Даже несмотря на ливень, ночь выдалась липковато-душной. Тхайла лежала на большой, мягкой охапке папоротника, в успокаивающих объятиях Лииба. Он уснул, и Тхайла даже видела, как быстрыми вихрями кружат над их ложем размытые образы его снов. Страх, злость и голод — они ничего не значат. Они снятся каждому. Влажные тела поблескивали в полумраке комнаты. Тхайла чувствовала запах своего мужчины — он складывался из ароматов дыма, земли, сока растений, пота и даже пойманной вчера рыбы. Все эти запахи были знакомы ей после стольких ночей, подобных этой, они легко смешивались с терпким ароматом папоротниковых листьев. Ей нравился этот надежный запах — запах любви, дома и безопасности.

Учетчиков не было видно; вообще никого не было поблизости — Дом Лииба был настоящим раем для пиксов. Тхайла видела, конечно, других людей в своих Домах далеко отсюда, но никто из них не любил совать нос в чужие дела, а в следующем году будет достаточно времени для визитов… Они с Лиибом вообще никого не видели с тех самых пор, как поселились здесь, кроме живущих вверх по реке соседей, Бууш и Ниита из Дома Ниита. По их словам, уже многие годы учетчики даже не забредали в эти края.

Как и обещал Лииб, пожилая пара обрадовалась новым соседям неподалеку и очень помогла им на первых порах. Девушка из предгорий, не знавшая даже имен множества растений долины, научилась у соседей многому и с благодарностью принимала их добрые советы. Даже сам Лииб научился у них кое-чему: например, как выращивать саженцы прежде ему не ведомых таро и мурунги.

Через несколько месяцев помощь Бууш окажется неоценима, — она и так уже во многом помогла Тхайле, подтвердив ее подозрения и направляя советами.

Сегодня вечером, в честь первого дождя, Тхайла открыла Лиибу — он вскоре станет отцом. Муж так обрадовался новости, что она заплакала, ибо его чувства были так сильны… И затем одно потихоньку привело к другому. Потому-то он и спал столь беспокойно.

Лииб и вправду оказался отличным строителем. Плел он замечательно, и уже сплел стены для двух больших комнат их хижины. Ни одной капли дождя не пробивалось сквозь крышу, ни единой! Если Тхайла только захочет, у нее будет шесть или даже семь комнат, пообещал Лииб. Она спросила его, смеясь, для чего женщине может потребоваться такое количество комнат. Для детей, конечно, отвечал он. Большинство пар ограничивались двумя отпрысками, но Тхайла уже объяснила мужу, что семьи, обладающие Даром, часто имеют больше детей, — и он сразу же начал грезить о целых десятках?

Легко сказать! Но ему нравились дети; Лииб часто это повторял, и Тхайла ему верила. Он был таким ласковым и в то же время таким сильным… Испытывала ли хоть одна женщина на свете подобную любовь?..

Лииб соорудил маленький загончик для цыплят и стойло для козочки. Отменный рыболов, он уже мастерил лодку. Он даже научил Тхайлу плавать — порой они целыми днями ходили без одежды.

Она в жизни не ела столько вкусной пищи… Она уже начала округляться, еще до зачатия ребенка. Местные леса кишели съедобными плодами: ягоды, дикий лук, корешки, пахучие травы… Хлебные деревья встречались не реже лягушек, а ведь одно такое дерево может кормить целую семью круглый год! Здесь росло также и много других фруктов: эбеновые деревья и кокосовые пальмы, мускатный орех, манго… Все и не перечислить. Тхайла посадила немного риса, таро и бобов. Она набрала дикого хлопка и начала вязать.

У нее есть бутыли из тыкв, большой котелок для готовки и острый каменный нож. Она даже не могла представить что-то, что могло бы ей понадобиться, — все было под рукой. Она слушала, как на крышу падают дождевые капли, и чувствовала себя в полной безопасности в объятиях своего мужчины.

