— Пли!
Залпы ударили одновременно с обеих сторон. Одна пуля снесла с головы князя треуголку, другая обожгла плечо, от удара третьей шпага в его руках разлетелась на куски. Отбросив ненужный эфес, Меншиков огляделся. Шагавший рядом с ним барабанщик лежал мертвым, наполовину выкошенные шведским огнем передние шеренги преображенцев быстро смыкали ряды, никто из русских не сделал назад ни шагу. Князь нагнулся над убитым гвардейцем, поднял его мушкет, вскинул наизготовку. Он чувствовал, что взгляды всех окружающих — своих и чужих — обращены сейчас на него, чудом оставшегося живым посреди двух лавин пронесшегося навстречу друг
></emphasis
> * В сражении при Лесной участвовали оба полка русской гвардии
другу свинца. Меншиков обернулся к преображенцам, громко выкрикнул начальные слова припева популярной среди гвардейцев солдатской песни:
— Штык, штык невелик…
— А насадишь трех на штык, — подхватили за его спиной преображенцы, бросаясь врукопашную.
Конь вынесся на невысокий пригорок и, повинуясь уверенной руке седока, замер как вкопанный. Прикрыв глаза от солнца, Диброва окинул взглядом открывшуюся перед ним картину. Левее, примерно в полуверсте, высились над заснеженной землей окутанные пороховым дымом шведские укрепления. Прямо перед их палисадами кипела ожесточенная рукопашная схватка русской и шведской пехоты. К месту боя из-за укреплений и с опушки леса, занятого русскими, двигались все новые колонны. Напротив полковника, в каких-нибудь трехстах-четырехстах шагах, стояли восемь шведских орудий. За ними, прикрывая укрепления от возможного казачьего удара с фланга, растянулось несколько длинных рядов королевских кирасир.
Диброва усмехнулся: задуманный царем и Голотой маневр казачьей конницы удался на славу. Шведы не могли даже предположить, что такое количество всадников сможет преодолеть ночью непроходимые болотные хляби и скрытно, минуя перехваченные кирасирскими дозорами и засадами все сколько-нибудь пригодные для передвижения тропы, выйти во фланг их укреплениям.
Порыв ветра швырнул под распахнутый жупан Дибровы пригоршню сухого снега, но полковник даже не ощутил этого. Окруженный сотниками, он внимательно следил, как из-за деревьев выезжали отставшие казаки и, торопя коней, занимали места в рядах своих сотен. И вот три казачьи лавы охватили широким полукругом стоящие против них шведскую артиллерию и кавалерию. Тревожная, гнетущая тишина окружила пригорок и занятую казаками часть поляны.
— Пора, друга, — сказал Диброва сотникам, и те, вытянув коней плетьми, умчались с пригорка, оставив на нем лишь двух полковничьих джур.
Вот сотни замерли в десятке шагов от передней лавы, по обе стороны от них вынеслись полусотники и куренные атаманы. Лица изготовившихся к атаке казаков повернулись к Диброве, три тысячи пар глаз выжидающе уставились на полковника. Тот приподнялся в седле, подчеркнуто неторопливо снял с плеч дорогой жупан и, не глядя, отшвырнул его. И тотчас тысячи простых домотканых свит, разноцветных жупанов и кунтушей полетели в снег и под копыта лошадей. Зачем они казаку в горячем бою? Стеснять размах плеча при рубке? Ловить чужие пули да разлетаться в клочья под ударами вражеских клинков? А потом пускай лучше ждут своих хозяев на земле. А коли суждено кому уснуть навеки под могильным курганом, отдадут други-побратимы отцовский кунтуш казачьему сыну, дабы помнил своего героя-батьку, сложившего голову за неньку-Украйну!
