Ой, зибралыся орлы...

Но наши браты-сечевики нашли выход. Дождутся темной ночи, срубят на берегу высокие деревья, привяжут к толстому концу цепи, дабы дерево стало в воде на попа, и пускают их по Днепру. Деревья бьют в турецкие цепи, те гремят, тонкие концы деревьев торчат в темноте над водой как мачты. Турки, само собой, начинают палить по деревьям и по речным воротам из пушек и рушниц[4]. Когда они изрядно пороху и ядер изведут да от стрельбы порядком притомятся, казаченьки потихоньку и незаметно подплывают к цепям, рвут их с наскоку в одном месте чайками або перешибают взрывом бочонка с порохом — и на всех веслах и парусах быстрей вниз по течению. Так и прорывались почти без потерь… У Кинбурна и Очакова сейчас полегче: хоть заместо цепей сторожу несут галеры, зато гирло лимана куда шире, нежели днепровские протоки у Тавани. И все-таки деревья с цепями и поныне ворога в обман вводят.

Сотник смолк, вытянул шею к казану.

— Кажись, ушица поспела. Доставай ложку, друже…

Путь они продолжили, когда Днепр и его берега исчезли в непроницаемой мгле. Ветер усилился, поблизости над степью гремел гром, и полосовали черное небо голубоватые молнии. За кормой каждой чайки плыли, поддерживаемые в горизонтальном положении канатами, по пять-шесть бревен с цепями на одном конце. Поручик начал клевать носом, когда донеслась команда сотника:

— Готовсь!

Запорожцы перестали грести, проверили пистолеты, положили рядом на скамьи заряженные мушкеты. У мортиры на носу чайки замерли пушкари, несколько казаков быстро спустили и сложили парус, убрали мачту. Один с обнаженной саблей в руке встал на корме у бухт каната.

— Расходись!

Чайки, плывшие до этого борт о борт, разошлись в стороны, растаяли в темноте.

— Режь!

Взмах казачьего клинка — и на воде появился еще один вертикально плывущий древесный ствол.

— Режь!..

Избавившись от всех деревьев, привязанных к корме, чайка сбавила ход, медленно двинулась в направлении, куда воды понесли сброшенные в воду стволы-мачты. Свистел ветер, шумели сталкивавшиеся между собой и с чайкой волны, все вокруг обволакивала кромешная темнота. Вдруг слева грянул пушечный выстрел. За ним — второй, затем над водной поверхностью раскатился орудийный залп. Едва смолкло его эхо, как новый залп раздался по курсу чайки. И началось…

Отдельные пушечные выстрелы, залпы, нестройная ружейная трескотня неслись со всех сторон. Пальба послужила сигналом для чаек, что прибыли к этому месту раньше сотни Получуба и сейчас скрывались в камышах невдалеке от охраняемого турками гирла лимана. Покидая убежища, чайки брали курс в море. По пламени, вырывавшемуся из жерл вражеских орудий, можно было определить не только количество турецких кораблей, преграждавших дорогу запорожцам, но и их местонахождение. Между двумя неприятельскими галерами и держала путь чайка Получуба.

Сотник с обнаженной саблей в руке стоял на носу суденышка рядом с мортирой и пушкарями. Наклонившаяся навстречу ветру фигура, вздувшаяся на спине пузырем рубаха, растрепанный оселедец… Широко раскрытый рот, хриплый голос, блеск сабли.

— Гоп, хлопцы!

Сабля сотника опустилась от плеча к ноге, и гребцы дружно навалились грудью на весла, рванули их на себя.

— Гоп, друга!

Снова сверкание сабли, очередной рывок чайки вперед.

— Гоп, любые!

Пушечные выстрелы гремели почти рядом, одно ядро пронеслось над чайкой, второе зарылось в пенистую воду у борта. При вспышках выстрелов можно было рассмотреть высокий борт ближайшего турецкого корабля, мелькавшие на его палубе неясные фигуры, два нырявших среди волн бревна-мачты. Чайка, словно пущенная из тугого лука стрела, неслась вперед.

Звуки стрельбы постепенно слабели, сливались в монотонный глухой шум, оставались позади. Получуб швырнул саблю в ножны, перегнулся над бортом, зачерпнул в ладонь воды. Лизнул ее кончиком языка, вылил на потную грудь.

— Море!

Запорожские чайки, проскользнув мимо Очакова и Кинбурна, выносились на простор Черного моря.

