3

Они вышли из дома с первыми лучами солнца и заперли дверь за собой, прекрасно понимая, что это не помешает Кабуку рыться в их отсутствие в их вещах. Переулки пока пустовали, но монастырь был таким высоким, что найти его не составило труда. Вскоре они уже шли вдоль его стены, выглядывавшей из-за пристроенных к ней зданий.

— Бессмыслица какая-то! — заметил Волкоклык. — Похоже, эти дома примыкают к стене. Зачем давать своим врагам возможность подняться на три этажа?

Если этого не понимали его сообразительные мозги, его подопечный тем более не знал ответа.

— Полагаю, потому, что они защищены волшебством. Стены так, для видимости.

Потом они свернули за угол и вышли на площадь, первое открытое пространство, которое они нашли в этом городе. Слева от них высилась передняя стена монастыря, гладкая, непроницаемая каменная поверхность, соединявшая две угловые башни. Остальные три стороны представляли собой хаотическое нагромождение городских домов, неровную, иззубренную стену, прерываемую только несколькими узкими проемами выходящих на площадь переулков. Большая часть площади была занята той самой легендарной ареной, с трех сторон отгороженной невысокой, примерно по грудь, стеной, а с четвертой примыкавшей к монастырю. Пространство между стеной и домами служило как для проезда, так и в качестве трибун для зрителей, ибо булыжники арены лежали примерно на человеческий рост ниже уровня улицы.

— Медвежья яма. Стоит оказаться в ней, и ты уже не выберешься. — Дюрандаль облокотился о стену и заглянул вниз. Интересно, сколько раз какой-нибудь незадачливый бедолага терял там самообладание и начинал метаться, преследуемый бессмертным убийцей с золотым мечом в руке? Кладка стены была слишком гладкой, чтобы надеяться забраться по ней; столетиями прикасавшиеся к ней руки отполировали ее.

В стылых лучах рассвета арена пустовала, дверь монастыря была заперта. Арка была достаточно велика, чтобы пропустить внутрь груженую повозку, что казалось совершенно лишенным смысла, ибо единственным другим входом на арену служили небольшие, в человеческий рост ворота с противоположной стороны. Ступени с их наружной стороны поднимались на уличный уровень; внутри ворот стоял столб с перекладиной, напоминавший виселицу и украшенный бронзовым диском размером со щит... Кабук упоминал в своем рассказе гонг.

С дюжину человек стояло у стены рядом с воротами. Дюрандаль направился к ним, решив, что они выбрали лучшие места для наблюдения за спектаклем. Не успел он дойти до угла, как дверь одного из домов отворилась и из нее, нагнувшись, вышел самый большой человек, которого ему приходилось когда-либо видеть. Он распрямился, сделавшись ростом с хорошее дерево, и упер руки в бедра. Он поднял глаза к небу, потом опустил их на Дюрандаля. Он был явно не из здешних, ибо отличался от них цветом волос. Волосы, кстати, покрывали его тело почти целиком: каштановая борода спускалась почти до пояса, чуть рыжеватая грива падала на спину, торс был обернут темной медвежьей шкурой, а все остальное поросло его собственной шерстью. На спине его висел блестящий боевой топор. Кровь стыла бы в жилах от одного его вида, не улыбайся он от уха до уха.

— А! Новенькие! Говорите по-пулиарски? Я — Хива, сын Замбула.

— Дюрандаль Бастард.

— Чалис из Зурополиса.

— Волкоклык Ужасный.

— Добро пожаловать! — Он с сомнением покосился на Волкоклыка, едва доходившего ему до груди. — Правда ужасный?

Клинок смерил его тщательно рассчитанным взглядом.

— Просто кошмарный, когда мне приходится вставать до рассвета. А так ничего, тихий.

Великану потребовалось некоторое время, чтобы обдумать этот ответ, и в конце концов он решил, что это шутка. Смех его напоминал грохот раскатившегося штабеля винных бочек.

— Собираетесь объявить свои имена сегодня? Тогда идем!

Он широкими шагами направился к воротам. Дюрандаль шел рядом с ним, предоставив остальным догонять их.

