бунтарь-фений? Ларри. Нет. Бунтарь-фений стал теперь старше и, надо думать, глупее. Корнелий. Да какое нам дело до твоих убеждений? Ты, кажется, знаешь, что
      твой отец купил свою ферму за кровные денежки, в точности как Матт свое
      поле, а Барни - мельницу. И мы теперь хотим одного - чтобы нас оставили
      в покое. Ты, надеюсь, не против? Ларри. Нет, я именно против. Я считаю, что никого и ничего нельзя оставлять
      в покое. Корнелий (приходит в ярость). Да что ты ломаешься, дурень ты эдакий!
      Предлагают ему кресло в парламенте, честь тебе делают, молокососу,- а
      он в ответ несет околесицу. Умен, нечего сказать! Ну, берешь или не
      берешь? Говори прямо. Ларри. Очень хорошо. Я возьму с удовольствием, если вы согласны мне его
      дать. Корнелий (сбавляя тон, ворчливо). Слава богу, надумал. Давно бы так. Доран (подозрительно). Постойте, постойте. Не спешите. Мэтью (в котором борются недовольство и страх перед священником). Этого еще
      мало, что он твой сын. Мы его не за это выбираем. Отец Демпси,
      поспросили бы вы его, что он насчет земли думает. Ларри (немедленно налетает на Мэтью). Я вам скажу, Maтт. Я всегда считал,
      что глупо, нелепо и преступно оставлять землю в руках помещиков, не
      требуя с них строгого отчета в том, как они ею распоряжаются и в каких
      условиях живут фермеры, которые ее у них арендуют. Мне было ясно, что
      они ни о чем не думали, кроме как о том, как бы выжать из нее побольше
      денег и истратить их в Англии; и закладывали ее, и перезакладывали, так
      что под конец ни один из них не мог сказать с уверенностью, что он этой
      землей владеет. И если бы кто-нибудь из них и захотел вести правильное
      хозяйство, то навряд ли смог бы. Но скажу вам напрямик, Матт: кто
      думает, что теперь, когда земля перешла в руки мелких хозяйчиков, можно
      не требовать с вас строгого отчета, тот ошибается. Одно другого не
      лучше. Мэтью (угрюмо). С чего это вы передо мною нос дерете7 Думаете, вы невесть
      какая важная птица оттого, что ваш отец был земельный агент? Ларри. А вы с какой стати дерете нос перед Патси Фарелом? Думаете, вы
      невесть какая важная птица оттого что прибрали к рукам парочку
      земельных участков? Мэтью. А разве Патси вытерпел столько несправедливости сколько я? Ну-ка,
      скажите? Ларри. То ли он еще вытерпит, когда попадет к вам в кабалу, как вы когда-то
      были в кабале у прежнего помещика. Вы думаете, если вы бедны и
      безграмотны и наполовину одурели оттого, что с утра до ночи
      надрываетесь над своим клочком земли, так уж, значит, по отношению к
      тем, у кого земли совсем нет, вы окажетесь менее алчным и безжалостным,
      чем старый Ник Лестрэндж, образованный человек, видавший свет, для
      которого сто фунтов представляют меньший соблазн, чем для вас пять
      шиллингов? Ник слишком высоко стоял над Патси, чтобы ему завидовать; а
      вы поднялись над ним всего на одну ступеньку и скорей умрете, чем
      позволите ему тоже подняться. И вы сами прекрасно это знаете. Мэтью (почернев от ярости, рычит). Ну, довольно с меня! (Пытается встать, но
      Доран хватает его за полу и силой усаживает обратно.) Пусти! (Повышает
      голос) Пусти меня, Барни Доран, слышишь? Доран. Сиди, болван! (Шепчет ему на ухо.) Ты разве не хочешь остаться и
      голосовать против него? Отец Демпси (поднимая палец). Матт!
      Матт смиряется.