3

Когда генерал-фелъдцехмейстер и кавалер граф Орлов предлагал в своих млениях об отделении корпуса на будущую 1772 г. кампанию в сороке тысячах, чтоб, дошед до Варны, оттуду ему водным путем итти на атаку Царьграда… за первое правило поставлял он, предопределяя сию экспедицию, дабы прежде армию, к таковым операциям готовящуюся, скоро можно усиливать как числом, так и способностию. Но прибавок ныне войск, назначенный в сию армию, состоит весь из шести пехотных полков, коего числа не достанет и для гарнизонов, коими должно мне снабдить завоеванные крепости… Не осмелюсь мнить за возможное, чтоб после наступающей кампании быть в состоянии здешней армии отделить в сороке или тридцати тысячах корпус за Дунай на овладение Царьградом. Такое число отделивши, что может остаться на здешней стороне во удержание сильнейшей защиты и сообщения с оными?..

Граф Петр Румянцев.1771 г. марта 15. Яссы.(Из реляции П.А. Румянцева Екатерине II.)

Санджак[5] Очаковской крепости, поглаживая пышную бороду, глядел в окно. Ничего интересного там не было: крепостные стены, вода, камыши, песчаные отмели лимана, расстилающаяся до горизонта степь. Все то, что наблюдал изо дня в день уже несколько лет, как по воле Аллаха и великого визиря стал здешним комендантом. Сейчас он смотрел на это не потому, что искал услады для старческих глаз, а чтобы лишний раз не видеть стоявшего против него человека.

Этот офицер был призван в Очаков всего полтора месяца назад с морским караваном, доставившим в крепость подкрепление. Однако невзлюбил его санджак гораздо раньше, едва узнал, что тот должен прибыть к нему. По необъяснимым причинам стамбульские слухи долетали до Очакова намного раньше, нежели доплывали туда галеры с войсками или транспорты с боевыми припасами и продовольствием. Поэтому санджак знал все о своем новом подчиненном еще до того, как увидел его.

Единственный сын бывшего трехбунчужного паши[6], сохранившего и поныне влиятельные связи в диване, получил блестящее образование, путешествовал по Европе, участвовал в прошлогодних боях против русских на Дунае… Был ранен, повышен в должности, будучи в Стамбуле на лечении, сблизился с французскими военными инструкторами, неоднократно высказывал критические замечания о порядках, веками существовавших в султанской армии: взяточничестве и казнокрадстве, покупке офицерских званий и должностей, о наличии в войсках огромного числа «мертвых душ», жалованье которых оседало в карманах их командиров и военных чиновников. Не будь такой «говорун» сыном трехбунчужного паши, не сносить ему головы! Но Аллах велик и сполна воздаст каждому по заслугам, а поэтому он, очаковский комендант, приобрел нового командира табора[7] янычар. На свою голову!.. Кто знает, с какой целью перевели к нему этого сынка паши: то ли убрать его длинный язык подальше от Стамбула, то ли уберечь его голову от новых кровопролитных сражений, которые вот-вот должны грянуть на Дунае. Поди угадай…

— Бин-баши[8] Насух, думаю, вам известно о событиях прошедшей ночи? — спросил комендант после обмена обычными приветствиями.

— Да. Отряд казачьих лодок прорвался мимо Очакова и Кинбурна в море, — последовал спокойный ответ.

— Не отряд, а его жалкие остатки, — поправил собеседника комендант. — Большинство лодок гяуров уничтожены огнем крепостных пушек или потоплены нашими галерами, и в море удалось уйти лишь отдельным казачьим лодкам.

— В таком случае, господин санджак, примите мои поздравления, — склонил голову офицер.

Комендант готов был поклясться, что при этих словах по губам командира табора скользнула ироническая усмешка. Может, показалось? Наверное, так и есть. Ведь собеседник, кем бы ни был его отец, должен прекрасно знать, что в этой глуши благополучие и даже жизнь каждого офицера полностью находится в руках санджака.

— В связи с ночным боем я и пригласил вас. — Комендант протянул руку к мраморному столику, придвинутому к его креслу, взял четки. — Прорвавшиеся в море лодки гяуров могут двинуться в трех направлениях: к Крымскому побережью, на Анатолию или к Дунаю на помощь Румянцев-паше. Если они пойдут к Крыму — для этого есть татарский хан, если к Анатолийскому берегу — местный паша, но если гяуры появятся на Дунае… — комендант пожевал губами, тронул бороду. — Тогда великий визирь может выразить нам свое недовольство. Надеюсь, вы хорошо понимаете меня?

