Этим он оставил Ичке-ру единственный способ нападения: разместившись по краю поляны на участках, где разбойников не могли заметить дозорные, попытаться уничтожить русичей непрерывным ливнем стрел либо, начав бой внезапной стрельбой и не дав противнику времени прийти в себя, довершить его окончательный разгром в рукопашном бою. Поскольку перебить в темноте стрелами облаченных в доспехи русичей было трудным делом, тем более что морские разбойники никогда не славились искусством в стрельбе, Ичкер должен был возложить основные надежды на успешный для него рукопашный бой.
      Вражеские лучники спустили тетивы, и великий князь убрал голову вниз, сжался за щитом в комок. Несколько стрел просвистели по сторонам, две или три впились в щит, заставив его вздрогнуть в руке. Истошный, устрашающий крик и топот множества ног, раздавшиеся с разных концов поляны, не оставили сомнений в том, что разбойники ринулись в атаку. Пружинисто вскочив на ноги, великий князь метнулся на голос десятского своих гридней, занял место в их строю.
      Разбойники ожидали увидеть испуганных, мечущихся в беспорядке, застигнутых нападением врасплох людей, но им была уготована совсем другая встреча. Останавливая их бег, на поляне в один миг вырос полукруг красных щитов с выставленными из-за него копьями. Это было настолько неожиданно, что некоторые из разбойников оказались от русичей всего в нескольких шагах и, не успев сдержать набранную скорость, со всего разбега сами напоролись на копья. Другие начали останавливаться, отступать на безопасное для удара копьем расстояние, некоторые принялись обтекать полукруг щитов справа и слева, стремясь зайти русичам в спину.
      И тогда над поляной вновь засвистели стрелы, на сей раз русские. Игорь выставил дозорных на тропе в зарослях не столько для безопасности своего отряда, сколько для того, чтобы сохранить ее свободной для дружинников Микулы. Поскольку каждый из разбойников рассчитывал на вознаграждение за смерть или пленение великого князя, Микула и Игорь были уверены, что и в предстоящем ночном бою никто из них не согласится быть в стороне и стоять в дозоре у входа в заросли со стороны склона. Поэтому отряд Микулы мог, затаившись поблизости на горе, беспрепятственно попасть на поляну сквозь не охраняемые разбойниками участки вслед за ними. Поджидая Микулу, дозорные даже во время нападения не оставили тропу, а только отступили по ней в глубь зарослей. Сейчас они и дружинники Микулы стояли плотным строем с луками в руках позади готовившихся к атаке отряда Игоря разбойников.
      Расстояние до противника было невелико, времени для изготовки к стрельбе вполне достаточно, поэтому редкая из выпущенных русичами стрел не поразила цель. Но не столько убитые товарищи, сколько само неожиданное появление новых дружинников произвело на противника ошеломляющее впечатление.
      Русские стрелы прилетели опять, и прежде чем убитые разбойники упали на землю, полукруг червленых щитов с громким боевым кличем ринулся вперед. Такой же клич донесся сзади – это дружинники Микулы с копьями в руках бросились на противника с другой стороны. Разбойники понесли потери при нападении на отряд Игоря, несколько десятков их было выбито стрелами, однако их все еще оставалось вдвое больше русичей. Но исход начавшегося рукопашного боя был уже предрешен. Легко вооруженным, в большинстве не имеющим доспехов и щитов, плохо повинующимся командам главарей разбойникам трудно было противостоять прекрасно вооруженным, защищенным кольчугами и панцирями, приученным с юных лет к беспрекословному подчинению военачальникам русичам. Укрывшись за крепкими щитами, действуя длинными копьями, что мешало разбойникам использовать свои мечи и кинжалы, удобные только в абордажном бою на близком расстоянии, русичи оказались почти неуязвимыми для врагов.
      Уже через несколько минут они уполовинили число разбойников и начали теснить их к гребню ущелья. Часть врагов бросилась врассыпную через кусты к зарослям, надеясь укрыться в них. Но десятка два русичей, выйдя из рукопашного боя и выстроившись посреди поляны с луками в руках, перебили их до единого.
