Глава 4

— Мухи! — фыркнул он. — Джа, есть хочешь?

Она умирала от голода. Она не ела весь день.

— Я могу принести еду из кухни, светлейший. Она не очень хороша для такого как вы, светлейший.

Он подхватил корзину и поставил ее на кровать, куда еще падал свет.

— Думаю, это то, что нужно, — сказал он. — Да! — С возгласами изумления он стал вынимать и ставить на шаткий столик завернутые в полотно большие серебряные блюда. — Да тут целое состояние! Если на нас нападут разбойники, мы будем швырять в них вот этим, точно? Ложек и вилок хватит на целую банду. Ты сможешь отбиваться от разбойников вилкой, пока я сбегаю за подмогой?

Она смутилась и не знала, что сказать. Ей следовало накрывать для него на стол, а не наоборот, но никогда раньше она не видела таких блюд и не слышала таких ароматов, как те, что наполняли сейчас домик. И он задал какой-то вопрос — кажется, пошутил, а с шутками рабу всегда трудно.

— Я попытаюсь, светлейший, но только если вы поторопитесь.

Седьмой улыбнулся, и в темноте сверкнули его белые зубы.

— Вот свеча, — сказал он. — Ты сможешь ее зажечь? Я — нет.

Достав с полки кремень, она зажгла свечу, и по столу заплясали отблески пламени.

— Ужин при свечах для двоих, — сказал он. — Прошу прощения за наряд. Ну, садись и рассказывай, что мы будем делать.

— Светлейший, — она пыталась возразить. Ей нельзя садиться за стол со свободным человеком.

Он стоял у стола, держа в руках бутылку, его лицо и вся фигура выступали из темноты, освещенные снизу неверным пламенем свечи.

— Когда твоя хозяйка, эта, как ее… Кикарани? Когда она давала тебе указания, она сказала, что ты должна делать, когда я проснусь?

— Да, светлейший, — Джа опустила глаза.

— И что же? — в его голосе не было ни угрозы, ни гнева, а только веселье.

— Я должна делать все, что вы скажете, светлейший.

— Вот как? Все?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Есть некоторые вещи, которые я не должна делать с паломниками, светлейший, даже если они попросят. Но она сказала… Она сказала: «В этот раз делай все что угодно, все, только смотри, чтобы он оставался там». Воин громко кашлянул.

— Отлично. Так вот мои приказания. Во-первых, прекрати эти китайские церемонии и зови меня Уолли. Во-вторых, забудь, что ты рабыня, и думай, что ты — прекрасная благородная дама. Мне кажется, что у всех воинов с семью мечами есть своя прекрасная дама — где-нибудь дома, в замке?

— Я не знаю, све… — на лбу у нее выступили капли пота, но она сумела произнести это: — Уолли.

— Я тоже, — сказал он. — Но давай представим, что я — великий воин, а ты

— прекрасная леди. Ну-с, как вам нравится это вино, леди Джа?

Никогда раньше она не пробовала вина Никогда она не ела из серебряных блюд. Никогда она не сидела за одним столом с господином. Но она была голодна, а еда была такой вкусной, она никогда не ела ничего лучше — мясо в соусе, нежные овощи, мягкий белый хлеб, — обо всем этом она знала только понаслышке.

Говорил в основном он, понимая, видимо, что ей тяжело и что вести беседу она не умеет.

— Знаешь, ты очень красивая, — сказал он. — Тебе надо носить длинные волосы. Впрочем, климат тут жаркий, понимаю… Ты прачка? Да, судя по рукам…

— Черный — это не твой цвет, — заявил он некоторое время спустя. — Я уже представил, какая ты будешь во всей красе, но тебе нужно еще длинное голубое платье… без рукавов, из сияющего бледно-голубого шелка, с глубоким вырезом и облегающее… Ты будешь как богиня…

— Вино неплохое, да? А это, похоже, фруктовый пирог на десерт. Где-то здесь были сливки. А, вот и пирожное! Ешь, так много всего…

Конечно, такое возможно только во сне, сидеть вот так в полутьме, когда пламя свечи играет на серебре и освещает благородного господина, который ей улыбается, слегка поддразнивая. Не какой-нибудь каменотес третьего ранга, у которого руки жесткие, как терка, и который пришел сюда, чтобы Богиня излечила его кашель, и не беззубый седой пастух из Четвертых, который хочет, чтобы его трава разрослась бурно, а большой и красивый молодой господин, он улыбается, показывая белые зубы, и подмигивает ей. Такое возможно только во сне.