      Ну, ну! Послушайте! Что это за разговоры о Патси Фареле? Какая вам
      надобность заступаться за него? Ларри. А вот какая. Эксплуатируя нищету Патси, мы подрывали английскую
      торговлю на мировом рынке и именно этим вынудили Англию раздавить
      Ирландию. И она снова раздавит нас, едва мы подымем голову, если мы
      опять попробуем сыграть на дешевизне рабочих рук у нас в стране. И
      правильно сделает! Если я попаду в парламент, я постараюсь провести
      закон, который бы запрещал любому из вас платить Патси Фарелу меньше,
      чем фунт в неделю.
      Все таращатся на него, с трудом веря своим ушам.
      Или обращаться с ним хуже, чем с лошадью, за которую вы заплатили
      пятьдесят гиней. Доран. Что-о! Корнелий (потрясен). Фунт в нед... Господи помилуй! Рехнулся парень!
      Мэтью, чувствуя, что происходит нечто превышающее его
      понимание, с разинутым ртом оборачивается к священнику,
      ожидая от него по меньшей мере немедленного отлучения
      Ларри от церкви.
      Ларри. А может человек жениться и содержать семью, если он получает меньше? Отец Демпси. Послушайте, где вы жили все эти годы? Что это вам мерещится? Да
      вы знаете, что иной фермер сам столько не зарабатывает, сколько вы
      хотите, чтоб он платил работнику? Ларри (теперь окончательно вошедший в раж). Так пускай убирается и освободит
      место для того, кто сумеет заработать больше. Что же, Ирландии вечно
      быть нищей? Сперва ее отдали на съедение богачам; а когда они сожрали
      мясо, тогда ее кости бросили беднякам, которые ничего не способны
      сделать, как только обглодать их дочиста. Если у нас землей не могут
      владеть люди чести, то пусть это будут люди со способностями. Если нет
      людей со способностями, пусть это будут люди с капиталом. Кто угодно,
      только не Матт, у которого нет ни чести, ни способностей, ни капитала
      ничего, кроме алчности да готовности день и ночь копать землю голыми
      руками. Доран. Ну, не все же мы такие трухлявые старые грибы, как Матт. (Благодушным
      тоном, обращаясь к объекту этой лестной характеристики.) Правда ведь,
      Матт? Ларри. С точки зрения требований современного хозяйства и вы, Барни,
      немногим лучше. Все вы дети; мир больших дел, к которому я принадлежу,
      прошел мимо вас и оставил вас позади. Да и вообще мы, ирландцы, не
      созданы возделывать землю и никогда не умели толком это делать. В этом
      мы сходны с евреями: всевышний дал нам мозги и повелел возделывать их,
      а глину и червей оставить в покое. Отец Демпси (с кроткой иронией). Вот как! Хотите сделать из нас евреев? Нет,
      видно, надо мне самому вас по исповедовать. Вы, пожалуй, еще скажете,
      что вы против отделения так называемой ирландской церкви от
      государства? Ларри. И скажу. Почему мне не быть против?
      Общее смятение.
      Мэтью (озлобленно). Перебежчик! Ларри. Святой Петр - камень, на котором воздвигалась наша церковь, - был
      распят вниз головой за то, что был перебежчиком. Отец Демпси (со спокойным достоинством, заставляющим притихнуть Дорана,
      который уже готов был взорваться). Это верно. Придержи язык, Мэтью
      Хаффиган; в тебе говорит только твое невежество. Предоставь твоему
      пастырю договориться с этим молодым человеком. Ну-с, Ларри Дойл, за что
      бы ни был распят святой апостол Петр, уж во всяком случае не за то, что
      он был протестантом. Вы, может быть, протестант? Ларри. Нет. Я католик, достаточно разумный для того, чтобы понять, что
      протестанты всего опасней для нас, когда они никак не связаны с
      государством. Так называемая ирландская церковь сейчас сильнее, чем
      когда-либо. Мэтью. Отец Демпси! Скажите ему, что мою бабку насмерть застрелил английский
      солдат в Роскулене на улице, во время войны против десятины! (В
      бешенстве.) Он хочет, чтоб пасторы опять брали с нас десятину! Он
      хочет... Ларри (перебивая, с презрением). Брать с вас опять десятину! Да ее с вас
      никогда и не переставали брать. Когда земля обходилась вам дороже?
