пересекает туннель железной дороги Гренада - Малага,
      находится один из горных амфитеатров Сьерры. Если
      встать у открытого конца подковы, то чуть правей, под
      обрывом, видна романтическая на вид пещера - на самом
      деле заброшенная каменоломня; слева невысокая скала,
      откуда хорошо просматривается дорога, огибающая
      амфитеатр; ее профиль выровнен с помощью насыпей и
      кое-где каменных мостиков. Со скалы наблюдает за дорогой
      человек, не то испанец, не то шотландец с виду.
      Вероятно, это испанец, потому что на нем плащ испанского
      горного пастуха, и, по-видимому, он чувствует себя в
      Сьерра-Неваде, как дома; но все же он очень похож и на
      шотландца. В лощине, неподалеку от входа в
      пещеру-каменоломню, вокруг тлеющей кучи валежника и
      сухих листьев непринужденно расположилась группа людей,
      как бы позируя в роли живописных бандитов, удостоивших
      Сьерру чести служить им красочным фоном. На самом деле в
      них нет ничего живописного, и горы только терпят их
      присутствие, как лев терпит блох. Английский полисмен
      или инспектор попечительства о бедных счел бы их шайкой
      бродяг или трудоспособных нищих.
      Такое определение не столь уж уничижительно. Всякий,
      кому приходилось наблюдать жизнь бродяг или посещать
      отделение для трудоспособных в работном доме,
      согласится, что далеко не все социальные отщепенцы
      пьяницы и нравственные уроды. Кое-кто из них попросту
      оказался неподходящим для того класса, в котором
      родился. Одни и те же свойства характера из
      образованного джентльмена делают художника, а
      необразованного чернорабочего могут привести к положению
      трудоспособного нищего. Среди обитателей работных домов
      многие просто бездельники по натуре; но некоторые попали
      туда потому, что у них хватило силы воли пренебречь
      социальными условностями (несомненно, отражающими
      интересы налогоплательщиков), которые требуют, чтобы
      человек жил тяжелым и мизерно оплачиваемым трудом, и,
      объявив себя неимущими, отправиться в работный дом, где
      на законном основании получать от государства кров,
      одежду и пищу, гораздо лучшие, чем он мог бы добыть для
      себя сам, и притом с гораздо меньшей затратой усилий.
      Когда человек, родившийся поэтом, отказывается от места
      в маклерской конторе и голодное существование на чердаке
      за счет бедной квартирной хозяйки, друзей или
      родственников предпочитает работе, которая ему не по
      нутру; или когда дама из общества, потому лишь, что она
      дама из общества, любую форму паразитической зависимости
      готова принять охотнее, чем место кухарки или горничной,
      - мы относимся к ним весьма снисходительно. Такого же
      снисходительного отношения вправе требовать
      трудоспособный нищий и его кочевая разновидность
      бродяга.
      Далее: чтобы сделать свою жизнь сносной, человек,
      одаренный воображением, должен располагать досугом для
      рассказывания самому себе сказок и, кроме того,
      находиться в таких условиях, которые поддавались бы
      прикрасам воображения. Положение неквалифицированного
      рабочего таких возможностей не дает. Мы безобразно
      эксплуатируем рабочих; и если человек отказывается
      терпеть эксплуатацию, никто не вправе утверждать,
      будто бы он отказывается от честного труда. Необходимо
      достигнуть полной ясности в этом вопросе, прежде чем
      продолжать пьесу; только тогда можно будет наслаждаться
      ею не лицемеря. Будь мы людьми разумными и
      дальновидными, четыре пятых из нас предъявили бы
      государству требование о призрении и разнесли бы в щепы
      весь общественный строй, что привело бы к самым
      благодатным и оздоровляющим результатам. Если мы этого
      не делаем, то лишь потому, что все мы, подобно муравьям
      или пчелам, трудимся не рассуждая, в силу инстинкта или
      привычки. Поэтому, когда вдруг является среди нас
      человек, который умеет и хочет рассуждать и который
      вправе сказать нам по кантовской формуле "Если бы все
      поступали, как я, мир был бы вынужден перестроиться
      заново и уничтожить рабство и нищету, существующие лишь
      потому, что все поступают, как вы", - отнесемся к этому
      человеку с уважением и серьезно призадумаемся, не
      последовать ли его примеру. Таким человеком является
      трудо-способный, мысле-способный нищий. Будь это
      джентльмен, всяческими усилиями добивающийся пенсии или
      синекуры, никому бы и в голову не пришло осудить его за
      то, что при альтернативе - жить ли за счет общества или
      позволить обществу жить за твой счет - он решил, что
      глупо выбирать из двух зол то, которое для тебя лично
      является большим.