И она ему не безразлична. Она знала мужчин — в его взгляде светился мужской интерес, и впервые ей это нравилось. Она всегда изо всех сил старалась быть хорошей рабыней, загладить вину перед Богиней, добросовестно выполняя свой долг, но это не всегда получалось. Сегодня, думала она, это будет совсем просто, хотя странно, что он все еще даже не прикоснулся к ней.

Наконец они закончили ужин. От вина у нее кружилась голова. Теперь, несомненно, он отдаст ей все обычные приказания. Она ожидала их, полная неведомого раньше возбуждения, но он ничего не говорил. Он просто сидел, держа в руках кубок и печально глядя на мошек, вьющихся вокруг пламени свечи.

Потом он вспомнил о ней.

— Мы могли бы потанцевать, — сказал он, отбросив свои печальные мысли. — Если бы можно было представить себе музыкантов! Ты умеешь танцевать, Джа?

— Я не знаю, как… светлейший Уолли, — она покачала головой. — Я немного пою, — быстро добавила она, то ли потому, что боялась разочаровать его, то ли потому, что вино уже зашумело в ее голове.

Ему это понравилось.

— Тогда спой мне песню.

И еще более поспешно она принялась петь песню рабов.

Тихий, дальний слышу голос И во сне, и наяву Из глубин прошедшей жизни Иль из той, что проживу…

Призовет меня Богиня — Я рванусь во тьму веков В новом облике отныне Жить свободным, без оков!

Он попросил ее спеть еще раз и стал внимательно вслушиваться в слова.

— Так вот как ты это объясняешь, — сказал он. — Значит, Шонсу жил в одном мире, а Уолли Смит — в другом, но оба они — один и тот же человек. Одна душа. А потом что-то вдруг перепуталось?

— Говорят, что сны — именно это, све… Уолли, — она с досадой тряхнула головой. — Наша другая жизнь.

Он не отмахнулся от ее слов как от пустой болтовни, а глубоко задумался.

— Перевоплощения? Понятно, почему тебе нравится такой взгляд на вещи.

Но ведь нет сомнения в том, что, рождаясь, человек входит в мир, а умирая, покидает его? — он улыбнулся, но как будто с усилием. — Я — новорожденный младенец, Джа. Каким я буду, когда вырасту?

— Я… не знаю, светлейший.

— Извини! Я не должен был смеяться над… Я знаю, ты хочешь мне помочь, и я очень признателен тебе. Почему ты стала рабыней?

— Я была очень плохой, светлейший.

— Как это понять?

— Я не знаю, светлейший.

— В прежней жизни?

Она смущенно кивнула. Стоит ли вообще говорить об этом?

Он нахмурился.

— Так значит, жрецы велят тебе быть хорошей рабыней в этой жизни? Вот как!

Он опять замолчал и задумался.

— Богиня о них позаботится, — сказала она, набравшись смелости.

— О ком?

Кажется, она ошиблась.

— О ваших… женщинах, сыновьях…

В его взгляде опять вспыхнул мужской интерес. Он покачал головой.

— Ничего подобного! У меня никого нет… Так ты об этом думала? — он стал еще печальнее. — И зачем говорить только о сыновьях? А если бы у меня были дочери, разве не стал бы я о них заботиться?

— Я думала… воин.. — от волнения она начала заикаться.

— Никакой я не воин, Джа, — он вздохнул. — Ни в этом мире, ни в каком другом. И никогда им не буду.

— Богиня может сделать все, светлейший.

Он опять улыбнулся, на этот раз с сожалением.

— Вряд ли она сможет сделать из меня воина. Чтобы научиться владеть мечом, нужны годы. Джа… — он замолчал, — пожалуйста, выслушай меня. Я не хочу сегодня с тобой… развлекаться… хотя я уверен, что именно этого ты от меня ждешь. Но не думай — это не потому, что ты непривлекательна, — глядя на тебя, я весь дрожу. Ты великолепна, но дело не в этом.

Она не должна подавать вида, что разочарована.

Он опять смотрел на свечу.

— И дело не в том, что тебе приходится этим заниматься со многими мужчинами. Я думаю, именно так и бывает, да?

Может быть, его связывает клятва?

— Да, светлейший… Уолли. Если они платят моей хозяйке.

