3

Раненого человека, залитого кровью, едущего через Шивиаль хмурым зимним днем, давно должны были бы остановить, а то и, отняв коня, бросить подыхать в придорожной канаве. Ему уже тысячу раз полагалось бы свалиться с седла, ибо мир то проваливался в черную пелену, то снова выныривал из нее. Он приходил в сознание, обнаруживая, что Рубака перешел на усталую рысь, и снова посылал его в галоп. Ох, как болело коченеющее плечо! Он даже не знал верной дороги, но ее, похоже, знал Рубака. Быстрее же, быстрее!

Его вывел из забытья плач, потом оклик и собачий лай. Глупая скотина забрела на чью-то конюшню. Этот чертов жеребец учуял кобылу или просто соскучился по компании. Куоррел попробовал выпрямиться в седле и натянуть поводья, но черный туман сгустился еще ближе, а в висках застучали кузнечные молоты. Крытые соломой домишки показались ему знакомыми. Рубака привез его в единственную теплую конюшню, которую помнил в этих краях, в то место, где ему в последний раз задавали овса — в «Сломанный Меч».

— Нет! Нет! Нет! — Куоррел колол коня шпорами и натягивал повод, пытаясь развернуть его. Потеряв равновесие, он сполз со спины жеребца и упал прямо на заботливо подставленные руки хозяина гостиницы, мастера Твена собственной персоной.

Его усадили у огня, завернув в несколько одеял, напоив его чем-то горячим вроде бульона напополам с бренди, и попросили завершить рассказ. Плечо обернули заговоренной повязкой, которая когда-то давным-давно принадлежала гвардейцу, но должна была сохранить еще немного целительной силы — так, во всяком случае, утверждал сэр Байлесс. Сэр Байлесс продолжал кричать на беременную женщину, которая кричала в ответ, и на молодого увальня вдвое больше его ростом, и на детей, которые испуганно плакали.

— Да что вы такое говорите, папа, — бубнил молодой увалень. — Он истекает кровью, ему больно. Он ранен и не понимает, что говорит. Ложьте его в постель и зовите знахаря, тогда он, может, и вытянет. Посадите его в седло — так он свалится, не проехав и мили. Вы ж его просто укокошите!

Сэр Байлесс швырнул в него миской — от которой тот увернулся — и рявкнул ему, чтобы он готовил лошадей, а дочери — чтобы та погрела одежду, пока парень не надел ее, а детям — чтобы они заткнулись. Он пнул подвернувшуюся под ноги собаку, чем напугал детей еще сильнее. Этот парень — Клинок, кричал он, крепкий как сталь. Еще супа, шерстяные носки! Говори, парень, говори!

Неужели этот дерганый, брызгающий слюной старый пень был когда-то Клинком? Вторым самого Дюрандаля? Так сказал Парагон, и Байлесс сам подтвердил это — для лорда Роланда, сказал он, все сделаю, а остальным — шиш с маслом. Вся голова его была в клочках седых волос. Он закатывал глаза, брызгал слюной и не умолкал ни на секунду. Говори, парень! Его одежда была вся в заплатах, слишком грязная, слишком короткая для его костлявых рук и ног.

Куоррел сделал глоток и обжег горло. Голова, казалось, кружилась все быстрее и быстрее; должно быть, скоро оторвется и покатится с плеч. Он был так слаб, что не мог сдержать слез.

— Я вам сказал, что они собираются съесть его?

— Ага, парень, сказал. Это меня не удивляет. Эта шайка ублюдков меня уж ничем не удивит. Или тот жирный бандюга, что ими правит. Сказано тебе, принеси парню еще бульона! Это возмещает потерю крови. Дай-ка я сменю башмаки. — Он швырнул пустую бутылку из-под бренди в голову молодого увальня, который увернулся с такой ловкостью, словно тренировался в этом ежечасно. — Томас Писон, делай, что тебе сказано, а не то уноси свои гнусные кости из моего дома и забирай с собой своих вонючих ублюдков! Седлай мне мерина, а сэру Куоррелу его вороного, да поторапливайся. Мы выезжаем через три минуты, или я выпорю тебя конским хлыстом!