— Да.

Комендант вздохнул, опустил глаза, медленно стал перебирать четки.

— Как ни прискорбно, но лодки гяуров скорее всего направятся именно к Дунаю. Наши разведчики, постоянно наблюдающие за Днепром, донесли, что лодок всего двадцать и на каждой по пять десятков казаков. Чтобы напасть с такими силами на Анатолию, нужно быть полностью лишенным разума. Порты Крыма забиты нашими войсками, поэтому гяурам там тоже делать нечего. А вот Дунай… Румянцев-паша создает на нем свой речной флот, и покуда тот не готов, лодки запорожцев смогут заменить его. В этом случае гнев великого визиря наверняка падет на наши головы. Вот почему лодки гяуров, ни при каких обстоятельствах не должны достичь Дуная. Тем, кто помешает им соединиться с армией Румянцев-паши, будете вы со своим табором, бин-баши.

Подняв голову, комендант впился глазами в собеседника. Увы, оно оставалось таким же спокойным и бесстрастным, как в начале разговора. Может, тот не понимает всей сложности порученного ему задания или не представляет, с каким противником вскоре предстоит иметь дело?

— Благодарю за доверие, господин санджак, — прозвучал ответ. — Постараюсь оправдать его. Однако осмелюсь спросить, какими силами я буду располагать помимо своего табора?

— Помимо табора? Целого табора? — вскинул брови санджак. — Табор лучших воинов султана против нескольких жалких лодок гяуров?

— Не нескольких, а двадцати. А это, согласно донесениям ваших разведчиков, не менее тысячи казаков с двадцатью пушками. Каковы же казаки в бою, вы должны знать не хуже меня.

— Бин-баши Насух, вы плохо меня слушали, поэтому многое неправильно поняли, — строго сказал комендант. — Лодок было двадцать, когда они плыли по Днепру, большинство из них уничтожено у стен крепости и в гирле лимана. Следовательно, вам придется добивать лишь незначительные остатки спасшихся от смерти гяуров.

— Господин санджак, утром я был на берегу лимана и видел прибитые к нему волнами древесные стволы с грузом на одном конце. Их-то командиры галер и артиллеристы крепости приняли ночью за мачты казачьих лодок, именно по этим деревьям и был направлен наш огонь. Поэтому моим противником будут не остатки казачьего отряда, а он целиком. А в моем таборе всего пятьсот янычар.

— Пятьсот? — притворно удивился комендант. — Однако по спискам с вами прибыло семьсот воинов.

Забавно, как ты выкрутишься из этого положения, командир табора? Станешь жаловаться на военных чиновников, кладущих в собственный карман жалованье за двести «мертвых душ». Но чиновники обычно делятся подобными доходами с непосредственными командирами числящихся лишь на бумаге солдат. А командир этих несуществующих янычар сейчас ты.

— Вы правы, господин санджак, со мной действительно прибыли семьсот воинов, — невозмутимо ответил офицер. — Однако сегодня ночью произошел жестокий бой с казаками, в котором они были разгромлены и почти полностью уничтожены. Именно такое донесение вы час назад отправили в Стамбул? Так вот, в этом кровопролитном сражении отдали жизнь во славу Аллаха мои недостающие сейчас двести янычар.

Да, у сына паши есть голова на плечах. Поэтому его любой ценой необходимо поскорее отправить под казачьи сабли.

— Вы получите в помощь чамбул[9] татар, стоящих лагерем у крепости. В нем девятьсот сабель.

— Мой противник находится на лодках. Чтобы успешно бороться с ним, мне также нужны корабли. Хотя бы пять-шесть галер из тех, что сторожат гирло лимана.

Комендант закатил глаза к потолку.

— Вы хотите оставить меня с голыми руками? Ведь в крепости всего три тысячи воинов! А лазутчики донесли, что главный из здешних гяуров, кошевой Калнышевский, выступил из Сечи с шестью тысячами казаков и двенадцатью пушками. Путь его отряда лежит на юг. Вдруг он вздумает напасть на Очаков?

— Чем быстрее я покончу с прорвавшимися в море запорожцами, тем скорее вернусь в крепость. Без помощи с моря я буду вынужден ждать, когда шторм или отсутствие пресной воды заставит казаков высадиться на берег, и только тогда смогу напасть на них. Подобная же охота может длиться очень долго… А с галерами я возьму казаков в клещи с моря и с суши и разобью одновременным ударом.

