если я не буду хотя бы раз в две недели предоставлять ему возможность
      тысячемильной прогулки, я его потеряю. Он возьмет расчет и уйдет к
      какому-нибудь американскому миллионеру, а мне придется
      удовольствоваться вежливым грумом-садовником-любителем, который умеет
      вовремя приподнимать шляпу и знает свое место. Я просто раб Генри,
      точно так же, как дядя Джеймс был рабом своей кухарки. Стрэйкер (рассердившись). Тьфу, пропасть! Вот бы мне машину с таким мотором,
      как ваш язык, мистер Тэннер! Я ведь что говорю? Иметь автомобиль и не
      ездить на нем, значит попросту зря деньги терять. Что вам толку от
      машины и шофера, если вы из них пользу извлечь не умеете? Завели б себе
      колясочку и няньку, чтоб вас катала. Тэннер (примирительно). Ну-ну, ладно, Генри. Сейчас поедем на полчасика. Стрэйкер (с отвращением). Полчасика! (Возвращается к машине, усаживается на
      свое место и листает газету в поисках очередных новостей.) Октавиус. Ах да, я совсем забыл. Тебе записка от Роды. (Передает Тэннеру
      записку.) Тэннер (вскрывая конверт). Боюсь, что Рода собирается поскандалить с Энн.
      Как правило, английская девушка только одного человека ненавидит еще
      сильнее, чем свою старшую сестру,- это свою мать. Но Рода, несомненно,
      лучше уживается с матерью. Энн она... (возмущенно) ну, уж это слишком! Октавиус. Что такое? Тэннер. Мы с Родой сговорились покататься на машине. Теперь она пишет, что
      Энн не разрешает ей со мной ехать.
      Внезапно Стрэйкер с нарочитой небрежностью принимается
      насвистывать свою любимую мелодию. Пораженные этой
      неожиданной соловьиной руладой и смущенные ехидной
      ноткой, которая слышна в ее веселых переливах, оба
      друга вопросительно оглядываются на него. Но он поглощен
      газетой и движение их остается без ответа.
      Октавиус (приходя в себя). Без всяких объяснений? Тэннер. Объяснений! Оскорбление не есть объяснение. Энн запретила ей при
      каких бы то ни было обстоятельствах оставаться со мной наедине. Я,
      видите ли, неподходящее общество для молодой девушки. Что ты теперь
      скажешь о своем кумире? Октавиус. Ты все-таки не забывай, что после смерти отца на Энн легла очень
      серьезная ответственность. Миссис Уайтфилд слишком слабохарактерна,
      чтобы руководить Родой. Тэннер (глядя на него в упор). Короче говоря, ты разделяешь мнение Энн? Октавиус. Нет, но я готов понять ее. Ты же сам знаешь, что твои взгляды едва
      ли могут благотворно влиять на формирование ума и характера молодой
      девушки. Тэннер. Нет, я совсем этого не знаю. Я знаю, что формирование ума и
      характера молодой девушки состоит обычно в том, что ей лгут везде и во
      всем; но я не желаю, чтобы ей лгали обо мне, - будто мне свойственно
      злоупотреблять доверием девушек. Октавиус. Энн этого не говорила, Джек. Тэннер. А что ж еще означают ее слова? Стрэйкер (заметив приближающуюся Энн). Мисс Уайтфилд, джентльмены. (Вылезает
      из машины и идет по аллее с видом человека, который знает, что в его
      присутствии больше не нуждаются.) Энн (останавливаясь между Октавиусом и Тэннером). Доброе утро, Джек. Я
      пришла сказать вам, что у Роды очень сильно разболелась голова и она не
      сможет сегодня ехать с вами кататься. Она страшно огорчена, бедняжка. Тэннер. Ну, Тави, что ты теперь скажешь? Октавиус. Мне кажется, все совершенно ясно, Джек. Щадя твои чувства, Энн не
      остановилась даже перед обманом. Энн. О чем это вы говорите? Тэннер. Хотите вылечить Роду от головной боли, Энн? Энн. Конечно, хочу. Тэннер. Так повторите ей все, что вы только что сказали; и прибавьте, что вы
      пришли сюда через две минуты после того, как я получил и прочел ее
      записку. Энн. Рода вам писала? Тэннер. И очень подробно. Октавиус. Не слушайте его, Энн. Вы правы, вы совершенно правы. Энн только
      исполнила свой долг, Джек; ты сам это знаешь. И с такой деликатностью! Энн (подходит к Октавиусу). Какой вы добрый, Тави! Какой чуткий! Как вы все
      хорошо понимаете!