4

Боумен провел середину дня внизу, в деревне — разговаривая, слушая, и ненавязчиво подтверждая, что да, здоровье Его Величества заметно улучшилось, и да, нынче же вечером он собирается спуститься в деревню и отужинать со своими придворными. Вчерашний вызов врачей и их удаление из замка прежде, чем они успели осмотреть своего пациента, были мастерским ходом, гениальной подготовкой к великому возвращению. Слухи о чудесном исцелении, должно быть, дошли уже до Грендона. Завтра о них будут трубить во все трубы. Кромман уже настроил оркестр.

И все же вечерняя программа требовала тщательной подготовки. Во-первых, Короля нужно будет удерживать, чтобы он не появился раньше времени, пока он слишком молод. Во-вторых, Короля нужно будет суметь уволочь прежде, чем он станет слишком стар. Кромман предложил держать его в по возможности маленькой комнате, чтобы люди входили в нее и сразу же выходили, не заходя больше ни разу. Однако Амброз никогда не позволял управлять собой. Сегодня главной опасностью для него был он сам: он запросто мог наслаждаться всеобщим вниманием до самого рассвета, когда все увидели бы, как выпадают его зубы и волосы.

Ближе к закату заместитель командира вернулся в замок и отправился на поиски Дракона. Коммандер, несомненно, был превосходным рубакой. Он был дотошен до мелочей и никогда не спорил с Королем, но в том, что касалось деликатных поручений, он не сумел бы обнажить меч без того, чтобы не отрезать самому себе причинное место. Именно поэтому секретарь Кромман вызвал Боумена из Грендона, чтобы тот занялся делами здесь. Он не верил ни одному слову до тех пор, пока на следующем рассвете у него на глазах трое дряхлых старцев не превратились в юнцов. Король, Кромман и слуга — пока только трое, но если Король пожаловал вечную молодость простому гладильщику чулок, он наверняка одарит ей и преданного телохранителя, когда в этом возникнет нужда.

Дракон сидел в спальне, мрачно глядя в огонь. В помещении находилось еще с полдюжины Клинков. Они не разговаривали, не играли в кости — просто понуро сидели по углам. Это никуда не годилось. Все они были связаны клятвой и заклинанием хранить своего подопечного. Все они знали, что это означает готовность убить. Чего же они тогда так мучаются угрызениями совести?

Парагон, вытянувшись, лежал у огня. Он явно спал — еще одно свидетельство того, какие крепкие у него нервы, несмотря на почтенный возраст. Годы не притупили его смекалки. Он представлял собой в настоящий момент Опасность Номер Один.

Боумен встретился взглядом с Драконом и кивнул ему головой. Коммандер, нахмурившись, поднялся и вышел за ним. Боумен спустился по лестнице в комнату охраны, но она находилась прямо под королевской спальней. Отверстий в стене и потолке было больше, чем в плетеной изгороди — в замке не осталось укромного места для разговора. Он вышел на улицу и завернул за угол, где ветер был слабее.

— Стихии ради, что тебе неймется? — ворчливо спросил Дракон. — Тела мальчишки так и не нашли, нет?

— Нет.

— Тогда кого мы готовим на завтра?

Коммандер потеребил свою бороду.

— Лиона, пожалуй. Этого маленького прыщавого трусишку. Он ведь сам напросился.

— А что говорит Толстяк?

Дракон, вздрогнув, покосился на ближайшее окно — оно было наглухо закрыто.

— Он говорит, Кроммана.

Боумен ожидал этого.

— Почему?

— Говорит, тот вырос из своих штанов. Говорит, Парагон лучше, а он не может держать их обоих, а то они передерутся. Глотки перегрызут друг другу, так он сказал. Он считает, ему нужен Парагон, чтобы править Парламентом.

— Вот дурак!

Дракон не стал спорить. Он поплотнее запахнул плащ и поднял взгляд на облака, сквозь которые пробивался лунный свет. В деревне мерцали огоньки — там готовился большой пир для Его Величества.

— Дюрандаль не одобрил последнее назначение, — заметил Боумен.

— Я и сам не очень одобряю его.

— Но у тебя нет выбора. И у меня тоже. У него — есть.

— У него тоже не будет, когда мы угостим его мясом. Король говорит, это заставит его передумать.

— Заставит ли? Король слеп, когда дело касается Парагона. Может, и ты тоже?

Дракон быстро обернулся с лицом, искаженным от злости.

