– Плевать на империю!… – прошипел Фулнер.– Какое дело до нее нам, свиону и корсиканцу? Пусть за нее подыхают византийцы, а мы не должны Новому Риму ничего! Вырваться из этих гор живыми – вот наш истинный долг!
      В глазах акрита мелькнул испуг, он быстро завертел головой по сторонам.
      – Господин, ты знаешь, как поступают в имперской армии с дезертирами? Их распинают на крестах.
      – Я предлагаю не дезертировать, а пробиваться к спафа-рию отдельно от этого стада ослов,– кивнул головой Фул-нер на расположившихся невдалеке от них на отдых легионеров.– Знай, что именем императора Нового Рима спафа-рий Василий пожаловал мне чин византийского центуриона и велел подчиняться только ему. Отправившись со мной, ты и твои люди лишь выполните мой приказ, как и положено дисциплинированным солдатам. Итак, готов ли ты следовать со мной, дабы сообщить спафарию о событиях на перевалах?
      После этих слов Фулнера акрит уже не раздумывал. Если раньше он удивлялся самостоятельности и независимости, с которыми викинг держался даже в присутствии стратига, то теперь все встало на свои места. Но главное, предложение Фулнера сулило возможность вырваться из ловушки, в которой, по мнению опытного солдата, сейчас оказался отряд Иоанна.
      – Я и мои акриты идем с тобой, центурион. Однако никто из нас не знает окрестных гор, а нам отныне придется скрываться не только от славян, но и от легионеров стратига. К тому же до лагеря спафария путь далек и небезопасен.
      – Не известны горы нам – знакомы старику болгарину. Стратиг приказал нам не спускать с него глаз и не отходить ни на шаг.– В глазах викинга сверкнули насмешливые искорки.– Что ж, выполним его приказ и прихватим проводника с собой…
      Отдохнувший после привала Иоанн вначале встревожился, не обнаружив подле себя Фулнера и болгарина-проводника.
      – Варяг со стариком и акритами ушли по тропе вперед,– сообщил стратигу ведавший охраной привала легат.– Сказали, что будут разведывать дорогу и в случае опасности сразу известят тебя об этом. Море уже недалеко, и старик боится всречи с русами.
      Успокоенный Иоанн приказал двигаться в направлении, куда направились Фулнер с проводником, и вскоре византийский отряд растянулся по склону горы. Солнце палило немилосердно, раскаленный воздух не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Легионеры, несущие на себе седла брошенных на Зеленой горе лошадей, изнывали от духоты и жажды. Многие посбрасывали каски и доспехи, предпочитая нести их вместе с седлами на спине и плечах. Неожиданно далеко впереди блеснуло море, и остановившийся стратиг широко перекрестился.
      – Слава Богу, болгарин нас не обманул.– Он внимательно осмотрелся по сторонам, ткнул пальцем влево от тропы.– В этом ущелье сделаем привал. Вода и тень спасут нас от жары, кусты и деревья рассеют дым от костров. Сейчас, на подходе к морю, можно встретить поджидающих нас славян, поэтому легионерам необходимо хорошо отдохнуть и подготовиться к возможному бою.
      Иоанн первым спустился с тропы в ущелье. Жадно напился воды из ручья, с наслаждением вытянулся в тени на густой, мягкой траве. Блаженно прикрыл глаза, стал наблюдать, как в ущелье втягивались группами и в одиночку его усталые солдаты. Как они разбредались по склонам и, подыскав подходящее место, разжигали костры, рассаживались вокруг них. Некоторые, сбросив доспехи и одежду, прежде чем заняться приготовлением горячей пищи, бросались сначала мыться к ручью.
      Стратиг уже начал погружаться в сон, как вдруг страшный грохот заставил его вскочить на ноги. По склонам ущелья, ломая деревья и сметая с пути кустарник, на византийский лагерь неслись каменные лавины. Когда объятые ужасом легионеры в поисках спасения бросились к выходам из ущелья, там, преграждая им дорогу, начали падать вековые деревья, за образовавшимися древесными завалами тотчас стали появляться один за другим ряды готовых к бою славянских лучников. Навстречу византийцам засвистели первые стрелы…
      Спафарий правильно рассчитал время возможного подхо-, да отряда стратига к своему лагерю. На следующий день к вечеру в направлении, откуда Василий поджидал Иоанна, заклубилась на дороге пыль. В лучах заходившего солнца засверкали оружие и доспехи всадников, лавиной мчавшихся сзади на один из славянских завалов. Василий покосился на свои находящиеся в боевой готовности когорты: не пора ли давать им сигнал для выступления на помощь стратигу?
