3

Она сбежала из тюрьмы — Инос цеплялась за эту мысль, как за веревку, протянутую над пропастью.

Караван двинулся в путь незадолго до полудня и сразу очутился на незнакомой местности, обогнув холмы, которые Инос знала благодаря охоте с Азаком. Девушка считала, что уже повидала настоящую пустыню, но оказалось, она ошиблась.

Свет солнца стал подобен обнаженному мечу, зной обрушивался на путников, словно удары дубиной. Впереди расстилалась иссушенная земля, изобилующая лощинами и расселинами — словно при создании мира она была влажной и с тех пор неуклонно сохла и трескалась под безжалостными лучами. Несколько стад газелей и горстка рудокопов составляли всех ее обитателей, если не считать многочисленных муравьев, сороконожек, скорпионов и ядовитых змей. И множества мух. Целых туч мух и мошкары.

Верблюды оказались шумными, остропахнущими и не внушающими доверия существами. При ходьбе они качались не так сильно, как лодка на волнах, но этой качки хватало, чтобы Инос мучила тошнота. Без поводьев она чувствовала себя беспомощным пассажиром в крайне неудобном кресле, плывущем высоко над выжженной землей. Через несколько дней, когда она немного освоится в обществе верблюдов и исчезнут все сомнения, что беглецам удалось перехитрить Рашу, Азак пообещал дать своей мнимой жене несколько уроков в искусстве езды на верблюдах. А тем временем веревка ее верблюда оставалась привязанной к вьючному животному, идущему впереди, а если Инос что-нибудь требовалось, ей следовало попросить у Фуни и извинить Азака за то, что он занят.

Но как бы там ни было, они удрали из Араккарана. Эта мысль была подобна прохладному озеру среди голого мыслительного ландшафта, дождю — после засухи.

Солнце уже нырнуло за темные острые зубцы Агонист, когда караван прибыл в оазис. Инос была разочарована — оазис произвел на нее менее романтическое впечатление, чем она ожидала. Здесь не оказалось ни единого строения, пальмы были считанными и чахлыми, а трава съедена тысячами караванов, направляющихся в столицу. Оазис предлагал колодец людям и два грязноватых пруда животным, но ни тени, ни защиты от обжигающего ветра, который налетал неожиданно, швыряя в глаза и рот пригоршни песка. Верблюды выражали свое мнение громко и недвусмысленно, и Инос полностью соглашалась с ними.

Вновь став на землю трясущимися ногами, она узнала, что ее первая обязанность — раскинуть шатер, в котором Азаку и его мнимой семье предстояло провести ночь. Кроме того, она обнаружила, что теперь Азак стал Третьим Охотником на Львов и гонялся за Вторым, который покамест ускользал от него.

Шатер был наконец раскинут, но большую часть работы выполнила Фуни, высмеивая Инос за ее неумелость и заливаясь пронзительным, как визг стекла под ножом, смехом.

Фуни была одной из правнучек шейха. Ее приставили к Инос в качестве наставницы и помощницы. Фуни досаждала Инос сильнее, чем мухи. Не видя ее лица, Инос не могла определить возраст Фуни, но предполагала, что ей не более двенадцати лет. Девочка была крошечной, визгливой, дерзкой и раздражала Инос обширными познаниями в жизни кочевников. К Инос она относилась как к слабоумной и недалекой чужестранке; изводила ее придирками, описывая рядом круги на одном из вьючных верблюдов, и не упускала случая ее унизить. Следующие полчаса Инос потратила, пытаясь определить место Фуни в своем списке людей, заслуживающих отмщения, и, наконец поставила ее четвертой — после вдовствующей герцогини Кинвэйлской.

Но шатер был все-таки воздвигнут. Он имел не самый внушительный вид среди множества черных шатров, рассыпанных под пальмами, и его строительство завершилось последним. Инос уже собиралась отправиться за водой, когда заметила, что другие женщины носят кувшины на голове; тогда она послала за водой Фуни.

Затем она занялась приготовлением постелей. Шатер не отличался избытком места, особенно когда она устроила защитную зону вокруг ложа Азака. Если кто-нибудь из троих женщин случайно коснется ночью его руки или даже волос, то заработает ожог.

Завершив работу в душном и тесном шатре, Инос вышла наружу, в сумеречный свет. Кэйд сидела у входа на циновке, окруженная ворохом белых перьев.

— Ради священного равновесия, тетушка, скажи, что ты делаешь?

— Ощипываю птицу, дорогая.