— На что это ты намекаешь?

— Ты бы умер ради принципа?

— Я бы умер ради своего подопечного, если нужно.

— Ради подопечного — да, а ради принципа? Ради морального принципа? Ладно, ничего. Мне плевать, умер бы ты или нет. Я и про себя-то не знаю. Но мне кажется, Дюрандаль умер бы. Даже если он обнаружит, что ему снова двадцать и что он с каждым рассветом снова сможет становиться двадцатилетним на протяжении тысячи лет, — он бы отказался от этого, разве не так? Если он считает, что это неправильно? Почему все мальчишки называют его Парагоном?

— Потому же, наверное, почему и я, — риторических вопросов Дракон не понимал.

— Значит, давай играть наверняка. Кого мы подадим завтра?

Последовало долгое молчание.

— Парагона, — сказал наконец коммандер.

— Я прослежу за этим. — Боумен повернулся, чтобы идти.

— Погоди! — крикнул Дракон. — Не сейчас! Подождем, пока Кромман вернется благополучно.

— Верно, — кивнул Боумен. — Хорошая мысль. Секретарь наверняка захочет посмотреть на это.

5

Мэри снова ударилась в истерику, и кухарка снова закатила ей оплеуху. Мастер Каплин и Пардон, грум, перенесли Куоррела наверх, и теперь он лежал на кушетке, а кухарка подносила к его губам кружку чего-то горячего. На вкус это напоминало свернувшееся молоко. Сумасшедший сэр Байлесс рухнул в кресло у огня, превратившись в кучку мокрых тряпок и седых волос.

— Мы послали за знахарем, сэр Куоррел, — сказал толстый управляющий. — Пардон поехал искать знахаря.

На мгновение боль отступила, сменившись паникой.

— Нет! Скажите ему, нам нужны лошади! Парагон в опасности. — Он перехватил удивленные взгляды и нашел в себе силы вновь пуститься в объяснения: — Говорю вам: Дюрандаль. Его светлость. Его надо спасти. Нужна книга. Я заехал за книгой. Я поеду дальше. — Он жадно отпил еще. Кровь на камзоле, который одолжил ему сэр Байлесс, засохла настолько, что он хрустел при каждом движении.

— Задержи Пардона! — бросил Каплин, и Гвен сорвалась с места. — Куда вы собрались, сэр Куоррел?

— В Айронхолл. Отвезу туда книгу. Спасать Парагона. — Он схватил управляющего за мягкую руку и сжал ее. — Он погибнет! Его надо спасти!

— Он рехнулся! — подала голос кухарка. — А этот, второй... — Он хмуро покосилась на съежившегося в кресле сэра Байлесса. — Ехать? Сегодня? Вздор! Они оба и шага не смогут ступить!

— Уверен, что сэр Куоррел справится, — возразил Каплин. — Он Клинок, у него нет выбора. У нас, сынок, кареты нет. Я мог бы одолжить, но на это уйдет время.

— Нет времени. Нужно верхом.

— Это же убьет его! — взвизгнула Мэри. Каплин приказал ей заткнуться и принести аптечку.

— Пардон, седлай двух лошадей. Ваш друг поедет с вами, сэр Куоррел?

Байлесс вскинул голову, озираясь, как безумный.

— Конечно, я еду с ним! — прохрипел он. — Я только притомился чуток. Бренди есть? Уверен, у старины Дюрандаля всегда найдется глоток доброго бренди!

— Сэр Байлесс, — пояснил Куоррел, хотя ему казалось, что он уже делал это. — Был Вторым у Пар... у его светлости в Айронхолле.

Каплин, казалось, выудил бутылку бренди прямо из воздуха. Он протянул ее гостю, даже не предложив стакана. Байлесс жадно припал к горлышку.

— У нас есть заклинание от ран, сэр Куоррел, но вы потеряли слишком много крови. Никогда не видел такого бледного лица. Кухарка, бульону — живее! Что за книга? Гвен, повязки, чистую одежду!

Им пришлось на руках поднимать его в седло — на этот раз на Звезду, не на Рубаку. Сэру Байлессу тоже удалось с некоторой помощью Пардона взгромоздиться на Пятнашку. Куоррел взял повод здоровой рукой и первым выехал со двора.