В обыкновенной полотняной сорочке с вышитыми по вороту черными и красными крестиками, с наполовину открытой, подставленной ветру грудью, в лихо заломленной на затылок смушковой шапке, Диброва не спеша спустился с пригорка. Медленно двинулся вдоль настороженно встречающих и провожающих его глазами казачьих рядов, остановил коня против шведских пушек. Бывший сотник не первый раз участвовал в бою и понимал: не страшна казакам тысяча королевских кирасиров, что восседают за пушками на крупных одномастных конях, — быть им поднятыми вскоре на казачьи пики. Не пугали его и те несколько колонн шведской пехоты, которая, изменив первоначальное направление, спешила теперь на помощь своей кавалерии — валяться и ей, изрубленной, под копытами казачьих коней. Угроза заключалась именно в пушках: картечь, выпущенная в упор, сметет перед орудиями все живое. И дрогни, смешайся в это миг казаки, шведская пехота остановит атакующих своими залпами и штыками, повернет их назад. А кирасиры, только и ждущие этого момента, бросятся преследовать и рубить отступающих.
Зная, что в сегодняшнем бою происходит его полковничье крещение, что на этой поляне ему суждено покрыть свое имя славой или навсегда расстаться с перначом, Диброва действовал согласно старой казачьей пословице: пан или пропал. Именно поэтому он решил лично возглавить атаку на шведские батареи. Оттого впервые за несколько последних лет оставил он в шатре свою неразлучную тонкую кольчугу, уже не раз спасавшую его от чужого клинка.
Диброва окинул взглядом готовые к бою орудия, замершую возле них прислугу, фейерверкеров с тлеющими фитилями в руках, королевского офицера-артиллериста с поднятой над головой шпагой. Они не спешили — ни шведский капитан, ни казачий полковник, одинаково понимая, что на разделяющем их расстоянии возможно произвести лишь один залп. Поэтому исход боя будет решен не тем, сколько атакующих вырвет из седел огненный шквал картечи, а отвагой и самопожертвованием, храбростью и презрением к смерти, всем тем, что, вместе взятое, именуется воинским духом и не поддается исчислению на штыки и сабли.
Натянув поводья, Диброва заставил коня заплясать на месте, вырвал из ножен саблю, повернул к лавам вмиг побледневшее лицо.
— За ридну Украину! За казацьку волю! Слава!
— Слава! — загремело вокруг.
И от этого могучего тысячеголосого крика взметнулись с земли и заплясали над ней в хороводе Снежинки. Со свистом вылетели из ножен казачьи клинки, легли меж конских ушей направленные вперед пики. Срываясь с места, ударили копытами в гулкую мерзлую землю кони, взвихрили позади себя снежную пыль.
— Слава! — снова раскатисто и протяжно пронеслось над скачущими казачьими лавами.
Диброва не упустил момента, когда шведский офицер взмахнул шпагой и фейерверкеры поднесли к орудиям зажженные фитили. В тот же миг полковник заставил коня присесть на задние ноги, припал к его шее, втянул голову в плечи. И тотчас впереди словно грянул гром, пронзительно завизжала картечь. Прежде чем скакун вздрогнул всем телом и начал падать, Диброва освободил из стремян ноги и успел соскочить на землю. Присев от резкой боли, он быстро выпрямился и огляделся по сторонам. Картечный залп, хлестнувший в середину казачьего строя с расстояния в сотню шагов, пробил в нем восемь брешей, разорвав сплошную до этого линию конницы на несколько частей. И по этим лишенным управления, полуоглохшим, еще не пришедшим в себя остаткам атакующих почти в упор грянули залпы шведских пехотинцев. Стремясь зайти казакам во фланг, стала брать разбег тяжелая кирасирская конница. Вот он, самый ответственный и решающий миг битвы!
— Коня! — воскликнул Диброва, озираясь вокруг себя.