      Когда вы платили десятину пастору или когда вы те же деньги отдавали
      Нику Лестрэнджу в виде арендной платы, а он потом жертвовал их в
      церковный фонд? До каких пор вас будут околпачивать? Вам проведут новый
      закон в парламенте - вы и рады и не видите, что этот закон ничего не
      изменил, кроме покроя галстука на том человеке, который обчищает ваши
      карманы. Я вам скажу, что я бы сделал, Матт Хаффиган; я бы заставил вас
      платить десятину вашей собственной церкви. Я хочу, чтобы католическая
      церковь была государственной церковью в Ирландии; вот чего я хочу. Вы
      думаете, что я, католик, привыкший считать себя сыном великой и святой
      церкви, могу спокойно смотреть, как она вымаливает кусок хлеба у таких
      суеверных глупцов, как вы? Я хочу, чтобы она была вознесена над всякой
      мирской заботой так же высоко, как она должна быть вознесена над
      мирскими притязаниями и мирской гордыней. Да! И я считаю, что Ирландия
      должна стать престолом святого Петра на земле и твердыней церкви,
      Ирландия, а не Рим. Потому что Рим, сколько бы ни было пролито крови
      мучеников, в сердце своем все же остается языческим; а в Ирландии народ
      - это церковь, а церковь - это народ. Отец Демпси (удивленный, но крайне довольный). Ну-ну! Да вы еще хуже, чем
      помешанный Питер Киган. Бродбент (слушавший Ларри с величайшим изумлением). Вы меня поражаете,
      Ларри! Вот уж не ожидал, что вы так обернете свою мысль.
      (Торжественно.) Я восхищен вашим поистине блестящим красноречием, но
      заклинаю вас: не подрывайте великий принцип либеральной партии
      независимость церкви от государства. Ларри. А я вовсе не либерал. Боже упаси! Церковь, независимая от
      государства, - это худшая тирания, какую можно навязать народу. Бродбент (морщится). Ради бога, Ларри, не надо парадоксов, у меня от них
      делается резь в желудке. Ларри. Поживите здесь, и вы увидите, что это не парадокс, а правда.
      Посмотрите на отца Демпси! Вот он, пастырь независимой церкви - ему
      нечего ждать от государства и нечего бояться; и в результате он самый
      влиятельный человек во всем Роскулене. Здешний парламентский депутат
      трясется от страха, когда отец Демпси косо на негот посмотрит.
      Отец Демпси усмехается; нельзя сказать, чтобы такое
      признание его авторитета было ему неприятно.
      Оглянитесь на самого себя. Вы готовы десять раз на день поносить
      епископа Кентерберийского, главу государственной церкви; а скажете вы
      хоть слово, которое может не понравиться какому-нибудь нонконформисту?
      Э, нет, поостережетесь! Консерваторы сейчас единственная партия,
      свободная от поповского засилья, - простите за грубое выражение, отец
      Демпси...
      Отец Демпси снисходительно кивает.
      ...потому что только они не признают разделения церкви и государства и
      могут помешать священнику стать епископом, если у него нет качеств,
      нужных для государственного человека. (Умолкает.)
      Все отупело смотрят на Ларри, потом на священника,
      предоставляя ответ ему.
      Отец Демпси (сентенциозно). Молодой человек, вы не будете депутатом от
      Роскулена, но голова у вас такая, что дай бог всякому. Ларри. Мне очень жаль, что я обманул твои ожидания, отец, но я ведь сразу
      тебе сказал, что из этого ничего не выйдет. А теперь, я думаю, вашему
      депутату лучше удалиться, пока вы будете избирать ему преемника. (Берет
      со стола газету и уходит.)
      Все в немом молчании глядят ему вслед, пока он не
      скрывается за углом дома.