6

Когда Дракон и Боумен вошли обратно в дом, Дюрандаль бесшумно прикрыл окно. Он расслышал всего несколько слов, но общий смысл был ясен — как ясно было, какая намечена жертва. Гвардия была теперь опаснее для него, чем Король или Кромман. Он вернулся к огню. Никто из Клинков не выказывал к его действиям никакого интереса, пока он держался подальше от лестницы и двери в королевскую опочивальню. Вернулся Дракон, совершенно окоченевший на морозе.

Минут через десять появился Скоффлоу и с опаской, бочком подобрался к Дюрандалю. Он снова состарился, и волоски на воротнике и плечах позволяли предположить, что он уже начал лысеть под шапкой. На лице появились морщины, и он снова начал горбиться. Он несколько раз открыл и закрыл рот.

— Король зовет меня?

Тот с готовностью кивнул, потом повернулся и зашаркал обратно время от времени оглядываясь проверить, следует ли Дюрандаль за ним. Преданный недоумок посвятил Королю всю свою жизнь, так что и она теперь продлилась вместе с королевской. Новый рыцарский орден: Братство Людоедов...

Дюрандаль вошел в королевскую опочивальню следом за ним. Большинство его ушибов и царапин перестало болеть, исцеленное заклятием, но он ощущал себя как-то неустойчиво без меча, к весу которого привык за тридцать семь лет. Он закрыл за собой дверь. Скоффлоу уже устроился на коврике в углу, словно спаниель.

Последние несколько часов Амброз просидел, роясь в бумагах, которые Кромман привез из Греймера накануне. Возможно, ему просто нечем было занять себя. Примерно через каждый час Король посылал за своим бывшим канцлером, чтобы спросить у него совета. Теперь он стоял в кругу света около канделябра, читая какую-то бумажку. Он сильно постарел с утра: волосы и борода поседели, дышал он с одышкой. Правда, язва на ноге больше не появлялась.

Он бросил на вошедшего косой, подозрительный взгляд.

— Ты утаивал от меня документы!

— Ничего существенного, сир.

— Да? А как это? Герцог Гайлийский хочет жениться на этой девице, что под его опекой. Он лет на тридцать ее старше, не сойти мне с этого места. Но ты держал его прошение под сукном два месяца, а ведь он все-таки герцог! Ты все дуешься на него из-за той истории с Кубком?

— Я выиграл тогда, помните?

— Он может обеспечить уйму голосов в Парламенте.

— Вот потому я и держал его под сукном. Вы всегда говорили мне, что желание сильнее признательности.

— Верно, говорил, — буркнул Амброз, швырнул листок на заваленную бумагами кровать и вынул другой. Аудиенция продолжалась. Его голова оставалась такой же ясной, как прежде. Это напоминало старые, добрые времена.

В конце концов он оставил бумаги в покое и зашагал взад и вперед по спальне.

— Твое отношение огорчает меня. До сих пор я был хорошим королем.

— Очень хорошим, сир.

— А эта моя сумасшедшая дочь не знает ни черта! Сидела себе двадцать лет на своих островах и знай плодила варваров. Она не способна править цивилизованным государством. Все пойдет прахом. — Он замолчал, ожидая ответа. Не получив его, он обратил хмурый взор на своего бывшего канцлера. — Ну? Ты с этим не согласен?

— Поначалу она может ошибаться. Вы тоже ошибались. Разве она, как и вы, не носит титул по праву?

Лицо Короля потемнело.

— Нет, поскольку у нас появилась куда более выгодная альтернатива. Теперь хороший король может остаться хорошим королем навсегда. Что тебя смущает? Боишься, что я собираюсь охотиться на невинных людей, убивать собственных подданных? Ерунда! Преступники, осужденные — вот решение! Кромман тут подсчитал, что за год в Шивиале вешают больше двух тысяч людей. Что тебе придется сделать, милорд, — так это объяснить Парламенту, что мы владеем новым заклятием, которое превращает кости в золото. Отныне и во веки веков все трупы будут принадлежать короне. Просто, да? Тебе вовсе не нужно говорить пока про омоложение. Это всплывет потом. Я полагаю, Палата Общин просто счастлива будет услышать, что их возлюбленный монарх вообще отменяет налоги, ты согласен?

— Я полагаю, они будут счастливы год или два, — Дюрандалю вспомнился тот подвал в Самаринде. — После этого золота будет как грязи, только стоить оно будет дешевле.