— Мы решим, хотим ли встать в очередь, когда посмотрим несколько поединков.

— Они хороши, все хороши. Но я лучше.

Правда? Воин, позволивший себе отрастить такую бороду, прямо-таки напрашивается на то, чтобы противник ухватил за нее.

— Они позволят тебе биться топором?

— Да. Обезьяна сказала, что так сойдет.

— Давно ты ждешь?

Хива почесал в затылке.

— Недели. Но я должен биться скоро, ибо не знаю никого, кто был тогда, когда я пришел, только Гартока, сына Гилгита. Славно, когда есть с кем поболтать по-пулиарски. Я скучал с тех пор, как вызвали Йсога.

— Ты видел, чтобы кто-то победил?

— Нет. Но вы увидите, если посмотрите мой бой. Меня ждет женщина, друг Дюрандаль! Ее отец сказал, что я не получу ее, так как у меня нет стада. Вот вернусь домой, скуплю все стада в деревне и ее саму вместе с ними — то-то все удивятся! И сестер ее тоже куплю.

Увы, там, где духи раздают силу и ум, Хиву, сына Замбула, вдвойне снабдили первым, но начисто обделили вторым.

Пара дюжин потеющих под солнцем мечников уже собралась у ворот, и к ним подтягивались все новые. Стоило вновь прибывшим представиться, как стало ясно, что многие соискатели страдают тем же недостатком, что и Хива, сын Замбула, но есть среди них и несколько весьма впечатляющих. Вполне логично: только полные дураки или очень опытные мечники могли ставить свою жизнь на кон в игре Золотого Меча. Один мужчина держался в стороне, как первый в очереди. Он был крупного роста, но складный, не слишком юн, но свеж и крепок. Его смуглое, горбоносое лицо выдавало в нем уроженца побережья Седьмого моря, что подтверждалось кривым мечом на поясе. Он представился как Гарток, сын Гилгита.

— Ага! Значит, ты идешь сегодня? — спросил Дюрандаль. Его темные глаза засияли улыбкой.

— Похоже на то. Трудно сказать наверняка. Когда я объявил свое имя, передо мной стояло сорок восемь, но многие пали духом и ушли по домам. Я пробыл здесь сорок дней. Должно быть, скоро.

Дюрандаль удивился, почему бы тому не спросить обезьяну, на каком месте в списке он находится, но вопрос показался ему самому столь абсурдным, что он даже не стал задавать его.

— И ты надеешься победить?

Гарток пожал плечами:

— Если они вышлют Тебриэа или Валмиана, у меня очень неплохие шансы. Против Караджа или Савеха — пятьдесят на пятьдесят. Я не всех братьев видел в бою, а пару — только по разу. Если выйдет Герат, или Эвермен, или Тедженд — считай, я труп.

АГА!

— Мне говорили, Эвермен в братстве совсем недавно?

Гарток снова пожал плечами.

— Говорят. У него странная манера биться, но это смертельная манера. Я видел его дважды. Он не забавляется со своими жертвами, как делают это Карадж или Герат. Он бьет прямо в сердце. Удар! Вот так!

Эвермен всегда был силен со шпагой.

Прежде, чем Дюрандаль успел спросить что-нибудь еще, по толпе пронесся возбужденный ропот, и он повернулся к арене. Солнце уже поднялось довольно высоко, стало жарко. Один из камней арены поднялся, словно крышка люка, и оттуда появились обезьяны. Дюрандаль оставил Гартока и подошел на несколько ярдов к парапету, чтобы лучше видеть.

Единственная обезьяна, которую ему до сих пор приходилось видеть, сидела на цепочке рядом с нищим попрошайкой в Урфалине и была совсем маленьким зверьком. Эти же ростом не уступали ему самому, хотя передвигались, ссутулившись, вразвалку и наверняка превосходили его по весу. Все они были самками, одетыми в широкие разноцветные шаровары — алые, синие, зеленые и золотые, — и у каждой на спине висел на наплечных лямках меч в ножнах. Он насчитал семь этих странных тварей, прежде чем поросшая темной шерстью рука не закрыла люк. Двое заковыляли к воротам, остальные разошлись по сторонам двора. Там они остановились в ожидании.