Но следующее новолуние… Явятся ли за ней учетчики? Найдут ли они ее? Не пострадают ли из-за нее родители?

Разумеется, даже учетчики не окажутся настолько жестоки, чтобы забрать ее сейчас из Дома Лииба, правда? Пике должен быть рожден там, на том самом месте, где он был зачат, — это обычай ее народа. Однажды она разгребет ненадолго папоротник и усядется прямо на землю, чтобы явить на свет свое чадо. Ее первое чадо.

Именно здесь, в Доме Лииба.

В снах Лииба голод, уступил место желанию — любви. Тело его напряглось, и Тхайла почти могла увидеть себя в этом сне — чувства ее мужа были так сильны, а она так близко! Бууш сказала, что еще несколько месяцев это будет вполне безопасно…

Тхайла с нежностью поцеловала кончик этого смешного курносого носа и увидела, что ее мужчина просыпается. Еще сонный, он крепче сжал ее в объятиях.

Губами она коснулась его губ. Встретились языки, и рука его скользнула по ее груди, — по телу Тхайлы пробежал трепет… Кто из женщин испытывал такое счастье?

Большая императорская спальня была устроена во дворце еще для императрицы Абнилы, и господин Ампили знал несколько довольно скандальных историй о событиях, некогда происходивших здесь, — весьма любопытных, пусть и не всегда правдоподобных. Конечно, правдоподобие вовсе не означает истинности, и наоборот; это знают все историки и многие кумушки-сплетницы. В качестве начальника протокольной службы при наследнике империи Ампили кропотливо вел дневник — он в жизни не даст своего согласия на его публикацию, но историки будущего наверняка почерпнут оттуда немало интересного. И в том, чему свидетелем он был сейчас, правдоподобия также маловато… Вот вам сцена — сегодня, в этой спальне! Что сказали бы народы Империи, узнай они, как ими правят?

И любопытно, что сказала бы Абнила, если бы увидела, что стало с ее спальней? Большая комната превратилась в интендантство, в скрипториум. Былое изящество грубо попрано столами, подковой опоясавшими постель. Обстановка напомнила Ампили загон для петушиных боев; вокруг беснуются зрители: они делают ставки, холодно созерцая, как два непримиримых бойца — Эмшандар и Бог Смерти — выходят на последний раунд поединка. В комнате стоит тяжелый запах пота, восковых свечей и горячего сургуча.

За большими хрустальными окнами с буков начинают облетать первые листья. В расставленных на столах вазах чахнут хризантемы. Лето уже на исходе…

И посреди бурлящей кругом работы недвижным трупом возлежит император; его беззубый череп, словно бы обернутый в тонкий пергамент, покоится на шелковой подушке. Глаза закрыты… Вот как, оказывается, испаряется власть. Ныне Эмшандар не правил даже в собственной спальне, даже на расстоянии своих дрожащих, высохших, паучьих рук. Ныне император не волен распоряжаться даже в пределах своей постели, иначе он наверняка заставил бы всех убраться прочь и оставить его умирать с миром.

Сидевший слева от смертного одра центурион Хайфи вынул еще один свиток из корзины, стоявшей рядом. Об этом центурионе ходили чрезвычайно интересные слухи! Ампили еще не успел добыть точного подтверждения, но поговаривали, будто бы этот человек некогда был начальником Ило. Каково-то ему вдруг стать ассистентом рекрута собственной центурии? Говорили также, будто бы Ило заявил Хайфи, что тому грозит навсегда остаться обыкновенным писарем, пока он не встанет на колени и не поцелует сандалию Ило! Если так, тогда это воистину страшная месть. Никакой центурион преторианец не встанет на колени перед обычным смертным, пока небо не обрушится на землю!

— Приговор графу Вастокскому. Высылка, — пробормотал центурион, передавая свиток Шанди.