— Тьфу! Это частности! Страна будет процветать. Если ты переживаешь за свою жену-красотку, мы и ее примем в нашу компанию. Какие еще у тебя возражения, сэр Привереда?

— Только два, сир. Во-первых, смертные люди вряд ли хорошо примут правление бессмертного. Не думаю, что страна потерпит это.

— Страна слопает то, что ей дадут. Что второе?

— Перемены, сир. Разнообразие. Свежая кровь. Все хорошее рано или поздно приедается. Люди застаиваются, даже короли. Даже короли, пожирающие человечину.

— Духи! Я мог бы отрубить тебе голову за эти слова.

— Вот и рубите. Я лучше умру, чем увижу, как страдает Шивиаль под вечной тиранией, — Дюрандаль представил себе, что творится со слушателями в гардеробе при этих словах.

Король понизил голос до свистящего шепота.

— Черта с два я доставлю тебе такое удовольствие! На рассвете ты тоже возродишься, вот тогда и посмотрим, что ты будешь думать о жизни и смерти. Не скрою, ты был хорошим канцлером — лучшим из всех, что у меня были, — и будь я проклят, если ты не будешь хорошим канцлером и дальше, пока солнце светит. А теперь убирайся!

Дюрандаль вернулся в спальню Клинков. Король думает, что омоложение заставит его передумать и вернет его преданность. Он надеялся, что этого не случится. Правда, он сомневался в том, что Кромман и гвардейцы дадут кому-либо из них шанс проверить это.

7

Последних часов он не помнил. Он ехал верхом в забытьи, предоставив Байлессу искать дорогу, предоставив Звезде просто следовать за Пятнашкой. Бедные клячи начали спотыкаться, но Айронхолл уже вырос перед ними. Огни были погашены. Ну конечно, уже за полночь.

Куоррел заставил себя проснуться. Он замерзал — до самых костей.

— Вон то окно. Бросьте камень. — Он слишком ослаб, чтобы сидеть в седле прямо. Все тело его от ног до макушки сводило болью, а мир раскачивался вокруг. Звезда остановился, опустив в изнеможении голову.

— Думаешь, я не помню, где спальня Старших? — пробормотал Байлесс.

Спешившись, он упал на землю, и ему понадобилось четыре попытки, чтобы попасть в окно. Послышался звон стекла. Секундой спустя появилось лицо — к сожалению, Кроворук, но тут же из-за его плеча вынырнула голова Хируорда.

— Это Куоррел, — сказал Куоррел. — Нужны люди Королевы. Спасти Парагона.

Каким-то образом им удалось затащить его в спальню, не разбудив ни Магистров, ни слуг, ни рыцарей, ни даже Младших. Его уложили в постель. Байлессу неохотно, но разрешили пройти за ним — они хихикали от одной только мысли о том, что это грязное, шатающееся пугало могло быть Вторым у самого Парагона, будто Парагону Второй и не требовался. Байлесс плюхнулся на соседнюю кровать и тут же уснул.

Их собралось около дюжины — почти все полураздетые, продиравшие глаза и зевающие. Кто-то привел еще нескольких, которым давно уже полагалось быть Старшими, но не получившим еще такой возможности. Куоррел изо всех сил боролся со слабостью, пытаясь объяснить столько, сколько необходимо: Король, запертый в Фэлконкресте, Самаринда, книга, тайная экспедиция Парагона еще до их рождения — о которой слышали все, но толком не знал никто — Волкоклык... жуткое колдовство, поедание человечины, страшный Кромман, Король, превратившийся в монстра... Вернуть Королеву, спасти Парагона! Голос его сорвался на хрип. Его снова напоили чем-то, и он продолжал. Пара Старших торопливо листали книгу.

— Он бредит, — сказал Кристалл.

— Он не рубил сам себе плечо, — возразил Хируорд, хмуря рыжие брови.

— Книга Парагона подтверждает то, что он говорил, — послышался еще один голос.

— Должно быть, Парагону понадобился Клинок для чего-то особого, после всех этих лет, — предположил Кристалл, который теперь был Вторым.

— Он уже старик, — предположил Уиллоу.

— Он побил тебя на рапирах, разве не так?