Он оглянулся и в первый раз не застал своего Клинка за спиной. Он вернулся к группе у ворот, заработав сердитый взгляд Волкоклыка, не заметившего, как он отошел.

Впрочем, ничего нового пока не происходило. Гарток, сегодняшний соискатель, стоял с небольшой группой бойцов, делясь своими и чужими соображениями по поводу стилей боя у разных монахов — обычный фольклор уникального, то и дело меняющегося общества гладиаторов.

— Яркана я еще не видел. Говорят, он высок, как Шариф, но его можно отличить по черным волосам на груди. На памяти ныне живущих его ранили дважды или трижды, каждый раз в левую ногу, и каждый раз шпагой. Он левша, да еще бьется мечом. Это очень коварное сочетание, друзья мои: меч, идущий на тебя справа! Они могут выставить его против Хивы, сына Замбула.

Один из слушателей отпустил реплику насчет Хивы, сына Замбула, заставив остальных немного нервно рассмеяться. По счастью, великана в пределах слышимости не оказалось, а может, шутка была сказана не по-пулиарски.

Появился еще один новичок и начал спускаться по лестнице. Все сразу же замолчали и столпились у парапета слушать. Этот был старше большинства их, с сединой в бороде, но двигался он легко, а на спине его висел очень длинный односторонний меч. Он подошел к решетке и посмотрел на ожидавших обезьян.

— Назови свое имя, и тебя вызовут, когда придет твоя очередь, — произнесла одна из них низким и гортанным, но вполне внятным голосом. Губы и язык ее были черного цвета. Такого же черного цвета были и соски обвислых грудей, размером меньше женского.

— Ардебил, сын Кепри.

— Тебя вызовут, Ардебил, сын Кепри.

— Могу я биться этим мечом?

— Это разрешается.

Ардебил поднялся по ступеням обратно, и тут его наконец приняли в группу ожидающих. Так с кем он все-таки говорил — с человеком причудливой внешности или с разумным животным? Допустим, Дюрандаль спустится по ступеням и попросит обезьяну передать послание брату Эвермену — что тогда?

По мере приближения времени поединка площадь заполнялась людьми, и он пошел поискать свободное местечко у парапета. Волкоклык стал с одной стороны от него, Кромман — с другой.

— Должно быть, здесь десятка четыре соискателей.

— Сорок два, — сказал Кромман. — Хороший агент всегда соберет точную информацию. И вон идут еще трое. Вон те шестеро с женщинами и без оружия скорее всего просто зрители. И тот мужчина с мальчиком — тоже.

— Сложно ли заколдовать обезьяну, превратив ее в тварь такого роста и научить ее говорить, или заколдовать женщину, чтобы она выглядела как обезьяна?

Инквизитор презрительно сморщился.

— Я не чародей, сэр Дюрандаль. Я выскажу свою точку зрения на это позже, но волшебство не всегда подчиняется логике. Вы согласны?

— Да. Они производят впечатление разумных, а не просто дрессированных животных, хотя я не могу сказать наверняка. Меня все-таки тревожит их потрясающая память. Существует такая штука, как заклятия, улучшающие память?

— Возможно. Надо выяснить, что еще умеют делать эти твари.

— Мне кажется, они не дают никому вмешаться в ход поединка, — Волкоклыку явно не давала покоя одна мысль о том, что его подопечный может биться на этой площади за свою жизнь. Одна из стоявших у ворот обезьян проковыляла к гонгу и, вытянув длиннющую руку, ударила по нему кулаком. Гудение металла эхом разнеслось по площади. Она вернулась к воротам, а вторая тем временем выкрикнула первое имя.

— Джубба Ахлат!

Длинная цепочка соискателей и зрителей начала переглядываться.

— Джубба Ахлат!

— Мастер Ахлат явно хорошо обдумал возможные последствия своей горячности, — заметил Кромман. — Весьма разумный молодой человек.