      Поэтому мы можем без всякого предубеждения отнестись к
      бродягам Сьерры, чистосердечно признав, что у нас и у
      них одна цель: быть рыцарем удачи, и что разница в
      положении и методах лишь дело случая. Быть может, одного
      или двух из этих бродяг было бы целесообразно умертвить
      - без всякой злобы, самым мягким и гуманным способом,
      потому что среди двуногих, как и среди четвероногих,
      встречаются такие, которых опасно оставлять на свободе
      без цепи и намордника, и несправедливо заставлять
      других людей тратить свою жизнь на то, чтобы сторожить
      их. Но так как у общества не хватает духу для этой
      разумной меры и после поимки оно лишь суеверно
      подвергает их искупительному ритуалу пыток и унижений, а
      затем отпускает готовыми нарушать закон с удвоенной
      энергией, то нет ничего дурного в том, что они свободно
      бродят и в ущельях Сьерры, под началом предводителя,
      который, судя по его внешнему виду, вполне способен, в
      случае надобности, приказать, чтобы их пристрелили.
      Предводитель этот сидит сейчас в самом центре группы, на
      обтесанной каменной глыбе; это высокий крепкий человек с
      характерным крючковатым носом, черными блестящими
      волосами, остроконечной бородкой, закрученными кверху
      усами. Его сходство с Мефистофелем, несомненно,
      искусственно подчеркнуто, но тем не менее производит
      известное впечатление,быть может оттого, что сама
      природа здесь оправдывает рисовку, неуместную где-нибудь
      на Пикадилли, быть может, благодаря налету
      сентиментальности, характерному для этого человека и
      придающему ему то особое изящество, при котором только и
      простительна нарочитая живописность. В его взгляде и
      усмешке нет ничего диковатого; у него звучный голос и
      находчивый ум; и он кажется самым сильным из всей
      компании - даже если в действительности это и не так. Во
      всяком случае, он лучше всех упитан, лучше всех одет и
      лучше всех умеет себя держать. Его английская речь не
      вызывает удивления, несмотря на испанский ландшафт, так
      как за исключением одного несомненного француза и одного
      человека, в котором можно угадать спившегося матадора,
      все здесь американцы или выходцы из лондонского
      простонародья; поэтому в стране плащей и сомбреро они
      расхаживают в поношенных макинтошах, шерстяных кашне,
      котелках и грязных желтых перчатках. Лишь немногие
      подражают в одежде начальнику, в чьем сомбреро с
      петушиным пером и пышном плаще, ниспадающем до высоких
      сапог, нет решительно ничего английского. Все безоружны,
      те, у кого нет перчаток, держат руки в карманах, в силу
      национального убеждения, что ночью под открытым небом
      легко схватить простуду. (Вечер такой теплый, что
      лучшего трудно и пожелать.) Большинству из членов этой
      компании на вид лет тридцать с небольшим. Старше только
      пьяница-матадор и еще низенький близорукий человек с
      рыжими бакенбардами и испуганным взглядом мелкого
      коммерсанта, запутавшегося в делах. У него одного на
      голове цилиндр, отсвечивающий в закатных лучах сальным
      блеском какого-то грошового патентованного средства для
      обновления шляп, которое, по-видимому, часто
      применяется, но всякий раз лишь приводит объект в еще
      более плачевное состояние; долгополое коричневое пальто
      с бархатным воротником имеет довольно сносный вид;
      костюм дополняют целлулоидный воротничок и манжеты.