Свеча опять осветила его белые зубы.

— Значит, у тебя нет выбора, и значит, это не роняет тебя в моих глазах. Дело не в этом… Может быть, тебе трудно будет понять Там, откуда я пришел, мы презираем тех, у кого есть рабы. Если я скажу тебе «ложись», то тебе пришлось бы лечь, а такое положение вещей меня не устраивает. Мужчина и женщина занимаются этим, когда они любят друг друга и оба этого хотят. Поэтому у нас ничего не будет.

— Я хочу этого, светлейший! — О нет! Откуда у нее взялось мужество?

Ну да, ведь это всего лишь сон.

— Потому что должна! Нет, Джа.

Видимо, так действует вино… Она с трудом поборола желание рассказать ему, что за нее всегда платили больше, чем за других, и поэтому Кикарани приберегала ее для стариков, для тех, у кого денег больше, что молодые мужчины всегда доставались старым и некрасивым женщинам. Неужели он не понял, почему она защитила его от посторонних глаз именно таким образом? И не понял, что, слыша его молчание, ей хочется плакать от бессилия. И в то же время она приходила в ужас при мысли о том, что он может проснуться и увидеть рядом с собой рабыню.

— Да, светлейший, — сказала она, склонив голову.

— Ты будешь спать на этой половине кровати, — он поднялся, не глядя на нее, — а я — на этой. Так, куда мне пойти, чтобы…

— На улицу, светлейший, — она удивилась.

Он опять улыбнулся своей непривычной мальчишеской улыбкой, которая появлялась внезапно, и тогда казалось; что он совсем молодой и счастливый. — Я не собираюсь делать это здесь! А там все равно где, да?

Он вышел в теплую тропическую ночь. Она убрала со стола. На завтра осталось много еды, поэтому Джа выловила мошек, закрыла блюда, завернула их в полотно и убрала в корзину. Потом она пальцами загасила свечу, и в домике стало темно. Только Бог Сна, светящийся в небе, бросал в окно полосу мерцающего серебра.

Вскоре до нее донеслись странные звуки, и, удивленная, она решила разузнать, в чем тут дело.

Он прислонился к стене, положив голову на руки. Все его тело сотрясали рыдания. Воин плачет? Это было очень странно, но она уже привыкла к тому, что он — необыкновенный воин.

Наверное, вино придавало ей мужества: она обняла его и увела в дом.

Он не сказал ни слова. Он лег, кровать скрипнула. Он уткнулся лицом в подушку и продолжал всхлипывать. Она сняла платье и легла с другой стороны, как ей было приказано. Она ждала.

Наконец рыдания стихли.

— Что там такое? Что это за свет в небе? спросил он шепотом.

— Это Бог Сна, светлейший.

Он промолчал, но она знала, что он не спит. Она ждала.

— Бог печали и бог радости — братья, светлейший. — Это все вино.

Он подвинулся к ней.

— Расскажи мне.

И она рассказала ему то, что услышала однажды, очень давно, от другого раба, юноши, которого никогда больше не увидит.

— Бог печали и бог радости — братья. Когда Мир только создавался, оба они ухаживали за богиней юности. Она выбрала бога радости, и они крепко любили друг друга. В положенное время она родила ему сына. Такого прекрасного младенца не видели даже боги, и отец взял его на руки, чтобы все на него посмотрели. Но увидев ребенка, бог печали пришел в ярость, и его гнев погубил дитя. Бог печали испугался того, что сделал, и бежал, но остальные боги заплакали. Они пошли к Самой Богине искать правосудия. Она провозгласила, что богиня юности всегда будет рожать для бога радости ребенка — самого прекрасного из богов, но этот бог навсегда останется младенцем и будет жить лишь несколько мгновений. Однако младенец этот будет сильнее своего отца, и бог печали, самый страшный из всех богов, не устоит перед ним и всегда будет бежать от него. Вот почему только самый маленький из всех богов может обратить в бегство бога печали.

— А как зовут этого маленького бога? — спросил он из темноты.

— Это бог наслаждения, светлейший.

Он повернулся и обнял ее.

— Так давай вместе поищем этого маленького бога, — сказал он.

Она боялась, что воин будет груб, но он был сама нежность. Он был терпеливым и сильным, неутомимым и внимательным, таким, каким не был с ней ни один мужчина. Много раз они призывали этого маленького бога, и бог печали в страхе бежал.