Оба его джуры лежали на земле рядом с бездыханными конями. Услышав голос полковника, один из них зашевелился, приподнял залитую кровью голову, с трудом встал на ноги. Шатаясь, сделал несколько шагов, схватил за распущенные поводья проносящуюся мимо без седока лошадь, подвел ее к Диброве. Но когда тот попытался сесть в седло, пронзительная боль в левой ноге заставила его заскрипеть зубами.
— Помоги! — прохрипел полковник джуре.
Казак отпустил поводья, встал перед Дибровой на четвереньки. Полковник поставил ему на спину здоровую ногу, с трудом вскарабкался в седло.
— Спасибо, друже, — сказал он.
Но джура не слышал. Вытянувшись во весь рост, он неподвижно лежал у копыт коня. Его рубаха была красной от крови, на спине виднелось выходное отверстие от пробившей казака насквозь картечины. Верный джура даже перед лицом смерти исполнил свой долг.
Осмотревшись с коня, Диброва облегченно вздохнул. Вырубив до единого человека орудийную прислугу и оставив смолкнувшие батареи позади, вал его конницы неудержимо катился на ощетинившееся штыками каре шведской пехоты. Казаки фланговых сотен, не замедляя лошадиного бега, прямо с седел метали в кирасир длинные пики. И совсем не растерянные и беспомощные остатки расстрелянного в упор полка были перед Дибровой, а прежние три сплошные, хотя заметно поредевшие, но повинующиеся единой воле и замыслу казачьи лавы.
— Слава! — прошептал пересохшими от волнения губами полковник, бросая коня с места в карьер…
Сбитый с ног лошадиной грудью, с разрубленным плечом лежал на орудийном лафете шведский капитан. Не в состоянии даже пошевелить головой, он был вынужден смотреть перед собой туда, где, взяв в рукопашном бою шведские укрепления, шли вперед русские гвардейские батальоны… Где, разрядив на скаку в каре мушкеты и пистолеты, казачьи сотни уже врезались в смешавшиеся ряды королевских пехотинцев… Где, не выдержав яростной сабельной рубки с казаками, торопливо поворачивали коней назад кирасиры. Не в силах видеть этой картины, капитан закрыл глаза. Несмолкающий, леденящий кровь страшный крик стоял у него в ушах:
— Слава!..
6
Левенгаупт отыскал взглядом среди стоявших против него офицеров долговязого генерала, сквозь повязку на голове которого проступала кровь.
— Штакелберх, где сейчас русские?
— Они выбили нас с высот у Лесной и удерживают мост на дороге к Пропойску.
— Другими словами, они преградили путь голове нашего обоза и в любой момент могут обрушиться на него сзади. Вы это хотели сказать, генерал? — язвительно спросил Левенгаупт.
Опустив голову, Штакелберх молчал.
— Что с нашей артиллерией?
— Противник отбил у нас шестнадцать орудий, — не поднимая головы, тихо ответил Штакелберх. — Именно из них русские сейчас и обстреливают нас.
— Каковы дисциплина и настроение в войсках?
— Полная неразбериха. Боевые части смешались с обозом, у нас масса раненых. Болота и лес не позволяют занять правильную оборону. А темнота и русский огонь еще больше усиливают панику.
— Что русские?
— Готовятся утром продолжить сражение. Наша разведка доносит, что они ожидают подкрепление.
Левенгаупт уставился на огонек свечи, забарабанил пальцами по столу. Кашлянув и не глядя на присутствующих, размеренно и отчетливо заговорил:
— Господа, половина корпуса уже уничтожена, завтра это ожидает уцелевших. Мало того, в руки противника может попасть наш обоз, припасов которого хватит всей русской армии на несколько месяцев. Властью, данной мне Богом и королем, я решил не допустить этого. — Голос генерала дрогнул, в уголках губ залегли две глубокие складки. — Приказываю: немедленно собрать все боеспособные части, оторваться от русских и следовать на соединение с королем. А перед отступлением уничтожить весь обоз: топите, жгите, рубите, взрывайте, но противнику не должно оставаться ничего. Выполняйте…
Когда офицеры стали покидать генеральскую палатку, Левенгаупт остановил Розена.