Испытывая удивление и угрызения совести, Инос опустилась на колени рядом с ней. Герцогиня Краснегарская ощипывала жалкого тощего цыпленка! Как только у нее, Инос, хватило совести так жестоко обращаться с тетей? Ее совсем не успокаивала насмешка в голубых глазах Кэйд.

Инос виновато потупилась.

— Я не знала... где ты этому научилась?

— Во дворцовой кухне, еще в детстве.

— Давай, я помогу.

— Нет, это занятие так успокаивает — если бы ты знала, то оставила бы его мне.

— Вот уж не думала!

— Не важно, — с довольным видом откликнулась Кэйд. — Я справлюсь сама. Так забавно вновь заняться тем, чего уже давно не делала. Удивительно, как быстро вспоминаются давние навыки!

Инос не нашлась, что ответить. Милая Кэйд! Очевидно, она уже смирилась с путешествием и пыталась извлечь из него всю пользу. Если бы Инос проиграла такой спор, она дулась бы несколько дней подряд.

Но Кэйд не умела дуться.

— Откровенно говоря, дорогая, дворцовая жизнь здесь, в Зарке, показалась мне несколько скучноватой. Путешествия всегда воодушевляют, верно?

— Да, пожалуй. — Инос решила почистить лук и как следует выплакаться. Она оглядела шумный лагерь, но нигде не заметила ненавистной Фуни. Вероятно, девчонка сплетничала с другими детьми или женщинами.

— Я и не думала, — произнесла вдруг Кэйд, — что пустыня может быть такой прекрасной — разумеется, на свой лад.

Прекрасной? Инос осмотрелась повнимательнее. Небо над горными пиками приобрело кроваво-алый оттенок, на востоке поблескивали первые звезды, а вокруг лагеря разгоняли мрак небольшие жаровни. Ветер слегка утих и теперь овевал прохладой ее лицо.

— Ты права, в ней есть... особое очарование, — согласилась Инос. — Но большую и лучшую его часть составляет мысль, что мы сбежали от колдуньи!

— Радоваться еще слишком рано, дорогая. — Кэйд подняла полуощипанную курицу за ногу и прищурилась, разглядывая ее. — Если ей известно, где мы находимся, она может появиться и вернуть нас обратно в любую минуту.

— Похоже, такая участь тебя не слишком тревожит. Кэйд вздохнула и лишила курицу нескольких оставшихся перьев.

— Я по-прежнему склонна доверять султанше Раше, дорогая. А что касается Хаба...

— Хотелось бы знать, какого цвета пижамы предпочитают гоблины? — зло выпалила Инос. — Может, розовые, чтобы оттенить зеленую кожу? Или кроваво-красные — на случай, если на них что-нибудь прольется?

Кэйд укоризненно покачала головой, одновременно продолжая обдирать тощую тушку.

— Я же говорила тебе, дорогая: я не могу поверить, что это они решили всерьез. Несомненно, император...

Инос перестала слушать. Кэйд обладала неограниченной способностью верить в то, в чем себя убедила, и не желала признавать, что волшебники и император могут вести себя неподобающим образом — как и колдуньи. Ей-то что! Не ей придется рожать уродливых зеленокожих младенцев!

Прежде чем Инос сумела подыскать логичный довод и заставить Кэйд отказаться от несостоятельных убеждений, к шатру подошел Азак, шурша длинным кибром. Присев на корточки, он уставился на Инос.

— Значит, вы живы, ваше величество? Инос предполагала, что он шутит, однако сомневалась в этом — понять настроение Азака было нелегко.

— Разумеется, жива! Будь я мертвой, я не чувствовала бы всей этой боли.

Он удовлетворенно кивнул и взглянул на Кэйд, которая сосредоточенно поворачивала курицу над жаровней, опаливая пеньки.

— На севере слабые женщины не выживают, — добавила Инос.

— Это мне известно, иначе я не задумал бы такое путешествие.

Инос уловила в его голосе странную нотку и задумалась: неужели ей удалось высечь искру восхищения у этого великана? Может, дела вроде устройства шатра преуспеют там, где потерпели поражение охота с верховой ездой? Эта мысль вызвала у нее беспокойство, почти угрызения совести. Если кто-нибудь и заслуживал сейчас восхищения, так это Кэйд.

— Вы уже стали Первым Охотником на Львов?

Азак ворчливо отозвался:

— Я пока еще Второй. Первый пожелал решить спор в поединке. Особых затруднений я не предвижу, но, если ему повезет прикончить меня, уверен, шейх позаботится о том, чтобы вы благополучно добрались до Алакарны.