— Никогда прежде не слышал от вас таких умозаключений, инквизитор, — огрызнулся Волкоклык.

— Вы просто меня не слушали. Один из погонщиков в караване говорил мне, что, если человек спустя много лет приходит попытать счастья еще раз, обезьяны помнят его и не дают стать в очередь, каким бы именем он ни назвался.

В третий раз было выкликнуто имя Ахлата; ответа так и не последовало. Зрителей на площади все прибывало. В окнах окружающих домов появились любопытные лица.

— Гарток, сын Гилгита!

— Здесь!

Фирдониец снял куртку, потом рубаху. И ту и другую у него мгновенно выдернули из рук мальчишки, собравшиеся небольшой толпой у ступеней. Из-за добычи сразу же вспыхнула потасовка, сопровождавшаяся визгливыми ругательствами. Он снял с пояса кинжал, отдал его одному мальцу, который тотчас бросился наутек; остальные пустились в погоню. Наконец Гарток вывернул карманы, швырнув монеты оставшимся на месте стервятникам, и спустился по ступеням к воротам, створки которых уже отворились, пропуская его.

— Какое варварство! — буркнул Кромман.

— Мы с моим Клинком не станем спорить.

Одна из обезьян захлопнула ворота и заперла их на ключ. Другая перехватила Гартока и обыскала его, удостоверившись, что на теле его не припрятано какого-нибудь другого оружия. Потом она отступила в сторону, пропуская его на площадь. Он стоял под солнцем, обнаженный по пояс, и размахивал своим ятаганом, разминая руки перед боем.

Он подошел к гонгу и ударил в него плашмя клинком. От звона и последовавшего за ним эха закладывало уши.

Да, это действительно было варварство, и все же таилось в этом соревновании не на жизнь, а на смерть, что-то пугающе привлекательное. Дюрандаль не в силах был бы оторваться от него — разве что из-за опасности, угрожавшей его подопечному, Королю.

Второй удар гонга, потом третий — вызов брошен.

Огромная, окованная железом дверь монастыря начала отворяться внутрь, открывая взгляду глухую, освещенную солнцем каменную стену. Этого вполне можно ожидать в замке, где нападающий, прорвавшись через наружные ворота, оказывается в узком коридоре под перекрестным огнем с двух стен.

В открывшемся проеме появился человек и шел, не сворачивая, пока не оказался в центре арки. Только тогда он повернулся лицом к сопернику, ожидавшему его в противоположном конце арены. Имя его мгновенно обошло полукруг зрителей: Герат!

Гарток называл троих, которые наверняка убьют его, и двоих, которые любят забавляться с жертвой. Герат назывался оба раза.

Монах был чисто выбрит, с коротко остриженными черными волосами. Тело его со впалым животом и лишенной волос грудью выдавало в нем юнца, только-только вступающего в зрелые годы, но внешность в Самаринде обманчива. Он вышел на арену и остановился, подняв меч в салюте. Тяжелая дверь за его спиной бесшумно захлопнулась. Клинок его сиял чистым золотом.

Гарток отсалютовал в ответ. Двое мужчин сблизились. Со стороны они казались мужчиной и подростком.

Они встретились точно посередине арены. Герат остановился первым и поднял свой меч в оборонительную позицию, давая противнику нанести удар первым. Он стоял, повернувшись правым плечом к противнику и уперев левую руку в бедро — в классической стойке фехтовальщика. Гарток сразу ринулся в атаку, нанеся стремительный рубящий удар двумя руками. Юнец легко отпарировал его, и соискатель отскочил назад. Он начал кружить, делая обманные движения, перехватив меч в одну руку. Монах медленно поворачивался, держась к нему лицом.

— С вашего позволения, могу я попросить пояснений специалиста, сэр Дюрандаль? — произнес Кромман.

— Это был очень рискованный удар. Гарток говорил мне, что Герат любит поиграть в кошки-мышки. Он полагался на неожиданность и исходил из того, что Герат не будет убивать его сразу, если атака не удастся.

— А он мог это сделать?

— Думаю, да. Мы слишком мало видели, чтобы говорить наверняка.