      Доран (обалдело). Что это за человек такой, а? Отец Демпси. Толковый паренек; из него еще может выйти настоящий мужчина. Мэтью (в совершенном расстройстве). То есть как это понимать? Вы, стало
      быть, его пошлете в парламент, чтоб он опять посадил мне на шею Ника
      Лестрэнджа, и заставил меня платить десятину, и ограбил меня ради Патси
      Фарела, - и все это потому, что он единственный сын Корни Дойла? Доран (грубо). Заткнись, осел! Кто его собирается посылать в парламент?
      Может, тебя послать, чтоб ты там всем прожужжал уши насчет своего
      паршивого клочка земли? Мэтью (жалобно). И я должен это выслушивать после всех моих страданий? Доран. Ох, надоели мне твои страдания! С малых лет только об этом и слышишь.
      Вечно кто-нибудь страдает - не ты, так другой; а не другой - ну, так
      наша мать Ирландия. А какого черта? Хлеба нам, что ли, прибавится от
      этих страданий? Отец Демпси. Это разумные слова, Барни Доран; только напрасно ты так часто
      поминаешь черта (Матту.) Если б ты больше думал о страданиях святых
      мучеников, Матт, и меньше о своих собственных, тебе легче было бы войти
      в царствие небесное.
      Мэтью хочет ответить.
      Довольно! Хватит! Мы знаем, что ты не мыслишь зла, и я не сержусь на
      тебя. Бродбент. Причина всего этого вам, конечно, ясна, мистер Хаффиган. Мой друг,
      Ларри Дойл, блестящий оратор. Но он консерватор, мистер Хаффиган,
      закоснелый, старозаветный консерватор. Корнелий. Откуда это видно, смею спросить, мистер Бродбент? Бродбент (приготовляясь произнести политическую речь). Видите ли, мистер
      Дойл, в ирландском характере вообще есть черты консерватизма. Сам Ларри
      говорит, что в этом смысле герцог Веллингтон был типичный ирландец.
      Конечно, это нелепый парадокс; однако тут есть доля истины. Что же
      касается меня, то я либерал. Вам известны основные принципы либеральной
      партии. Мир... Отец Демпси (благочестиво). Очень хорошо. Прекрасно. Бродбент (чувствуя себя поощренным). Благодарю вас. Ограничение расходов...
      (Останавливается, ожидая дальнейшего одобрения ) Мэтью (робко). А что это, собственно, означает - ограничение расходов? Бродбент. Это означает колоссальное снижение всяких поборов и налогов. Мэтью (почтительно одобряя). Вот это так! Это правильно, сэр. Бродбент (небрежно). Ну и, само собой разумеется, реформы.
      Корнелий | Отец Демпси } (без воодушевления). Разумеется. Доран |
      Мэтью (все еще подозрительно). А как это понимать - реформы? Это значит
      что-нибудь изменять из того, что есть? Бродбент (внушительно). Это значит, мистер Хаффиган, сохранить в
      неприкосновенности реформы, которые уже были дарованы человечеству
      либеральной партией, а в будущем возложить надежды на свободную
      деятельность свободного народа на основе этих реформ. Доран. Вот это правильно. Чтоб больше к нам не совались. У нас теперь есть,
      что нам надо, и мы одного хотим - чтобы нас оставили в покое. Корнелий. А как насчет гомруля? Бродбент (встает, чтобы придать своей речи большую торжественность). Чтобы
      передать мои чувства в отношении гомруля, я должен буду прибегнуть к
      красочным выражениям. Доран. Ай, ай, в присутствии отца Демпси? Бродбент (не понимая). Вот именно... гм... да. Я могу только сказать, что я,
      англичанин, краснею за мою страну. Это черное пятно на нашей
      национальной истории. Я с нетерпением жду того времени - и ждать его
      недолго, ибо и все человечество ждет его, джентльмены, и решительным
      голосом его призывает, - я с нетерпением жду того времени, когда
      ирландский парламент снова восстанет из праха на зеленых газонах в
      Колледж Грин, а Юнион Джек - этот отвратительный символ вырождающегося
      империализма - будет заменен флагом столь же зеленым, как тот остров,
      над которым он развевается, - флагом, в котором Англия претендует лишь
      на скромную четвертушку в память заслуг нашей великой партии и
      бессмертного имени нашего вождя. Доран (восторженно). Вот это называется речь! (Хлопает себя по колену и
      подмигивает Maттy.) Мэтью. Дай вам бог здоровья, сэр. Бродбент. Теперь я вас покину, джентльмены, чтобы вы могли на свободе
      обдумать создавшееся положение. Я мог бы еще остановиться на заслугах
      либеральной партии в деле защиты той религии, которую исповедует
      большинство ирландского народа, но я ограничусь указанием, что ваш
      депутат - каково бы ни было собственное его вероисповедание - обязан
      быть, по моему мнению, горячим сторонником свободы совести и обязан это
      подтвердить посильной помощью - насколько позволят его средства,
      помощью той возвышенной и плодотворной работе, которую вы, отец
      Демпси...
