С другой — просто голая стена и несколько дверей. То и дело сюда залетали ласточки: они устремлялись вверх, к своим гнездам под потолочными балками, они громко и рассерженно кричали. Если вся эта картина хоть о чем-то напоминала Уолли, то, скорее всего, о театральном представлении, которое смотришь из-за кулис и видишь всю подноготную сцены, а мертвые тела повсюду говорили о том, что автор пьесы, скорее всего Шекспир.

Ввели погонщика и хозяина лодки, их посадили рядом с Джа и Зорькой. Словесным препирательствам воины предпочитали действие. Но препираться ни один из мирных жителей не станет.

Катанджи стоял за спиной старшего брата и смотрел на Уолли большими испуганными глазами. Низкое вечернее солнце проникало сюда со стороны Реки и освещало тело Трасингджи. В стойлах жевали лошади.

— Можно начинать, достопочтенный Йонингу, — сказал судья.

Прокурор подошел к телу Трасингджи. Имперканни и Уолли последовали за ним.

— Я видел, как светлейший Шонсу ударил этого человека ножом сзади.

Они подошли к Тарру. Уолли ужаснулся, увидев, что распорол его почти пополам и что камни вокруг залиты кровью.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на этого человека сзади.

Дальше лежало сразу пять тел, но Йонингу на минуту остановился, может быть, желая освежить память или удостовериться, что не забыл никаких серьезных обвинений. Лицо у него перекошено шрамом, и от этого уголок рта поднимается вверх, а чувства юмора у него, может быть, нет вовсе. Если его наставник примет решение не в пользу Шонсу, то Уолли станет рабом этого человека? Нет, пожалуй, ему светит высшая мера.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на них без официального вызова.

Я видел, как он ударил этого человека ножом и этого тоже. — Он пожал плечами, как бы говоря, что этих обвинений пока достаточно.

Имперканни повернулся к Уолли.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Очень многое, светлейший, — Уолли улыбнулся, показывая, что не считает себя виновным. Достопочтенный Йонингу кое-что забыл. — Он показал на тело Второго, которое лежало снаружи. Вот его главное и единственное преступление.

Йонингу бросил на него суровый взгляд, давая понять, что Уолли теряет время суда на не заслуживающие внимания вещи.

— Этот человек спасался бегством, — сказал он.

Уолли ужаснулся, ему стало трудно дышать. Убегая, этот мальчик лишил себя права быть отмщенным. Но через некоторое время он понял, что это даже хорошо: он вспомнил его товарища, который не стал убегать, а просил пощады. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Шонсу самообладание и обуздать его неистовство. Не очень хорошо, но все же… А тот был бы сейчас жив, если бы не забыл, чему его учили.

Суд ждал ответа.

— Могу ли я сначала выслушать обвинения против мастера Нанджи? Потом мы представим наше оправдание.

Имперканни кивнул. Нанджи поднял голову от пола и горько посмотрел вокруг. Йонингу постоял некоторое время у первого убитого Нанджи, решил здесь не задерживаться и кивнул на труп Ганири.

— Я видел, как мастер Нанджи напал на этого человека сзади, когда тот уже сражался с другим.

Нанджи опять опустил глаза.

— Ваши оправдания, светлейший, — обратился Имперканни к Уолли. По его тону было понято, что эти оправдания должны быть очень существенными. — Я думаю, что мастер Нанджи тоже может выдвинуть против меня кое-какие обвинения, — дерзко сказал Уолли.

Это произвело ожидаемое действие, но Имперканни быстро пришел в себя.

— Пожалуйста, мастер Нанджи.

Нанджи еще раз поднял голову. В его глазах, обращенных к Уолли, было столько боли и упрека, что казалось, человеку такое вынести не под силу. Он начал говорить, но его голос звучал так тихо, что пришлось все повторить.

— Я видел, как светлейший Шонсу сегодня утром без предупреждения обнажил меч перед мастером Бриу. Я видел, как светлейший Шонсу переоделся рабыней.

Его слова произвели еще более сильное впечатление. Уолли с упреком взглянул на Хонакуру. Жрец седьмого ранга мог бы стать безупречным свидетелем, но старик сидел неподвижно. Глаза у него были слегка приоткрыты, из-под век блестели белки. Может быть, он мертв, может быть, умирает, но давать показаний он не в состоянии.