      Но что это? Вместо того чтобы готовиться к бою либо отступать в горы, вражеские воины бросились всадникам навстречу, обступили передних. До слуха Василия донеслись громкие, радостные крики смешавшихся в одну толпу прибывших конников и стерегущих византийский лагерь врагов. Внимательно присмотревшись, спафарий различил на всадниках славянские шлемы и доспехи, увидел на их плечах длинные, столь характерные русские щиты. Его наметанный глаз задержался на широких варяжских секирах, прикрепленных к седлам некоторых всадников.
      Увиденное не требовало объяснений, и Василий скрылся в шатре. Его обнадеживала мысль, что отряд стратига погиб не целиком, что какой-то его спасшейся части позже удастся соединиться с основным византийским войском.
      Действительно, перед рассветом в лагерь пробрался с ак-ритами и болгарином-проводником варяг Фулнер, которого дежурный центурион немедленно доставил к Василию. От него спафарии услышал о всех злоключениях отряда стратига, о его бесславной гибели в устроенной славянами засаде, свидетелем чего викинг стал, находясь на вершине соседней горы. Собственное спасение Фулнер объяснил тем, что раньше, чем на отряд напали славяне, он с проводником и акритами был направлен стратегом на разведку предстоявшего после привала пути.
      Отпустив викинга, Василий долго сидел, сжав голову руками. Вызвав затем дежурного центуриона, он распорядился доставить в шатер капитанов хеландий, успевших снова вернуться к нему.
      – Останься и ты,– приказал он центуриону, когда тот, приведя моряков, собрался покинуть шатер.
      Хмуро оглядев замерших перед ним капитанов, Василий не спеша заговорил:
      – Сейчас отправитесь к друнгарию и передадите, что отряд стратига Иоанна полностью погиб, я окружен и завтра буду вынужден принять бой со славянами. Приказ друнгарию: с рассвета быть наготове и ждать моего сигнала – два раза подряд три пущенные в небо дымные стрелы. Заметив сигнал, пусть тут же плывет к лагерю, чтобы принять на борт людей. Вы оба останетесь с друнгарием и вместе с ним ответите головой за исполнение приказа.
      Отправив моряков, Василий подошел к центуриону, положил ему руки на грудь, где на выпуклой поверхности доспе-ха было выгравировано изображение креста-распятия.
      – Илья, мы не первый год знаем друг друга. Видит Бог, я давно тебе хотел дать под твое командование когорту. Однако мне всегда было жаль расстаться с тобой, потому что в первую очередь я воспринимал тебя не как солдата, а верного друга, которого желаешь иметь рядом с собой. Сейчас, в тяжелейшую минуту, когда мы оба смотрим смерти в глаза, я открываю тайники своей души только тебе. Выслушай и пойми меня правильно… Завтрашнюю битву мы проиграли, даже не выстроив еще своих солдат: славян больше, они сражаются на родной земле, окрылены победой над стратигом Иоанном. Мне нисколько не жаль вонючего охлоса, что именуется солдатами великой империи, удел которого в том и состоит, чтобы по моему приказу умирать во славу Византии. Пусть весь легион ляжет под славянскими мечами, но мы с тобой обязаны, несмотря ни на что, уцелеть. Ибо только мы и нам подобные – цвет и гордость Нового Рима, его основа и созидатели.
      Я не могу покинуть войско без сражения, иначе меня обвинят во всех ошибках этого с самого начала обреченного на неудачу похода и отрубят на ипподроме(Ипподром – в описываемый период место не только зрелищ, но и свершения казней.) голову. Зато я имею полное право уцелеть после проигранного сражения и спастись вместе с остатками своих солдат. Так я и намерен завтра поступить. Илья, ты лучше меня знаешь легион, отбери из его солдат и командиров две когорты самых опытных и отважных. Во время битвы я оставлю их в личном резерве, и, когда к берегу подойдут корабли друнгария, мы пробьемся с этими когортами на их палубы. Только так можно спастись, не замарав при этом свое имя трусостью.– Василий убрал руки с груди собеседника, усмехнулся.– У империи много легионов, однако жизнь у нас с тобой лишь одна.
      С понимающей ответной улыбкой Илья склонил голову.