      Другая группа в сорок-пятьдесят разбойников, окружив главаря в блестящем шлеме и кольчуге, с боем отходила вдоль гребня ущелья, стремясь пробиться к ручейку у скалы, где пологий склон позволял спуститься по звериной тропе на дно ущелья. Бледный свет луны не позволял хорошо рассмотреть лицо главаря в шлеме и кольчуге, однако по тому, что он держал меч в левой руке, Микула предположил, что это Ичкер.
      Уложив тройку самых быстроногих беглецов у начала кабаньей тропы, лучники принялись за последних оказывавших сопротивление разбойников. Взятые в плотное кольцо русских копий, поражаемые стрелами, те предприняли отчаянную попытку прорубиться сквозь строй окруживших их русичей, но она не увенчалась успехом. Приблизиться на десяток шагов к ручью смогла лишь четверка разбойников во главе с вожаком, и здесь они были прижаты вплотную к краю ущелья. Несмотря на полученный дружинниками от Микулы приказ взять главаря живым, этого сделать не удалось. Оставшись вскоре один, раненный копьем и мечом, он, неловко увернувшись от удара боевым топором, сделал слишком большой шаг назад и рухнул в ущелье.
      – Скоро начнет светать,– сказал подошедший к Микуле великий князь.– Заснуть уже не удастся, так что перекусим и продолжим путь к стене. Сколько людей потеряли мы и много ли разбойников сбежало с поляны?
      – У нас двое убитых и с десяток раненых. Трое из них тяжело, придется их нести на носилках. А из разбойников сбежало всего несколько человек. Те, что при появлении моих дружинников поняли, чем закончится бой, и сразу нырнули в ходы, которыми попали на поляну.
      – Даже если их убежало несколько десятков, и это не страшно. Какие они вояки, мы знаем, а после сегодняшнего разгрома они будут удирать даже от русского духа. Поэтому к стене я смело могу идти с тремя десятками воинов. Сражаться теперь не с кем, а с малым числом людей меньше шума и больше возможностей не быть замеченными сражника-ми дербентского гайшаха. А ты с остальными воинами воз-мешь раненых и убитых и отправишься к ладьям. На поляне было примерно две с половиной сотни разбойников, а их у Ичкера после боя у островка должно остаться на сотню-пол-торы больше. Кто знает, чем они сейчас занимаются? Может, собираются напасть на оставшихся в ладьях со Сфенкелом воинов? Вместе с тысяцким дождешься меня и встретишь у ручья, по которому мы оба уходили в горы.
      – Когда ждать тебя, великий князь?
      – Покуда не знаю, однако не раньше чем через двое суток. Давай еще разок прикинем, что надобно обязательно увидеть и где побывать. Тогда и будем знать, когда могу возвратиться.
      Они вели разговор, пока в него не вмешался подошедший десятский великокняжеских гридней.
      – Великий князь, завтрак готов, пожалуй к костру. Воду для омовения рук я принес.
      – Завершим беседу за трапезой,– сказал Игорь.– Что с тобой? – спросил он, увидев, что Микула начал озираться по сторонам.
      – Смотрю, где можно ополоснуть лицо и смыть кровь с доспехов.
      – В ручье у скалы,– подсказал десятский.– Ближе воды нет.
      Возле одного из костров идущего Микулу окликнул Сарыч и, узнав, куда он идет, пристроился рядом.
      – Схожу с тобой. После жирной каши пить тянет.
      По– видимому, в ручье подле скалы после боя мылось немало дружинников, потому что его берега были превращены ногами в сплошное месиво. Не желая пачкать сапоги, Микула и Сарыч спустились по идущей рядом с ручьем звериной тропе ниже по склону. Сотник, прислонив к растущему на берегу кусту щит и копье, принялся смывать с лица пот, Сарыч, зайдя по другую сторону куста в ручей по колени, стал пригоршнями пить воду.