— Полковник, задержитесь.
Оставшись вдвоем, Левенгаупт спросил:
— Что с офицерами-перебежчиками, прибывшими от графа Пипера?
— Целы, здоровы… Готовы выполнить любой ваш приказ.
— Прекрасно, сейчас они его получат. А заодно и вы… Берите обоих капитанов, сколько потребуется людей и исполните волю первого министра — избавьте короля от царя Петра. Сейчас самое подходящее для этого время: победители всегда беспечнее побежденных. И еще… Выберите лучшего своего офицера, дайте ему надежного проводника и отправьте с эстафетой к королю. У каждого из нас есть личные враги, и я убежден, что они постараются представить его величеству случившееся у Лесной в самых неприглядных для нас красках. Я хочу, чтобы король получил первое известие о постигшей нас судьбе из уст нашего друга и под его влиянием воспринял это не слишком болезненно.
— Я пошлю майора Левена и дам ему двух проводников. Разрешите оставить вас?
— Вам придется подождать, пока я надену плащ и шляпу. Мне всегда была ненавистна паника, и в подобные минуты я предпочитаю находиться среди сохранивших порядок и дисциплину войск. Поэтому я решил лично возглавить отход кирасир и сейчас же отправлюсь к ним. Нам, полковник, по пути, у вас сильная охрана, и я не стану ждать сборов штаба и конвоя, а примкну пока к вам…
Есаул отвел в сторону сосновую лапу, всмотрелся в темноту и убедился, что его разведка не ошиблась: перед ним действительно была палатка Левенгаупта. Кирасиры, расположившиеся вокруг нее на поляне, седлали коней, подтягивали подпруги. Гренадеры тушили костры, собирали штабные и офицерские палатки, грузили на повозки походный скарб. Есаул опустил ветку, наклонился к сидевшему рядом на лошади Цыбуле.
— Поляну обложили надежно?
— Мышь не проскочит.
— Тогда с Богом.
В лесу раздался громкий свист, из темноты по шведам грянул залп, и тотчас из-за деревьев на них хлынула лавина всадников. Уцелевшие от пуль кирасиры вскочили на коней и стали пробиваться к лесу. Пехотинцы сгрудились вокруг генеральской палатки и встретили мчавшихся на них казаков стрельбой.
Пуля ударила есаулова коня в шею, и тот, захрипев, стал падать на передние ноги. Очутившись на земле, Недоля пригнулся и огромными прыжками метнулся к палатке Левенгаупта. Выстрелив из обоих пистолетов на звуки раздающихся в ней голосов, он выхватил саблю, полоснул ею по полотну палатки и через образовавшуюся дыру ворвался внутрь. На земле у входа неподвижно распластался гренадер, другой, зажав рукой окровавленное плечо, стоял рядом. Молоденький офицер, подняв руки и испуганно глядя на казака, старался заслонить своим телом заваленный картами и бумагами стол. Но не документы интересовали сейчас есаула. Приставив острие сабли к горлу офицера, он коротко выдохнул:
— Левенгаупт?
— Господин генерал недавно ускакал.
— Куда?
— К кирасирам. Он сам поведет их на прорыв.
— По какой дороге?
— Он не сказал ничего…
Недоля перевел дыхание, опустил саблю.
— Соберешь карты и бумаги — отдашь моему джуре. Нашкодишь — заплатишь головой.
Он вышел из палатки. Бой на поляне был успешно завершен. Казаки подбирали своих убитых и раненых, копались в захваченных повозках и палатках. Полусотник Цыбуля, не обращая внимания на пробитое штыком бедро, наступил сапогом на древко шведского знамени и остервенело отдирал от него тяжелое, расшитое золотом полотнище. Возле длинной, с металлическими ободьями повозки, поклажа которой была тщательно скрыта под несколькими слоями просмоленной мешковины и крепко перетянута толстыми веревками, гарцевало с десяток казаков с саблями наголо. Есаул довольно усмехнулся. Он знал, что в этой повозке находились золото и серебро, полученные шведами в качестве контрибуции в Курляндии и Литве, которые корпус Левенгаупта должен был доставить в армию короля Карла. Недоля вложил саблю в ножны, отыскал глазами трубача.