      Октавиус сияет.
      Тэннер. Так, так, потуже кольца! Ведь ты ее любишь, Тави, правда? Октавиус. Она это знает. Энн. Тсс, Тави! Как вам не стыдно! Тэннер. Ничего, я разрешаю. Я же ваш опекун, если не ошибаюсь. Ну вот, я вас
      на часок оставляю на попечении Тави. Я еду прокатиться на машине. Энн. Нет, Джек. Мне нужно поговорить с вами относительно Роды. Рикки, милый,
      ступайте в дом и займите своего американского приятеля. Маме некогда
      возиться с ним так рано; она еще занята по хозяйству. Октавиус. Лечу, Энн, дорогая. (Целует ей руку.) Энн (нежно). Рикки-Тикки-Тави!
      Он смотрит на нее, выразительно краснея, потом убегает.
      Тэннер (резко). Вот что, Энн. На этот раз вы попались. И не будь Тави
      влюблен в вас без всякой надежды на спасение, он бы сразу увидел, какая
      вы неисправимая лгунья. Энн. Вы не так поняли, Джек. У меня просто не хватило смелости сказать Тави
      правду. Тэннер. Ну конечно. Вот когда нужно солгать - у вас смелости хоть отбавляй.
      Что вы там наговорили Роде о моей безнравственности и о том, будто ей
      опасно со мной встречаться? Как она теперь может ко мне по-человечески
      относиться после того, что вы отравили ее душу всякими гнусностями? Энн. Джек, я знаю, вы не способны на что-нибудь дурное... Тэннер. Зачем же вы ей налгали? Энн. Пришлось. Тэннер. Пришлось? Энн. Мама меня заставила. Тэннер (сверкнув глазами). Ха! Как это я сразу не догадался? Мама! Всегда
      мама! Энн. Все дело в вашей ужасной книге. Вы ведь знаете, какая мама робкая. А
      робкие женщины очень считаются с условностями; если нам не считаться с
      условностями, Джек, мы всегда будем наталкиваться на самое жестокое,
      самое грубое непонимание. Даже вы, мужчины, не можете прямо говорить
      все, что вы думаете, без риска, что вас не так поймут и очернят. Да, я
      признаю, я вынуждена была очернить вас. А вы хотите, чтоб и бедную Роду
      точно так же не понимали и чернили? Разве может мама допустить, чтоб
      она подвергала себя этой опасности сейчас, когда она еще слишком молода
      и неопытна? Тэннер. Короче говоря, единственный способ избегнуть непонимания - это
      лгать, клеветать, злословить и лицемерить что есть силы. Вот что значит
      слушаться матери. Энн. Я люблю маму, Джек. Тэннер (постепенно взбираясь на вершины социологического пафоса). Разве это
      причина для того, чтоб полностью отказаться от своего "я"? Нет, я
      протестую против этого гнусного порабощения молодости старостью.
      Взгляните на наше светское общество. Чем оно хочет казаться? Прелестным
      хороводом нимф. А на самом деле что это? Отвратительная процессия
      несчастных девушек, каждая из которых зажата в когтях циничной, хитрой,
      жадной, лишенной иллюзий, нравственно-испорченной, невежественной, но
      многоопытной старухой, именуемой матерью и почитающей своей
      обязанностью растлить ее душу и продать ее тому, кто больше даст.