      Вымыв лицо и шею, Микула лег грудью на берег, опустил в воду лицо, замер. Холодная горная вода вбирала в себя жар еще не остывшего после горячки боя тела, вливала силы в уставшие от длительного перехода ноги, ласковое журчание водных струй постепенно гасило в ушах отголоски недавнего боя.
      Всплеск воды и громкий вскрик за спиной заставили Микулу быстро поднять лицо и оглянуться. Рядом с ним лежал разбойничий главарь, рухнувший в ущелье. Приподнявшись на локте правой руки, он левой заносил кинжал над головой русича для нового удара. У Микулы не было времени даже рассмотреть его лицо. Он успел увидеть только огромные, без всякого выражения, словно их уже покинула жизнь, глаза, как кинжал устремился к его горлу. Микуле удалось ухватить разбойника за запястье и остановить конец клинка у самого горла. Хрипя и скаля зубы, все с тем же отрешенным выражением глаз, разбойник стал наползать на Микулу, стремясь перенести тяжесть своего тела на руку с кинжалом. Если ему это удастся, сотнику не удержать клинок у горла – лежа на груди в неудобном для борьбы положении, он не мог использовать против разбойника левую руку.
      Неожиданно нажим ослаб, тело разбойника судорожно вздрогнуло, хрип застрял в горле. А в следующий миг чья-то рука ухватила разбойника за ворот кольчуги, рванула вверх, стащила с русича и бросила на тропу. Тотчас вскочив на ноги, Микула увидел рядом Сарыча с мечом в руке.
      – Вижу, успел вовремя,– облегченно сказал тот, вкладывая меч в ножны.– Еще немного – и душа-оборотень Арука свершила бы свое подлое дело.
      – Душа-оборотень Арука? – удивился Микула.– На меня напал разбойник из тех, с кем мы дрались на поляне. Думаю, это сам Ичкер.
      – Нет, сотник, это лишь тело Ичкера. Смотри. Носком сапога Сарыч поддел лежавшее ничком тело разбойника, перевернул его на спину.
      – Смотри внимательней. Разве это лицо Ичкера? Перекошенные губы, оскаленные зубы, пустые глаза, из которых жизнь ушла еще до моего удара мечом. Ичкер принял смерть в ущелье при падении на камни, и в его тело с еще тлеющими остатками жизни вселилась душа-оборотень Арука. Она заставила мертвое тело, вдохнув в него силы зла и ненависти, доползти до нас и напасть на тебя, ибо я, стоявший по колени в воде, был недосягаем для удара кинжалом.
      – Сарыч, я уже говорил, что не верю в души-оборотни. Это раненый Ичкер, не заметив тебя по другую сторону куста, решил свести со мной счеты за разгром разбойников в ущелье и свое пленение.
      – Нет, Микула, с тобой хотела свести счеты душа-оборотень Арука, использовав для этого тело Ичкера. Она могла занять место только родственной ей души язычника или мусульманина, и Ичкер подходил ей как никто – подобно Ару-ку он родился язычником, а умер мусульманином. Душа-оборотень могла оживить лишь тело, схожее с тем, которого лишилась, и Ичкер подходит для этого. Видишь, у него сломаны обе ноги и обрублены мечом пальцы на правой руке. Точь-в-точь как у Арука, которому я перерубил ноги и отсек пальцы на правой руке. Случилось то, о чем я предупреждал тебя после поединка,– душа-оборотень отыскала нас и принялась мстить.
      – То, о чем ты сказал, простая случайность. Падая с такой высоты на камни, каждый сломал бы ноги. А поскольку Ичкер сражался без щита и защищался обмотанной плащом свободной рукой, он лишился части пальцев. Это лишь совпадение, и не больше.
      – Совпадение? Но как тяжело раненный человек, упав с подобной высоты на камни, мог остаться в живых? И, даже оставшись в живых, зачем он пополз не туда, где мог укрыться среди травы и кустов на дне ущелья и спастись, а к своим врагам? Тем более что к нам нужно было ползти вверх по склону по каменистой тропе, что трудно даже для здорового человека. По собственной воле люди таких вещей не делают. Но если телом человека распоряжается не его разум, а Сарыч отшатнулся от Микулы, прикрыл лицо ладонями.