      Отец Демпси кланяется.
      ...проводите среди населения Роскулена. Не следует также упускать из
      виду менее серьезный, однако тоже весьма важный вопрос спорта. Местный
      клуб для игры в крикет... Корнелий. Чего? Как вы сказали? Доран. У нас никто не играет в лапту, если вы об этом говорите. Бродбент. Ну, скажем, в городки. Вчера я видел двух парней, которые...
      впрочем, это, конечно, детали. Главное, это чтобы ваш депутат, кто бы
      он ни был, был человек со средствами и мог сам оказывать, помощь
      округу, а не ложиться на него бременем.. А если бы ваш выбор пал на
      моего соотечественника, какой моральный эффект это произвело бы в
      парламенте! Громадный! Потрясающий! Простите мне эту маленькую речь;
      никто лучше, чем я, не сознает ее дерзости. Прощайте, джентльмены.
      (Торжественно направляется к калитке, а затем бодро шагает дальше,
      внутренне поздравляя себя с удачным политическим ходом и выражая свои
      чувства кивком головы и подмигиванием.) Хаффиган (с почтительным страхом). Прощайте, сэр! Остальные. Прощайте!
      Все тупо смотрят вслед Бродбенту и молчат, пока он не
      уходит так далеко, что уже не может их слышать.
      Корнелий. Что вы об этом думаете, отец Демпси? Отец Демпси (снисходительно). Умом его бог обидел. Но ведь и теперешний наш
      депутат не лучше. Доран. Для парламента хватит. Что там нужно? Только языком трепать, да
      ругать правительство, да голосовать вместе с ирландской партией. Корнелий (раздумчиво). Чудной он англичанин, сроду таких не видывал. Сегодня
      развернул газету, и первое, что ему попалось на глаза, это что где-то в
      Индии расколошматили английскую военную экспедицию, - так видели бы вы,
      как он был доволен! Ларри ему сказал, что, если б он жил в то время,
      когда пришла весть о победе при Ватерлоо, он бы, наверно, тут же умер
      от огорчения. По-моему, у него в голове неладно. Доран. А пускай, были бы у него только деньги. Я считаю, что он для нас
      подходящий. Мэтью (все еще под глубоким впечатлением от речи Бродбента; он отказывается
      понять непочтительный тон остальных). А вы слышали, что он сказал про
      ограничение расходов? Это, по-моему, очень здорово. Отец Демпси. Вы, Корни, постарайтесь узнать от Ларри, какое у него
      состояние. Господи прости! Не очень это похвальное дело - грабить
      египтян, хоть у нас и есть все оправдания; так уж хотелось бы знать,
      много ли там есть чего грабить, прежде чем пойти на это. (Встает.) Все
      тоже почтительно встают. Корнелий (огорченно). А я было так настроился, что Ларри получит кресло в
      парламенте; но, видно, ничего не поделаешь. Отец Демпси (утешает его). Не беда. Он еще молод, и у него есть голова на
      плечах. Прощайте, друзья! (Уходит через калитку.) Доран. Мне тоже пора. (Обращает внимание Корнелия на то, что происходит на
      дороге.) Смотри-ка, как наш бравый англичанин трясет руку отца Демпси.