      – Спафарий, считай, что две сводные когорты лучших солдат империи уже под твоим личным командованием. А мой дядя, патриарх всех христиан империи, при необходимости замолвит за нас перед императором слово, и наши подвиги на этих берегах не останутся без щедрой награды. Но для этого, как ты правильно сказал, мы должны возвратиться домой живыми.
      Поднявшееся над горизонтом солнце ударило косыми лучами в стену русских червленых щитов, заиграло на их поверхности и украшениях всеми оттенками красного цвета, от нежно-розового до ярко-багряного. Казалось, что между берегом моря и горами разложен огромный вытянутый в длину костер, буйно пламенеющий на фоне свежей зелени леса и пепельно-серых скал. Лучи солнца засверкали на лезвиях копий, заискрились в складках кольчуг, слились с ослепительной белизной надетых перед боем свежих рубах.
      Перед славянскими дружинами, спиной к солнцу, замерли три прямоугольные коробки византийских таксиархий. За ними на невысоком пригорке виднелись две расположенные уступом резервные когорты, над которыми развевалось знамя легиона с ликом Спасителя и вышитой под ним надписью: «Ника!».
      Стоявший рядом с Асмусом и Браздом воевода Любен повернулся к славянским шеренгам, рванул из ножен меч, указал им на византийцев.
      Побеждай!
      – Болгары! Братья русичи! – раздался его зычный голос.– Вот она – империя, мечтающая отнять у славян родину и свободу! Сегодня она явилась с огнем и мечом в Болгарию, завтра шагнет через Дунай на Русь! Так пусть за все кривды и горе, что принесла славянам, империя получит смерть!
      – Смерть ромеям! – могуче пронеслось над славянскими рядами.
      Крик этот, отразившийся от гор и усиленный эхом, снова вернулся к дружинам, прошумел над ними, исчез над просторами моря.
      Тотчас щиты, стоявшие прежде у ног дружинников, взлетели на их плечи, копья, смотревшие до этого вверх, склонились и замерли, выставленные жалами в сторону врага. Тысяцкие и сотники, обнажив мечи, шагнули вперед, застыли перед рядами воинов. Взмах меча Любена – и славянские дружины двинулись в бой.
      Трижды сходились противники в ожесточенной сече, и столько же раз славяне возвращались на свое прежнее место. Силы сторон, введенные в бой, были примерно равны, одинаково умелы и опытны. И насколько яростно атаковали славяне, настолько упорно было сопротивление византийцев, понимавших, что на сей раз они сражаются не за интересы империи или во славу императора, а прежде всего защищают собственные жизни. Когда славяне, столкнувшись с ромеями в четвертый раз и не прорвав их железные ряды, собирались вновь отступить, воевода Асмус подозвал к себе Микулу, назначенного командовать славянским резервом.
      – Тысяцкий, оставь при мне варягов и две сотни русичей. Всех других воинов бери под свое начало, пробей среди ромеев брешь и ударь на спафария. Он находится под знаменем среди еще не вступивших в битву когорт.
      Удар отряда Микулы был сокрушающим. Выстроив дружинников по пять десятков в ряд, тысяцкий направил свежие шеренги русичей одну за другой в центр оборонительной позиции византийцев. Сопровождаемые меткой стрельбой сотни отборных лучников, прикрывающих фланги ударного клина, воины Микулы после кровопролитной схватки прорвали фронт ромеев. Уничтожая либо заставляя врагов спасаться бегством, поддерживаемый одновременным натиском русичей и болгар с других направлений, отряд Микулы достиг подножия пригорка, над которым реяло знамя легиона и расположились коробки резервных когорт. Здесь русичи были остановлены тучей дротиков, стрел, камней пращников.
      Прекратив наступление и укрывшись щитами, воины Микулы стали размыкаться в стороны, охватывая пригорок полукругом. Русские лучники, оттянувшись за спины своих копьеносцев, со всей возможной скоростью посылали в противника ответные стрелы. Прежде чем дружинники снова двинулись в бой, над византийскими шеренгами взметнулось вверх несколько длинных шестов с прикрепленными поперек них деревянными перекладинами. На шестах и перекладинах были часто развешаны золотые и серебряные цепи, браслеты, ожерелья, вязанки колец и перстней, пухлые от монет сафьяновые кошельки. Украшения ярко вспыхивали и блестели на солнце, искрились и переливались.
      Это был старый, испытанный прием византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатств, оставалось лишь защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы – отстоять ее для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учебы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому…
      Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратига Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знаменем, поступали так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделав варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.
