11

Волкоклык вскрикнул только раз, хотя это, возможно, просто воздух выходил из раздавленной грудной клетки. Скорее всего он умер еще раньше, до вскрика, когда раздавило его сердце.

Несколько ранних соискателей смотрели на них со стены, несомненно, изрядно озадаченные нарушением рутинного распорядка. С полдюжины монахов стояли у открытой двери монастыря, но не двигались с места. Чего им беспокоиться, если Герат уже взялся за дело? Из одежды на нем были только набедренная повязка, в руке блестел золотой меч. На окровавленных губах играла улыбка. Дюрандаль перекинул меч в правую руку, левой выхватил кинжал и бросился на него.

Герат отступил на пару шагов — и продолжал отступать. Улыбка исчезла с его лица. Мечи грохотали словно Кузница в Айронхолле, когда в ней разом стучат своими молотами все восемь кузнецов. Он был превосходен, просто неописуем. Каждый оборонительный выпад Дюрандаля был смертельным риском, от которого захватывало дух; каждая атака — безумной игрой вслепую. Дюрандалю никогда еще не доводилось встречать фехтовальщика, подобного этому, но у Дюрандаля был друг, требовавший отмщения, а терять было нечего. Первая кровь решала судьбу поединка, ибо даже слабая царапина отвлекает внимание бойца, открывая его для следующего удара. «Лилия», «Радуга»... Дюрандаль держался айронхоллского стиля, часто отбивая удары кинжалом — единственным его преимуществом. Спровоцировав его на бой, Герат не принял в расчет того, что он будет вестись не по правилам братства. Возможности использования его противником кинжала он не предвидел. Поначалу он отвечал на айронхоллский стиль таким же, но вскоре переключился на другие, перепробовав все, что знал в попытке замедлить убийственное наступление Дюрандаля. Он владел своим телом безупречно. Он ни разу не повторился в приемах, однако что бы он ни пробовал, справиться с кинжалом ему не удавалось. Защита, атака, защита... Он отступал, но без паники. Возможно, его дружки решили, что он играет в ту же игру, что с Гартоком, но на деле у него просто не было другого выхода. Каждый его выпад парировался кинжалом. Это угрожало открыть его смертоносному жалу Харвеста, целившего ему в колено, в пах, в глаза...

Они были уже почти у ворот. «Бабочка», «Таракан»... Ага! Харвест впился Герату в плечо. Тот вскрикнул, и тут же новый кровавый разрез вскрыл ему ребра. Теперь Дюрандаль владел ситуацией. Он усилил натиск, пытаясь нанести смертельный удар, но каждый раз все оканчивалось не слишком серьезным ранением. Лицо, шея, грудь — он полосовал Герата так, как Герат полосовал Гартока, только теперь это была не игра, ибо каждый удар наносился с целью убить. Как может человек терпеть такую боль и все же почти не ослаблять защиты?

А потом он припер Герата к стене. Тот отпрянул от нее в отчаянном выпаде, который Дюрандаль отбил кинжалом. Харвест перерубил бойцу горло, золотой меч со звоном покатился по камням, и Герат наконец рухнул в лужу крови. Однако братья владели секретами исцеления, поэтому Дюрандаль тремя короткими ударами отсек ему голову.

Задыхаясь, он огляделся по сторонам. Стоявшие у ворот монахи наконец побежали в его сторону. Он ринулся к воротам, до которых оставалось всего несколько ярдов, не понимая, чему так радуются зрители на стене.

Ворота оказались заперты — новое предательство.

— Сюда! — послышался голос, и со стены к нему протянулась мускулистая рука.

Он схватился за нее левой рукой и поднял вверх правую, с мечом, чтобы за нее мог взяться кто-нибудь другой. Его с усилием тащили наверх лицом к каменной стене. Потом руки зрителей схватили его за рубаху, за пояс, и он перевалился через парапет.

— Спасибо! — выдохнул он, вскочил на ноги, сунул меч в ножны и бросился бежать.

Хватило бы и одного выкрика: «Десять золотых слитков за этого человека!»

Если этот крик и раздался, он его не слышал. Он нырнул в переулок и продолжал бежать.