      Почему эти жалкие рабыни предпочитают выйти замуж за старика или
      подлеца, чем совсем не выходить? Потому что замужество для них
      единственный путь спасения от дряхлых мегер, скрывающих под маской
      материнского долга и родственной любви свое эгоистическое честолюбие,
      свою ревнивую ненависть к вытесняющим их молодым соперницам. Какая
      мерзость! Голос природы требует отцовских забот для дочери, материнских
      - для сына. Закон, который управляет взаимными чувствами отца и сына,
      матери и дочери - не закон любви: это закон борьбы, революции,
      вытеснения старых и немощных молодыми и сильными. Первым актом
      самоутверждения мужчины и женщины должна быть Декларация Независимости;
      мужчина, который признает авторитет отца, - не мужчина; женщина,
      которая признает авторитет матери, не способна рожать граждан
      свободного народа. Энн (наблюдая за ним с безмятежным любопытством). Когда-нибудь вы, наверно,
      всерьез займетесь политикой, Джек. Тэннер (падая с высоты). А? Что? Как?... (Кое-как собрав рассыпавшиеся
      мысли.) При чем тут это? Энн. Вы так хорошо говорите. Тэннер. Говорите! Говорите! Для вас это только разговоры. Ну что ж,
      возвращайтесь к своей матушке и помогайте ей отравлять воображение
      Роды, как она уже отравила ваше. Ручные слоны всегда охотно участвуют в
      ловле диких. Энн. Прогресс! Вчера я была боа-констриктор; сегодня я уже слон. Тэннер. Именно. Сворачивайте же свой хобот - и до свидания. Больше мне не о
      чем с вами говорить. Энн. Какой вы все-таки сумасброд и упрямец, Джек. Ну что я могу сделать? Тэннер. Что? Разбейте оковы. Идите своим путем, подсказанным вашей совестью,
      а не совестью вашей матери. Очистите и укрепите свой дух. Научитесь
      находить удовольствие в быстрой автомобильной езде, а не смотреть на
      нее только как на повод к пошлой интриге. Поедемте со мной в Марсель, в
      Алжир, в Бискру со скоростью шестьдесят миль в час. Поедемте хоть до
      самого мыса Доброй Надежды. Вот это будет настоящая Декларация
      Независимости. Потом вы можете написать об этом книгу. Это доконает
      вашу мать и сделает из вас женщину. Энн (задумчиво). Пожалуй, тут не будет ничего дурного, Джек. Вы мой опекун;
      вы заменяете мне отца по его собственной воле. Никто нас не осудит,
      если мы вместе отправимся путешествовать. Чудесно! Большое спасибо,
      Джек! Я еду. Тэннер (потрясенный). Вы едете?!! Энн. Конечно. Тэннер. Но... (Осекся, растерявшись; потом продолжает в беспомощной попытке
      протестовать.) Послушайте, Энн, если тут нет ничего дурного, это же
      теряет всякий смысл! Энн. Какой вы чудак! Можно подумать, что вы хотите меня скомпрометировать. Тэннер. Да, хочу. В этом весь смысл моего предложения. Энн. Вы говорите совершенный вздор и сами это знаете. Вы никогда не сделаете
      ничего мне во вред. Тэннер. Что ж, если не хотите быть скомпрометированной, оставайтесь дома. Энн (скромно и серьезно). Нет, раз вы этого хотите, Джек, я поеду. Вы мой
      опекун; и, мне кажется, нам нужно почаще видеться и получше узнать друг
      друга. (С признательностью.) Так мило, так заботливо с вашей стороны,
      Джек, что вы предложили мне эту замечательную прогулку, особенно после
      того, что я говорила насчет Роды. Право же, вы очень хороший, гораздо
      лучше, чем вы сами думаете. Когда мы выезжаем? Тэннер. Но...
      Разговор прерывается появлением миссис Уайтфилд. Рядом с
      ней идет американский гость; сзади следуют Рэмсден и
      Октавиус. Гектор Мэлоун - американец из восточных
      штатов, но он нисколько не стыдится своей
      национальности. Этим он снискал себе благосклонность
      английского светского общества, где на него смотрят, как
      на молодого человека, у которого хватает мужества
      сознаваться в явно невыгодном для него обстоятельстве,
      не пытаясь скрыть его или смягчить. Все решили, что он
      не должен страдать за то, в чем он явно не виноват, и
      считают своим долгом быть с ним особенно любезными. Его
      рыцарское обращение с женщинами и высокоразвитое
      нравственное чувство - черты необычные и необъяснимые
      вызывают в них легкую досаду; и хотя, попривыкнув, они
      стали находить забавным его непринужденный юмор (который
      на первых порах немало их озадачивал), им все же
      пришлось дать ему понять, что не следует рассказывать в
      обществе анекдоты, если только они не носят характера
      личной сплетни, а также, что красноречие принадлежит к
      разряду достоинств, уместных на более низкой ступени
      цивилизации, чем та, с которой он теперь соприкоснулся.