      – Главный воевода,– проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру,– мои воины изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.
      Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Ин-дульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наемные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.
      – Добро, сотник, веди своих воинов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает ее храбрым союзникам – викингам.
      Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу.
      – Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.
      – Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.
      Призывно махнув рукой наблюдавшим за ним и Асмусом викингам, Индульф направился к пригорку, остановился против шестов с драгоценностями, выстроил своих воинов клином среди охвативших пригорок полукругом дружинников Микулы. Когда рядом с тысяцким прозвучал сигнал рожка, зовущий в атаку, Индульф, медленно и тяжело ступая, двинулся вперед. Несколько дротиков впились в его большой, словно амбарная дверь, щит, две или три стрелы насквозь пронзили леопардовую шкуру, наброшенную на левое плечо варяга, полудюжина камней пращников вдребезги разлетелась от удара о его крепкие доспехи. Индульф находился уже всего в паре шагов от ощетинившихся копьями рядов легионеров, не меньше десятка их жал нацелились ему в голову и грудь. Викинг, словно не замечая этого, сделал еще шаг. Проревев, будто взбесившийся зверь, он со страшной силой швырнул утыканный дротиками и стрелами щит в стоявших против него легионеров, обеими руками занес над головой огромную сверкающую секиру.
      Индульф ни в кого не метил, не направлял удар в какую-то заранее намеченную точку. Он обрушил тяжелое лезвие от правого плеча к левой ноге, словно косарь по лугу, круша перед собой все встреченное. Зазвенели слетающие наземь вместе с хозяйскими головами каски, затрещали разрубаемые пополам щиты. В грудь варяга брызнули струи крови, в уши ворвались хрипы умирающих и громкие стоны раненых. В ответ из глотки Индульфа вырвался нечленораздельный торжествующий вопль, и он, шагнув в образовавшуюся в византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.
      В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.
      Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новых дымных стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Мику-лы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стали спускаться к берегу.
      Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячесла-вом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса – это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.
      – Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях,– встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен.– Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.
      – Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше,– ответил Асмус.– Ты знаешь это не хуже меня.
      Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.
      – Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…
      Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс(Сарисса – копье с длинным кинжаловидным лезвием.), рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись только лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.
      Меч тысяцкого сверкал без устали, щит звенел и трещал под вражескими ударами, за непродолжительный срок схватки Микула успел нагромоздить перед собой груду неприятельских трупов. Однако двум легионерам удалось подойти к нему сзади. Миг – и сарисса ударила Микулу в спину. Тысяцкий пошатнулся, его рука с мечом дрогнула, и в это мгновение ему на голову обрушился удар мечом. Падая и теряя сознание, тысяцкий уже не почувствовал еще одного удара, нанесенного секирой в плечо. Лишь краем глаза успел заметить спешившие на помощь его воинам свежие славянские сотни во главе с воеводой Любеном и паруса приближавшихся к берегу ромейских кораблей…
      Не обращая внимания на летевшие в лицо соленые брызги, друнгарий всматривался в наплывавший на нос дромона берег. Там, в широкой долине среди подступивших к морю гор, кипела битва и висели два огромных облака пыли: одно над пригорком посреди долины, другое невдалеке от берега. С обеих сторон в сражении участвовала только пехота, и друнгарий с удовлетворением подумал, что спафарию удалось правильно выбрать место для боя, лишив славян возможности использовать на зыбкой песчаной почве свою более многочисленную конницу.
      – Друнгарий, впереди по курсу мель,– сообщил капитан дромона.– Еще немного – и мы сядем днищем на песок. Такая же мель справа и слева от нас.
      – Отправь хеландию проверить дно вдоль берега,– приказал друнгарий.– Всякая мель где-нибудь да кончается.
      – Хеландия только что вернулась с разведки,– ответил капитан.– Слева мель заканчивается в десятке стадий от места, где ведет бой спафарий, справа ей нет конца. К берегу могут подойти лишь легкие хеландии, для дромонов пути дальше нет. Жду твоего решения, друнгарий,– почтительно закончил капитан.