      Очевидно, в этом сообществе ему принадлежит роль
      почтенного лица; лет ему, должно быть, за сорок, даже за
      пятьдесят. Он занимает крайнее место справа от
      предводителя, напротив троих мужчин в ярко-красных
      галстуках, расположившихся слева. Из этих троих один
      француз. Двое других - англичане: один завзятый спорщик,
      мрачный и упрямый; другой сварливый и шумный субъект.
      Предводитель великолепным жестом закидывает конец плаща
      на левое плечо и встает, готовясь произнесли речь. Его
      встречают аплодисментами, что, несомненно, доказывает
      его популярность как оратора.
      Предводитель. Друзья и коллеги бандиты! Я хочу сделать заявление настоящему
      собранию. Вот уже три вечера мы занимаемся обсуждением вопроса о том,
      кому в большей мере свойственна личная храбрость - анархистам или
      социал-демократам. Мы весьма детально разобрали принципы анархизма и
      социал-демократии. Интересы анархизма умело защищал наш единственный
      анархист, который, кстати, не знает, что такое анархизм...
      Общий смех.
      Анархист (вставая). Предложение к порядку, Мендоса .. Мендоса (твердо). Нет уж, дудки! Ваше последнее предложение к порядку заняло
      полчаса. И потом - ведь анархисты отрицают порядок. Анархист (кротко, вежливо, но настойчиво; это и есть почтенного вида пожилой
      человек в целлулоидном воротничке и манжетах). Это грубое заблуждение.
      Я могу доказать... Мендоса. К порядку, к порядку! Прочие (кричат). К порядку, к порядку! Садитесь! Слово председателю! Долой!
      Анархиста принуждают замолчать.
      Мендоса. С другой стороны, в нашей среде имеются три социал-демократа. Они
      не в ладах между собой, и нам здесь были предложены три различные и
      несовместимые социал-демократические теории. Трое в ярко-красных галстуках. 1-й. Господин председатель, я протестую.
      Пристрастное освещение. 2-й. Ложь! Я этого никогда не говорил. Будьте
      честны, Мендоса. 3-й. Je demande la parole. C'est absolument faux!
      C'est faux! faux!! faux!!! Assas-s-s-s-sin!!! [Я требую слова Это
      чистейшая ложь! Ложь! Ложь! Караул! (франц.)] Мендоса. К порядку, к порядку! Прочие. К порядку, к порядку, к порядку! Слово председателю.
      Социал-демократов принуждают замолчать.
      Мендоса. Мы здесь, конечно, относимся терпимо к любым взглядам. Но в конце
      концов, друзья, большинство из нас не анархисты и не социалисты, а
      джентльмены и христиане. Большинство. Слушайте, слушайте! Верно. Правильно. Шумный социал-демократ (отбиваясь от попыток заставить его замолчать).
      Никакой вы не христианин. Вы жид, вот вы кто! Мендоса (с уничтожающим великодушием). Друг мой, я - исключение из всех
      правил. Совершенно верно: я имею честь принадлежать к еврейской нации;
      и когда сионистам понадобится глава, чтобы вновь объединить наш народ
      на его исторической родине в Палестине, Мендоса не последним предложит
      свои услуги.
      Сочувственные аплодисменты, крики: "Слушайте, слушайте"!
      и т. д.
      Но я не раб предрассудков. Я проглотил все формулы, вплоть до формулы
      социализма; хотя, в известном смысле, кто раз стал социалистом, тот
      остается им навсегда. Социал-демократы. Слушайте, слушайте! Мендоса. Тем не менее я твердо знаю, что обыкновенный человек - даже
      обыкновенный бандит, которого едва ли можно назвать обыкновенным
      человеком...
      Крики: "Слушайте, слушайте!"