— Мы ждем, светлейший, — грозно сказал Имперканни.

— Вы слышали легенду о Шиоксине? — спросил Уолли.

— Нет, — ответил Имперканни.

Черт!

Уолли заметил Второго, того, который попросил пощады. Он прятался за столбом, съежившись и все еще дрожа.

— Нам нужен независимый свидетель, светлейший, — сказал Уолли. — Мой рассказ, мягко говоря, необычен, и я бы хотел, чтобы его кто-то подтвердил. Эй, как тебя звать?

Второй закатил глаза и ничего не ответил. К нему подошел один из воинов, Четвертый, и похлопал по щеке. Мальчик что-то невнятно забормотал. Черт побери!

— Значит, мне придется рассказать все самому, — сказал Уолли. Ему хотелось есть, пить и спать. — Правитель охраны храма, Хардуджу седьмого ранга, был очень нечестным человеком. Жрецы уже давно молились, чтобы Богиня послала на его место кого-нибудь другого…

Этот другой, конечно же, Имперканни, но такое заявление будет воспринято как взятка или желание подольститься. Как смешно: вот он появился, человек, на помощь которого Уолли рассчитывал, но теперь он угрожает ему местью за выигранное сражение. Все это бесконечно смешно. Маленькому богу, наверное, очень нравится представление.

Дойдя до половины своего рассказа, Уолли попросил пить Имперканни не был жестоким. Заметив, как Уолли измучен, он разрешил сесть Его воины быстро осмотрели сарай и принесли табуретки. Суд продолжил свое заседание; он проходил прямо здесь, посреди останков этой кровавой резни, все четверо — Уолли, Нанджи, Имперканни и Йонингу — сидели между мертвых тел. Все остальные стояли по сторонам. Они были начеку, но не принимали в происходящем участия.

Наконец Уолли рассказал все; у него сел голос, он был так измучен, что ничто уже не имело значения.

— Правила чести были нарушены, — сказал он, — но первым их нарушил Тарру. Я был по сути его узником, а значит, все его дальнейшие поступки бесчестны.

Имперканни помолчал, ожидая, не скажет ли Уолли что-нибудь еще, потом глубоко вздохнул. Он вопросительно посмотрел на Йонингу, как бы говоря: «Вам слово».

— Вы пытались бежать, светлейший?

Уолли признался, что нет.

— Вы говорите, что гостили у достопочтенного Тарру. Но когда вы прибыли сюда, вы уже не были его гостем, не так ли?

— Вообще-то мы с ним не попрощались!

Йонингу не отступал. Его изуродованный рот растягивался в довольной ухмылке, но ему, должно быть, тяжело обвинять человека, который показал себя столь искусным воином, пусть даже и противозаконно.

— Если гость уходит не попрощавшись, то это вовсе не значит, что он остается гостем. Тарру перестал быть хозяином, а значит, имел все права вызвать мастера Нанджи. Вы вмешались в честный поединок.

Все это смехотворно. Уолли уверен, что на такое утверждение есть свой ответ, но даже страх смерти не может заставить его мозг работать.

— Нанджи, — прохрипел он, — поговори немного.

Нанджи печально поднял голову.

— Я признаю обвинение, — сказал он. Потом он опять поставил локти на колени, сжал свои большие руки и принялся разглядывать пол вокруг ботинок Йонингу.

— Что ты говоришь!

На этот раз Нанджи даже не поднял головы.

— Я позволил своим личным привязанностям возобладать над законами чести. Я счастлив, что спас вам жизнь, светлейший Шонсу, но я не должен был этого делать.

— Но что же, черт возьми, мне оставалось делать? — спросил Уолли, обращаясь к Имперканни и Йонингу. — Мы — его гости, а он приготовил нам в комнате ловушку. Под угрозой смерти он заставлял воинов приносить ему третью клятву. Для этой клятвы нужны особые причины, а его единственной причиной было желание украсть мой меч, меч Богини! Они не называли его «повелитель». Все это он держал в секрете — еще одно нарушение законов чести.

— Вы присутствовали при этом, светлейший?

— Нет, — Уолли вздохнул. — Обо всем этом мне рассказали рабы.