      В этом Гектор пока не совсем убежден: он все еще
      находит, что англичане склонны ставить себе в заслугу
      нелепые предрассудки и выдавать различные свои природные
      несовершенства за признаки хорошего воспитания.
      Английский характер, на его взгляд, страдает отсутствием
      облагораживающего пафоса (который он называет высокими
      чувствами), английские нравы свидетельствуют о
      недостатке уважения к женщине, английская речь допускает
      вольности, которые порой переходят в непозволительную
      грубость выражений, а светское времяпровождение не
      мешало бы оживить играми, рассказами или иными
      развлечениями. И он отнюдь не склонен перенимать чужие
      слабости после того, как столько трудов положил на
      овладение высотами изысканной культуры, прежде чем
      отправиться за океан. Ему пришлось убедиться, что
      англичане либо совершенно равнодушны к этой культуре
      как и ко всякой культуре вообще, - либо вежливо обходят
      ее. По сути же дела культура Гектора представляет не что
      иное, как некий экстракт из нашего литературного
      экспорта примерно тридцатилетней давности, который он
      теперь реимпортировал к нам и готов при первом удобном
      случае распаковать и обрушить на голову английской
      литературы, науки и искусства. Смятение, в которое
      подобные атаки повергают англичан, поддерживает его
      уверенность в том, что он помогает культурному
      воспитанию этой отсталой нации. Застав несколько человек
      за мирной беседой об Анатоле Франсе и Ницше, он
      сокрушает их Мэтью Арнольдом, "Автократом за обеденным
      столом" и даже Маколеем; и будучи глубоко религиозным в
      душе, он при споре о моральных проблемах сначала своей
      шумливой нечестивостью заставляет опрометчивого
      собеседника отказаться от аргументов популярного
      богословия, а потом ошарашивает его неожиданным
      вопросом: не ясно ли, что именно эти жизненные идеалы
      имел в виду всемогущий творец, создавая честных мужчин и
      целомудренных женщин? Оттого, что подкупающая свежесть
      натуры сочетается в нем с невообразимой ветхостью
      культурного багажа, очень трудно решить: стоит ли с ним
      знаться, - общество его, без всякого сомнения, приятно,
      но в разговоре с ним ничего нового не почерпнешь, тем
      более что ко всему прочему он еще презирает политику и
      тщательно избегает коммерческих тем - сферы, где он,
      вероятно, значительно более сведущ, чем его друзья из
      английских капиталистических кругов. Лучше всего он
      уживается с романтически настроенными христианами секты
      амористов: отсюда его дружба с Октавиусом. Что касается
      наружности Гектора, то это статный молодой человек лет
      двадцати четырех, с короткой, элегантно подстриженной
      черной бородкой, большими ясными глазами и живым
      выражением лица. Одет он с точки зрения моды
      безукоризненно. Гуляя по парку с миссис Уайтфилд, он
      усердно занимает ее разговорами, которые требуют
      непосильного напряжения ее хрупкого ума. Англичанин
      оставил бы ее в покое, примирившись со скукой, как с
      общим для них обоих уделом, а она, бедняжка, охотно
      согласилась бы поскучать, если уж нельзя разговаривать о
      вещах, которые ее интересуют. Рэмсден останавливается,
      заинтересовавшись автомобилем. Октавиус подходит к
      Гектору.