Ампили навострил уши. С самого начала все документы карательного свойства были изъяты из общей кучи и отложены в сторонку для личного ознакомления и одобрения Шанди, так как за последние несколько месяцев старик преступил всякую грань в своей мстительности.

Нахмурившись, Шанди поискал пометку Ило, после чего развернул свиток и пробежал глазами начало текста. Ампили ждал с нетерпением и обрадовался, увидев изумление принца. В деле графа Вастокского высылка была мягким наказанием. Совершенно явный случай из рук вон скверного обращения с подчиненными, со множеством щекотливых деталей; Эмшандар собирался замять скандал. Ило советовался с Ампили насчет добросовестности следствия — очень основательный молодой человек этот Ило.

— Еще один, сир! — Шанди протянул свиток.

Запавшие глаза приоткрылись. Старик проснулся. Трясущейся рукой со вздутыми синими венами он принял документ и передал его на другую сторону — легионеру, ставившему печати. Готово.

Все было вполне законно.

Из корзины документы шли в руки центуриону, от него — принцу, от принца — старику в кровати, а потом — легионному писцу. К тому моменту, как печать высыхала, они вновь оказывались в корзине. Император утверждал еще один закон, эдикт, приказ или что-то другое. Все в рамках законности.

— Отзыв в столицу проконсула Ионфо.

— Сир?

Другое дело. Ампили и Акопуло в один голос прочили умницу Ионфо в консулы на будущий год, и Шанди тоже одобрял их выбор. Пришло время ввести в правительство несколько своих людей. Император, должно быть, не заметил их волнения; он просто передал документ для скрепления печатью.

Ампили присел на краешек постели, в ногах, вместе с Акопуло и маршалом Итхи. Перед ними также стоял стол, заваленный бумагами. Когда у Шанди возникали какие-то сомнения по поводу того или иного документа, этим занимались его советники. Так жила Империя сейчас, в последние дни Эмшандара IV. Так ею управляли. Когда-нибудь люди обо всем узнают из мемуаров Ампили.

Со времени возвращения принца в Хаб прошло уже шесть недель — он вернулся как раз вовремя, чтобы предотвратить окончательное падение государственности, — шесть недель с тех пор, как Ампили увидел тот невероятный, невозможный образ в бассейне-прорицателе… и солгал, чтобы не рассказывать о нем.

Огромная куча запущенных бумаг потихоньку таяла, и Ило как-то даже заявил, что ничего срочного в ней уже не осталось. Постоянное поступление новых документов оставляло мало времени на неспешный разбор старых, но стопки все равно становились тоньше. Когда Ампили думал, что стало бы, не будь с ними этого юного распутника или не приди Ило в голову запрячь преторианских выскочек в разборку бумаг, его начинали преследовать ночные кошмары. Разумеемся, несчастные жертвы обстоятельств едва не устроили мятеж

— ходил даже шепот о попытке самоубийства, — но принц настаивал. И его побуждения тоже можно понять… Говорят, преторианцы работали целыми днями и вдобавок ночами — в жуткой спешке, только бы управиться с работой и избавиться от своего «позора». Ило уже даровал одному из них свободу — чтобы подхлестнуть остальных. Гражданские чиновники могли бы работать над этой кучей всю свою жизнь.

И еще, под началом у Ило останется сам центурион — и сандалия его так и не дождется поцелуя! Странные слухи… Ампили просто не мог придумать способа подтвердить или опровергнуть его. На самом деле он плохо представлял себе, кто мог его пустить — кроме, быть может, самого Ило.

— Хартия привилегий вольному городу Гарпу, — молвил центурион с хорошо вышколенной невозмутимостью.

Шанди даже не стал просматривать ее. Без всяких сомнений, кто-то хорошо заплатил за эту бумажку… Хотя заплати они на пару крон больше, их расчудесный город назывался бы и получше.

— Еще одна, сир!

— Нет!.. Устал. Хватит… — Высохшее, обтянутое кожей лицо на подушке не открыло глаз, но упрямо сжало сморщенные губы.