      ...не философ. С него достаточно здравого смысла; а в нашем деле я и
      сам готов удовольствоваться здравым смыслом. Но скажите, для какого
      дела мы собрались здесь, в Сьерра-Неваде, которую мавры считали
      красивейшим уголком Испании? Чтобы вести туманные дискуссии на темы
      политической экономии? Нет. Чтобы задерживать автомобили и
      способствовать более справедливому распределению материальных благ. Мрачный социал-демократ. Являющихся продуктом труда - не забывайте этого. Мендоса (с изысканной вежливостью). Без всякого сомнения. И этот продукт
      труда богатые бездельники готовятся растранжирить в притонах разврата,
      обезображивающих солнечные берега Средиземного моря. Мы перехватываем у
      них эти материальные блага. Мы вновь пускаем их в обращение среди того
      класса, который их произвел и больше всех в них нуждается,рабочего
      класса. Мы совершаем это, рискуя свободой и жизнью, путем упражнения
      таких добродетелей, как мужество, выносливость, предусмотрительность и
      воздержание, особенно воздержание. Я сам вот уже три дня не ел ничего,
      кроме кактусов и рагу из дикого кролика. Мрачный социал-демократ (упрямо). Мы тоже. Мендоса (возмущенно). Я, кажется, не брал себе больше, чем мне полагается. Мрачный социал-демократ (нисколько не тронутый). Еще чего! Анархист. А если бы и брал? Каждому по потребностям, от каждого по
      способностям. Француз (потрясая кулаком перед анархистом). Fumiste! [Шарлатан! (франц.)] Мендоса (дипломатично). Я согласен с вами обоими. Чистокровные английские бандиты. Слушайте, слушайте! Браво, Мендоса. Мендоса. Моя мысль вот в чем; будем относиться друг к другу как джентльмены
      и состязаться в доблести только на поле битвы. Шумный социал-демократ (язвительно). Чем не Шекспир?!
      Со скалы доносится свист. Пастух вскочил на ноги и
      возбужденно тычет пальцем в сторону дороги.
      Пастух. Машина! Машина! (Бежит вниз и смешивается с толпой бандитов, которые
      тоже повскакали со своих мест.) Мендоса (звонко). К оружию! У кого винтовка? Мрачный социал-демократ (передает ему винтовку). Вот она. Мендоса. Гвозди рассыпаны на шоссе? Мрачный социал-демократ. Целых две унции. Мендоса. Хорошо! (Французу.) Дюваль, за мной! Если гвозди не помогут, вы
      продырявите шины пулей. (Передает винтовку Дювалю, который следом за
      ним взбирается на скалу. Мендоса вынимает театральный бинокль.)
      Остальные бегут к дороге и скрываются в северном
      направлении.
      (Мендоса на скале, приставив бинокль к глазам.) Только двое, капиталист
      и его шофер. Судя по виду, англичане. Дюваль. Англишай! Вот как! Cochons! [Свиньи! (франц.)] (Щелкает затвором.)
      Faut tirer, n'est ce pas? [Стрелять, да? (франц.)] Мендоса. Нет! Гвозди сделали свое дело: камера лопнула; они останавливаются. Дюваль (кричит остальным). Fondez sur eux, nom de Dieu! [Бросайтесь же на
      них, черт возьми! (франц.)] Мендоса (тоном упрека). Du calme, [Спокойнее (франц.)] Дюваль. Держите себя
      в руках. Они не сопротивляются. Спустимся и пойдем им навстречу.
      Мендоса спускается со скалы и, обойдя костер, выходит па
      авансцену, куда в это же время со стороны дороги бандиты
      приводят Тэннера и Стрэйкера; оба в кожаных пальто и
      шлемах и в автомобильных очках.
