные предложения. Инка (в восторге). Ах, вы очаровательны! Как вы понимаете мужчин!
      Предлагает ей руку, и они вместе выходят.
      КОММЕНТАРИИ
      Послесловие к пьесе - А.С. Ромм
      Примечания к пьесе - С.Л. Сухарев
      ИНКА ПЕРУСАЛЕМСКИЙ
      Эта "почти историческая комедия", написанная, как указывает подзаголовок пьесы, "членом Королевского литературного общества", была создана в 1913 г., но на сцену попала в 1916 г Впервые поставленная на сцене Бирмингемского театра, в декабре 1917 г. была исполнена в театре "Крайтирион" группой Пайэнирс Плейерс.
      На профессиональную сцену Бедфордского театра пьеса попала в 1949 г. В мае 1951 г. ее постановку осуществил театр "Артс".
      Вторая антивоенная миниатюра Шоу подвергает сатирическому развенчанию одного из главных инициаторов первой мировой войны - немецкого кайзера Вильгельма II. Личность этого государственного деятеля, претендовавшего на роль европейского диктатора, в предвоенные и первые военные годы была предметом своеобразного культа, усиленно создаваемого агрессивными и милитаристскими кругами Германии. Легенда о могуществе кайзера, о его многочисленных талантах и военном гении была рассчитана на то, чтобы вызвать суеверный страх у врагов Германии и создать представление о ее непобедимости. Сатира Шоу была направлена на дискредитацию этого мифа.
      В предисловии к пьесе драматург, в порядке разъяснения своего замысла, доводит до сведения читателей, что его пьеса была создана в 1913 г., т. е. в то время, когда Вильгельм в глазах подавляющего большинства людей был еще "Цезарем", внушавшим ужас противникам. "Многие боялись его до такой степени, - пишет Шоу, что не могли простить мне, что я его не боялся: им казалось, что я легкомысленно играю со смертельной опасностью".
      "Каждый, кто испытывал сомнение относительно совершенств германской военной организации, макиавеллиевских тонкостей германской дипломатии, глубины философских и исторических познаний немцев, именовался германофобом", - утверждает драматург. Выступая против подобной "аберрации зрения". Шоу создает в своей пьесе карикатурный образ Вильгельма II, давая ему вымышленное имя Инки Перусалемского. Этот новый "Наполеон", упоенный собственным величием, на деле является фанфароном и хвастуном: его голова набита всяким вздором, которым ее начинили окружающие Инку дураки и льстецы. Со свойственным Шоу мастерством сатирического разоблачения драматург совлекает с Инки "маскарадный костюм" и демонстрирует духовную наготу своего героя. Все атрибуты его величия оказываются набором фикций: фиктивна его гениальность, его государственная мудрость, таланты его сыновей и его собственные, его богатство и т. д. Под маской "Цезаря" скрывается глубоко посредственный, заурядный, недалекий человек, который в меру своей человечности иногда даже оказывается способным высказать и некоторые здравые суждения (иначе говоря, суждения самого Шоу). Грозный и самовлюбленный монарх, сколь ни парадоксально, догадывается об обреченности монархии как формы государственного устройства. Втайне он мечтает (предвосхищая планы короля Магнуса из позднее созданной пьесы Шоу "Тележка с яблоками") стать Суперпрезидентом коалиции европейских республик.
      В отличие от многих дипломатов и политиков. Инка понимает даже то, что истинными виновниками войны являются его верноподданные, которые не ценили его, когда он делал попытки усовершенствовать их жизнь, и прониклись уважением к нему, когда он подарил им смерть в ее самых страшных формах. Делая Инку рупором собственных идей. Шоу показывает, что непобедимый "Цезарь" есть не что иное, как бутафорское сооружение, за которым скрывается преступное своекорыстие собственников и неразумие человечества, готового вкладывать миллионы в дело убийства и разрушения, вместо того чтобы потратить их на нужды культуры, на народное образование, на улучшение жизненных условий голодающих и бедствующих людей.
      ...членом Королевского литературного общества...- Королевское литературное общество, патроном которого являлся Георг IV (1820-1830), основано в 1823 г.
      ...цезарь, послуживший прототипом ее главного героя...Имеется в виду германский император Вильгельм II (1859-1941), свергнутый с престола революцией 9 ноября 1918 г.
      ...в макиавеллиевской мудрости немецкой дипломатии... - Термин "макиавеллизм" восходит к трудам итальянского политического мыслителя Никколо Макиавелли (1469-1527), допускавшего любые нарушения законов морали ради упрочения государства.
      Генрих Птицелов - германский император Генрих I (920-936).
      ...в Байрейт, чтобы наслаждаться музыкальными драмами самовлюбленного мятежника Рихарда Вагнера, которого следовало расстрелять, не дав ему дожить до сорока; впрочем, его и собирались расстрелять... - Великий немецкий композитор Рихард Вагнер (1813-1883) принимал участие в Дрезденском восстании 1849 г., после разгрома которого был объявлен государственным преступником и покинул Германию. В 1876 г. в Байрейте (Бавария) открылся оперный театр, предназначенный для исполнения произведений композитора. С 1882 г в Байрейте проводятся фестивали вагнеровской музыки.