— Играй сбор…
Едва казаки покинули поляну и углубились в лес, как к есаулу примчался один из высланных вперед дозорных.
— На тропе донцы. С десяток… Не иначе, царский разъезд.
Недоля недоверчиво глянул на казака.
— Донцы? Откуда им взяться в самой гуще шведов?
— Не ведаю, пан есаул. Только это они. Когда их окликнули, все сразу ускакали назад.
— Ничего, сейчас вернутся. И не одни, а со своим старшим.
Есаул не ошибся. Исчезнувшие донцы вернулись обратно с атаманом Сидоровым, и через несколько минут старший Недоля обнимался со своим братом-запорожцем.
— Что, братчику, теперь станем щупать шведа вместе? — спросил есаул, когда братья рассказали друг другу о событиях, случившихся с ними в последнее время.
— Вместе, братку. А поначалу взгляни на одного супостата. Может, признаешь в нем кого из своих бывших дружков?
Посмотрев на приведенного запорожцами шведского офицера, есаул усмехнулся.
— Угадал, братчику, знаю я его. Только не мой он дружок, а полковника Розена. Почему мыслю, что для него не тайна, где находится сейчас и сам Розен. Где и как захватили его? — поинтересовался есаулу Дмитро.
— Скакал с эскадроном и двумя проводниками. Имел при себе грамоту. Да какой от нее прок, коли писана она не нашим письмом. А сам он молчит.
Есаул приблизился к отвернувшемуся от казаков майору Левену. Сильным рывком за подбородок повернул его голову к себе.
— Узнаешь меня, майор? Молчишь? Ничего, сейчас расскажешь обо всем. Полусотник, — обратился старший Недоля к Цыбуле, — кликни казачков покрепче и с нагайками подлиннее.
— Сию минуту, пан есаул, — недобро ухмыльнулся полусотник. — У моих хлопцев он не только заговорит, но и колядки запоет, и гопака спляшет.
— Что вам угодно, господин есаул? — на ломаном русском языке спросил Левен.
— Кто, куда и зачем вас послал?
— Полковник Розен. К королю. Сообщить о постигшей нас неудаче.
— Где сам полковник?
— Не знаю. После нашего разговора он с тремя эскадронами кирасир поскакал в направлении русских позиций.
Мозг есаула обожгла неясная догадка.
— С ним были те два капитана-перебежчика, что крутились в штабе корпуса?
— Да.
— И отряд кирасир, переодетых в русскую форму?
— Да.
Замерший на Левене взгляд Недоли был настолько тяжел и суров, что тот невольно съежился.
— Майор, ты укажешь нам дорогу, по которой ускакал полковник Догоним его — станешь вместе с ним царским пленником. Откажешься или обманешь — висеть тебе на ближайшей сосне. Выбирай…
Отряд полковника Розена казаки догнали невдалеке от расположения русских войск. Растянувшись по узкой лесной дороге, имея в голове колонны переодетый в форму русских драгун разъезд, кирасиры двигались в сторону костров русского лагеря. Перекрыв шведам путь назад и послав часть казаков в лес по обе стороны дороги, оба Недоли и Сидоров догнали арьегард шведского отряда.
— К полковнику! — властно бросил есаул королевскому офицеру, когда кирасиры, узнав его, защелкали курками мушкетов.
Увидев подъезжающих к нему казаков, Розен, несмотря на все свое самообладание, вздрогнул. Еще не зная, что привело вражеских парламентеров, он уже почувствовал нависшую над ним угрозу.