      Тэннер. Этот джентльмен и есть ваш предводитель? Он говорит по-английски? Шумный социал-демократ. А то нет! Неужели вы воображаете, что мы, англичане,
      станем подчиняться какому-то испанцу? Мендоса (с достоинством). Разрешите представиться: Мендоса, президент Лиги
      Сьерры! (С нарочитой надменностью.) Я - бандит: живу тем, что граблю
      богатых. Тэннер (живо) А я - джентльмен: живу тем, что граблю бедных. Вашу руку! Социал-демократы англичане. Слушайте, слушайте!
      Общий смех и веселье. Тэннер и Мендоса обмениваются
      рукопожатиями. Бандиты возвращаются на свои места.
      Стрэйкер. Эй, вы! А про меня-то забыли? Тэннер (представляя). Мой друг и шофер. Мрачный социал-демократ (подозрительно). Что же все-таки, друг или шофер?
      Это, знаете ли, существенно. Мендоса (поясняя). За друга мы будем требовать выкуп. Профессиональный шофер
      пользуется в горах полной свободой; ему даже предоставляется известный
      скромный процент из выкупа хозяина, если он окажет нам честь принять
      его. Стрэйкер. Ага! Это чтоб я и в другой раз поехал той же дорогой. Что ж, тут
      стоит подумать. Дюваль (порывисто кидаясь к Стрэйкеру). Mon frere! [Брат мой! (франц.)]
      (Восторженно обнимает его и целует в обе щеки.) Стрэйкер (с отвращением). Слушайте, как вас? Не валяйте дурака. Кто вы
      вообще такой? Дюваль. Дюваль, социал-демократ. Стрэйкер. Ах вот как, вы социал-демократ? Анархист. Иначе говоря, он продался парламентскому сброду и буржуазии.
      Компромисс - вот его символ веры. Дюваль (в ярости). Я понимай, что он говоришь. Он говориль - буржуази. Он
      говориль - компромисс. Jamais de la vie! Miserable menteur! [Никогда в
      жизни! Низкий лжец! (франц.)] Стрэйкер. Послушайте, капитан Мендоса! Что это у вас тут за порядки?
      Выходит, мы ехали на увеселительную прогулку, а попали на митинг
      социалистов. Большинство. Слушайте, слушайте! Долой! Долой! Лишить слова! На место! и т.
      п. и т. п.
      Социал-демократов и анархиста оттирают на задний план,
      после чего Стрэйкер, не без удовольствия наблюдавший за
      этой процедурой, устраивается слева от Мендосы, Тэннер
      справа.
      Мендоса. Чем вас можно угостить? Кактус, рагу из кролика?.. Тэннер. Благодарю вас, мы уже обедали. Мендоса (своим приспешникам). Господа! Рабочий день окончен. До утра все
      свободны.
      Бандиты лениво разбредаются в разные стороны. Одни
      уходят в пещеру, другие усаживаются или укладываются
      спать под открытым небом. Несколько человек, запасшись
      колодой карт, идут на дорогу; на небе теперь светят
      только звезды, а у автомобиля, как известно, есть фары,
      при свете которых вполне можно сыграть партию в карты.
      Стрэйкер (окликая их). Вы там не вздумайте только баловать с машиной,
      слышите? Мендоса. Будьте спокойны, monsieur le chauffeur! Первый автомобиль, который
      мы тут захватили, навсегда отбил у нас охоту. Стрэйкер (с интересом). А что он вам сделал? Мендоса. Свез в Гренаду троих наших товарищей, которые не знали, как его
      остановить, и вывалил их у самой двери полицейского участка. С тех пор
      мы никогда не прикасаемся к машине в отсутствие шофера. Что ж,
      побеседуем по душам? Тэннер. С удовольствием.
      Тэннер, Мендоса и Стрэйкер рассаживаются вокруг костра.
      Мендоса любезно пренебрегает своим положением
      президента, одной из привилегий которого является право
      сидеть на обтесанной каменной глыбе, и устраивается, как
      и его гости, прямо на земле, лишь прислонившись к камню
      спиной.