      Энн (радостно бросаясь к матери). Ах, мама, мама, подумайте! Джек берет меня
      с собой на машине в Ниццу. Ну разве это не замечательно? Я самая
      счастливая девушка в Лондоне! Тэннер (в отчаянии). Миссис Уайтфилд против. Она безусловно против. Ведь
      правда, Рэмсден? Рэмсден. Я бы считал это вполне естественным с ее стороны. Энн. Вы не против этой поездки, мама? Миссис Уайтфилд. Я? Против? А почему? Я уверена, что тебе полезно будет
      проехаться, Энн. (Семенит к Тэннеру.) Я только хотела вас попросить,
      чтоб вы иногда брали с собой Роду: она слишком много сидит дома; но это
      можно и потом, когда вы вернетесь. Тэннер. Из одной бездны коварства в другую! Энн (торопясь отвлечь внимание от его вспышки). Ах, я совсем забыла! Вы ведь
      еще не знакомы с мистером Мэлоуном. Мистер Гектор Мэлоун - мистер
      Тэннер, мой опекун. Гектор. Очень приятно, мистер Тэннер. Если позволите, я предложил бы
      увеличить число участников прогулки в Ниццу. Энн. Конечно, конечно, мы все поедем. Решено, не так ли? Гектор. Я тоже скромный обладатель автомобиля. Если мисс Робинсон захочет
      оказать мне честь, моя машина к ее услугам. Октавиус. Вайолет!
      Общее смущение.
      Энн (негромко). Идемте, мама. Пусть они тут обо всем сговорятся. Мне нужно
      уложить вещи.
      Миссис Уайтфилд явно сбита с толку; но Энн благоразумно
      увлекает ее к дому, и обе скрываются за поворотом аллеи.
      Гектор. Надеюсь, с моей стороны не будет слишком смело рассчитывать на
      согласие мисс Робинсон?
      Замешательство усиливается.
      Октавиус. К сожалению, Вайолет, очевидно, придется остаться дома. Есть
      обстоятельства, в силу которых участие в такой поездке для нее
      невозможно. Гектор (которому это кажется забавным и ничуть не убедительным). Слишком
      по-американски, да? Нужно, чтобы молодую леди кто-нибудь сопровождал? Октавиус. Нет, не то, Мэлоун... то есть не совсем то... Гектор. Вот как? А можно узнать, какие еще есть возражения? Тэннер (нетерпеливо). Да скажите вы ему, и дело с концом. Все равно нам не
      удастся держать это в секрете. В тайне можно сохранить только то, что
      известно всем. Мистер Мэлоун, если вы поедете в Ниццу с Вайолет - вы
      поедете с чужой женой. Она замужем. Гектор (ошеломленный). Вы шутите! Тэннер. Я совершенно серьезен. Но это - между нами. Рэмсден (с многозначительным видом, чтобы Гектор не заподозрил мезальянса).
      Ее брак покуда сохраняется в тайне, она желает, чтобы до поры до
      времени о нем не говорили. Гектор. Желание дамы - для меня закон. Позволено ли будет узнать имя ее
      супруга - на случай, если представится возможность переговорить с ним
      об этой поездке? Тэннер. Мы его сами не знаем. Гектор (с подчеркнутой сдержанностью, словно прячась в свою раковину). В
      таком случае больше не о чем говорить.
      Общее смущение достигает апогея.
      Октавиус. Вам это, вероятно, кажется очень странным? Гектор. Несколько необычным. Простите за откровенность. Рэмсден (полуизвиняющимся, полуобиженным тоном). Молодая леди обвенчалась
      тайно; и муж, насколько нам известно, запретил ей открывать его имя.
      Вам мы должны были сказать, поскольку вы так внимательны к мисс...
      э-э-э... к Вайолет... Октавиус (участливо). Надеюсь, это не явилось для вас разочарованием? Гектор (смягчившись и снова выползая из своей раковины). Это для меня просто
      удар! Я не понимаю, как муж может поставить жену в такое положение? Как
      хотите, это ненормально. Это нетактично. Это недостойно мужчины. Октавиус. Вы сами понимаете, что нам это достаточно неприятно. Рэмсден (запальчиво). Какой-нибудь молодой глупец, который слишком неопытен,
      чтобы понять, к чему приводят подобные мистификации. Гектор (с оттенком нравственной брезгливости). Надеюсь, что вы правы. Только
      очень молодому и очень глупому мужчине простительно подобное поведение.