Кэйд резко обернулась, а Инос выронила луковицу и нож.

— Прикончить вас?..

— Как я сказал, это маловероятно. Несомненно, я сильнее его, а несколько мелких ран — сущие пустяки, обычные для таких поединков.

Он не шутил!

Да, они явно оказались за пределами Империи.

Но даже в Империи случались дуэли.

Инос так перепугалась, что с трудом сумела произнести:

— Но какая разница, каким по счету Охотником на Львов вы будете — Первым или Вторым? Почему...

— Разница есть, — перебил он.

Разница имелась для него, а что думали по этому поводу остальные, Азака не волновало. Он был волен рисковать своей жизнью, а Инос и ее тетушку считал просто попутчицами. Он не проводник и не стражник, получающий плату, он ничего не должен своим спутницам, и они не имели права удерживать или отговаривать его от поединка.

Каким-то образом новая вспышка ярости заставила Инос иначе взглянуть на эту безумную затею. Верблюды... пустыня... бегство от колдуньи...

— Азак, это же безумие! Да, да — вся затея! Наверняка каждому здесь известно, кто вы такой, и...

— Ну разумеется! — прервал он так сурово, что Инос отказалась от мысли продолжать спор. — Вас следует прятать не от попутчиков, а от местных жителей.

— Каких жителей? — Инос оглядела равнину, расстилающуюся вокруг шатров.

— Чаще всего нам придется останавливаться в более населенных местах — возле копей или поселков. Не забывайте, Элкарас — купец, а не путешественник. На меня как на джинна никто не обратит внимания, разве что заметит рост и властность, но тут уж ничего не поделаешь. Но у вас зеленые глаза, а у вашей тетушки — голубые. Лучше бы слухи о необычных путешественницах не донеслись до Раши. Но люди шейха так или иначе состоят с ним в родстве, и потому они надежны.

— Все, кроме Охотников на Львов. Они ему не родня!

— Конечно. Большинство из них — мои родственники. Первый Охотник — племянник, которого я прогнал всего несколько месяцев назад. Вот почему он считает долгом чести схватиться со мной. Это вполне понятно. На его месте я испытывал бы те же чувства и потому постараюсь сделать так, чтобы он мучился поменьше. Но Охотники на Львов не предадут меня. Их правила достойны уважения.

— А я думала, вы презираете их.

Азак покачал головой. В сумерках Инос не сумела разглядеть выражение его лица.

— Почему вы так решили?

— Нечто подобное Кар упомянул, когда мы покидали дворец.

Казалось, с тех пор прошла целая вечность.

— Вероятно, Кар презирает их. Но мне нет дела до того, как он относится к Охотникам на Львов — я питаю к ним жалость. Их отцы правили королевствами, а сыновья будут пасти верблюдов.

— Кстати, о королевствах: вы рискуете, оставляя свою страну без правителя на целых три месяца.

— Нет, пройдет гораздо больше времени, — возразил Азак, но Инос показалось, что она вновь заметила странную нотку в его голосе, и опять припомнила его подмигивание в саду Элкараса. Кроме того, она почувствовала, что Азак предостерегает ее, хотя единственной, кто слышал их разговор, была Кэйд.

Что за дьявольская интрига созревала в уме хитрого джинна? Неужели он в чем-то заподозрил Кэйд?

Внезапно султан поднялся, возвышаясь на фоне неба.

— Мне пора. Пока еще для поединка довольно светло. Кстати, — добавил он, — я терпеть не могу лук.

И он отошел прежде, чем Инос придумала достойный ответ.

Спустя несколько минут она пришла к выводу, что ответить ей нечего.

4

Наконец на Феерию спустилась ночь.

Лунный свет проникал сквозь плетенные из прутьев стены хижины, и Рэпу не спалось.

Прежде всего, он не привык спать в гамаке.

Во-вторых, мешал храп Маленького Цыпленка.

Еще одной причиной был избыток клопов. Хотя к клопам фавну давно пора было привыкнуть.

Ему предстояло умереть. Слово, переданное ему матерью, стоило дороже, чем его жизнь; впрочем, вероятно, для волшебника ничего не стоила жизнь любого смертного.