Комендант задумался, четки замерли в его пальцах. А ведь собеседник прав. Тысяча запорожцев при двадцати пушках — большая сила, справиться с ними табором янычар и чамбулом татар будет не так просто. Да и какие нынче янычары? Обзавелись семьями, занялись торговлей, их дайи[10] погрязли в дворцовых интригах и султанских междоусобицах. Не гвардия Блистательной Порты, как было в годы его молодости, а сборище жадных ленивых попрошаек, ждущих от султана и великого визиря подарков и наград. С такими особенно не навоюешь! На татар также нет особой надежды. Все лучшие, верные чамбулы хан стянул в Крым и к Перекопу в ожидании наступления русских, а в степи остались лишь те, кого хан подозревает в доброжелательном отношении к России, низко оценивает их боеспособность, считает лишними ртами, которые не желает напрасно кормить. С подобным воинством нечего помышлять о победе над запорожцами.

А нужна ли победа, если он хочет отделаться от неугодного подчиненного? Причем неугодного не только ему, но и тем, кто выпроводил сынка паши поближе к казакам. Но если офицер Очаковской крепости разгромит казаков, прорвавшихся в море, плодами этой победы воспользуется в первую очередь именно он, его начальник и санджак крепости. Да и отец офицера, бывший трехбунчужный паша, обязательно обратит внимание на человека, который предоставил его сыну возможность отличиться. А у бывшего паши, по слухам, до сих пор крепкие связи в диване и верхах армии… Одному лишь Аллаху известно, что сейчас выгоднее: победа или поражение отправляющегося против запорожцев отряда.

Четки снова заскользили в руках коменданта, голос прозвучал почти ласково:

— Бин-баши Насух, вы получите и шесть галер. Но в поход выступите уже сегодня.

Накинув на плечи кафтан, фон Рихтен пристально всматривался в приближающийся берег. Где-то там, у остроконечного мыса, глубоко вдавшегося в море, находилось устье небольшой безымянной степной речушки. Ее капитан собирался нанести на составляемую им подробную карту побережья. С этой целью три чайки, почти незаметные в предрассветной мгле, отделились от своего маленького отряда и направились к мысу…

Распластавшись на вершине скалы, бин-баши Насух не отрывался от подзорной трубы. Место, на котором он лежал, было густо усеяно мелкими камнями, с моря налетал холодный, пронизывающий ветер, однако турецкий офицер не замечал этого. Как мудро поступил он, приказав разбудить себя в такую рань и прискакав сюда! А все потому, что он; сын высокородного паши, никогда не пренебрегал советами старых, опытных воинов и не считал зазорным следовать им! Не поленившись вчера вечером вступить в беседу с ветераном-янычаром, уже несколько раз имевшим дело с запорожцами на суше и в море, бин-баши узнал, что казачьи лодки ночью обычно держатся поблизости от берега и лишь перед рассветом снова уходят за линию горизонта. Надеясь обнаружить запорожскую флотилию и установить ее точную численность, бин-баши и взобрался в предутренней мгле на эту самую высокую в округе скалу, венчавшую мыс, с которой далеко окрест просматривалось море и уходившие влево и вправо от мыса участки побережья. Однако он даже не мечтал, что ему может выпасть такая удача!

Вначале он заметил быстро плывущие параллельно берегу казачьи лодки. Но утренняя полутьма и удаленность лодок от суши не позволили безошибочно определить их число: не то девятнадцать, не то двадцать. Как бин-баши и предполагал, казачья флотилия прорвалась в море практически без потерь. Об этом он догадался еще тем утром, когда после ночной пальбы в лимане целый час бродил по его песчаным берегам в надежде отыскать обломки казачьих лодок или вражеский труп. Тщетно — на песке лежали лишь выброшенные волнами древесные стволы с грузом цепей на одном конце. И вот сейчас запорожская флотилия в полном составе плыла перед ним в сторону Хаджибея.

Бин-баши счел задачу успешно выполненной и собирался покинуть скалу, как вдруг от лодочного отряда отделились три суденышка, направились к берегу. Причем он мог поклясться, что лодки держали курс именно на мыс, где был устроен его наблюдательный пункт. Бин-баши взял с собой для охраны всего три десятка всадников, поэтому встреча с запорожцами была для него крайне нежелательна. Однако жажда узнать, что понадобилось на берегу казакам, одержала верх над осторожностью, и он решил остаться па скале. Велев слуге спуститься к конвою и передать приказ хорошо замаскироваться и не вступать в бой с казаками без его сигнала, бин-баши снова приник к окуляру подзорной трубы.