12

Несясь по переулкам Самаринды, расталкивая ранних прохожих, он не сомневался в том, что застанет братьев в полной боевой готовности у городских ворот. Они не могли не послать людей перекрыть выход; вот почему они, судя по всему, не предпринимали других попыток остановить его. К его удивлению, его никто не задержал. Задыхаясь от бега, вспотев от палящего несмотря на ранний час солнца, он пробежал под аркой и нырнул в лабиринт рынка. Даже вырвавшись из города в холмы, он, конечно же, не сможет чувствовать себя в безопасности. Если монахи решат преследовать его верхом на верблюдах, они догонят его почти сразу же. Холмы таят немало собственных опасностей, но оказаться вне городских стен уже было огромным облегчением.

Крестьяне и торговцы еще не разложили свой товар, так что Дюрандалю потребовалось меньше минуты, чтобы добраться до конюшни, на которой они с Кромманом и Волкоклыком оставили своих лошадей. Нужную конюшню он сразу узнал по ее владельцу, толстяку с испещренным оспинами лицом. Звали его Ушан, и Кромман выбрал его за честность, по крайней мере относительную. Он находился здесь вчера перед закатом; он был здесь и теперь. Судя по комкам навоза на одежде, он даже спал на конюшне — впрочем, возможно, только так и можно было уберечь вверенных ему лошадей от других, менее честных коллег. Следующей проблемой было определить, являются ли пять косматых лошаденок с красными нитями на шеях теми же, которых шивиальцы оставляли здесь накануне, или они таинственным образом состарились за ночь на десяток лет. Вообще-то владельцы нацарапали на копытах свои имена, но сейчас Дюрандалю было не до подобных тонкостей.

Он порылся в кармане и достал расписки за трех из пяти лошадей. Ушан смерил вспотевшего, задыхающегося, забрызганного кровью незнакомца странным взглядом, но безропотно нырнул в дверь и вскоре вернулся, ведя в поводу двух лошадок. Они показались Дюрандалю вполне знакомыми. Остальные три, как это заведено у лошадей, сами тянулись следом.

— Пока хватит и двух, — сказал Дюрандаль. — Мои друзья могут подойти за своими позже, а я без третьей сегодня обойдусь. Мне хватит одного седла. Я рассчитываю вернуться сегодня к вечеру и заплачу еще за ночь, — чем меньше подозрений он возбудит, тем лучше.

Ушан снова странно посмотрел на него. Он стоял молча, пока Дюрандаль садился в седло и привязывал к нему повод второй лошади, потом сплюнул в пыль.

— За три обита я скажу тебе, куда поехал твой приятель.

Дюрандаль порылся в кармане и нашел золотой дизорк.

— Расскажи все.

Тот пожал плечами.

— Он примчался со всех ног, как ты. Купил другого коня, хотя, как и у тебя, у него не было поклажи. Он уехал туда, — он ткнул пальцем на запад. — Быстро. Но далеко уйти он не мог.

Дюрандаль кинул ему монету, которую тот надкусил, прежде чем спрятать в складках грязного халата.

— Тебе остаются в наследство две лошади, приятель. И сбруя. Могу я в обмен рассчитывать на твое молчание?

Разумеется, молчаливый кивок Ушана не стоил и ломаного гроша.

Дюрандаль тронул поводья и погнал коня на запад. Почему-то он ощущал себя счастливым — не потому, что сумел вырваться из города живым, ибо ценил свою жизнь в данный момент не слишком дорого, но потому, что обязан был отомстить, и знал теперь, где находится его жертва. Он собирался ждать в Кобуртине, пока Кромман не приедет туда. Теперь он мог надеяться перехватить его прежде, чем его самого перехватят монахи.

Три человека убили Волкоклыка, и он был одним из них. Он испытывал везение слишком долго, не подумав о том, что его везение не обязательно распространяется на других. Возможно, каждому известны пределы его собственного везения. Волкоклык знал пределы своего, потому и молил своего подопечного уйти из монастыря. Дюрандаль отказывался до тех пор, пока не оказалось слишком поздно. Он сам ускользнул лишь в последний момент, да и то потому, что его удача еще не совсем иссякла. Значит, он один из трех убийц. Единственное, что он мог сделать в искупление своей вины, — это покарать остальных. Герат уже заплатил сполна. Следовательно, оставалось убить одного.

Кромман не ожидал погони, поэтому вряд ли принял меры предосторожности. Вполне возможно, он при желании мог делаться невидимым — ведь многого из своих способностей он им так и не открыл. В людном городе или в лесу он растворился бы без особого труда, но здесь, на выжженных холмах Алтаина, инквизиторские штучки могли и не спасти его.