      Друнгарий задумался. Пристать к берегу всеми кораблями в десятке стадий от нужного места не имело смысла, точно так же бессмысленно было посылать для спасения остатков легиона одни хеландии. Помимо малой вместимости, они были беззащитны перед ливнем стрел и дротиков, которыми их, без всякого сомнения, встретят с берега славяне. Не говоря уже о том, что, лишенные поддержки могучих дромонов с их «греческим огнем», хеландии легко могли стать добычей стремительных русских ладей, готовых появиться в любой миг из какой-нибудь укромной, неизвестной византийцам бухточки. Тогда в гибели имперских войск обвинят не спафа-рия, потерявшего вначале в горах конницу и терпевшего теперь поражение на побережье, а его, друнгария, который якобы не смог спасти на кораблях остатки войск и способствовал этим их полному уничтожению.
      Нет, он не позволит сделать из себя козла отпущения! У него есть приказ протовестиария Феофана лишь наблюдать за русскими ладьями, сообщая об их передвижениях спафа-рию, и в случае необходимости осуществлять связь по морю между отдельными частями подчиненных Василию войск. Однако никто не приказывал ему рисковать кораблями, следуя сомнительным распоряжениям ничего не понимающего в морском деле спафария.
      Впрочем, вряд ли Василий понимает что-либо толком и в войне на суше! Ведь это не он умело выбрал место для кипевшего сейчас на побережье боя! Сражение именно в этой долине наверняка навязали ему славяне, знавшие об имевшихся в море больших отмелях и решившие лучше лишиться в битве козыря – превосходства в коннице, зато надежно отрезать византийцам путь к бегству морем, заодно полностью обезопасив себя от действий вражеского флота. И он, друн-гарий, не собирается исправлять ошибки спафария, рискуя навлечь вместо Василия на себя гнев императора за столь плачевно закончившийся поход и гибель всех сухопутных войск.
      Друнгарий отвернулся от берега, взглянул на капитана.
      – Мы бессильны чем-либо помочь спафарию, зато легко можем погубить корабли, сев в спешке на мель и подвергнувшись затем нападению ладей русов. Прикажи ставить паруса и уходить в открытое море…
      Увидев удалявшиеся от берега корабли, многие легионеры стали бросать оружие и сдаваться. Признавая над собой полную власть победителей, они с отрешенным видом садились на песок, закладывали руки за голову. Положение византийцев давно было критическим: их войска на пригорке потерпели полное поражение, а на пути пробивавшихся к морю когорт встал надежный заслон из резервных сотен воеводы Любена. Только надежда на видневшиеся в море паруса своих кораблей еще вселяла в сердца уцелевших легионеров веру в спасение и заставляла бешено рваться к воде. Сейчас исчезла эта последняя надежда, и солдаты не видели смысла в дальнейшем сопротивлении, результатом которого могла быть лишь их неминуемая гибель.
      Только небольшая группа византийцев, сгрудившись вокруг спафария, продолжала сражаться с окружившими их славянами. С залитым кровью лицом, с изрубленным в щепы щитом сотник Брячеслав врезался в гущу последних защитников Василия. Разметав прикрывавших спафария легионеров, русич остался с ним лицом к лицу.
      – Держись, ромей! – прохрипел сотник, обрушивая на щит византийца столь сильный удар, что тот едва удержался на ногах.
      Когда– то спафарий был прекрасным воином и смело мог помериться силой и умением владеть мечом с любым противником. Однако возраст и достигнутое высокое положение все реже заставляли его брать в руки оружие, поэтому Василию было явно не по силам выдержать поединок с опытным, гораздо лучше подготовленным физически русичем. Еще несколько точных, сильных ударов славянского меча, и клинок спафария, описав дугу, отлетел далеко в сторону, а Василий, упав на колени, с мольбой протянул к Брячеславу руки:
      – Рус, пощади! Я уплачу любой выкуп!
      – Пощадить? – вскричал сотник.– Нет, ромей! Ты умрешь на этом месте! – И полочанин занес над Василием меч.
      Опустить клинок Брячеслав не успел – подскочивший сбоку воевода Бразд перехватил его руку.
      – Сотник, ромей твой пленник. Согласно нашим обычаям, ты волен сделать с ним все, что пожелаешь,– сказал он оторопевшему от неожиданности полочанину.– Но исполни, если можешь, мою просьбу – продай ромея мне.
      Оправившийся от удивления Брячеслав вложил меч в ножны, вскинул голову.
      – Воевода, я – русич и не торгую людьми. За кровь тысяцкого Микулы я собирался отдать Перуну жизнь главного из ромеев. Но ежели он тебе нужен, прими его от меня в подарок. Держи.
      С этими словами Брячеслав толкнул Василия сапогом в спину, и тот распластался перед воеводой на песке. Перешагнув через спафария, сотник направился к морю, в котором славяне смывали с себя кровавые следы закончившегося сражения.