Глава 5

Зажужжала муха, и Уолли проснулся. Он открыл глаза и тут же закрыл их снова. Опять солома?

Все оставалось по-прежнему.

Раньше была больница, серьезные врачи в белых халатах, усталые медсестры со шприцами… знакомые, искусственно-веселые лица, цветы, которые присылали с работы… запах дезинфицирующих средств и звук полотеров… боль, путающиеся мысли, влажная духота лихорадки.

Были видения и бред… огромный человек в тумане, у него смуглая кожа, длинные черные волосы и жесткое лицо, широкое, с высокими скулами и квадратной челюстью, на лбу — какие-то варварские знака И это обнаженное чудовище что-то кричит ему, угрожает.

Последний раз он видел это лицо вчера вечером, в зеркале.

Под влажной простыней он ощупал свою руку. Да, тело все то же. У Уолли Смита никогда не было таких рук.

Итак, вчерашний бред не рассеялся.

Где-то рядом запела птичка — дурацкий мотив из двух нот, слышались какие-то голоса, радостно закричал петух.

— Переправа мулов! — это, кажется, донеслось с подножия холма. Потом раздался приглушенный звук охотничьего рога… Надо всем этим слышался дальний рев водопада. В маленькой комнате отдавался стук копыт. «Переправа мулов!» Он стал думать о том, как выглядят мулы, — наверное, так же как та странная лошадь, которую он здесь видел: у нее была морда верблюда и тело гончей.

Бред не рассеялся. Говорили, что энцефалит часто вызывает странные галлюцинации. Он думал, что все уже прошло, и бред, и видения, и боль. Но окружающее стало еще более реальным и от этого еще более ужасным.

И это вовсе не похоже на бред.

Он должен помнить, что этот мир — всего лишь галлюцинация. Его обязательно вылечат, и он вернется к нормальной жизни, к больничным звукам и больничным запахам, подальше от всего этого безумия, от вони, стука копыт и крика петухов. Он нехотя открыл глаза и сел. Исчезла только женщина. Вот если бы она была настоящей…

Она и была настоящей, прекрасно, упоительно настоящей. Но сексуальные галлюцинации самые яркие, ведь так? Это логично. И это — единственное объяснение. Интересно, какие это Эдиповы видения он себе напридумывал? И что это такое отвратительное таилось в его подсознании, что породило эту девушку-рабыню? Что-то не так, а, малыш Уолли? Ух!

Он встал и потянулся. Он чувствовал себя хорошо, просто прекрасно. Он шагнул к зеркалу и стал рассматривать это суровое, варварское лицо с семью мечами на лбу. Может быть, таким он хотел себя видеть? В бреду проявились его подсознательные желания? Может быть, он казался себе никчемным слабаком, а это — его мечта, большой сильный человек, герой из сказки? Больше всего его беспокоила крайняя плоть. Если ущипнуть, то больно.

Но как можно чувствовать то, чего нет, боль в том месте, которое отрезали, когда он был совсем маленьким? Шва от аппендицита на месте не оказалось, но была красная родинка на левом колене, какой-то подозрительный шрам на правом плече и несколько маленьких рубцов на груди, в основном с правой стороны. Так значит, он вовсе не безупречный экземпляр, и это странно. Мулы приближались, вот они остановились совсем рядом. Он опять услышал крик погонщика, подошел к окну и выглянул наружу, стараясь, чтобы его не заметили.. Двое мужчин расплатились с погонщиком и теперь садились на мулов, несколько человек уже приготовились ехать. Животные выглядели еще более странно, чем та лошадь, — у них были длинные уши и морды верблюдов. Потом он вспомнил, что ночью видел в небе какие-то светящиеся круги. Именно это нанесло последний удар по его и так уже пошатнувшемуся самообладанию. Выходит, в бреду он создал не просто фантастическую страну, а целый мир, новую планету.

Его удивляли здешние люди — какие-то щуплые недомерки, хотя, возможно, это только так кажется, ведь сам-то он превратился в гиганта. Все аборигены были смуглыми — с темно— или светло-каштановыми волосами. У одной женщины из тех, что сидели на мулах, волосы имели несколько красноватый оттенок, — наверное, крашеные. Казалось, что стройные и очень подвижные местные жители только и делают, что болтают и смеются. Черты их лиц смутно напоминали об американских индейцах и жителях Кавказа. Похоже, что его новые знакомцы вышли из документального фильма о джунглях Южной Америки или, может быть, Юго-Восточной Азии. Ни у кого из них не было бород — он потер свой подбородок и не обнаружил никаких следов щетины, волос не оказалось ни на груди, ни на ногах.