Тюрьмы всегда представлялись Рэпу тесными, мрачными каменными подземельями, вонючими и холодными, как подвалы в Краснегаре. Во времена Холиндарна ими пользовались как кладовыми, а иногда там играли дети. Лет в одиннадцать Инос полюбилась странная игра: она приказывала запереть в подвале кого-нибудь из товарищей, затем притворялась, что долго пытает его, и, наконец ему «отрубали» голову. Поскольку отдавать такие приказания она не позволяла никому другому, остальным детям игра наскучила гораздо раньше, чем самой Инос.

Тюрьма проконсула Оотианы ничем не напоминала отвратительные каменные мешки. В хижине было свежо и довольно просторно, и при этом весьма чисто. Вода била ключом из каменной чаши и стекала в отверстие, которое служило уборной.

Таких хижин в лесу было множество, вероятно, они служили одним и тем же целям и располагались на заросших травой полянах. Вполне возможно, они были самыми приятными из темниц всей Пандемии — со свежим воздухом, местом для прогулок и без уродливых каменных стен. Их заменяло пение птиц и солнечный свет.

Хижину окружал незримый барьер. Закрывая глаза, Рэп определил, что он заканчивается у самых верхушек деревьев, образуя купол, напоминающий барьер вокруг всего дворца или же купол поменьше, над замком в Краснегаре. Только человек, обладающий ясновидением, мог узнать о существовании барьера.

Но волшебный шатер не просто преграждал путь ясновидению — его укрепляло заклятие. Комната Иниссо была защищена таким же заклятием, только оно ослабело со временем. Здесь же заклятие было неуязвимым. Как только Рэп направлялся по тропе, он испытывал неудержимое желание повернуть обратно. Если он упорствовал, его одолевала тошнота. Инос часто обвиняла его в упрямстве, но этого упрямства ему недоставало, чтобы сопротивляться колдовству. Рэп просто не мог подчинить себе собственные ноги.

Как просто!

Приятная тюрьма... Рабы-импы приносили пленникам корзины с едой. Их охраняли легионеры, на которых заклятие не действовало.

Просто, но чрезвычайно эффективно.

Его ждет смерть.

Если только прежде его не сожрут комары, фавна будут пытать до тех пор, пока он не откроет кому-нибудь свое слово силы, а потом погибнет, как жители деревни.

А Инос так и не узнает, что он пытался разыскать ее.

Жужжание насекомых, шум прибоя... Затем ветер зашелестел в верхушках деревьев и донес издалека ритмичный стук.

Рэп рывком сел, не удержался в гамаке и с криком вывалился на земляной пол. Гоблин заворочался, забормотал и снова заснул.

Рэп пошарил по полу руками, чтобы найти башмаки, а затем вышел из хижины на поляну, озаренную луной. Ночь была теплой, ясной и тревожной.

Теперь он отчетливо слышал этот ровный стук, долетающий откуда-то с севера, с холма. Помнится, девочка-феери пообещала хлопать Рэпу, пока тот будет танцевать...

Значит, по крайней мере кое-кто из пленников-феери еще жив и находится где-то здесь, в заточении. Светила луна, и они танцевали. Они отбивали ладонями сложный, возбуждающий и радостный ритм, от которого к горлу Рэпа подкатил ком. Этих людей ждала такая же участь, как и его самого, но они были ни в чем не виноваты. Он воровал, был сообщником убийцы, и любой суд приговорил бы его к смерти. А преступление этих людей состояло лишь в том, что они родились на Феерии.

Со слабой надеждой на то, что заклятие не действует по ночам, он направился к тропе среди деревьев. Через несколько минут его покинуло всякое желание двигаться дальше. Рэп остановился в нескольких шагах от волшебного барьера, препятствующего дальновидению.

Ему предстоит умереть.

Как и гоблину, хотя, возможно, он этого еще не понял. Возможно, запрет, наложенный на Рэпа проконсулом Оотианой, помешает ему предупредить Маленького Цыпленка. Он еще не пробовал это сделать. Спешить было незачем. Вероятно, волшебнику Зиниксо понадобится несколько недель или месяцев, чтобы принять решение, но в конце концов он разделается с пленниками — с каждым по очереди.

Приятная тюрьма... Ночные цветы испускали сильный одурманивающий аромат. Гудели насекомые, плескалось вдали море. Ветер подхватывал ритм танца и разносил его по округе. Рэп решил, что на месте Зиниксо он непременно покончил бы с фавном и гоблином, прежде чем убивать кого-нибудь из пленных феери.

Во внезапном леденящем прозрении он понял: это вовсе не тюрьма, а ферма. Пленники-феери в ней заменяют скот, а лес создает для них привычное окружение. Должно быть, здесь их живут сотни, поколение за поколением, обреченные на смерть. Оотиана же намекала — это зло, справиться с которым невозможно.