      – Вставай, спафарий,– приказал Бразд Василию. Когда византиец, шатаясь, поднялся на ноги, воевода холодно продолжил:– Василий, недавно я говорил, что судьба воина на редкость переменчива. Думаю, сегодня ты убедился в этом. Знай, я не забыл твоего гостеприимства, проявленного несколько дней назад, и намерен сполна уплатить за него. Ты свободен, спафарий Нового Рима. Но чаще моли своего Христа, чтобы он спас тебя от новой встречи со славянским мечом. Прощай…
      Лучи заходившего солнца освещали стоявшие на берегу моря два десятка варягов. Обвязанные окровавленными тряпками, опираясь на секиры и копья, они являли собой все, что осталось от трехсот викингов Индульфа, совсем недавно высадившихся на этом берегу. Сам сотник в измятом ударами шлеме и разрубленных в нескольких местах доспехах, с рукой на перевязи виднелся впереди своих воинов. У его ног со связанными за спиной руками валялся Фулнер.
      Неудавшийся ромейский центурион шел на прорыв с когортами спафария Василия и сражался возле него до конца. Взятый в плен, он пытался выдать себя за обыкновенного византийца-легионера, однако был разоблачен и оказался в руках соотечественников-победителей. Сейчас его бывшие товарищи, против которых он только что сражался, пришли на берег моря, дабы свершить над изменником божий и людской праведный суд.
      – Фулнер, становясь викингом, ты клялся Одину и своему ярлу свято следовать воле Неба и чтить законы воинов-варягов,– заглушая рокот волн, громко звучал голос Индульфа.– Ты нарушил священную клятву и, спасая свою жалкую жизнь, предал товарищей и пошел на них с мечом. Ты запятнал позором честное имя викинга, храброго и отважного воина, перед которым трепещут враги. Мы, твои бывшие братья по крови и оружию, говорим – смерть предателю!
      Индульф бросил презрительный взгляд на Фулнера, поднял глаза к небу.
      – Фулнер, ты клялся не только людям, но и Одину! Наше слово ты уже слышал, узнай теперь волю Неба. Один, если наш приговор суров, возьми этого человека на крыльях ветров к себе и спаси его жизнь! Но если ты заодно с нами, оставь его у наших ног, и пусть свершится правый суд! Могучий Один, яви нам свою волю!
      – Один, яви волю! – хором вскричали викинги, впиваясь глазами в небо.
      Однако небо оставалось таким же, как и до обращения Индульфа к богам. Ничего необычного не произошло также вокруг варягов ни на земле, ни на воде. Было ясно, что Один явно не желал спасения Фулнера и не собирался брать его под свою защиту. Выждав еще некоторое время, сотник торжествующе взглянул на предателя.
      – Один согласен с нашим приговором. Тебе суждено умереть по воле Неба и законам людей. По старым обычаям викингов тебя ждет позорная смерть всех клятвопреступников – смерть под решеткой! Это случится сейчас.
      Из варяжской шеренги выступили восемь человек, нагнувшись, подняли с песка лежавшую рядом с Фулнером решетку. Она представляла собой шесть толстых, длиной примерно в полторы сажени древесных стволов, два из которых были закреплены поперек четырех других, образуя вместе нечто подобное решетке. Поставив сооружение торчком, викинги крепко привязали к ней Фулнера за горло и грудь, растянули его руки в стороны, пригвоздили их к бревнам заранее прихваченными с поля отгремевшей битвы остриями сломанных копий. Подняв орудие казни вместе с приговоренным, восьмерка варягов вошла по пояс в море, по команде Индульфа швырнула решетку в воду.
      Фулнер, оказавшийся под решеткой, напрасно пытался поднять голову и глотнуть воздуха. Одно из бревен заканчивалось посреди его затылка, надежно удерживая лицо предателя в море. Чувствуя, что начинает задыхаться, Фулнер бешено заработал свободными от пут ногами, держа путь к берегу. Захлебываясь и громко отфыркиваясь, поднимая вокруг себя тучи брызг, с трудом волоча на спине непомерную тяжесть бревен, он медленно приближался к суше. Вот его грудь коснулась дна, и Фулнер, подогнув ноги, сумел страшным напряжением сил приподнять решетку над водой и встать на колени.
      Он успел лишь наполовину наполнить легкие воздухом, как колени, не выдержав тяжести бревен, разъехались в стороны.