Гарток снова приблизился к противнику, но Герат отпрянул назад, почти не парируя удар. И еще раз. Бойцы быстро перемещались по арене.

— И кто побеждает сейчас? — поинтересовался инквизитор.

— Зачем притворяться бездарем? — буркнул Волкоклык. — Мы-то знаем, как хорошо вы управляетесь с мечом.

— Герат, — сказал Дюрандаль. — Видели, как ловко он вынырнул из-под удара, не дав загнать себя в угол? Гарток дерется хорошо. Ничего выдающегося, но он быстр и точен. Но Герат собирается взять его измором.

Так оно и было. Герат позволил сопернику трижды прогнать его вокруг всей арены, и старший мечник начал уставать. Когда монаха почти приперли к стене в третий раз, он вдруг сменил тактику и перешел в стремительную атаку. Начало второго раунда. Теперь они перемещались еще быстрее, только отступал уже Гарток. Обезьяны отходили в сторону, когда бойцы приближались к ним.

— Нам обязательно смотреть на это? — с горечью спросил Волкоклык.

— Что, так плохо? — удивился инквизитор.

— Единственное, на что осталось делать ставки, — это сколько ему еще мучаться.

Или сколько еще времени плоть и кровь смогут выдерживать такой темп, подумал Дюрандаль. Ему никогда еще не приходилось видеть, чтобы бой продолжался так долго без единого касания, а ведь это были настоящие мечи, не легкие рапиры.

— Парень дерется потрясающе. Я не продержался бы и минуты против него. Ну, двух. Но он определенно побил бы меня. Согласен, Волк?

— Верность не позволяет мне отвечать на этот вопрос, сэр. Нет, вы посмотрите: колет, рубит и снова колет! Он не повторился ни разу. Он просто забавляется!

Шум толпы усилился. Даже Кромман выказывал признаки возбуждения, стуча кулаками по парапету.

— Вот оно! — выдохнул он, когда Гартока беспощадно загнали в угол.

Но нет. Сделав отчаянный выпад, нацеленный в голову монаха, он вырвался из западни — точнее, ЕМУ ПОЗВОЛИЛИ вырваться. И начался третий раунд. Теперь Герат повел грязную игру, раня противника при каждом удобном случае: в грудь, в руки, в лицо, даже в ноги. Ни одна из ран не казалась серьезной, но вскоре старший соперник истекал кровью, продолжая отчаянно обороняться. Его методично гнали спиной вперед вокруг арены, словно позволяя зрителям всласть налюбоваться его унижением. Как раз тогда, когда они миновали шивиальцев, оба остановились, задыхаясь.

Они так и не двинулись дальше: боль, отчаяние и измождение взяли верх. Соискатель сдался. Со стоном он выронил меч и раскинул руки в ожидании смертельного удара. Мгновение оба стояли неподвижно, только грудь у обоих вздымалась как меха. Дюрандаль был совершенно уверен в том, что под конец Герат чуть сбавил темп — значит, есть предел и его силам, пусть он и бессмертен!

Юнец произнес что-то и махнул рукой, указывая на землю. Гарток мотнул головой, и ответ его был слышен, наверное, даже в дальнем углу притихшей площади:

— Ни за что!

Герат рассмеялся и, сверкнув на солнце золотым клинком, ударил его в лицо. Гарток вскрикнул и согнулся от боли, но тут же выпрямился, прижав руки к ослепшим глазам, так и отказываясь стать на колени. Началась игра, в которой у него не было ни малейшего шанса на победу. Герат прыгал вокруг него, словно огромная кошка, играющая со своей добычей, раня его то туда, то сюда, наслаждаясь от души — все это не на публику, ибо он ни разу не глянул в сторону зрителей. Гартока резали живого на куски, и он уже не видел, откуда придет следующий удар. Он кричал, он стонал; казалось, он молит о смерти, но стать на колени он так и не согласился. В конце концов Герат просто перерезал ему горло и ушел, оставив его истекать кровью.

Большая дверь отворилась, пропуская его внутрь. На ходу смахнув пот со лба, всем обликом он напоминал молодого атлета, возвращающегося с утомительной, но очень приятной разминки.