Нанджи взглянул на него и закусил губу. Рабы не могут давать показания. Светлейший Шонсу сам рубит сук под собой. — Мастер Бриу признался в том, что принес третью клятву! — воскликнул Уолли. — А нападение на мастера Нанджи…

— Получается, что этот Бриу или ослушался своего повелителя, или солгал вам?

Уолли хотелось биться головой о стену. Ответа найти он не мог. Катанджи подтолкнул брата. Нанджи, не оборачиваясь, отмахнулся.

— Кто первым пролил кровь? — спросил Йонингу.

Вот оно — лучше смерть, чем бесчестье. Во что бы то ни стало надо оставаться честным. Если враги бесчестно его убивают, это плохо, за него надо отомстить. По их понятиям Уолли следовало бы просто войти и дать себя зарезать или ждать, пока Тарру сам до него доберется. Виноват тот, кто бросил камень первым.

Некоторые воины предпочли умереть, чем принести Тарру третью клятву… Но кроме рабов этого никто не видел.

— Начал я! — сказал Уолли. Сам он думал о Джангиуки, но они решат, что он имеет в виду Трасингджи. А какая разница?

Наступившее молчание нарушил Имперканни.

— Светлейший, почему вы освободили своего вассала и подопечного от его клятв?

Вероятно, этот поступок кажется им весьма странным, но Уолли просто хотел хоть как-то обезопасить Нанджи.

— Я надеялся, что его выпустят, — ответил Уолли, — его и остальных. Имперканни и Йонингу посмотрели на всю эту компанию, потом друг на друга — две рабыни, мальчик, ребенок и нищий? Из-за чего столько хлопот? Имперканни сложил на груди руки и задумался, глядя на Нанджи. Да, обвиняемый озабочен тем, как оправдать сообщника, вина Уолли очевидна.

— Я бы хотел знать, что случилось, когда вы сюда прибыли, мастер. Почему достопочтенный Тарру вызвал вас на поединок?

Нанджи поднял глаза и хмуро встретил его взгляд.

— Это я его вызвал, светлейший, — сказал он.

Для Имперканни этот случай оказался слишком сложным. Он нахмурился.

— Судя по вашим знакам, мастер, вы совсем недавно были Вторым.

— Еще сегодня утром, светлейший.

Очень трудный случай; оба они, кажется, не в себе.

— Сегодня утром вы еще были Вторым, а днем вызвали на поединок Шестого?

Нанджи взглянул на Уолли, и вдруг его лицо озарила мгновенная улыбка. Но лишь на мгновение. Уолли ужасно захотелось треснуть его по шее. Горрамини и Ганири знали, как вывести Нанджи из себя. Наверное, все в охране это знали. Тарру достаточно было сказать что-нибудь насчет ковровщиков. — Он вас оскорбил? — спросил Имперканни.

Нанджи пожал плечами.

— Да. Он хотел затеять драку, но оскорбления в свой адрес я пропускал мимо ушей, а потом он оскорбил моего… друга, светлейшего Шонсу. Но его здесь не было, и он не мог себя защитить.

Воины переглянулись Уолли начал понимать, что будет дальше.

— И что он сказал? — спросил Имперканни. Нанджи не отвечал, и тогда Седьмой добавит — Светлейший сейчас здесь, он сможет себя защитить.

Нанджи взглянул на него сердито.

— Он сказал, что светлейший Шонсу — убийца.

Суд повернулся к Уолли, а тот с болью осознавал, что недостоин дружбы Нанджи. Эта мысль была так же горька, как чувство вины, как близкая смерть.

— Боюсь, что Тарру был прав, Нанджи, — сказал он. — Я убил кулаком Джангиуки. Я хотел только оглушить его, но это все равно не делает мне чести.

Имперканни пожелал узнать, кто такой Джангиуки, и Уолли все ему рассказал, уже не задумываясь о том, что говорит.

— Это признание я добавляю… — Йонингу вдруг замолчал. Они с Имперканни молча смотрели друг на друга. Седьмой, кажется, не сделал ни единого движения, но его белый хвост слегка вздрогнул, будто от легкого ветерка. — Я снимаю это обвинение, — быстро сказал Йонингу.

— Я признаю, что смерть воина Джангиуки была случайна, светлейший, — сказал Имперканни. — Если бы вы хотели его убить, не думаю, что вы пустили бы в дело кулак.