      Ну точь-в-точь кандидат в день выборов! А отец Демпси жмет ему руку и
      подмигивает - ну словно хочет сказать: ладно, мол, заметано. Вот
      увидишь, он мне тоже будет пожимать руку; это он меня там дожидается. Я
      ему скажу, что он уже все равно что избран. (Уходит, лукаво
      посмеиваясь.) Корнелий. Пойдем в дом, Матт. Я уж тебе продам свинью, так и быть. Пойдем
      вспрыснем покупку. Мэтью (тотчас впадая в жалобный тон бедняка арендатора). Дорого просите,
      сэр, не поднять мне таких расходов. (Идет в дом вслед за Корнелием.)
      Ларри, все еще держа газету в руках, выходит из боскета.
      Бродбент возвращается через калитку.
      Ларри. Ну? Что тут было? Бродбент (очень доволен собой). Кажется, я их взял за живое. Поговорил с
      ними по душам и попал в самую точку. Произвел на них огромное
      впечатление; теперь они все до одного верят мне и будут голосовать за
      меня, когда придется намечать кандидата. В конце концов, что бы вы ни
      говорили, Ларри, англичанин им больше по сердцу, чем кто другой. Они
      чувствуют, что на англичанина можно положиться, - вот в чем суть, по
      моему мнению. Ларри. Ах так? Значит, теперь почетный выбор пал на вас? Бродбент (самодовольно). Что ж, удивительного тут ничего нет. Знаете, они не
      лишены проницательности, несмотря на все свои ирландские чудачества.
      Ходсон выходит из дома, Ларри садится на стул, на
      котором сидел Доран, и погружается в чтение.
      Да, послушайте, Ходсон!.. Ходсон. (выходит вперед и становится между Бродбентом и Ларри). Да, сэр? Бродбент. Я бы хотел, чтоб вы были как можно любезнее с местными жителями. Ходсон. Это не так легко, сэр. Они сами чересчур уж любезны. Если б я
      принимал все их любезности, я бы сейчас на ногах не стоял. Бродбент. Все-таки не отпугивайте их, Ходсон. Я хочу, чтобы вы завоевали
      здесь популярность. Если вам придется потратиться, я возмещу расходы.
      Ничего, если вы сперва немножко раскиснете; это только привлечет к вам
      их симпатии. Ходсон. Благодарю вас, сэр, вы очень великодушны. Но, по правде сказать, мне
      это ни к чему - их симпатии. Я не собираюсь тут выставлять свою
      кандидатуру в парламент. Бродбент. Ну, а я собираюсь. Теперь вам понятно? Ходсон (тотчас встрепенувшись). Ах, так! Простите, сэр. Понимаю, сэр. Корнелий (выходит из дома вместе с Мэтью). Патси вечером отвезет свинью к
      тебе домой, Матт. Ну, прощай. (Возвращается в дом.)
      Мэтью идет к калитке. Бродбент останавливает его.
      Ходсон, не в силах более выносить зрелища валяющейся
      среди сада пустой корзинки, подбирает ее и уносит в дом.
      Бродбент (сияя любезностью, как подобает кандидату в парламент). Позвольте
      выразить вам, мистер Хаффиган, мою горячую благодарность за поддержку,
      которую вы мне сегодня оказали. Она мне особенно дорога, потому что я
      считаю, что истинным сердцем нации является именно тот класс, к
      которому вы принадлежите, - класс иоменов. Мэтью (в ужасе). Иоменов! Ларри (поднимая глаза от газеты). Осторожней, Том! В Роскулене иомен - это
      нечто вроде оранжистского башибузука. Матт! В Англии иоменами называют
      фермеров, мелких землевладельцев. Мэтью (брюзгливо). Не учите меня, Ларри Дойл, сделайте милость. Иные господа
      думают, что, кроме них, никто уж ничего не знает. (Бродбенту,
      почтительно.) Я сам понимаю, что джентльмен вроде вас, сэр, не стал бы
      обзывать меня иоменом. Эти собаки избили палками моего родного деда на
      улице в Этенмюллете, после того как сами запрятали ружье в соломенной
      крыше его дома, а потом будто бы его нашли, будь они прокляты! Бродбент (с живым сочувствием). Так вы не первый мученик в вашей семье,
      мистер Хаффиган? Мэтью. У меня отняли пашню, которую я сам своими руками от камней расчистил,
      вон там на косогоре. Бродбент. Я уже слышал об этом, и кровь моя кипит при одной мысли. (Зовет.)