— Кажется, мы видели все, что нужно, — сипло произнес Дюрандаль. В животе стояла неприятная тяжесть.

— Зачем? — спросил Волкоклык. Даже сквозь загар было видно, как побелело его лицо.

— Что?

— Зачем, сэр? Какова цель всего этого?

— Хотелось бы мне знать.

Странный вопрос. Какая может быть цель у варварства?

4

Молча шли они по узким, уже раскаленным на полуденном солнце переулкам, заполненным людьми, повозками и вьючными животными. Дюрандаль решил выйти с площади в дальнем ее углу, и продолжал обходить монастырь слева, держась как можно ближе к нему. Пару раз он заходил в тупики и возвращался, но в общем, завершил круг без особых проблем. Он обнаружил только два места, где улица подходила к стене. Во всех остальных местах монастырь отделялся от улицы домами. Другого выхода не было.

Размышляя над этим, он повел своих спутников обратно домой. Поднявшись по истертым ступеням, он с первого взгляда понял, что их мешки выворачивали, сунув потом вещи обратно, как попало. Кабук не отличался излишней деликатностью. Прекрасно понимая, что его постояльцы и ожидают от него чего-то в этом роде, он даже не позаботился скрыть следы обыска.

Дюрандаль вскарабкался по стремянке на крышу, служившую, вне всякого сомнения, самым выдающимся преимуществом гостиницы «Кабук». Когда-то у дома имелся еще один этаж, и большая часть его стен все еще стояла на месте, сохранились даже окна, закрытые каменной кладкой выросших по сторонам домов. Когда первоначальная крыша сгорела, хозяева дома просто промазали пол глиной. То, что получилось в результате, на вид готово было обрушиться в любой момент, зато дом получил интимный внутренний дворик, настолько прохладный, насколько это вообще возможно в Самаринде.

Он отшвырнул ногой в сторону мусор, освобождая место в тени, и сел. Остальные двое последовали его примеру. Обнаружив, что в поле зрения попадают монастырские башни, он глянул на них с неожиданной ненавистью. Зачем? Зачем убивать по человеку в день? Если верить преданиям, так происходит уже не первую тысячу лет. Монастырь Золотого Меча был здесь всегда. Записей о его основании не существовало. Два года он потратил на то, чтобы добраться сюда, еще два года уйдет на возвращение, и все, похоже, впустую. Он вернется домой, и все, о чем он сможет доложить, — это лишь о том, что они потерпели неудачу.

— Кто-нибудь голоден? — спросил он наконец у своих спутников, и оба дружно замотали головами.

— Тогда давайте думать. Его Величество приказал мне освободить Эвермена или по крайней мере узнать, что случилось с ним. Итак, у нас есть... был свидетель, который видел Эвермена в бою, и мы почти наверняка знаем, что он еще жив, — разве это уже не успех? — Только вчера в это же время он не ожидал и таких результатов. — В худшем случае нам придется оставаться здесь, пока он не выйдет на бой, и мы с Волком не опознаем его. Но вот как передать ему письмо, я не знаю, пусть даже меня... У замка — или монастыря, как вам больше нравится — кажется, нет ни одного другого выхода. Даже если у них там свой колодец, им все же необходимо как-то доставать еду и вывозить отходы. Кабук не знает этого, но он и не интересовался.

Волкоклык поднял на него тяжелый, сосредоточенный взгляд.

— И женщины. Монахи могут исповедовать воздержание, но воины — вряд ли, даже теоретически. Те дома, что лепятся к стене, мне не нравятся, очень не нравятся.

— Ты обратил внимание на то, что все обезьяны — самки? Возможно, они не всегда были обезьянами, — имелась и другая возможность, о которой не хотелось думать. — Думаешь, у них есть потайной вход?

— Не может не быть. Полагаю, их даже несколько, и они в этих домах. Один из купцов говорил, что в Самаринде хорошо покупать мечи. Можно найти тех, кто их продает, и узнать, откуда они эти мечи берут.

— Они могут просто оставлять их на мостовой для старьевщиков.