Примерно через полчаса Дюрандаль увидел его далеко впереди, едущего верхом с запасной лошадью в поводу. Еще полчаса инквизитор беззаботно ехал дальше, не подозревая о том, что смерть идет за ним по пятам. Когда он оглянулся, Дюрандаль подъехал уже достаточно близко, чтобы разглядеть это движение, поэтому его не застало врасплох то, что запасная лошадь инквизитора вдруг остановилась и принялась щипать траву, а сам инквизитор вместе со своей лошадью исчезли.

Дюрандаль сразу же сменил лошадей, чтобы как можно быстрее скакать в место, где он в последний раз видел свою жертву, и тоже бросил запасную лошадь. Слухи о плащах-невидимках начали ходить примерно в то время, когда он в первый раз покидал Айронхолл, но точно о них почти ничего не было известно. Ему оставалось надеяться на то, что силы плаща не хватит, чтобы полностью скрывать и всадника, и лошадь. И снова удача не изменила ему. Вскоре он различил впереди и чуть правее легкое мерцание. Он повернул коня в ту сторону. Время от времени казалось, что по пустынным холмам скачет он один. В другие минуты он видел тень или коня без всадника. Часто ему помогала пыль, летевшая из-под копыт. Еще час прошел в погоне. Он взмок и устал, его конь спотыкался, но и Кромман быстро сбавлял ход. Всякий раз, когда он менял направление, Дюрандаль мог приблизиться к нему еще ближе, срезая угол.

И наконец, спускаясь в неглубокую лощину, он увидел, как инквизитор сбросил плащ-невидимку и перевел коня на шаг. Спустившись вниз, он натянул поводья и спешился, чтобы проверить подковы своего коня, склоняясь к каждой и переводя дух. Дюрандаль проверил, не мешает ли засохшая кровь Герата Харвесту свободно выходить из ножен. Когда он подъехал достаточно близко, чтобы инквизитор мог расслышать стук копыт его лошади по камням, тот испуганно оглянулся.

— Сэр Дюрандаль! Вы меня напугали, — если бы рыба умела улыбаться... — Я уже решил, что вы пропали. Замечательно! А что случилось с вашим Клинком?

Не доезжая футов тридцати, Дюрандаль спешился и привязал поводья к сухому кустику — это удержит его лошадку, если, конечно, она поверит в то, что куст достаточно крепок. Он подошел ближе к Кромману, стараясь держаться к тому правым боком. Что у того еще в запасе?

— Именно то, что вы хотели.

— Я как-то вас не совсем понимаю, — Кромман был покрыт коркой пыли. Он провел рукой по лбу.

Двадцать футов.

— Вы закрыли люк. Вы заперли ворота.

— Нет, нет! Мы же так не договаривались. Если вы обнаружили люк закрытым, значит, это сделали обезьяны. Наверное, и ворота заперли тоже они. Пламень! Ну и жарища сегодня, не так ли?

— Вы убили Волкоклыка, и можете считать себя покойником.

То ли страх, то ли злоба вспыхнули в рыбьих глазах.

— Это неправда! Я не знаю, что на вас нашло, сэр Дюрандаль. Я обязательно упомяну об этом в своем докладе.

— Никакого доклада вы не сделаете. А теперь бросьте меч вон туда — не вынимая из ножен. И нож тоже.

— И не подумаю!

Десять футов.

Инквизитор снова поднес руку к лицу. Как может лоб его оставаться потным в такую жару? Пыль должна была бы высушить пот. Дюрандаль начал отворачиваться, но всего на долю секунды опередив его, вспышка ярче, чем солнце, обожгла ему глаза. Лошади испуганно заржали, и земля задрожала от топота копыт.

Ослепнув и почти обезумев от боли, Дюрандаль выхватил Харвест. Он не видел ничего, но знал стиль, в котором дерется Кромман, и знал расстояние до него. Ему оставалось всего три шага. Раз, два, три — парируй! Мечи зазвенели, сшибаясь. Если Кромман сделал свой обычный выпад в сердце, его меч должен находиться вот здесь, так что еще отбой! Еще раз, теперь выпад! Он сделал Харвестом вращательное движение, как косой, и почувствовал, как острие ударило в плоть. Вскрику Кроммана вторил звук, напоминающий лязг упавшего меча о камни, но от него можно было ждать любого подвоха. Делая Харвестом замысловатые произвольные движения перед собой, Дюрандаль попятился. Шагов вдогонку не последовало, а еще через пару секунд он услышал в отдалении болезненный стон и остановился.