      Мендоса. В Испании принято всегда откладывать дело на завтра. К тому же вы
      приехали в неслужебные часы. Но тем не менее, если вы предпочитаете
      немедля заняться вопросом о выкупе, - я к вашим услугам. Тэннер. Можно подождать и до завтра. Я достаточно богат и думаю, что в цене
      мы сойдемся. Мендоса (пораженный этим признанием, почтительно). Вы необыкновенный
      человек, сэр! Обычно наши гости уверяют нас, что они почти нищие. Тэннер. Чушь! Нищие не разъезжают в собственных автомобилях. Мендоса. Вот и мы им говорим то же самое. Тэннер. Обращайтесь с нами хорошо, и мы не останемся в долгу. Стрэйкер. И, пожалуйста, без кактусов и рагу из кролика. Я отлично знаю:
      стоит вам только захотеть, так найдется что-нибудь и получше. Мендоса. За наличные можете получить вино, баранину, молоко, сыр и хлеб. Стрэйкер (милостиво). Вот это другой разговор. Тэннер. Скажите, вы все - социалисты? Мендоса (спеша рассеять это унизительное заблуждение), О нет, нет, нет!
      Уверяю вас, ничего подобного. Разумеется, мы придерживаемся современных
      взглядов относительно несправедливости существующей системы
      распределения материальных благ; иначе мы бы себя не уважали. Но вы ни
      от кого здесь не услышите неприемлемых для себя суждений - если
      исключить двух-трех чудаков. Тэннер. Я не имел в виду вас обидеть. Собственно говоря, я сам до известной
      степени социалист. Стрэйкер (сухо). Все богачи - социалисты, как я погляжу. Мендоса. Вы совершенно правы. И нужно сознаться, нас это тоже не миновало.
      Таков дух времени. Стрэйкер. Да, должно быть, у социализма дела недурны, раз уж и ваши молодцы
      в социалисты записались. Мендоса. Ни одно движение не может существенно влиять на политику страны,
      если в нем принимают участие только философы и честные люди: их слишком
      мало. До тех пор, пока движение не станет популярным среди бандитов,
      ему нечего рассчитывать на политическое большинство. Тэннер. Но разве ваши бандиты менее честны, чем обыкновенные граждане? Мендоса. Сэр, я буду с вами откровенен. Бандитизм - вне норм. Такого рода
      профессии привлекают две категории людей; тех, кто не дорос до
      обыкновенного буржуазного уклада, и тех, кто его перерос. Мы - и самый
      нижний и самый верхний слой, сэр. Подонки и пенки, так сказать. Стрэйкер. Тсс! Смотрите, как бы вас не услышал кто-нибудь из подонков. Мендоса. Это неважно. Каждый бандит думает, что он принадлежит к пенкам, и
      любит, когда других называют подонками. Тэннер. О, да вы остроумны!
      Мендоса, польщенный, наклоняет голову.
      Можно задать вам откровенный вопрос? Мендоса. Спрашивайте все, что хотите. Тэннер. Какой смысл человеку ваших способностей пасти такое стадо, питаясь
      кактусами и рагу из кролика? Я видел людей менее одаренных и - готов
      поклясться - менее честных в отеле "Савой" за ужином с pate de fois
      gras [Паштет из гусиной печенки (франц.)] и шампанским. Мендоса. Пустое! В жизни каждого из них была пора кактусов и рагу из
      кролика, так же как в моей жизни когда-нибудь настанет пора отеля
      "Савой". Да, собственно говоря, в ней уже была такая пора, - я там
      служил официантом. Тэннер. Официантом! Вы шутите! Мендоса (задумчиво). Да. Я, Мендоса де Сьерра, был официантом в отеле
      "Савой". Быть может, именно это сделало из меня космополита. (В
      неожиданном порыве.) Хотите, я расскажу вам свою историю? Стрэйкер (с опаской). Если только она не очень длинная. Тэннер (живо). Замолчите, Генри! Вы филистер. В вас нет ни капли романтики.