      Вы весьма снисходительно к этому относитесь, мистер Рэмсден. Чересчур
      снисходительно, на мой взгляд. Как хотите, женитьба должна
      облагораживать мужчину. Тэннер (язвительно). Ха! Гектор. Означает ли это междометие, что вы со мной не согласны, мистер
      Тэннер? Тэннер (сухо). Женитесь и попробуйте. Удовольствие вы, возможно, в этом
      найдете... первое время, но уж облагораживающего не найдете ничего.
      Сумма достоинств мужчины и женщины не обязательно выше числа достоинств
      одного мужчины. Гектор. А мы, американцы, считаем, что нравственно женщина маркой выше
      мужчины и что чистота женской натуры возвышает мужчину и заставляет его
      становиться лучше. Октавиус (убежденно). Это так и есть. Тэннер. Не мудрено, что американки предпочитают жить в Европе. Это гораздо
      приятнее, чем всю жизнь стоять на пьедестале и принимать поклонение. Но
      так или иначе, муж Вайолет от женитьбы не стал благороднее. Что ж
      поделаешь! Гектор (качая головой). Я не могу так легко примириться с поведением этого
      человека, мистер Тэннер. Впрочем, я больше ничего не скажу. Кто бы он
      ни был - он муж мисс Робинсон, и ради нее я хочу быть о нем лучшего
      мнения. Октавиус (тронутый скрытой грустью, которую он угадывает в этих словах). Мне
      очень жаль, Мэлоун. Очень жаль. Гектор (с благодарностью). Вы славный малый, Робинсон. Спасибо. Тэннер. Перемените тему. Вайолет идет сюда. Гектор. Я был бы вам чрезвычайно признателен, господа, если бы вы
      предоставили мне возможность сказать молодой леди несколько слов
      наедине. Я должен взять обратно свое предложение относительно этой
      поездки; и это довольно щекотливое... Рэмсден (радуясь случаю улизнуть). Ни слова больше. Идем, Тэннер. Идем,
      Тави. (Уходит вместе с Октавиусом и Тэннером в глубину парка.)
      В аллее показывается Вайолет и подходит к Гектору.
      Вайолет. Все ушли? Гектор. Да.
      Она целует его.
      Вайолет. Пришлось тебе лгать из-за меня? Гектор. Лгать! Лгать - это слишком слабо сказано. Я превзошел самого себя. Я
      был в каком-то экстазе измышлений. Ах, Вайолет! Если б ты мне позволила
      сказать правду. Вайолет (сразу став серьезной и решительной). Нет, нет, Гектор. Ты ведь
      обещал. Гектор. И буду верен своему обещанию, пока ты не освободишь меня от него. Но
      мне так противно лгать этим людям и отрекаться от своей жены. Просто
      невыносимо. Вайолет. Если б твой отец не был таким упрямым... Гектор. Он не упрямый. Он прав со своей точки зрения. Он очень предубежден
      против английской буржуазии. Вайолет. Это просто смешно. Гектор, ты знаешь, как мне неприятно говорить
      тебе такие вещи, но если б я вздумала... Ну ладно, не стоит. Гектор. Знаю. Если б ты вздумала выйти за сына английского фабриканта
      конторской мебели, твои друзья сочли бы это мезальянсом. А вот мой
      глупый старый папаша, будучи крупнейшим мебельщиком в мире, не
      задумается выставить меня из дому за женитьбу на самой достойной
      девушке Англии только потому, что ее имя не украшено титулом. Конечно,
      нелепо! Но, право же, Вайолет, мне страшно неприятно его обманывать. У
      меня такое чувство, словно я краду его деньги. Почему ты не позволяешь
      мне сказать правду? Вайолет. Это слишком дорого будет стоить. Можно быть каким угодно романтиком
      в любви, Гектор, но в денежных делах романтиком быть не годится. Гектор (колеблясь между двумя противоречивыми чувствами: супружеской любовью
      и свойственным ему чувством моральной ответственности). Как это
      по-английски! (Невольно взывая к ней.) Вайолет, но ведь рано или поздно
      отец должен узнать. Вайолет. О да, когда-нибудь, конечно. Только не нужно каждый раз снова