Перед глазами плавали зеленые круги, по щекам струились слезы. То, что он успел в последнее мгновение отвернуться, спасло его зрение от худшей участи, и он уже начал снова различать окружающее. Зеленый туман медленно рассеивался, и вскоре он разглядел чуть расплывчатые очертания камней и кустов, а потом нашел и самого Кроммана — тот скорчился на земле; меч валялся позади.

Дюрандаль приближался медленно, осторожно. Если это темное пятно — кровь (по какой-то причине он не разбирал красок), значит, он серьезно ранил своего противника или даже убил его. Острием Харвеста он отодвинул меч от Кроммана, потом подобрал его и отшвырнул дальше, чтобы тот не смог до него дотянуться.

— Скажи, за что.

Инквизитор всхлипнул.

— Зачем ты бросил меня с Волкоклыком погибать, когда поднялся шум? Ты шел за нами. Возможно, ты видел все, что видели мы, или даже больше, но у тебя ведь был плащ-невидимка. И уходя, ты намеренно запер нас, обрек на верную смерть.

Кромман медленно повернул голову. Зрение Дюрандаля прояснилось достаточно, чтобы увидеть, что он распорол инквизитору живот. Он лежал, обеими руками удерживая вываливающиеся внутренности. Несомненно, он испытывал адские мучения. Ох, стыд какой!

— Нет.

Пальцы Дюрандаля побелели, стискивая рукоять меча. Он изо всех сил пытался совладать с собой и умерить гнев.

— Пламень! Ты все равно не жилец. Неужели ты хочешь умереть с ложью на устах? Ты ранил обезьяну — я слышал ее крик, и кровь на камнях была совсем свежей. Ты оставил следы. Это ведь ты ходишь носками внутрь, подлец. Скажи, зачем?

Лицо инквизитора побелело, несмотря на пыль и загар.

— Мне очень жаль! Да, я был... я хочу сказать, я наверное был чуть раньше вас. Я испугался. Вот и все. Не забывайте, я ведь не закаленный воин, как вы. Я потерял голову. Я всего лишь чиновник, который не готов к тому, чтобы...

— Дерьмо ты, а не чиновник. Но это не самое страшное. Самое страшное в том, что ты лгал насчет плаща-невидимки. Даже если у тебя с собой был только один, нам не пришлось бы рисковать жизнью всем троим. Как ты объяснишь это, мастер Кромман?

— Мне больно! Мне... мне нужна помощь!

— Что ж, ты ее не получишь. За убийство сэра Волкоклыка я приговариваю тебя к смерти. Умирай, но медленно. Умирай так долго, как захочешь. И передай от меня привет твоим братьям, стервятникам.

Дюрандаль убрал меч в ножны и пошел прочь.

13

Три человека убили Волкоклыка, и все трое должны были заплатить за это жизнью. Это казалось весьма вероятным — особенно когда он плелся обратно вверх по длинному и пыльному склону, а солнце палило, казалось, всего в футе или двух над его головой. Глаза болели и слезились так сильно, что он почти ничего не видел, и все, чем он мог напиться, были его слезы. Должно быть, устраивая свой фокус со вспышкой, Кромман знал, что спугнет лошадей, так что либо он отчаялся настолько, что пошел на такой риск, либо владел каким-то способом подозвать своего коня позже. Возможно, именно этим он занимался, колдуя тогда над копытами. Дюрандалю предстояло выбираться на своих двоих. Если удастся продержаться на этой жаре достаточно долго, чтобы дотянуть до города — если он его вообще найдет — его, вполне вероятно, поймают братья, а это будет означать Дюрандаля, поданного на второе с яблоком в зубах.

Он забрался на самый высокий холм из всех, что его окружали, и уселся там, протирая глаза. Он решил, что рано или поздно они перестанут болеть — если это «поздно» для него вообще наступит — но в ту минуту слезы застилали глаза туманом, скрывавшим от него Самаринду, хотя он знал, что она должна находиться на востоке. Где находится юг, он определил по тени. Ни его лошади, ни лошади Кроммана не было видно, а если бы они и появились, он бы все равно не смог их поймать. Он бы только загнал себя до полной потери сил.