Нанджи вскинул удивленный взгляд.

Катанджи опять ткнул его в спину, но Нанджи не обратил на него внимания.

Уолли посмотрел на Хонакуру. Старик уже открыл глаза, но дышал хрипло и тяжело и не обращал на происходящее никакого внимания. На него надежды нет.

— Воля Богини важнее, чем сутры! — сказал Уолли. Дело оборачивалось не в его пользу. Ему нужны свидетели! Помог бы Конингу — он все знал. Или Бриу. Но Уолли понимал, что заседание суда не перенесут в храм. Имперканни уже начала надоедать эта тяжба.

— Да, — согласились судьи, — мы клянемся исполнять волю Богини и отдаем ей превосходство перед сутрами. Но кто может определить Ее волю? Следует признать, что сутры — это заповеди Богини, и только в том случае, если существует явное доказательство обратного… если произойдет чудо… Ваш меч удивителен, светлейший Шонсу, но это еще не дает вам права совершать любую жестокость. Здесь — восемь мертвых тел. Что еще вы можете сказать в свое оправдание?

А что еще говорить? Его выслушали, — возможно, человеку ниже рангом не предоставили бы даже этой возможности. Боги его наказывают. Он убил Джангиуки, а потом Второго, который спасался бегством. Возможно, его накажут не за это, но преступления все равно совершены. Нанджи правильно поступил — надо просто признать свою вину.

В случае неудачи наказание — смерть. Обезглавливание — это быстро и безболезненно. Могло быть и хуже.

— Светлейший! — пискнул Катанджи, побледнев от ужаса. Меч совсем съехал у него на сторону. От такой наглости лицо у Имперканни потемнело. Четвертый протянул руку, чтобы схватить дерзкого мальчишку.

— СПРОСИТЕ СВЕТЛЕЙШЕГО ШОНСУ, ПОЧЕМУ У НЕГО МОКРАЯ ЮБКА! — закричал Катанджи, когда его уже тащили.

— Подожди! — рявкнул Имперканни Четвертому. — Что ты сказал, начинающий?

Четвертый вернул Катанджи в вертикальное положение и убрал руку.

— Светлейший, спросите у светлейшего Шонсу, почему у него мокрая юбка. — Катанджи слабо улыбнулся и потер ушибленное плечо.

Имперканни, Йонингу и Нанджи посмотрели на юбку и ботинки Уолли. Великолепно! Значит, Уолли к тому же нарушил какое-то табу, но этого не заметил никто, кроме сообразительного малыша. За такое, возможно, полагается мучительная смерть, может быть, его посадят на раскаленное железо. Ну спасибо, Катанджи!

Йонингу вскочил и пошел к воде, перепрыгнув по дороге через тело Трасингджи.

Имперканни не спускал с Уолли глаз, и в странной, невеселой улыбке обнажились его зубы.

Нанджи тоже смотрел на него блестящими глазами.

Но под слоем грязи, дорожной пыли, под пятнами угля и крови… подо всем этим появилась его знакомая улыбка. Восхищение героем, десять баллов. Что же здесь, черт возьми, происходит?

Вскоре Йонингу вернулся. Он был совсем бледный. Заняв свое место, он твердо сказал:

— Наставник, я хотел бы снять со светлейшего Шонсу все обвинения.

— Вот как? — отозвался Имперканни. — Да, я думаю, вы правы. Светлейший Шонсу, не будете ли вы столь любезны и не разрешите ли моему подопечному снять обвинения? — Его улыбка стала очень дружелюбной.

Так вот как это делается? Уолли вспомнился целитель из тюрьмы, Иннулари. Он умер, потому что не сумел спасти своего пациента. Йонингу, значит, не столько прокурор, сколько истец, и если суд решит, что он выдвинул необоснованные обвинения, он понесет наказание — благодаря такой постановке дел исключается легкомысленное отношение к судопроизводству, а также чрезмерный рост числа юристов. Не то чтобы Уолли нужен раб, но настоящий Шестой — это хорошая поддержка, значит, у него появляется возможность извлечь из всего этого для себя выгоду…

Тут он заметил, что при виде его задумчивости улыбка Имперканни погасла. Теперь, окружают опущенные головы, сжатые кулаки и прищуренные глаза. Что бы там ни говорилось в законах, Йонингу здесь не один. И если Уолли вздумается потребовать своей доли, то ему придется сразиться со всеми, кто здесь есть, начиная с самого Имперканни и заканчивая самым младшим учеником.