По дороге шли новые люди — мужчины в набедренных повязках, женщины, завернутые в длинные, напоминающие банные полотенца куски ткани, эти накидки достигали колен и завязывались на груди. У Джа платье было короче, но ведь она — шлюха. На погонщике он увидел кожаные штаны. А тот старик, что приходил вчера, весь был закутан в мантию, и открытыми оставались только его лицо и руки. Потом он заметил пожилую пару, шедшую по направлению к мулам, — на них были похожие мантии, но без рукавов. Значит, степень оголенности тела зависит от возраста. Неплохая идея — выставлять напоказ то, что молодо и красиво, а старое скрывать. Кое-кто из его соотечественников мог бы многому поучиться здесь.

Вспомнив, что это все иллюзия, Уолли одернул себя.

Но ему так хорошо! И все это так интересно! Ему хотелось получше узнать этот фантастический мир… Но он совсем голый. Может быть, таким образом подсознание удерживает его в больничной палате?

На нем не было вообще ничего — даже той тряпки, которой он прикрывался вчера вечером. Как новорожденный младенец! Впрочем, обременять себя лишними вещами он не любил никогда — бродяжья натура, что поделаешь!.. Детство — это сплошные метания от одного родителя к другому, от дяди к тете; потом — колледж, потом работа — то здесь, то там… Он никогда не знал, что значит пустить корни, зачем нужно копить вещи… Но остаться с одной-единственной простыней!..

Иллюзии! Бред!

Мулы двинулись в путь. Некоторое время Уолли смотрел на прохожих, потом отвернулся от окна Он решил исследовать ситуацию как можно тщательнее и начал с того, что сосчитал свой пульс. Сердце билось ровно и спокойно, как и полагается сердцу атлета, хотя точный темп он определить не сумел. Он опустился на грязные вонючие плиты пола и сделал пятьдесят быстрых отжиманий. Привстав на колени, он опять пощупал пульс. На мот раз чуть быстрее. У Уолли Смита получилось бы десять или пятнадцать, но никак не пятьдесят, и его сердце было бы уже на пределе.

Но это еще ничего не доказывает.

Зажужжала муха, и он схватил ее, просто чтобы удостовериться, что моют это сделать. Может, но это тоже еще ничего не доказывает.

В дверном проеме появился маленький мальчик и улыбнулся ему. Он был совсем голый, смуглый, как орех, и очень костлявый. Светлые каштановые волосы его вились, глаза с лукавством следили за Уолли, а во рту не хватало одного зуба. На вид ему было лет восемь-девять, в руках он держал зеленый прутик.

— Доброе утро, мистер Смит! — он улыбнулся еще шире.

Уолли почувствовал внезапное облегчение — никаких больше «светлейших»! — и остался стоять на коленях, потому что так их глаза находились примерно на одном уровне.

— Доброе утро. Ты кто?

— Я — посланник.

— Да? А мне кажется, что ты маленький голый мальчик. Как ты должен выглядеть?

— Как маленький голый мальчик, — он рассмеялся, а потом забрался на стул.

— Надо полагать, что ты — врач, — решил Уолли и с сомнением оглянулся — грязь, клопы, вонь.. На больницу не похоже.

Мальчик покачал головой.

— Врачей больше не будет. Здесь их называют целителями, и ты поступишь мудро, если станешь держаться от них подальше.

Уолли сел, скрестив ноги, и ощутил под собой холодный неровный камень.

— Так или иначе, но ты назвал меня «мистер», а значит, все это уже кончается.

Мальчик покачал головой.

— Сегодня ночью ты говорил на языке Народа. У тебя словарный запас Шонсу, и поэтому ты не мог вспомнить некоторых слов. Он был отличным воином, но что касается эрудиции…

Сердце Уолли упало.

— Если бы ты на самом деле был просто маленьким мальчиком, ты бы не знал подобных вещей и не говорил бы так.

Мальчик опять улыбнулся, уперся ладонями в спинку стула и весело взбрыкнул ногами.

— Я ведь не говорил, что я действительно маленький мальчик. Я сказал только, что ты видишь меня таким! Я хочу убедить тебя в том, что это — реальный мир и что ты здесь не случайно.