— Чем обязан, господин есаул? — сухо спросил он.
— Полковник, я хочу помочь вам сохранить жизнь. Прикажите кирасирам сложить оружие.
Розен натянуто улыбнулся.
— А если я предложу сделать это вам?
— Это будет самой неудачной шуткой в вашей жизни. Ваш отряд окружен, дорога назад отрезана, впереди русские. Если вы окажете сопротивление, мы уничтожим вас всех без пощады. Поскольку сейчас, полковник, вы командуете не солдатами, а сборищем убийц, собравшихся охотиться на российского государя.
Розен вскинул голову.
— Со мной три эскадрона лучших королевских солдат. Я прошел с ними половину Европы. Они готовы отдать жизнь за своего короля.
— Это для них не составит никакого труда, полковник. Число моих казаков вам известно, запорожцев брата — тоже. О количестве сабель в полку донского атамана можете поинтересоваться у него сами. Итак, что вы предпочитаете: плен или смерть?
— Я должен подумать.
— Вы только теряете время. И лишаете себя компании майора Левена, который ждет вас совсем рядом. Не верите? Тогда взгляните на грамоту, которую сами ему вручали.
Сунув руку за пояс кунтуша, есаул протянул Розену отобранную у Левена грамоту. Его скакун, сделав шаг к полковнику, очутился на залитом лунным светом участке дороги, и Розен с ужасом увидел на конском крупе знамя гренадерского полка, батальон которого нес личную охрану Левенгаупта и штаба корпуса. Это положило конец сомнениям полковника.
— Господин есаул, я принимаю ваше предложение. Кому сдать шпагу: вам или донскому атаману? — глухо произнес Розен.
— Вы отдадите ее лично царю…
Когда разоруженный шведский отряд под конвоем казаков продолжил путь к русским позициям, Дмитро тронул есаула за локоть.
— Вот и настал час прощаться, братку. Твоя дорожка лежит к батьке Голоте, а моя — снова в лес. Никогда еще волк и собака не сидели на одной цепи, а поэтому нечего мне делать ни под царским знаменем, ни под гетманской булавой. Ни на что не променяет запорожец своей воли, а потому прощай, братку, и не поминай лихом.
— Прощай, есаул, — проговорил и Сидоров. — Да хранит тебя Господь.
— А куда ты, атаман? — удивился старший Недоля. — За полковника Розена и королевскую казну царь закроет очи на любую твою старую провинность.
— Не нужна мне царская милость, есаул. Простит он мои грехи — не забудут их его воеводы и казаки-толстобрюхи. Рано мне еще возвращаться на Дон, не пришел час. Да и разве только под царской рукой можно служить родной земле?..
Ворвавшийся в палатку Меншиков был возбужден. На его губах цвела довольная усмешка, в глазах светилась нескрываемая радость.
— Хваленый Левенгаупт ударился в такие бега, что и след простыл. Ничего, я бросил вдогонку драгун и казаков. Они ему хвост общипят! С победой тебя, мин херц!
Петр, спокойно попыхивая трубкой, указал князю на лавку.
— Садись и рассказывай толком.
— Шведы ушли еще ночью. Побросали и своих убитых, оставили раненых, разгромили и сожгли обоз. Сам Левенгаупт ускакал с кирасирами первым, за ними на обозных лошадях бросилась пехота. Да разве на этих жалких клячах далеко убежишь, тем паче по болотам? Казаки гонят их в полон толпами. Набрали уже без малого три с половиной тысячи, из них семьсот офицеров. А также захватили десять королевских знамен и сорок два флага.
— А что шведы потеряли в бою? — поинтересовался Петр. — Не зря ли мы вчера порох жгли да снег на поляне месили?
— Выбили мы у неприятеля пять с половиной тысяч солдат… Полторы тысячи насмерть, остальных ранили.
— А каковы ваши потери? — спросил царь у Голоты, пришедшего вместе с Меншиковым.