      (Мендосе.) Господин президент, вы меня страшно заинтересовали. Не
      обращайте внимания на Генри, пусть его ложится спать. Мендоса. Женщина, которую я любил... Стрэйкер. Ах, так это любовная история? Ну, тогда ничего, давайте. А то я
      боялся, что вы будете рассказывать о себе. Мендоса. О себе? Ради нее я давно уже отрекся от себя. Вот почему я оказался
      здесь. Но все равно: без нее мир для меня не существует. У нее,
      поверьте моему слову, были самые прекрасные волосы, какие только можно
      себе представить; она была умна, обладала природным юмором, в
      совершенстве умела стряпать, была капризна, непостоянна, изменчива,
      прихотлива, жестока - одним словом, очаровательна. Стрэйкер. Ну прямо героиня шестишиллингового романа, если б только не
      стряпня А звали ее как? Наверно, леди Глэдис Плантагенет? Мендоса. Нет, сэр; она родилась не в графской семье По фотографиям в газетах
      и журналах я хорошо знаком с внешностью дочерей английских пэров и могу
      сказать, не кривя душой, что все они вместе взятые, с их ужимками,
      тряпками, приданым и титулами, не стоят одной ее улыбки. А между тем
      это была женщина из народа, труженица; иначе - откровенность за
      откровенность - я бы и не взглянул на нее. Тэннер. Совершенно справедливо. И что ж, она вам отвечала взаимностью? Мендоса Разве тогда я был бы здесь? Она не хотела выйти замуж за еврея. Тэннер. Из религиозных соображений? Мендоса. Нет, она была свободомыслящая. Но она говорила, что каждый еврей в
      глубине души считает англичан нечистоплотными. Тэннер. Нечистоплотными? Мендоса. Это лишь показывает ее глубокое знание света, потому что это
      совершенная правда. Наш сложный гигиенический кодекс внушает нам
      преувеличенно презрительное отношение к христианам. Тэннер. Вы когда-нибудь слышали подобное, Генри? Стрэйкер. Да, моя сестра тоже так говорила. Она одно время служила кухаркой
      в еврейской семье. Мендоса. Я не смел с ней спорить и не мог бороться с представлением, которое
      в ней так укоренилось. Всякое другое препятствие я сумел бы преодолеть.
      Но ни одна женщина не простит мужчине сомнения в деликатности ее
      привычек. Все мольбы мои были напрасны, она постоянно возражала, что
      она для меня недостаточно хороша, и советовала мне жениться на одной
      трактирной служанке по имени Ребекка Лейзерус, которую я терпеть не
      мог! Я грозил покончить с собой, - она предложила мне пакетик
      персидского порошка для этой цели. Я намекнул, что способен на
      убийство, - с ней сделалась истерика; и провалиться мне на этом месте
      я уехал в Америку только для того, чтобы ей не мерещилось во сне, будто
      я пробираюсь к ней в комнату с ножом в руках. В Западных штатах я
      столкнулся с одним человеком, которого разыскивала полиция за
      ограбление поездов. Это он подал мне мысль уехать на юг Европы и
      заняться ограблением автомобилей: спасительная мысль для
      разочарованного и отчаявшегося человека. Он снабдил меня
      рекомендательными письмами к людям, которые могли финансировать это
      предприятие. Я организовал концерн. И вот я здесь. Как всякий еврей,
      благодаря своему уму и воображению я оказался во главе дела Но хоть я и
      не чужд расовой гордости, я бы все отдал, чтоб быть англичанином. Я
      веду себя, как мальчишка, - вырезаю на деревьях ее инициалы и черчу на
      песке ее имя. Оставшись один, я бросаюсь на землю, рву на себе волосы и
      кричу: "Луиза!.." Стрэйкер (пораженный). Луиза? Мендоса. Да, так ее зовут: Луиза Стрэйкер. Тэннер. Стрэйкер? Стрэйкер (вне себя от негодования, привстает на колени). Слушайте, вы! Луиза