      Ходсон! Ходсон (появляется из-за угла дома). Да, сэр? (Поспешно подходит.) Бродбент. Ходсон! Страдания, перенесенные этим джентльменом, должны бы
      заставить призадуматься каждого англичанина. Косность мысли, скорей чем
      недостаток чувства, делает возможной подобную несправедливость,
      ложащуюся на наше общество позорным пятном. Ходсон (прозаически). Да, сэр. Мэтью. Ну, мне пора домой. Покорно благодарим, сэр. Бродбент. Ведь вам, кажется, довольно далеко идти, мистер Хаффиган?
      Разрешите, я вас подвезу? Мэтью. Ну, что вам беспокоиться, сэр. Бродбент. Никакого беспокойства; для меня это только удовольствие. Мой
      экипаж в сарае. Сейчас мы его выведем, каких-нибудь пять минут, и
      готово. Мэтью. Ну что ж, сэр... А коли будет ваша милость, так, может, мы и свинью
      прихватим, что я сегодня купил у Корни? Бродбент (с восторженной готовностью). Конечно, конечно, мистер Хаффиган!
      Мне будет очень приятно ехать вместе со свиньей, я буду чувствовать
      себя заправским ирландцем. Ходсон, останьтесь с мистером Хаффиганом и
      подержите свинью, если понадобится. Ларри, пойдемте со мной, вы мне
      поможете. (Устремляется куда-то через боскет.) Ларри (раздраженно швыряет газету на стул). Стойте! Том! Подождите! А, черт!
      (Бежит за ним.) Мэтью (окидывает Ходсона взглядом, полным презрения, и усаживается на стул
      Корнелия, подчеркивая этим свое социальное превосходство). Вы его
      лакей, что ли? Ходсон. Да. Я лакей мистера Бродбента. Мэтью. Неплохо, видно, живется вашему брату. Ишь какой гладкий. (Со
      сдержанной яростью.) А посмотри на меня! Можно про меня сказать, что я
      гладкий? Ходсон (меланхолично). Хотел бы я иметь ваше здоровье; вид у вас такой,
      словно вы из железа. Сам я страдаю избытком мочевой кислоты. Мэтью. То-оже болезнь - моченая кислота какая-то! А ты страдал от голода и
      несправедливости? Это вот ирландская болезнь! Легко вам растабарывать о
      болезнях когда живете себе припеваючи на те денежки, что выдрали у нас
      из глотки. Ходсон (хладнокровно). Чего тебя разбирает, старичок? Кто тебя обидел? Мэтью. Кто меня обидел? А ты слышал, что сказал твой хозяин? Он ведь сам
      англичанин! Что у него кровь кипит, когда он только подумает, как с
      меня потребовали аренду за пашню, которую я сам своими руками разделал,
      да отняли ее у меня и отдали Билли Байрну? Ходсон. Ну, у Тома Бродбента кровь очень легко кипит, стоит только
      чему-нибудь случиться не у него на родине. Ты, Пэдди, не позволяй ему
      втирать тебе очки. Мэтью (возмущенно). Сам ты Пэдди! Как ты смеешь звать меня Пэдди! Ходсон (невозмутимо). Не кипятись. Лучше послушай, что я тебе скажу. Вам,
      ирландцам, чересчур хорошо живется, вот в чем несчастье. (С неожиданной
      страстностью.) Болтаешь тут насчет своей пашни! Подумаешь, выковырнул
      из земли два камешка да спустил их под гору! А что же тогда сказать о
      моем дедушке? Шестьдесят лет бился старик, работал, открыл наконец в
      Лондоне свое заведение - обойную мастерскую, отличное дело, по всей
      форме. А его взяли да и выгнали. Поди, говорят, вон, и ни одного пенни
      тебе не причитается. А вы еще тут орете насчет выселения, когда вас с
      места стронуть нельзя, пока не задолжаете за восемнадцать месяцев. Я
      как-то раз месяц задолжал за квартиру - этой зимой было, в Ламбете, я
      тогда был без работы, - так они поснимали двери с петель и рамы с окон,
      и у моей жены сделалось воспаление легких. Я теперь вдовец. (Сквозь
      зубы.) Как подумаешь, что мы только терпим, мы, англичане, да
      послушаешь, как вы, ирландцы, горло дерете насчет ваших дурацких обид,
      а потом являетесь к нам и еще портите тем, что соглашаетесь работать за
      гроши и спать в любой грязной дыре, - так, кажется, взял бы наш
      разлюбезный остров - Англию эту самую, да и преподнес вам: живите!