— Тысяча сто убиты, две тысячи восемьсот ранены.
Петр улыбнулся, примял табак в трубке.
— А что с обозом, Алексашка? Оставил ли генерал нам что-нибудь на обратный путь?
— Оставил, мин херц. Две тысячи телег не успел огню и разорению предать. Стоят себе целехоньки да полнехоньки. Одним словом, полная победа!
— А коли так, други мои верные, забудем о генерале, — сказал царь, подвигая к себе карту. — Оставили мы короля без подмоги и припасов, отняли у него надежду сытно переждать зиму в удобном для него месте. Придется ему теперь крепко призадуматься, стоит ли двигаться на Москву с пустым брюхом и недостатком пороха. Что бы ты предпринял па его месте, полковник? — глянул Петр на Голоту.
— Подался на Украину, государь. К Чернигову иль Полтаве. Места те изобилуют зерном и живностью, на зимних квартирах можно разместить всю армию и спокойно ждать подмоги людьми и воинским припасом.
— А что сделал бы на месте короля ты, Алексашка?
— Двинулся на Украину… И залег бы в Полтаве, как медведь в берлоге. А за зиму связался бы с Турцией и Крымом, своими союзниками. Может, султан или хан помогли бы янычарами да нукерами. И Польша под боком, а через нее прямая связь со шведскими войсками в Курляндии и Померании. Один путь у Карлуши, мин херц, — только на Украину, — уверенно закончил Меншиков.
Царь уперся взглядом в карту, поднялся над столом.
— То же мыслю и я. А потому нет у нас времени почивать на лаврах. Не покой и отдых должен получить король на Украине, а жестокий отпор и свою погибель. И начало сему уже положено здесь, у Лесной. Какие бы великие баталии и славные виктории ни поджидали нас впереди, ни одна из них не будет важней и блистательней этой. Лесная — мать наших грядущих побед, а они — лишь младенцы, рожденные ею…
…Несколько дней назад отгремела славная Полтавская баталия. Тысячи незваных северных пришельцев легли навсегда в украинскую землю, тысячи оказались в плену, однако немало врагов, избежавших смерти или плена, спешили сейчас покинуть пределы негостеприимной для них Украины.
Две казачьи сотни под командованием полкового есаула Ивана Недоли преследовали один из направляющихся к югу шведских конных отрядов. Опасаясь населенных пунктов, занятых крупными русскими силами, противник огибал стороной обжитые человеком места, все дальше углубляясь в дикую степь. Держась от шведов на расстоянии половины дневного перехода, неотступно следовали за ними казаки.
На третьи сутки погони сотник Цыбуля, слышавший за это время от Недоли лишь несколько коротких приказов, не выдержал.
— Пан есаул, не переводим ли мы попусту времечко, любуясь задами вражьих кобыл? Вели — и мои казаченьки немедля перебьют беглецов до единого.
Недоля, скакавший рядом с Цыбулей, даже не повернул в его сторону головы. Он без сотника отлично знал, что одно его слово — и с беглецами будет покончено. Правда, шведов около шестисот, а в двух поредевших после Полтавы сотнях не наберется и четырехсот казаков. И все-таки преимущество было на стороне преследователей. Во-первых, среди шведов находилось изрядное число раненых, во-вторых, уже в сражении под Полтавой противник испытывал крайнюю нехватку в порохе, и сейчас беглецы могли ответить одним выстрелом на десять казачьих. Это не говоря о том, что казаки шли с заводными лошадьми и в бой вступили бы на свежих скакунах. Есаул без труда мог представить возможную схватку с беглецами: охват шведов с разных сторон, ураганный ружейный огонь и сокрушительная сабельная атака. И Цыбуля прав — ни одному из врагов не посчастливилось бы спастись от пули или клинка… Все так и случилось бы еще в первый день погони, если бы есаулу нужны были шведские трупы. Однако ему из всех беглецов нужен был лишь один, причем обязательно живым: есаул обещал доставить его пленником батьке Голоте, а тот, в свою очередь, самому царю Петру.