Запорожские лодки действительно плыли к мысу и находились уже рядом с ним. Хотя берег у подножия мыса был вполне пригоден для высадки людей, лодки обогнули его и направились к устью небольшой речушки поблизости от мыса. Все встало на свои места — казакам необходима питьевая вода. Но почему лодки, войдя в речушку, не остановились, а стали подниматься против течения? Странно…

Густые камыши, стиснувшие речушку и почти скрывшие лодки, в одном месте расступились, и бин-баши увидел плывущую первой лодку как на ладони. Низко сидящие в воде борта, тростниковая обвязка вдоль них, на корме короткоствольная пушка… Обнаженные по пояс гребцы, стрелки, замершие у бортов с мушкетами на изготовку… Ненавистные усатые лица гяуров, их бритые, с клоком волос на макушке, головы, мускулистые загорелые спины.

Передняя лодка миновала свободный от камышей участок реки и вновь исчезла в зарослях, а перед глазами бин-баши появилась следующая лодка. Тот же острый нос и пушка на корме, такие же гребцы и настороженные фигуры стрелков с мушкетами в руках. Однако что это?.. У левого борта лодки двое: один стоит с лотом, другой сидит рядом на скамье с листом бумаги на коленях. Но если сидевший был в обычной казачьей одежде, то стоявший… Зеленый офицерский кафтан с погонами на правом плече, металлический офицерский нагрудный знак, шпага, высокие ботфорты… Форменная треуголка с позументом, парик, безусое лицо… Русский офицер! Среди запорожцев находится русский офицер, ведущий рекогносцировку местности и диктующий результаты своих наблюдений писарю-казаку! Вот так сюрприз, как говорили в подобных случаях его недавние стамбульские друзья-французы!

Бин-баши опустил подзорную трубу, провел ладонью по уставшим от напряжения глазам. Почему с запорожцами русский офицер, объяснений не требует: русскому командованию нужна карта побережья и как можно больше всевозможнейших сведений о нем. Зачем? Тоже ясно — чтобы организовать новый морской поход, однако уже с гораздо большими, нежели сейчас, силами, поскольку для плавания нескольких десятков быстрых, маневренных запорожских чаек вполне достаточно тех сведений, которыми располагают прекрасно знающие эти места казаки. Но если в морской поход выступит крупный десантный корпус, посаженный на множество судов различного назначения и грузоподъемности, с неодинаковой парусной вооруженностью и отличными один от другого мореходными качествами, тогда как воздух понадобится подробная карта побережья, точное знание ориентиров и навигационной обстановки по маршруту плавания.

Куда может направиться русский крупный морской десантный корпус? На Дунай? Туда гораздо проще попасть по суше. Неужели к Стамбулу? Почему бы и нет? В беседах с французскими офицерами они часто обсуждали возможности наступления русских на Стамбул с трех направлений: от Архипелага, где действует русский флот, с Дуная через Балканы или вдоль черноморского побережья и со стороны Черного моря, отрядив для этого достаточно значительный десантный корпус.

Но почему этот казачий лодочный отряд, имеющий в своем составе русского офицера — а, возможно, и офицеров! — не может заниматься подготовкой к подобной морской экспедиции? Например, отыщет на побережье удобное для стоянки, обильное пресной водой место, куда в условленный срок подойдет русская пехота. Затем она погрузится в спустившийся по Днепру в море свой многочисленный гребной флот и по заранее разведанному, не сулящему никаких неожиданностей маршруту направится к Босфору. Ведь еще во время пребывания Насуха в столице по ней ходили слухи о подготовляемом русскими наступлении на Стамбул. А слухи, как хорошо известно, не возникают сами по себе. Тем более что от таких людей, как капудан-паша Орлов и Румянцев-паша, можно ожидать всего…

Снова приложив к глазам подзорную трубу, бин-баши увидел, что запорожские лодки уже стоят в устье речушки. На корме одной из них он без труда обнаружил русского офицера и сбоку от него казака-писаря. В руках русского теперь был не лот, а небольшой блестящий предмет, через который он смотрел на небо. Вот они, самые опасные для Порты враги! Но султан и великий визирь могут быть спокойны — на пути этих гяуров стоит он, бин-баши Насух!