Улыбка оказалась заразительной. Уолли заметил, что и сам улыбается.

— Пока что тебе это не удалось.

Мальчик шаловливо поднял бровь.

— А женщина тебя не убедила? А я-то думал, что она очень убедительная.

Так он подглядывал? Уолли с трудом подавил поднимавшуюся волну гнева Нахальный мальчишка — еще одна выдумка его больного рассудка, иначе откуда ему знать о том, что произошло ночью?

— Это было самое невероятное, — сказал он. — У каждого человека есть свои мечты, сынок, но существуют же разумные пределы. А это — слишком — хорошо, чтобы быть правдой.

Мальчик вздохнул.

— Мужчины Мира куда более страстны, чем мужчины Земли, мистер Смит, хотя, возможно, в это трудно поверить. Вальтер Смит мертв. Энцефалит, менингит… это только слова. Возврата нет, мистер Смит.

Все хотят его убедить в том, что он мертв! А если это — правда? Что ж, потеря для человечества невелика. «У меня никого нет», — так он сказал Джа, и это очень печально. Он нигде не пустил корни. Он любил только свою сестру, которую не видел десять лет. И если он умрет, едва ли это кого-нибудь тронет. На заводе все будет по-прежнему — он организовал там хорошую команду, они смогут работать и без постоянного контроля. Гарри переедет в угловую комнату, и все пойдет своим чередом.

Недди будет его оплакивать. Но мама уже забрала его, и они вернулись на восток. Как раз во время их прощального совместного похода Уолли и укусил этот клещ… Но в том районе никогда раньше не случалось эпидемий энцефалита, Недди будет его оплакивать, но это пройдет. Уолли мог с уверенностью сказать, что принес Недди большую пользу. Сейчас его эмоциональное состояние гораздо лучше, чем три года назад, когда Уолли впервые заменил ему папу, и теперь он легче перенесет потерю. Недди уже примирился с мыслью о том, что им придется расстаться…

Нет! Только начни так думать — и на самом деле умрешь! Начало выздоровления — это всегда желание выжить. Надо помнить, что все еще бредишь! Иначе быть не может.

Он поднял голову и увидел, что мальчик смотрит на него и усмехается.

— Так это — небеса? — насмешливо спросил Уолли. — Не думал, что здесь такие запахи.

Глаза у мальчика заблестели. Какие они у него яркие!

— Это Мир, Мир Богини, мистер Смит. Здешний народ не знает письменности. Из истории Земли вам должно быть известно, что веку письменности предшествует век Легенд. Так вот, я сам — легенда.

— Похоже на то.

Мальчик печально кивнул и замолчал.

— Давай тогда попробуем с другой стороны. Шонсу был воином, выдающимся воином. А Богине нужен был воин. Она выбрала Шонсу. У него ничего не получилось. Он потерпел поражение, роковое поражение.

— Как это? — несмотря на свой скептицизм, Уолли заинтересовался.

— Не важно! И за это он был наказан. Наказание — смерть. Шонсу умер вчера от трещины в черепе. — Он улыбнулся, увидев, что руки Уолли сами собой потянулись к шишке на голове. — Не обращай на это внимания. Все вылечено. Это тело в превосходной рабочей форме, выдающийся образец взрослого самца. Ты, без сомнения, уже успел в этом убедиться?

— Давай не будем касаться этой части моих фантазий, хорошо?

— Как хочешь. — Мальчик взмахнул своим прутиком. — Итак, Шонсу мертв, а задание осталось невыполненным. Вас, мистер Смит, можно было заполучить. Не важно, как. Тебе дали это удивительное тело, тебе дали язык, тебе дали высший ранг в одной из двух главных областей Мира. У всех ремесел есть свои боги-покровители, но жрецы и воины принадлежат Самой Богине… И, поверь мне, они не дают никому об этом забыть! Вот какие дары ты получил. — И я должен выполнить это задание?

— Точно! — в мгновенной улыбке мелькнула дырка между зубами.

— Это опасно, я полагаю?

— Да, немного, — мальчик кивнул. — Ты рискуешь своим телом, но не забывай, оно досталось тебе даром! Если ты все сделаешь как надо, тебя ждет долгая жизнь, благополучие и счастье. Для седьмого ранга, мистер Смит, пределов практически не существует, им доступно все — богатство, власть, женщины. Все, что ты пожелаешь. Любая женщина станет твоей. Ни один мужчина никогда не пойдет против тебя.