— Наскучило смотреть на неприятельских коней? — спросил Иван. — Что ж, неволить не стану. Эти места добре знаешь?
— Сотник Цыбуля по всей Украине из конца в конец проскачет с завязанными очами и ни разу не собьется с дороги.
— Возьмешь курень и пойдешь впереди шведов. Сейчас они направляются к роднику в Волчьей балке — завалишь его навозом и падалью. Завтра точно так же поступишь с ключами в Гнилом урочище. А у колодца при Старом ските жди меня…
Сотник в точности выполнил приказ полкового есаула, и в указанное время встретил Недолю у развалин Старого скита.
— Будем брать вражин голыми руками? — поинтересовался Цыбуля. — У них теперь что люди, что кони — все полудохлые.
— Будем, сотник. Только поначалу нацепи на саблю белую тряпку и пригласи ко мне шведского командира для разговора.
Командиром отряда оказался пожилой полковник, сносно говоривший по-русски и выучивший за время пребывания под Полтавой несколько десятков украинских слов.
— Не вижу смысла в нашей встрече, господин есаул, — холодно заметил полковник после обмена приветствиями. — Если надеетесь на мою сдачу в плен, то ошибаетесь: я мог сделать это еще на поле под Полтавой, а не на полпути к турецким владениям.
— Вы сегодня от них так далеки, как и будучи под стенами Полтавы. Согласитесь, что жизнь и смерть ваших солдат полностью в моих руках. Причем мне не обязательно вступать с ними в бой, поскольку их победит мой надежный и могучий союзник — жажда.
— Вы хотели сообщить мне только это?
— Нет. Вы, шведы, храбрые солдаты, и я уважаю вас. Согласен не мешать вам возвратиться на родину, однако в обмен за это вы отдадите мне одного человека. Бывшего бригадира русской службы Мюленфельса, изменившего присяге и царю Петру.
— Господин Мюленфельс находится под защитой короля Карла. Я не выдам его.
— Я сказал все, пан полковник. Выбирайте, кто вам дороже: Мюленфельс или шестьсот ваших солдат. Если через полчаса я не получу Мюленфельса, прикажу засыпать падалью и этот источник воды. И так будет до тех пор, покуда не погибнет от жажды последний ваш соотечественник. Их смерть будет на вашей совести, пан полковник.
— Вы получите Мюленфельса. Однако вам придется выполнить два моих условия.
— Принимаю их заранее.
— Первое: вы возьмете с собой на запасных лошадях наших раненых и пусть они разделят судьбу других пленных. Второе: вы оставляете нам половину вашей провизии и пятьсот мушкетных зарядов, чтобы мы могли охотиться на степную дичь.
— Рад был нашей встрече, пан полковник. Желаю вам благополучно добраться до порубежья и никогда больше не появляться на Украине ее врагом.
В лагерь под Полтавой отряд Недоли возвратился поздно ночью. Узнав, что полковник Голота находится в царской резиденции, Недоля с пленным и десятком казаков поскакал туда. Полковник вышел к нему сразу, едва есаул попросил сообщить ему о своем прибытии.
— Рад видеть тебя, Иван. Вижу, что притомился ты крепко. Кой день не покидаешь седло?
— Все позади, батько. Главное, что мы исполнили царскую волю и не позволили спастись предателю.
— Не мы исполнили царскую волю, Иван, а ты. За верную службу государь Петр Алексеевич жалует тебя золотой табакеркой, изукрашенной бриллиантами, а Мюленфельса велит немедля повесить. А дабы его казнь послужила назиданием для всех слабых духом, кои склонны к измене, выставь у виселицы пару голосистых казаков, чтоб всяк идущий мимо знал о жалкой доле предателя.