4

По Нипро спускаются казаки на своих «чайках»… на море же ни один корабль, как бы он ни был велик и хорошо вооружен, не находится в безопасности, если, к несчастью, встретится с ними, особенно в тихую погоду.

Француз Боплан.

Казаки пользуются такой славой, что нужны удары палкой, чтобы заставить турецких солдат выступить против них.

Француз де-Сези.

Казаки так отважны, что не только при равных силах, но и 20 чаек не побоятся 30 галер… как видно это ежегодно на деле.

Итальянец д'Асколи.

По словам самих турок, никого они не страшатся больше казаков.

Поляк П. Пясецкий.

Можно уверенно сказать, что не найти во всем мире людей более отважных, которые бы меньше думали о жизни или меньше боялись бы, смерти… Эта голь своим уменьем и храбростью в морских битвах превосходит все другие народы.

Турок Наима.

— Каторга! — раздался голос запорожца-наблюдателя.

Полковник Сидловский поднял подзорную трубу, всмотрелся в указанном наблюдателем направлении. Там, где по курсу казачьей флотилии смыкались на горизонте море и небо, виднелся плохо различимый продолговатый предмет. Точнее, он мог быть плохо различимым для кого угодно, только не для него, семь лет проведшего гребцом-невольником на турецкой галере, или, как их называли запорожские и донские казаки, каторге.

Сидловский был простым сечевиком Тимошевского куреня, когда во время морского набега на анаталийское побережье был ранен и захвачен в плен. Часть пленных запорожцев была отправлена в Стамбул и там, на потеху толпе, раздавлена на площади слонами, другие закопаны живьем в землю, посажены на кол или, привязанные к галерам, разорваны на части. Тяжелораненые были брошены в чайку, облиты смолой и сожжены, а для Сидловского началось то, что вряд ли можно назвать жизнью.

Низкая скамья для гребцов, въевшиеся в тело цепи на ногах, торчащая из палубы подставка, на которую опиралось тяжелое весло, приводимое в движение еще четырьмя невольниками… Узкий проход посреди галеры, возвышающийся над скамьями и делящий их на левые и правые; постоянно прохаживающийся по проходу галерный пристав-надсмотрщик с кнутом в руке… Волны, перехлестывающие через палубу и бьющие гребцов по ногам, из одежды во всякую погоду и при плавании в любых морях — лишь полуистлевшие штаны… Еда и сон по сменам, на своих скамьях, без остановки хода галеры. Круглосуточная работа без отдыха и праздников, запрет переменить скамью или место на ней, наказание плетью за разговор и даже за прикосновение к соседу… Единственное поощрение для самых послушных и не внушающих опасения невольников — разрешение выполнять на берегу земляные и очистительные работы во время захода галеры в порт.

И так изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом. До тех пор, пока их галера не была взята на абордаж верными побратимами запорожцев, донскими казаками, и Сидловский вновь не обрел долгожданную волю…

Продолговатый предмет вырастал в размерах, над ним появились белые облачка-паруса. Теперь и невооруженным глазом можно было узнать турецкую галеру-кадригу. За первой галерой показалась вторая, за ней — третья. Это были хорошо оснащенные и наиболее боеспособные в турецком гребном флоте галеры-закале, содержавшиеся за счет государственной казны. Они были лучше вооружены, а их экипажи более подготовлены по сравнению с галерами-беглер, которые содержались их капитанами na средства подчиненных Порте 14-ти приморских земель и городов — Алжира, Туниса, Ливии, Кипра, Гелиополя, Трабзона, Кафры и других. Именно на такой галере-закале провел гребцом-невольником семь лет теперешний полковник Сидловский. Поэтому он знал о ней очень и очень многое. Очень многое помнил о галерах бывший казак-невольник, но еще больше знал о них сегодняшний запорожский полковник Сидловский. Главное из его теперешних знаний — как побеждать галеры.

— Каторги! — донесся с кормы голос другого казака, ведущего наблюдение за открытым морем.