— Если мы попытаемся сделать что-нибудь вроде этого, они вышибут нас к черту, — подал голос Пассингтон.

— Люди Королевы, — прошептал Куоррел. — Даже Королевы не будет, вы поняли?

— Ты бросил своего подопечного в бою? — спросил Кроворук, который всегда был задницей.

Он снова объяснил про Рубаку, свою рану, сброшенного Парагона и Дракона, который требовал взять их живыми. И про людоедство.

— Надо идти. — Он с трудом выпрямился. Комната вращалась вокруг него и никак не хотела успокаиваться. — Вы как знаете, а мне нужно быть там до рассвета. — Он размечтался: какие они спутники ему, это просто мальчишки. Им не пронзали сердце мечом. Но кроме них у него не было никого, ибо они не были еще связаны с Королем, как все остальные Клинки.

— Я иду с тобой, — объявил Хируорд. — Ради Парагона. Кто еще хочет идти, оставайтесь здесь. Остальные марш к той стене.

Один или два неуверенно подались назад, и тут же придвинулись обратно. Все до одного. Люди Королевы. Куоррел плакал от нетерпения, пока они натягивали одежду, разбирали свои мечи и прикидывали, как лучше пробраться на конюшню. До Фэлконкреста было еще много часов езды, а ночь уходила.

8

Королевская карета прибыла за час до полуночи, чтобы отвезти его вниз, в деревню. Большинство Клинков ехали с ним, но трое осталось сторожить лорда Роланда и презренного Лиона.

Дюрандаль спал, отыгрываясь за две бессонные ночи. Погода портилась, ветер хлопал ставнями и выдувал дым из камина.

Возвращение Короля, казалось, заполнило весь замок шумными людьми, смехом и шутками. Появление Короля на публике явно прошло с большим успехом.

Дракон и Боумен помогли дряхлеющему Королю подняться по лестнице. Его туша была такой же огромной, как обычно, но обмякла. Голова облысела, борода висела клочками, и он передвигался с трудом, даже опираясь на плечо коммандера. На вид ему можно было дать лет восемьдесят. На верху лестницы он остановился перевести дыхание, глотая воздух как рыба.

— Канцлер Кромман еще не вернулся?

— Нет, Ваше Величество, — крикнул Боумен так, словно Король стал туг на ухо.

— Что-то он задерживается! Пошлите людей навстречу.

— Непогода, сир. Думаю, это его и задержало.

— Который час? — беззубо прошамкал дряхлый монарх.

— До рассвета часа три, сир.

— Приготовьте октаграмму. Мне нужно поспать немного, но не забудьте разбудить меня заблаговременно.

— Чтобы мы могли снести вас вниз как обычно? — послышался из угла чей-то недовольный голос, но Король его не слышал. Он поплелся к себе в спальню, Дракон вошел следом за ним и закрыл дверь.

— На что он похож перед рассветом? — поинтересовался Дюрандаль.

— На дохлую свинью, — ответил кто-то.

Через некоторое время коммандер, уложив Его Величество в постель, вышел и спустился вниз. В комнате осталось с полдюжины людей, обменивающихся впечатлениями прошедшего вечера. Они заметно приободрились по сравнению с прошедшим днем: обман прошел успешно, и можно было рассчитывать, что это продолжится и в будущем. Постепенно все затихли в ожидании рассвета и заклинания. Юный сэр Лион съежился в углу. В кухне внизу скрипел насос: люди совершали вечерний туалет.

Дюрандаль подошел к огню и подбросил в огонь поленьев. Сторожа смотрели на него, но не возражали. Он думал о своей проблеме даже во сне и нашел ответ — не самый удовлетворительный, но такой, против которого не возражала его совесть.

Даже сейчас он не мог убить Короля. После целой жизни служения сама мысль об этом казалась невозможной. Но он мог предотвратить очередное омоложение — он не сомневался, что способен заставить себя совершить это, и он знал, как это сделать. Возможно, тем самым он избирал для себя особо мучительную смерть, но ему все равно предстояло умереть сразу по возвращении Кроммана.