Кто-то приближался. Поначалу он не мог разобрать, кто это или что это, но возможно, их было несколько, и, судя по тому, что они двигались прямо на него, его уже увидели. Он не спеша двинулся навстречу. Скорее всего, это жаждущие мести братья, и в таком случае шанса спастись у него просто нет. Или это передумавший Эвермен. Вот только наверняка это не Волкоклык. Какими бы исцеляющими заклинаниями ни владели монахи, такого не залечили бы и они.

В конце концов он добрел до торчавшего из земли скального обломка, который не давал тени, но о который можно было опереться, и сел, привалясь к этому обломку спиной. К этому времени уже можно было разглядеть, что приближаются два верблюда, хотя всадник только один.

Они поднимались по длинному склону, и наконец Дюрандаль смог опознать во всаднике Эвермена. Тот снял шапку, и его каштановые волосы блестели на солнце. Он заставил верблюдов лечь и неловко спешился, разминая затекшие ноги. Подойдя к Дюрандалю, он молча протянул ему флягу с водой и, оглядевшись по сторонам, сел на соседний камень.

Дюрандаль с жадностью припал к фляге. Потом они долгую минуту молча смотрели друг на друга.

— Раскаяние? Возвращаешься домой?

Эвермен мотнул головой.

— Я умер бы на рассвете. Я и правда не хочу, но если бы хотел, все равно не смог бы. Я тебе не врал.

— Ты солгал насчет своего подопечного, — так утверждал Кромман... впрочем, говорил ли правду сам Кромман?

Судя по всему, все-таки говорил, ибо Эвермен передернул плечами.

— Только тогда, когда сказал, что он умер от лихорадки. Его убили в стычке по эту сторону Кобуртина. Я подвел своего подопечного, — он вызывающе вздернул подбородок.

— Потому ты и бросил вызов? Чтобы умереть?

— Думаю, да. Только прежде, чем судить мое новое братство, брат, учти этику старейших, — пыль осела в глубоких морщинах на его лбу. Волосы его утратили свой блеск и начали редеть спереди; шея сделалась тоньше, челюсть... Он увидел, что Дюрандаль заметил это. — Не совсем то, чем я был, верно? — Он горько улыбнулся и новые морщины обозначились от носа к углам рта. Вчера их у него не было.

— Так быстро?

Кивок.

— Целая жизнь на протяжении каждого дня. К закату я достигну среднего возраста. К полуночи буду глубоким стариком, — он снова горько улыбнулся. — А от полуночи до рассвета действительно худо.

— Значит, ты лгал, когда говорил, что остаешься по собственному желанию? Они заманили тебя!

Эвермен сидел, опершись локтями о колени. Он повертел шапку в руках, потом с опаской покосился на Дюрандаля.

— Как много ты видел?

— Более чем достаточно — зверей, стервятников. Голодных крыс.

— Ты не знаешь, на что это похоже. Не заманили... Ну, отчасти. Они замечательно исцеляют, и они сохраняли меня живым, несмотря на всю потерю крови — и Герата тоже. На следующее утро обезьяны принесли мне мяса. Я не знал, что это, но действовало это как огонь. Я попросил еще, и они принесли еще. На следующий день я уже знал, что это такое, но не мог без него обойтись.

— Насколько я понимаю, его надо есть сразу после заклинания?

— В течение нескольких минут. Его нельзя хранить, — Эвермен продолжал терзать свою шапку. — Новая молодость? Ты даже не представляешь, каково это.

— Ты расплачиваешься за это. Ты сам только что сказал, что состаришься к полуночи.

— Ну, это все же не так плохо, как настоящая старость. Это невозможно! Проходить через все это — сначала уходит бодрость, потом скорость, сила... чувства слабеют, боль, разложение... проходить все это, понимая, что все это навсегда, что пути назад нет... Нет, это было бы гораздо, гораздо хуже. Жизнь превратилась бы в бесконечную пытку. Ты все время ждал бы этого. — Он передернул плечами. — Никому не пережить этого. Кроме нас. Для нас с каждым утром все начинается сначала.

— Не безвозмездно.

— Они же все добровольцы! Все до одного! Они понимают, на что идут. У каждого есть шанс. В засушливые годы или после больших войн очередь растягивается на сотни. И все только добровольцы.

Нет, это и не пахло раскаянием. Честный мечник продал душу ради бессмертия. Он даже не видит в этом ничего плохого.

— Так уж все до единого добровольцы? Что случается в дни, когда побеждает соискатель?