      – Что с тобой? – спросил Микула.
      – Ты почувствовал, как нас обдало холодом? Это душа-оборотень Арука покинула ставшее ненужным ей тело Ичкера и пролетела мимо.
      – Я тоже ощутил внезапный холод, но это был порыв налетевшего из ущелья ветра.
      – Это не мог быть порыв ветра, ведь на кусте рядом с нами не шевельнулся ни один листок. Да и струя холода возникла не со стороны ущелья, а оттуда, где лежит тело Ичкеpa. Это душа-оборотень, оказавшись бессильной перед покровительствующими тебе богами, умчалась от нас. Но она не оставит нас в покое, и следующий свой удар она направит против меня.
      – Ты сегодня спас мне жизнь. Благодарю тебя.
      – Тебя спас не я, а твои боги. Тело Ичкера, оживленное душой-оборотнем, смогло подобраться к тебе вплотную и нанести удар. Но локоть руки, на которую оно опиралось при ударе, скользнул по мокрой земле, и кинжал не достиг цели. У Вороньего мыса ты принес щедрый дар богам воды, и они не допустили пролития твоей крови в ручье, хозяевами которого являются. Ты уцелел бы и без моей помощи.
      – Дары богам воды мы приносили вместе. И если они отвели от меня удар кинжала, то к тебе даже не позволили приблизиться телу с душой-оборотнем. Не оставят нас боги без защиты и в следующий раз. А теперь пошли на поляну, великий князь ждет меня у костра…
      В обратный путь отряд Микулы выступил с рассветом. Дорога была уже знакома, но, обремененные ранеными и убитыми, дружинники прибыли к ладьям лишь к вечеру. Великий князь возвратился из разведки через трое суток. По изможденным лицам его дружинников, по их изодранной одежде и обуви было видно, что в походе им пришлось не сладко. Игорь выглядел не лучше.
      – Крепка дербентская стена и под надежным присмотром,– сообщил он Микуле и Сфенкелу.– О самой же крепости и цитадели и говорить нечего. Не по зубам она сегодня нам. Но даже если и взять ее, что дальше? Как отстоять Дербент, когда персы явятся отбивать его и окружат нас со всех сторон? У нас на Каспии ни единого союзника, а подмоги с Руси не получить ни по воде через Хазарию, ни по суше через Кавказ. Прежде чем захватывать Дербент, вначале надобно стать крепкой ногой на Кавказе, дабы он служил мостом между Русью и Хвалынским морем. Имеется у меня одна задумка, обговорим ее на обратном пути. Повеление о возвращении на Русь я отправлю воеводам и ярлам сразу после прибытия на острова. Все, для чего мы прибыли на Каспий, полностью исполнено, и нечего теперь попусту переводить время.
      Бродяга был высок, худ, в рваном грязном рубище, бос. Лицо было черно то ли от опалившего его во время скитаний солнца, то ли от въевшейся грязи, длинная борода всклокочена, глаза смотрели скорее с вызовом, нежели просяще. Преградив дорогу Хозрою, он протянул к нему руку:
      – Купец, ты богат. Помоги бедному единоверцу.
      Хозрой, спешивший на свое судно, брезгливо скривил губы и попытался обойти бродягу. Но тот вновь встал на его пути.
      – Хозрой, тебе придется пригласить меня к себе и выслушать.
      – Пригласить к себе?-удивился Хозрой.-Я не знаю тебя, нищий.
      – Я не нищий, и ты уже понял это. Да и какое имеет значение, кто я и какая одежда прикрывает сейчас мое тело? Ведь жизнь и благополучие каждого из нас в руках Бога и… Вениамина.
      – Да будет свято и благословенно произнесенное тобой имя,– тихо сказал Хозрой, бросая внимательный взгляд по сторонам.– Ты хочешь говорить со мной, я слушаю тебя.