Действительно, еще три галеры приближались к запорожской флотилии со стороны моря, прижимая ее к суше. Итак, противник одновременно преградил путь чайкам вперед вдоль берега и отрезал их от морского простора. Оставалось одно из двух: плыть назад или с боем прорываться в нужном направлении. Вступать днем в сражение с галерами было равносильно самоубийству: мощные, дальнобойные турецкие пушки, ведущие огонь с палуб галер, лучше приспособленных для прицельной стрельбы, нежели пляшущие на волнах чайки, расстреляют казачьи суденышки прежде, чем они приблизятся к галерам на дистанцию огня своих мелких пушчонок. Поэтому выход один — отступать. Вернее, пока отступать.

— Назад! Быстрей! — скомандовал Сидловский. Приказ был выполнен молниеносно, примеру чайки полковника последовала вся запорожская флотилия. Под парусами и на веслах казаки несколько часов уходили вдоль берега от вражеских галер, а перед закатом солнца Сидловский велел сложить паруса и убрать мачты, в результате чего низко сидевшие в воде чайки стали незаметны для турецких наблюдателей. Учитывая направление ветра, казаки теперь маневрировали так, чтобы солнце было за их спиной и слепило глаза туркам. С наступлением сумерек запорожская флотилия уже сама направилась навстречу галерам и остановилась в миле от них.

Конечно, казаки могли бы дождаться полной темноты и прорваться мимо турецких кораблей, как они зачастую поступали в морских походах. Однако сейчас они плыли не в набег на чужое побережье, а шли по строго определенному маршруту, на котором могли еще не раз встретить посланные против них галеры. Ведь турки, зная о привычке запорожцев не удаляться далеко от берега, всегда учитывали это обстоятельство и в первую очередь контролировали именно прибрежные воды. Поэтому, оторвавшись от галер сегодняшней ночью, отряд Сидловского мог наткнуться на них завтра или послезавтра, равно как в любой иной день. Не желая постоянно находиться под угрозой нападения, полковник решил не уходить от погони, а как можно скорее покончить с преследователями.

Турки, тоже неплохо изучившие тактику запорожцев, разгадали их замысел. Оба вражеских отряда соединились и предприняли две попытки засветло атаковать казаков. Однако те были начеку и уклонялись от боя, выдерживая между собой и противником расстояние, превышающее дальность стрельбы турецких пушек. Но чем темнее становилось вокруг, тем ближе подплывали чайки к галерам. Будучи сами невидимы для турок, они ни на миг не выпускали из виду их огромные корабли. Около полуночи, когда на морс легла непроглядная тьма, прозвучала команда Сидловского.

— К бою, други!..

Сотник Получуб стащил рубаху, снял сапоги, положил на скамью шапку. Закатал до коленей шаровары, затянул потуже пояс, проверил оружие. Посмотрел на поручика Гришина, который рядом с ним подсыпал свежего пороха на полки пистолетов.

— Пойдешь с нами?

— Само собой.

— Тогда, чтоб не скользить по палубе, скидывай чоботы, — кивнул сотник на ботфорты поручика. — Да и одежонку не грех сменить, поскольку в твоей не только саблей махать не сподручно, но и дышать толком нельзя. Бери мои запасные шаровары и рубаху.

Поручик набрал полную грудь воздуха, повел в стороны плечами, пару раз резко присел. На самом деле, узкий камзол давил под мышками, штаны в обтяжку не позволяли широко развести ноги. А ведь притерпелся к форме, свыкся с ее неудобством. И даже посмеивался порой над рекрутами, которые поначалу чувствовали себя в армейской форме на прусский манер как спеленутый младенец. Не зря в наставлении по обучению новобранцев говорилось, что первые три месяца их «ничему не учить, как стоять и прямо ходить. Потом начать одевать мало-помалу из недели в неделю, дабы не вдруг его связать и обеспокоить».

Н-да, одежда русского офицера явно не для рукопашного боя, тем паче на мокрой корабельной палубе. Да и жалко ее. Хорошо нижним чинам, которым при императрице Екатерине II обмундирование и амуниция стали отпускаться за казенный кошт, а вот у их брата офицера стоимость одежды по-прежнему вычитается из жалованья. Ни много ни мало, а по Положению 1763 года с поручиков и капитанов на обмундирование ежегодно удерживались 41 рубль 33 копейки. А он не настолько богат, чтобы в первом же бою приводить в негодность штаны и камзол и тратить деньги на новые.

— Давай шаровары и рубаху. А ботфорты не сниму — негоже российскому офицеру босиком шлепать.

— Тебе видней…

Сотня Получуба должна была взять на абордаж две галеры. Разбившись на тройки, чайки его сотни на всех веслах понеслись к вражеским кораблям.