      Стрэйкер - это моя сестра. Поняли? Что вы там за вздор про нее несете7
      Какое вам дело до нее? Мендоса. О, драматическое совпадение! Вы - Генри, ее любимый брат? Стрэйкер. Какой я вам Генри? Что это еще за фамильярности со мной и с моей
      сестрой? Скажите еще слово, и я из вас дух вышибу. Мендоса (с величайшим спокойствием). Можете, только обещайте мне, что вы ей
      об этом расскажете. Она вспомнит о своем Мендосе; а мне ничего больше
      не нужно. Тэннер. Вот истинное чувство, Генри. Вы должны отнестись к нему с уважением. Стрэйкер (злобно). Просто трусит. Мендоса (вскакивая). Трусит?.. Молодой человек! Я происхожу из семьи
      знаменитых боксеров, и вашей сестре хорошо известно, что вы против меня
      - все равно что детская колясочка против вашего автомобиля. Стрэйкер (втайне струхнув, поднимается все же с колен с видом бесшабашного
      забияки). Подумаешь, испугали! Я вам покажу Луизу! Луиза! Для вас и
      "мисс Стрэйкер" достаточно хороша! Мендоса. Я хотел бы, чтоб вы ее в этом убедили. Стрэйкер (задохнувшись от злости). Слуш... Тэннер (быстро встает и становится между ними). Перестаньте, Генри. Ну,
      положим, вы побьете президента, но вы же не можете перебить всю Лигу
      Сьерры? Сядьте на свое место и успокойтесь. Даже кошка смеет смотреть
      на короля; и даже президент бандитов смеет смотреть на вашу сестру.
      Вообще эта семейная спесь - пережиток прошлого. Стрэйкер (повинуясь, но все еще ворча). Пусть его смотрит на нее. Но с чего
      ему взбрело в голову, будто она когда-нибудь смотрела на него ?
      (Неохотно укладывается снова на земле у костра.) Послушать его, так и
      правда подумаешь, что она с ним водилась. (Поворачивается спиной и
      устраивается поудобнее, собираясь спать.) Мендоса (Тэннеру; кругом все уже спят, и он делается откровеннее, видя, что
      остался наедине с сочувственно настроенным слушателем, под усыпанным
      звездами небом). Да, вот так это и было, сэр. Разумом она опередила
      свою эпоху, но социальные предрассудки и семейные привязанности тянули
      ее назад, в глубь темных веков. Ах, сэр, поистине любому порыву наших
      чувств можно найти выражение у Шекспира;
      Ее любил я. Сорок тысяч братьев
      Всем множеством своей любви со мною
      Не уравнялись бы...
      Дальше я забыл. Конечно, вы можете назвать это безумием, наваждением. Я
      способный человек, сильный человек еще десять лет, и я был бы
      владельцем первоклассного отеля. Но я встретил ее - и вот перед вами
      бандит, отщепенец. Нет, даже Шекспир не в силах передать мои чувства к
      Луизе. Позвольте прочесть вам несколько строк, которые я ей посвятил.
      Их литературное достоинство, может быть, и невысоко, но они лучше всего
      передают мои чувства. (Вынимает из кармана пачку ресторанных счетов,
      исписанных неразборчивым почерком, и, встав на колени, помешивает
      палочкой в костре, чтобы он разгорелся ярче.) Тэннер (резко хлопнув его по плечу). Послушайте, президент, бросьте это в
      огонь. Мендоса (изумленно). Что? Тэннер. Вы губите свою жизнь ради жалкой мании. Мендоса. Я знаю. Тэннер. Нет, вы не знаете. Не может человек сознательно совершать над собой
      такое преступление. Как вам не стыдно среди этих царственных гор, под
      этим божественным небом, вдыхая этот чудесный теплый воздух - говорить
      языком третьеразрядного писаки из Блумсбери! Мендоса (качая головой). Когда утрачена прелесть новизны, Сьерра ничуть не
      лучше Блумсбери. К тому же эти горы навевают сны о женщинах - о
      женщинах с прекрасными волосами. Тэннер. Короче говоря - о Луизе. Ну, мне они не навевают снов о женщинах,