      – Я сказал, что ты должен пригласить меня к себе,– улыбнулся бродяга.– И не косись по сторонам, опасность не грозит ниоткуда. Ни от твоих рабов, которые, уверен, верны своему хозяину как собаки, ни от русов, которым до тебя и твоих гостей попросту нет дела. Да и у кого может вызвать подозрение немощный бродяга, которых сейчас вокруг русов и викингов собрались сотни, ибо эти разбойники сегодня самые богатые на земле Хазарии. Разве ты не можешь раз в жизни расщедриться и накормить голодного и нищего единоверца?
      – Будь моим гостем.
      – Подобные мне не бывают гостями, они могут лишь быть обласканы твоим вниманием и добротой. Сделай вид, что не нашел при себе, чем откупиться от моих домогательств, и пригласи к себе.
      Шагая впереди семенившего за ним с клюкой в руке бродяги, Хозрой пытался угадать, что ему от него предстоит услышать. А услышать он должен нечто очень важное. Пожалуй, столь важное, что подобного ему не приходилось слышать никогда прежде. Ибо незнакомец произнес слово, свидетельствующее, что Хозрою придется выполнить поручение, от которого зависит судьба Хазарии. Ведь «Вениамин» было тайным иудейским именем ныне здравствующего кагана, которое знали только особо доверенные лица. Для всего остального населения Хазарии великий каган являлся Царем-Солнцем, проживающим во дворце Солнца на острове посреди Итиль-кела, для чужеземных владык и их послов – Шад-Хазар Наран-Итилем. Простые смертные не могли не только знать имени кагана, но даже лицезреть его, а того, кто мог хоть случайно увидеть его лик, надлежало тут же предать смерти. За все время пребывания Хозроя на тайной службе он впервые слышал из уст присланного к нему человека истинное имя Царя-Солнца, и одно это говорило о важности задания, которое ему предстояло получить.
      А Хозрой знал, что такое задание должно обязательно последовать. Иначе зачем его оставили при русах после того, как они, покинув Хвалынское море, согласно уговору с каганом отправили ему еще из устья Итиль-реки половину захваченной добычи? Другой на месте Хозроя подумал бы, что о нем попросту забыли, но Хозрой знал, что те, кто руководил им, никогда и ничего не забывали и, значит, свое дело он покуда не сделал. А может, даже и не приступал к нему, ибо с обязанностью простого учетчика добычи мог справиться любой опытный чиновник, особенно занимающийся сбором налогов. И вот сегодня его час настал – он узнает истинную цель своего пребывания у русов.
      Бродяга отказался от предложенного ему вина, отодвинул в сторону вазу с фруктами и блюдо с жареной бараниной. Зато сразу уселся в мягкое кресло и с наслаждением вытянул ноги.
      – Оборванец, как я, не может находиться у тебя долго,– заявил он.– Через несколько минут я должен уйти, но прежде мне нужно многое сказать. Вижу, у русов уже не та сила, с которой они двигались на Каспий?
      – В сражениях они потеряли убитыми четверть своих дружинников, а с учетом раненых войско киевского князя сейчас уменьшилось на треть. На Хвалынском море он появился с флотом в пятьсот ладей, а возвращается с тремя с половиной сотнями.
      – Русы потеряли третью часть воинов? Выходит, их сегодня четырнадцать-пятнадцать тысяч? Много!
      У Хозроя вертелся на языке вопрос, для чего их много, однако он не задал его. Зачем? Все, что ему надобно знать, он в нужное время услышит, а излишнее любопытство в их деле не поощрялось. Так и произошло. Глядя на босые пальцы своих вытянутых ног, бродяга тихо и монотонно продолжил:
      – Наемные аланы отогнали далеко в степь печенегов и гузов и жестоко наказали бунтовщиков-асиев. Однако Хазарии грозит новое несчастье: ал-арсии не могут простить ру-сам и викингам разгрома своих единоверцев и просят великого кагана позволить им отомстить язычникам за их кровь. Недовольных мусульман поддержали итильские христиане, ибо русы истребили немало и их братьев по вере, а также, полностью нарушив торговлю по Каспию, разорили многих из них. Против русов настроена также городская чернь, мечтающая захватить их добычу. Великий каган не может противостоять этой ненависти к русам и викингам. Чтобы утихомирить ал-арсиев, необходимо иметь другое войско, которого нет. Ссориться с христианами крайне нежелательно: они живут в Итиль-келе уже шестьдесят лет и весьма преуспели в торговле. Великий каган не смог сдержать праведный гнев мусульман и христиан, и они сообща выступили в поход против русов и викингов киевского князя.