Заклинание несло зло. Верно, использование осужденных преступников куда более приемлемое решение, нежели лотерея с мечниками в Самаринде. Повешенному все равно уже не нужен его труп, а болтающиеся под перекладиной разлагающиеся тела всегда портили пейзаж Шивиаля. Верно, Амброз был неплохим правителем и мог бы неплохо править еще много лет — если только бессмертие не изменит его. Изменило же оно Эвермена. Верно и то, что дочь его себя как следует пока не проявила. Дюрандаль не питал особенной любви к принцессе Малинде, равно как не испытывал к ней особой преданности.

Откуда же тогда эта уверенность в том, что надо совершить измену и уничтожить своего Короля? Кто он такой, чтобы выступать против этих грандиозных замыслов? Может, он не прав, считая их ошибкой? Нет, у него остается одно преимущество, которого лишены все остальные: он своими глазами видел зло во всей его красе в Самаринде. Жаль, что он не может обсудить это с Кэт, но он не сомневался, что она согласилась бы с ним. Кэт не переносила даже обычного знахарского исцеления, поэтому не удивительно, что омолаживающее заклятие вызвало у нее такое отвращение. В некотором извращенном смысле это было еще одним его преимуществом. Его не удалось бы соблазнить бессмертием, ибо она не могла разделить его с ним.

Нет, ответ лежал в том, что говорил ему Великий Магистр в последний его приезд в Айронхолл: «Думаю, все мы рано или поздно будем людьми Королевы. Узы переходят, ибо мы поклялись на верность ему и его наследникам».

Несколько раз за свою жизнь Дюрандаль клялся в верности Амброзу IV и его наследникам. Тот Амброз умер. Тот, что жил сейчас в его теле, был кем-то другим, самозванцем, который выглядел как Амброз, говорил как Амброз и носил корону, которая по праву должна была принадлежать принцессе, а со временем одному из ее сыновей. Это слова скользкого торгаша, это не то, чем должен бы руководствоваться бывший Клинок — но совести требовалась какая-то опора.

Огонь затрещал веселее, разгораясь. Потом послышался стук подков и скрип колес...

— Паук вернулся, — пробормотал кто-то из Клинков. Дюрандаль встал. Все взгляды обратились на него, но пленник шел не в сторону лестницы или королевской спальной, а к окну. Он выглянул. Карета, которую он видел отъезжающей сегодня утром, со скрипом остановилась; два фонаря ее бросали тусклые лучи света сквозь падающий свет — вся земля уже побелела. Двое Клинков вышли из замка, чтобы встретить ее. Они отворили дверцу и выдвинули подножку.

Кромман должен быть уже таким же старым, как Король. Возможно, его придется нести на руках. Нет. Странное дело, но фигура в черном выбралась из кареты самостоятельно, хотя и пошатываясь, и не шевеля левой рукой. Голова его была низко опущена, и молочно-белое лицо едва угадывалось между воротником и шляпой. Он спустился на землю, покачнулся, удержал равновесие, отмахнувшись от помощи. За ним из кареты показался человек в гвардейском мундире.

Двое форейторов тоже спешились. Трое пеших соскочили с запяток кареты, кучер и еще один — спереди. Гвардейцы закричали что-то и потащили мечи из ножен, а вновь прибывшие бросились на них, сбив на землю. Все новые пассажиры выбирались из кареты, другие выбегали из-за нее. Несколько человек бросилось к дверям замка.

Что бы там ни происходило, ясно было одно: это приехал не Кромман. Самое время Дюрандалю делать свой ход. Он в три прыжка оказался у камина и схватил каминные щипцы, потом поднял ими горящее полено и швырнул его через всю комнату. Оно упало, разлетевшись фонтаном огненных брызг, а он уже кидал другое. Клинки вскакивали с яростными и удивленными криками. Еще полено, еще... Сверкнув в воздухе, к нему устремился чей-то меч, и он отбил его щипцами: ДЗЫНЬ!

— Остановите его!

— К черту его — помогите мне здесь! — крикнул другой.

— Пожар! — орал третий.

По всей комнате полыхали постели, выплевывая дым и горящие перья. Люди бросались на огонь, пытаясь задавить его одеялами, но Торкиль с Мартином, обнажив мечи, устремились к Дюрандалю. Он парировал оба удара, держа щипцы одной рукой и кочергу другой, стоя спиной к камину. ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ! Это, должно быть, конец — когда-то он и одолел бы обоих, но не теперь. Не безоружный. ДЗЫНЬ! Сколько ударов он еще выдержит?