— С мастера Нанджи обвинение также снимается? — спросил Уолли, так ничего и не понимая.

Имперканни облегченно вздохнул и опять заулыбался.

— Конечно, светлейший.

Он долгую минуту смотрел на юношу, а когда опять повернулся к Уолли, его улыбка говорила, что Нанджи он видит насквозь. Он привык командовать людьми. В Нанджи он видел сомнения, присущие юному возрасту, а также поклонение перед силой, которое со временем пройдет, и тогда мужество, настойчивость и честность засияют еще ярче.

— Как вы и сказали, светлейший, то, что здесь случилось, — это не вопрос чести, а настоящая битва. Мастера Нанджи можно поздравить с хорошим началом. Он правильно поступил, придя вам на помощь. Его честь безупречна, его мужество не подвергается сомнению, как и ваше, светлейший.

Нанджи открыл от удивления рот, заикаясь, поблагодарил Седьмого, расправил плечи и улыбнулся Уолли.

Имперканни поднялся, за ним все остальные.

— Мне бы очень хотелось, чтобы он присоединился к моему войску, но я полагаю, он опять станет вашим подопечным, светлейший? — спросил он, и его янтарные глаза блеснули.

— Если он согласится, чтобы я опять стал его наставником, — сказал Уолли,

— я почту это за честь.

На перепачканном лице Нанджи появилось выражение недоумения и восторга.

— Светлейший! Вы согласитесь принять мою клятву после того, как я на вас донес? — Тыква Золушки опять превратилась в карету со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Ты должен был так поступить, — ответил Уолли. — Если бы ты не выполнил своего долга, ты был бы мне не нужен. — В любой момент Алису можно увести из Страны чудес.

Йонингу с улыбкой следил за всем происходящим, и от этой улыбки его лицо еще больше искривилось. Имперканни и он не расставались уже много времени и, возможно, без труда угадывали мысли друг друга. Подмигнув Уолли, он сказал:

— Можете не сомневаться, светлейший, первый же сказитель, который нам встретится, сразу узнает о том, как Шонсу и Нанджи в смертельном поединке победили десятерых воинов. Нанджи совсем забыл про славу. Рот у него открылся, но оттуда вырвался только стон. Вот и хрустальный башмачок — с ним одним Золушка может вполне счастливо прожить всю оставшуюся жизнь.

— Не Шонсу и Нанджи, — торжественно заявил Уолли, — а Нанджи и Шонсу.

Это он начал.

Джа улыбнулась ему. Зорька спала. Даже старик чувствовал себя лучше: он уже выпрямился и теперь слушал. Катанджи… Катанджи смотрел на Уолли совершенно растерянно. Похоже, кроме него, никто не знает, что Уолли не может понять, почему его оправдали.

— Знаете, светлейший, — задумчиво сказал Имперканни, — я не беру на себя смелость давать вам советы… но мне кажется, в вашем случае можно вспомнить и тысяча сто сорок четвертую сутру.

Старшие любили упоминать в присутствии младших неизвестные им сутры так делали все. Йонингу нахмурился, потому что, как правило, Шестые в этой игре на стороне победителя. Нанджи с растерянным видом закусил губу. Тысяча сто сорок четвертая? Последняя? Может быть, Имперканни хочет проверить Уолли?

Уолли сосредоточился, и вспышка радости разогнала и чувство вины, и усталость, которые так давно его преследовали. Боги к нему благосклонны. То, что случилось, — не испытание, испытания бы он не выдержал, это урок, и урок пошел на пользу. Он вовсе не неудачник, он все еще избранник Богини. Облегчение его было столь же велико, как и радость Нанджи.

— Конечно! Почему бы и нет? Отличная мысль, светлейший Имперканни! Он закинул голову и разразился потусторонним смехом Шонсу, от которого ласточки взмыли в воздух, который напугал лошадей и мулов на лугу, разбудил малыша и гремел над мертвыми телами, как колокол в храме.

ПОБЕДА!