      – Сколько их? – поинтересовался Хозрой.
      – Все двенадцать тысяч ал-арсиев, к которым примкнули еще три тысячи мусульман из десяти тысяч живущих в городе. Столько же воинов-добровольцев выставили и христиане. Мусульманская и христианская общины позаботились, чтобы их воины были хорошо вооружены, имели крепкие доспехи и были на конях. Конечно, тридцать тысяч таких бойцов – грозная сила, но не против русов и викингов. Их слишком мало, чтобы победить киевского князя.
      – Ты прав. На Каспии я собственными глазами видел, как русы сражались против втрое и вчетверо превосходящего их по численности врага и одерживали над ним верх. Прокладывая путь домой и защищая добычу, они будут драться как одержимые. Великий каган был прав, желая удержать мусульман и христиан от их безрассудного поступка.
      – Хотел, но, к сожалению, не смог. Однако он не намерен из-за чьей-то глупости и горячности портить отношения с Русью и велит тебе предупредить киевского князя о грозящей его войску опасности. Ты должен убедить князя, что великий каган его верный друг, а мусульмане и христиане поступили вопреки его воле. Главное подтверждение этому – его предупреждение о выступлении в поход ослушников. Великий каган просит киевского князя строго проучить смутьянов. Месть за убитых единоверцев и желание завладеть законной добычей русов затмили их разум, но великий каган не сомневается, что встреча с храбрыми воинами киевского князя заставит просветлеть их головы.
      – Я все передам киевскому князю и постараюсь, чтобы он понял горе великого кагана, имеющего столь непослушных подданных. Но разве не таких же мусульман и христиан, своевольных и жадных, наказывал киевский князь на Каспии? Поклонники Аллаха и Христа везде одинаковы!
      – Ты хорошо понял мысль великого кагана,– похвалил Хозроя собеседник и встал с кресла.– Вот и все, что мне велено было сообщить тебе. Хотя… великий каган надеется, что ты предпримешь все возможные меры, дабы при любом исходе событий интересы Хазарии не были ущемлены. А еще лучше, если бы от столкновения мусульман и христиан с ру-сами в выигрыше осталась только одна сторона – Хазария. Великий каган очень надеется в этом на тебя.
      Не простившись, мнимый бродяга проследовал к выходу, не забыв прихватить по пути со стола кусок лепешки и горсть сушеных фиников. Откусив кусок лепешки, он обернулся к поднявшемуся Хозрою:
      – Хочешь проводить меня? Напрасно. Ты дал мне поесть и уже забыл о наглом попрошайке. А вот о желании великого кагана не забывай и хорошенько подумай о нем еще раз, прежде чем идти к князю русов…
      Но Хозрой и без него знал, что над заданием нужно хорошенько подумать, ибо оно было не столь просто, как казалось на первый взгляд. Смысл его заключался вовсе не в том, чтобы предупредить киевского князя о скором нападении на его войско итильских мусульман и христиан, а в заключительных словах посланца, что при столкновении противников в выигрыше должна остаться Хазария. В предстоящем сражении победителем должен быть каган. И эту победу поручено обеспечить ему, Хозрою!