      начинать этот разговор, милый. Ты обещал... Гектор. Ну, хорошо, хорошо... Вайолет (не собираясь сдаваться). Ведь от этого страдаю я, а не ты. А насчет
      того, чтоб смело встретить бедность, и борьбу, и тому подобное, так я
      просто не согласна. Это слишком глупо. Гектор. Тебе и не придется. Я как бы возьму у отца взаймы до той поры, когда
      сам стану на ноги; а тогда я смогу сразу открыть ему правду и вернуть
      долг. Вайолет (с тревогой и негодованием). Ты хочешь работать? Ты хочешь испортить
      нашу семейную жизнь? Гектор. Во всяком случае, я не хочу, чтоб наша семейная жизнь испортила
      меня. И так уже твой друг мистер Тэннер прохаживался на этот счет. Вайолет. Животное! Ненавижу Джека Тэннера. Гектор (великодушно). Нет, отчего? Он славный малый. Нужно только, чтобы его
      полюбила достойная женщина, это облагородит его душу. К тому же он
      предложил автомобильную поездку в Ниццу, и ты поедешь со мной. Вайолет. Чудесно. Гектор. Да, но как это устроить? Понимаешь, они меня, так сказать,
      отговаривали ехать с тобой. Они мне сказали по секрету, что ты замужем.
      Более любопытного секрета мне еще никогда не доверяли.
      Возвращается Тэннер и с ним Стрэйкер, который идет прямо
      к машине.
      Тэннер. У вас прекрасная машина, мистер Мэлоун. Ваш механик там
      демонстрирует ее мистеру Рэмсдену. Гектор (забывшись). Идем скорее, Вай! Вайолет (холодно, предостерегая его взглядом). Простите, мистер Мэлоун, я не
      расслышала... Гектор (спохватившись). Мисс Робинсон, мне было бы чрезвычайно приятно, если
      бы вы разрешили показать вам мой маленький американский паровичок. Вайолет. С удовольствием.
      Уходят влево по аллее.
      Тэннер. Слушайте, Стрэйкер, вот какое дело... Стрэйкер (возится с машиной). Да? Тэннер. По-видимому, мисс Уайтфилд едет со мной. Стрэйкер. Я так и понял. Тэннер. Мистер Робинсон тоже едет. Стрэйкер. Да. Тэннер. Так вот, если вы сможете устроить так, чтобы я побольше был с вами,
      а мистер Робинсон побольше был с мисс Уайтфилд, он будет вам очень
      благодарен. Стрэйкер (оглядываясь на него). Наверно. Тэннер. Наверно! Вот ваш дедушка, тот бы просто кивнул - и все. Стрэйкер. Мой дедушка приподнял бы шляпу. Тэннер. И я дал бы вашему милому, доброму, почтительному дедушке соверен. Стрэйкер. А то и пять шиллингов. (Оставляет машину и подходит к Тэннеру.) А
      как на этот счет сама молодая леди? Тэннер. Она так же рада обществу мистера Робинсона, как мистер Робинсон рад
      ее обществу.
      Стрэйкер с холодным недоверием смотрит на своего
      патрона, потом снова поворачивается к машине,
      насвистывая свою любимую мелодию.
      Перестаньте издавать эти нестерпимые звуки. Что они должны обозначать?
      Стрэйкер хладнокровно возобновляет прерванную песенку и
      досвистывает ее до конца; Тэннер вежливо выслушивает его
      и только потом обращается к нему снова, на этот раз с
      подчеркнутой серьезностью.
      Генри, я всегда был горячим сторонником распространения музыки в
      массах, но я возражаю против того, что вы принимаетесь услаждать слух
      публики при каждом упоминании имени мисс Уайтфилд. Так было утром,
      теперь опять. Стрэйкер (угрюмо). Ничего из этого дела не выйдет. Пусть мистер Робинсон и
      не старается. Тэннер. Почему? Стрэйкер. Ха! Вы сами знаете, почему. Конечно, это меня не касается, но
      только зря вы мне очки втираете. Тэннер. Ничего я вам не втираю. Я и в самом деле не знаю, почему. Стрэйкер (с зловещей веселостью), Ну-ну, ладно. Пусть. Дело не мое. Тэннер (внушительно). Полагаю, Генри, что я умею держать себя в границах,
      уместных между шофером и хозяином машины, и не навязываю вам своих
      личных обстоятельств. Даже наши деловые взаимоотношения регулируются
      вашим профсоюзом. Но не злоупотребляйте своими преимуществами.