Уолли покачал головой.

— Кто ты?

— Я бог, — ответил мальчик просто. — Вернее, полубог. Уолли оглядел маленькую убогую комнатенку и покачал головой.

— Сумасшедший дом, похоже, переполнен. Кладут по двое в палату.

Мальчик бросил на него сердитый взгляд Кажется, мухи не кружили вокруг него так, как вокруг Уолли. Их разговор был беседой умалишенных, но ничем более полезным Уолли заняться не мог. — Воин — значит солдат, да?

Мальчик кивнул.

— И полицейский, и судья. И еще много всего.

— Я ничего не знаю о воинском искусстве.

— Тебя научат, все очень просто. И научат владеть мечом, если тебя это тревожит.

— Не могу сказать, что сильно этого жажду. Хотя, дай подумать. Задание — в том, чтобы убить этого Хардуджу. Так?

— Нет! — резко оборвал его мальчик. — Не так! Однако это ты тоже должен сделать. Как честный воин, ты должен считать своей обязанностью заботу о чести всего воинства. Хардуджу продажен.

Уолли поднялся и сел на кровать.

— Похоже, у него больше врагов, чем друзей. Да мне-то какое дело?.. Сначала докажите его вину.

Мальчик круто развернулся к нему. Он был в ярости.

— Здесь не нужно следствие, потому что он воин. Ты просто должен вызвать его на поединок. Тебе не нужно указывать причину, а он не имеет права отказаться. Уверяю тебя, для Шонсу он не будет достойным противником.

— Но для меня будет! — Уолли рассмеялся. — Разве что заменить поединок на мечах партией в теннис. Могу я выбрать оружие?

Мальчик опять показал зубы, на этот раз со злостью.

— Вам дали язык Шонсу, мистер Смит, вам дадут и его умение. Дело очень важное! Гораздо важнее, чем уменьшение себестоимости полипропилена или, скажем, оценка докладов специалистов об альтернативных каталитических системах для гидрогенизации.

— Ага, глюк, да ты рылся в моей папке? Ну что ж, докажи! Давай, рассказывай! Что это за сверхважная задача?

— Боги ни о чем не просят!

— А я не верю в богов, — Уолли пожал плечами.

— А! Ну вот мы и добрались до сути!

— Сделай чудо, — сказал Уолли, усмехаясь. — Преврати этот стул в трон.

Лицо мальчика было в тени, но глаза ярко вспыхнули.

— Чудеса — это жестоко! Кроме того, они не совершаются по требованию!

— опять появилась знакомая усмешка. — К тому же, если бы я и совершил чудо, это не помогло бы тебе поверить в реальность Мира, не так ли?

Уолли с усмешкой согласился. Он подумал, что пора бы уже подать завтрак. Мальчик откинулся на стуле. Стул был слишком большой для него, и вся его фигурка напоминала согнутый банан. Мальчик не отрываясь смотрел на Уолли.

— Откуда берется вера?

Уолли мог бы дать ему в ухо и вышвырнуть вон, но чем тогда заниматься целый день?

— Вера? Ее дает воспитание.

— Тогда это просто отодвигает проблему на одно поколение назад, — мальчик усмехнулся.

— Да, — согласился Уолли не без интереса. — А если, скажем так: вера — это желание наделить привычными для нас ценностями некое всемогущее существо. Как тебе такое определение?

— Плохо, — ответил мальчик. — Зачем кого-то чем-то наделять?

Уолли чувствовал, что его к чему-то подталкивают, к чему-то такому, о чем он говорить не хотел, и не мог до конца понять, к чему именно.

— Поиск счастливого конца? Оправдание страданий каким-то высшим смыслом?

Становилось жарко, хотя солнце стояло еще низко и день только начинался. Уолли чувствовал, как по ребрам стекают струйки пота. А костлявому мальчику, кажется, хоть бы что.

— Уже лучше, — подбодрил он Уолли. — Теперь дальше. Как можем мы дать тебе веру в этот Мир? Ты уже испробовал его радостей. Может быть, необходим еще и вкус страдания? Вкус ада подействует сильнее, чем вкус рая?

— Нет. — Такая перспектива вовсе не казалась заманчивой.

Темные глаза опять сверкнули.

— Так значит, ты отказываешься исполнить приказ Богини? — Если бы все это не было безумием, можно было бы подумать, что он угрожает…