      Но если с победителем все ясно, то кто должен оказаться побежденным – русы или итильские мусульмане и христиане? В то, что последние выступили в поход самостоятельно, без ведома, а тем более вопреки воле кагана, Хозрой не верил. Для удержания в повиновении ал-арсиев у кагана всегда в распоряжении его личная охрана – четыре тысячи тургудов. Мало того что тургудом мог стать лишь храбрец из храбрецов, он обязательно должен быть иудеем, как сам великий каган, живой бог всех хазар. Если ал-арсии получали сравнительно небольшое жалование, а жили в основном захватом добычи у пограничных с Хазарией народов и за счет сбора дани с подвластных ей племен, треть которой по закону принадлежала им, то тургуды получали по тысячи золотых динаров(Динар – арабская золотая монета.) в год. Это были огромные деньги, позволявшие тургудам жить в роскоши и довольстве. Командовали тургу-дами лишь двое в Хазарии – великий каган и их начальник чаушиар-каган, а чаушиар-каган подчинялся только Царю-Солнцу. Тургудов и дружин верных великому кагану эльтебе-ров, ханов, беков вполне хватило бы, чтобы удержать ал-арсиев от неповиновения. Не могли позволить себе самоуправства и христиане, поскольку являлись в Хазарии пришельцами и всецело зависели от милостей кагана.
      Значит, выступление ал-арсиев и христиан состоялось с ведома, а то и по воле кагана. Он не мог простить киевскому князю недавних унижений и решил нанести удар по его ослабленному боями на Каспии войску. Предупреждая Игоря о походе против него итильских мусульман и христиан, он имел единственную цель – в случае их разгрома остаться другом киевского князя и не вызвать его немедленного ответного нападения на Итиль-кел. Тем более что это предупреждение не играло никакой роли: внезапно напасть на плывущие по широкой реке ладьи конница не могла, а появление вблизи флотилии тридцатитысячного войска и его намерения тут же стали бы известны русам. Поэтому какая разница, когда они узнали бы о своих новых врагах: сегодня или через сутки-двое? Ведь бой во всех случаях мог произойти лишь там и тогда, где и когда они пожелают высадиться на сушу.
      Но, может, кагану предпочтительнее поражение итильских мусульман и христиан, иноверцев, значение которых в жизни Хазарии возрастало из года в год? Тогда для чего сберег он ал-арсиев в войне с асиями, печенегами и гузами, наняв на их место аланов? Явно не для того, чтобы, истратив огромные деньги, погубить их в сражении уже с русами. Не мог желать каган и поражения христиан, обогащавших своей торговлей Хазарию и помогавших купцам-иудеям успешно противостоять сопернице Византии. А раз так, вывод может быть один – кагану нужно поражение русов. Однако он, зная их воинское умение и отвагу и не надеясь только на двойное численное превосходство мусульман и христиан, решил использовать против киевского князя и Хозроя, который за время своего долгого пребывания у русов мог узнать о них то, что было недоступно для других, и благодаря этому мог добиться того, что было не по силам самому многочисленному войску. Что ж, Хозрой постарается оправдать доверие кагана.
      Но как сообщить об угрозе нападения великому князю? Это прежде Хозрой, как доверенное лицо кагана, был вхож к нему, а ныне, превратившись в обыкновенного купца, он этой возможности лишился. К тому же, покинув Хвалынское море и считая поход завершенным, Игорь начал устраивать на своей ладье многочасовые пиршества, приглашая на них русских воевод и варяжских ярлов. В последнее время эти застолья стали длиться уже сутками, и, будучи радушным хозяином, Игорь не желал даже слышать о каких-либо делах, целиком предоставив право командовать возвращающимся на Русь войском своему главному воеводе. Встретиться с Асмусом? Нет, о предупреждении кагана должен знать сам великий князь, ибо в случае разгрома мусульман и христиан именно он будет принимать решение о дальнейших действиях русского войска. И кто знает, что и как передаст ему Асмус из сообщеня Хозроя? Значит, придется искать способ увидеться с великим князем.
      И Хозрой нашел его. Почему не использовать ярла Эрика, с которым у него давнишние хорошие отношения и который участвует почти во всех пиршествах великого князя? Полупьяный ярл, отсыпавшийся в своем драккаре после или перед очередным застольем, даже не стал слушать Хозроя до конца.