Он попытался сбежать еще раз, но заклятие оказалось неуязвимым. Изгибы тропы мешали ему развить скорость, и, как бы упорно ни старался, он всегда натыкался на незримую преграду и отскакивал от нее в панике и отвращении.

Рэп уговорил и Маленького Цыпленка совершить попытку бегства. Гоблину не требовался большой разбег, чтобы развить скорость. Сила позволяла ему срываться с места подобно стреле, пущенной из лука, но и он застывал как вкопанный, когда заклятие приказывало ему сделать это. Большая скорость вовсе не была преимуществом. Тропа была изрыта в том месте, где тормозил Маленький Цыпленок, но ему ни разу не удалось приблизиться к барьеру ближе, чем Рэпу.

Но, возможно, в душе он и не желал бежать. По-видимому, объяснения Рэпа он счел не особенно убедительными, предпочитая доверять собственным выводам о том, что заклятие просто предназначено останавливать его на определенном расстоянии от хижины. Оно действовало как привязь, а не как ограда. Рэп признал такой вывод довольно логичным — для человека, не обладающего ясновидением. Заклятие могло быть даже не связано с барьером. Возможно, его сила росла по мере того, как увеличивалось расстояние от хижины. Доказать обратное Рэп не мог, поскольку не знал, действует ли заклятие за барьером...

Нет, он мог!

С торжествующим воплем Рэп бросился назад, в хижину, — будить гоблина.

Мать Рэпа твердо придерживалась мнения, что ночью все кошки серы. Подобно этому, кожа гоблинов при лунном свете тоже теряла зеленый оттенок. Но разбуженные посреди ночи, они угрожающе мрачнели. Незачем было задумываться о том, какие сны видит гоблин.

Маленький Цыпленок стоял на тропе, почесывался, отмахивался от комаров и обнажал зубы в жуткой ухмылке. Его узкие глаза сердито блеснули, когда он услышал предложение Рэпа. Не раздумывая он согласно кивнул.

— Это запросто!

— Так ты согласен?

— Нет. Тогда ты покинешь остров! И меня! Нет, Плоский Нос, придумай что-нибудь получше.

Он повернулся на пятках, намереваясь вернуться в гамак. Рэп схватил его за плечо. Не оборачиваясь Маленький Цыпленок сбил руку Рэпа с такой силой, что на мгновение Рэпу показалось, будто у него треснули кости.

«Никогда не позволяй ему спасать тебя...»

Встретив исполненный ненависти взгляд, Рэп задумался, не суждено ли ему погибнуть немедленно. Гоблин не называл себя падалью с тех пор, как Рэп появился в тюрьме. Он вообще мало говорил и проводил дни, наблюдая за Рэпом, как кошка за птицей. Вероятно, он считал, что, напав на легионеров, он избавился от любых дальнейших обязательств перед бывшим хозяином. В таком случае Маленькому Цыпленку ничто не помешает осуществить мечту всей жизни. Единственное, что удерживает его, — слабая надежда, что когда-нибудь он притащит свою жертву в деревню племени Ворона и насладится кровавой забавой в кругу родственников и друзей. Лишившись этой надежды, он начнет действовать незамедлительно. Как сейчас.

— Я вытащу и тебя! — запротестовал Рэп, осторожно потирая ушибленную руку.

Даже серебристого света луны хватило, чтобы разглядеть скептическое выражение на лице гоблина.

— Как?

— Я найду лошадь и веревку. Я знаю, где находятся конюшни.

Маленький Цыпленок осклабился.

— А может, двух лошадей?

Неужели он считал, что перетянет лошадь? Вероятно, он был прав, хотя и не разбирался в лошадях.

— На тропе не хватит места для двоих, — объяснил Рэп. — Я брошу тебе веревку, ты обвяжешься ею и повернешься спиной к тропе. Когда лошадь тронется с места, тебе не хватит времени распутывать узлы.

Гигант гоблин обнажил зубы в ухмылке.

— Веревка порвется!

— Я вытащу тебя оттуда прежде, чем она успеет порваться! А в чем дело? Ты испугался?

— Я тебе не верю. — Он развернулся, словно собираясь уйти спать.

— Жаль, — заметил Рэп. — А я думал, мы друзья, иначе не попросил бы посадить нас вместе. Ты не веришь мне, несмотря на то что я вернулся?