— Ах! — Эвермен вздохнул и снова надел шапку. — Да. Ну, в такие дни нам приходится, так сказать, искать рекрутов — активно. Короче, мы берем одного из них, из чужаков. Он просто погибает немножко раньше, вот и все.

— В переулке, с ножом в спине, а не с мечом в руке?

— Давай не будем спорить, дружище, — Эвермен с досадой тряхнул головой. — Мы все равно не договоримся. Я ведь предупреждал тебя, что эти тайны в Шивиале бесполезны.

— Что же тогда тебе нужно? — Дюрандаль вдруг подозрительно обвел взглядом горизонт; не окружили ли его?

— Я решил, что кое-какая помощь тебе не повредит. Похоже, я не ошибся. Что случилось с твоими лошадьми? И с твоими глазами?

— У нас вышли кое-какие разногласия с моим ручным инквизитором. Я победил по очкам.

Эвермен пожал плечами.

— Тебе не стоило водиться с такой швалью. Еще я приехал, чтобы сказать, что мне жаль Волкоклыка. Он ведь был фехтовальщиком высшего класса, верно?

— Выше не бывает.

— Что ж, «все Клинки рождаются, чтобы умереть» — так ведь говорили нам в Айронхолле... впрочем, они не знали тогда обо мне. Собственно, я приехал в основном из-за Волкоклыка. Я привез тебе меч — забери его с собой.

Пламень! Дюрандаль не знал, чем вызвана эта боль, злостью или горечью. Нет, что бы это ни было, это мешало ему говорить. Он кивнул.

Эвермен помолчал минуту, глядя на него так, словно чего-то ждал.

— Говорят, Клинок не упокоится с миром, пока его меч не будет висеть в зале, — сказал он наконец. — Дружище, тебе придется поверить мне на слово: его вернули в изначальные стихии надлежащим образом. Я сам зажег погребальный костер. Он не был добровольцем.

Скушают ли они вместо него Герата? Впрочем, это была неплохая новость.

— Спасибо.

— Я принес тебе немного воды и еды. Два дня на запад, потом держи путь на две горные вершины в форме женских грудей — так попадешь в Кобуртин. Большинство кочевников перебираются в это время года на юг. С тобой все будет в порядке.

— Спасибо, — повторил Дюрандаль, стараясь не обращать внимания на ком в горле. — Слушай... Мне хотелось бы сказать, что мне жаль Герата. Я еще не встречал мечника, который мог бы с ним сравниться.

— Да, — вздохнул Эвермен. — Его не назовешь трусом. Он не звал на помощь, а ведь рисковал гораздо больше, чем... Впрочем, у него были свои недостатки. Я еще не поздравил тебя с победой. Ладно, оставим все, как есть, идет?

— Идет, — кивнул Дюрандаль. — Оставим все как есть.

— И еще одно. Я уполномочен предложить тебе занять его место, если хочешь. Никакого подвоха, клянусь. Ты можешь присоединиться к нам, и тебя примут с радостью. Навсегда.

— Нет, спасибо.

Эвермен улыбнулся. Он заморгал, словно пыль попала ему в глаза.

— Я не удивлен. Все равно, мне жаль. Ты не представляешь, что отвергаешь. Скажи мне только одно: настолько ли наше братство хуже твоего? Ты считаешь, что я недостоин всех тех жизней, которые уходят на то, чтобы сохранять жизнь мне — а твой драгоценный король лучше?

От этого возмутительного вопроса у Дюрандаля перехватило дыхание.

— Я добровольно рискую своей жизнью ради...

— И наши соискатели тоже.

— О, но это же вздор! Это безумие! Иди к черту! Мы были друзьями в Айронхолле. Мы были близки как братья. Видеть, как человек, которому я верил, которым восхищался и которого любил, превращается в... — во что? За знакомым лицом прятался чужак. Этим спором не вернешь старого Эвермена.

— Мы договорились оставить все, как есть, верно? Сможешь добраться до дома?

Монах улыбнулся:

— О, ноги затекут и все такое, но доберусь в полном порядке. Я тут захватил тебе золотой слиток на память. Можешь его выбросить, если он тебе не нужен. Умеешь ездить верхом на верблюде?

— Не слишком хорошо, но справлюсь.

Они выпили воды из бурдюка и попрощались как друзья, которые не знают, доведется ли им еще встретиться. Потом сели на верблюдов и разъехались в разные стороны.

ЧАСТЬ V

МОНПУРС