      – Тебе надобно поговорить с великим князем? Верю. Но нужен ли ему ты? Ха-ха-ха! Ты готов оценить мою помощь и подарить мне двадцать динаров? И ты смеешь предлагать мне эту жалкую сумму? Знаешь ли, что у меня этих динаров целый бочонок? Если тебе нужен великий князь и ты желаешь достойно отблагодарить меня, готовь пятьдесят… нет, семьдесят динаров. Слышишь? Семьдесят пять динаров! Отправляйся за деньгами и не мешай мне спать…
      Хозрой был вынужден согласиться с непомерными требованиями ярла и вечером вместе с ним оказался на ладье великого князя. Тот, выслушав сообщение Хозроя, не придал ему значения.
      – Итильские мусульмане и христиане вздумали напасть на нас? Им захотелось отомстить за своих сородичей-единоверцев и захватить нашу добычу? Что ж, пусть попробуют это сделать! Но как бы им не пришлось разделить печальную судьбу их кавказских и прикаспийских братьев по вере! Кагану за предупреждение спасибо, однако не являйся ко мне больше с подобными пустяками. Для сего у меня есть главный воевода, иди к нему.
      Воевода Асмус, в отличие от великого князя, отнесся к известию со всей серьезностью. Расспросил Хозроя о численности, боевом опыте, возможном вооружении новоявленного противника, поинтересовался, что знал или слышал он о возглавивших поход вражеских военачальниках. И когда подвел итог состоявшемуся разговору, Хозрой снова убедился, что он не зря постоянно опасался главного воеводу русов.
      – Ежели твой каган рискнул отправить против нас своих ал-арсиев, значит, решил вцепиться в нас крепко и большого сражения с его воинством не избежать. Нам нападать на ворога первыми не с руки – пешие супротив вдвое превосходящих по числу конников! – а посему надобно готовиться к отражению неприятельского натиска. А случится это на переволоке из Итиль-реки на Саркел-реку, где нам, желаем мы того или нет, придется сойти на сушу. Будем надеяться, что боги не оставят своих внуков и мы сполна воздадим сыновьям Аллаха и Христа за их дерзость. А если ты, купец, получишь какие-либо новые известия о наших ворогах, немедля спеши ко мне в любое время. И не вздумай с нами хитрить, как твой каган,– он далеко, а ты в наших руках…
      Первый отряд неприятеля показался перед русской флотилией на вторые сутки после этого разговора. На высокий берег реки вынеслись две-две с половиной сотни ал-арсиев, спустились к урезу воды. Покуда кони жадно пили воду, некоторые всадники прямо с седел принялись обстреливать ладьи из луков. Стрелы на излете долетели до ладей и впились в борта, однако воевода Асмус велел не отвечать на стрельбу и в дальнейшем не обращать на вражеских конников внимания. Но те не досаждали русичам. По-видимому, их военачальники понимали, что русичам и викингам вполне достаточно прошлых боев на Каспии и совершенно ни к чему новые, поэтому в бой они вступят лишь в случае, когда избежать его будет невозможно. А подобным образом обстоятельства могут сложиться не раньше, чем русичи и викинги достигнут места, где вынуждены будут покинуть ладьи, чтобы перетащить их волоком по суше из Итиль-реки в Саркел-реку. Так и двигались два войска: одно посреди реки на ладьях, приставая по мере надобности к левому берегу, и другое на лошадях по правобережью, не спуская глаз с плывших. Однажды утром русичи не увидели сопровождавших – на береговых откосах маячили лишь несколько немногочисленных дозоров.
      – Ускакали к переволоке,– сообщил воевода Асмус великому князю.– Завтра там будем и мы. Вот хазары и хотят подготовить нам встречу.
      – Пускай готовят,– лениво отозвался Игорь.– Впервой, что ли, схватываться со степняками на переволоках? На переволоке вокруг днепровских порогов печенеги наскакивают на нас чуть ли не ежегодно. Отобьемся!