      Попробуйте на своей шкуре! Мэтью (не верит своим ушам; мысль эта так нова для него, что он не может
      даже рассердиться). То есть как это? Ты смеешь Англию с нами равнять, с
      Ирландией?. Будто вы столько же терпите несправедливости, и насилия, и
      бедствий, и страданий?.. Ходсон (с острым отвращением). Брось кудахтать, Пэдди! Заткни глотку! Где
      вам знать, что такое страдания. Вы только болтать об этом умеете. Я за
      гомруль. Знаешь, почему? Мэтью (платя ему не меньшим презрением). А сам-то ты знаешь? Ходсон. Я-то знаю. Я, видишь ли, хочу, чтобы и моей стране тоже уделили,
      наконец, хоть капельку внимания. А этого не будет, пока ваша компания
      галдит в Вестминстере, словно только и есть на свете, что ваши
      драгоценные персоны. Пусть их убираются в Конноут или в преисподнюю,
      как еще Кромвель сказал. Хватит! Отчаливайте! Подарить бы вас Германии,
      чтоб у кайзера хлопот стало выше головы. А старушка Англия занялась бы,
      наконец, своими собственными делами. Вот вам! Мэтью (преисполненный презрения к человеку столь невежественному, что он
      произносит: Конноут, тогда как ирландское произношение этого слова
      Копнет). Берегитесь, как бы мы сами не надумали отчалить, а вам не
      пришлось бы плакать. И скажи ты мне вот что: есть у вас в Англии билль
      о приостановке конституционных гарантий? Есть у вас сменяемые судьи?
      Есть у вас Дублинский Замок, где затыкают рот каждой газете, которая
      осмелится заступиться за народ? Ходсон. Нет. Мы умеем себя прилично вести и без этого. Мэтью. Твоя правда. На овцу не стоит надевать намордник. Ну ладно. Где моя
      свинья? Что толку разговаривать с такой жалкой, невежественной тварью,
      как ты. Ходсон (ухмыляется с добродушным лукавством; он так уверен в своем
      превосходстве, что даже не чувствует себя уязвленным). Ну и номер
      будет, когда ты повезешь свинью, Пэдди! Сорок миль в час, да по этой
      каменистой дороге, - сразу выйдут отбивные котлетки. Мэтью (с презрением). Уж врать, так хоть врал бы складно. Какая это лошадь
      может сделать сорок миль в час? Ходсон. Лошадь! Эх ты, старый гриб! Не лошадь это, а автомобиль. Неужели ж
      Том Бродбент сам бы пошел запрягать лошадь? Мэтью (в страшном испуге). Господи помилуй! Так это он на машине меня везти
      хочет! Ходсон. Ну а на чем же еще? Мэтью. Ах, будь ты неладен! Что же ты мне раньше не сказал? Ну нет, черта с
      два повезет он меня на машине!
      До его слуха доходит все более явственный "шеф-шеф".
      Ох, смерть моя! Это за мной. Это она фырчит. (Убегает через калитку, к
      великому удовольствию Ходсона.)
      Шум мотора смолкает, и Ходсон в ожидании Бродбента из
      политического оратора вновь превращается в образцового
      лакея. Бродбент и Ларри выходят из боскета. Ходсон
      отходит к калитке.