      Позвольте вам напомнить, что еще Вольтер сказал: глупость, которую
      нельзя сказать, можно пропеть. Стрэйкер. Это не Вольтер сказал, а Боу Map Шей. Тэннер. Благодарю за поправку: конечно, Бомарше. Так вот, по-вашему,
      очевидно, то, что неудобно сказать, можно просвистеть. К сожалению, ваш
      свист, при всей его мелодичности, недостаточно вразумителен. Вот что:
      нас никто не слышит, ни мои достопочтенные родичи, ни секретарь вашего
      распроклятого союза. Скажите мне, Генри, как мужчина мужчине: почему вы
      считаете, что моему другу нельзя надеяться на успех у мисс Уайтфилд? Стрэйкер. А потому, что у ней другой на уме. Тэннер. Ах черт! Кто же это? Стрэйкер. Вы. Тэннер. Я?!! Стрэйкер. Ну да, будто вы сами не знаете. Бросьте, мистер Тэннер! Тэннер (со свирепой серьезностью). Вы что это, всерьез или дурака валяете? Стрэйкер (вспылив). С какой стати мне валять дурака? (Более спокойным
      тоном.) Да это же ясно как божий день. Если вы этого до сих пор не
      разглядели, мало же вы смыслите в таких вещах. (С обычной
      невозмутимостью.) Прошу извинить, мистер Тэннер, но вы меня спрашивали
      как мужчина мужчину, я вам и сказал как мужчина мужчине. Тэннер (в неистовстве взывая к небесам). Так значит - значит, это я трутень,
      паук, намеченная добыча, обреченная жертва? Стрэйкер. Насчет трутня и паука не скажу. Но что вы и есть намеченная
      добыча, это можете не сомневаться! И не так уж это плохо, верьте
      моему слову. Тэннер (торжественно). Генри Стрэйкер, великий час вашей жизни пробил! Стрэйкер. Что еще такое? Тэннер. Этот Бискринский рекорд... Стрэйкер (встрепенувшись). Ну?! Тэннер. Побейте его. Стрэйкер (возносясь на вершину своей судьбы). Это вы серьезно? Тэннер. Вполне. Стрэйкер. Когда? Тэннер. Сейчас. Машина готова? Стрэйкер (колеблясь). Но нельзя же... Тэннер (влезая в машину и тем обрывая разговор). Поехали! Сначала в банк за
      деньгами; потом ко мне за чемоданом; потом к вам за чемоданом; потом
      вы побьете рекорд Лондон - Дувр или Лондон - Фолкстон; потом через
      Ламанш и что есть мочи в Марсель, в Гибралтар, в Геную - в любой порт,
      откуда можно отплыть в магометанскую страну, где мужчины защищены от
      женщин. Стрэйкер. Шутите! Тэннер (решительно). Не верите? Оставайтесь дома. Я поеду один. (Включает
      мотор.) Стрэйкер (бежит за ним). Эй! мистер! минутку! стойте! (На ходу прыгает в
      машину.)
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Вечер в горах Сьерра-Невады. Отлогие бурые склоны; на
      клочках обработанной земли вместо яблонь - масличные
      деревья, на невозделанной почве вместо дрока и
      папоротника - редкие кактусы. Дальше живописная и
      величественная цепь крутых каменистых вершин, порой
      обрывающихся в пропасть. Отнюдь не дикая природа, скорее
      изысканный горный ландшафт, созданный рукой эстета. Нет
      вульгарного изобилия растительности: каменные кручи даже
      рождают невольно мысль о бесплодии. Испанское
      великолепие и испанская скудость во всем. Немного
      севернее того места, где шоссе на одном из перевалов