Нахмурившись, Шанди взглянул на богато украшенные часы работы дварфов, стоявшие на каминной полке.

— Мы устроим перерыв и потом вернемся к работе. Четверть часа, господа.

Преторианцы выскользнули за дверь; центурион — с пустой корзиной в руках, два гвардейца — с полными. Шанди встал, потянулся и отошел к кофейнику. Остальные тоже поднялись со своих мест и, чуть пошатываясь, последовали за ним.

У Ампили нашлось чем занять забитую бумажной пылью голову — у Шанди за обедом была назначена встреча с представителями Илрэйна. Если и есть на свете: что-то, способное свести с ума начальника протокольной службы, так это эльфы. Нордленд поддерживал сейчас связь с Империей через единственного своего посла: если он не имел полномочий говорить за танов, тогда он, по крайней мере, открыто в том признавался. Но эльфы! Десяток эльфов может щебетать на десять разных тем одновременно или же высказывать десять разных мнений по одному вопросу, — и ты никогда не поймешь, кого из них стоит слушать! А ведь среди них вполне может оказаться один, облеченный достаточными полномочиями, чтобы говорить серьезно, надо только сообразить, который из них… Даже если досконально разобраться в их несусветных титулах, ни за что не поймешь, действительно ли они означают хоть какую-то степень власти. Одно простое правило, однако, может помочь: одетый наиболее скромно наверняка и есть наиболее важный чиновник, а самая пышная одежда означает практически полное отсутствие значимости… Но это правило имеет и обратный ход: если они знают, что ты его знаешь, тогда они наверняка оденутся наоборот. А ход мысли эльфа способен сбить с толку самих Богов!.. Рот Ампили наполнился слюной при воспоминании об эльфийской кухне. Впрочем, у них всегда слишком маленькие порции… Етуны же едят одну только рыбу, да и ту вываренную почти до полной потери вкуса, но зато етуны понимают, что перед гостем надо ставить вместительное блюдо…

Маршал в каждой руке держал по пачке бумаг.

— С этими все в полном порядке, ваше высочество. А вот с этими я рекомендовал бы ознакомиться лично.

Шанди улыбнулся ему над ободком своей чашки:

— А зачем тогда я держу тебя здесь, старый ты плут?

— Как раз для этого! — Итхи попытался усмехнуться в ответ. Он был пожилым, болезненным человеком. Лицо маршала распухло и совсем потеряло цвет после недавнего посещения зубодера; он, наверное, до сих пор страдал от зубной боли. Сейчас он носил гражданский костюм, что было ему к лицу. В военном панцире он походил на дряхлую черепаху… Итхи уже многие годы пытался уйти на заслуженный отдых, и Шанди отпустит его сразу, как только все уладится.

«Как только все уладится» — в последнее время эта фраза то и дело мелькала в разговорах. Она значила: когда умрет Эмшандар.

Старая развалина устраивал истерики всякий раз, как кто-то заговаривал о регентстве. Шанди, само собой, мог бы подать формальное прошение, — и сенат с ассамблеей назначили бы его регентом быстрее, чем писец заточит гусиное перо, — но Шанди наотрез отказывался от этого шага. Очевидно, он был не в состоянии нанести старику последнее оскорбление… Сентиментальность — скверное качество для политика, но в свое время дед был для него и отцом, и отчасти матерью.

К тому же — даже Ампили готов признать это — более пяти десятков лет Эмшандар был неплохим императором. Не «великим», правда, зато лучше большинства. И вот: все шесть недель, истекшие со времени возвращения Шанди, он крайне редко выбирался из постели.

Но они справлялись. Они могли еще немного подождать, поддерживая прежние порядки.

Ампили был убежден, что они сумеют справиться. Шанди тоже так думал. У Акопуло подобной уверенности не было; вчера он подчеркнул, что в Зарке халиф опять машет своей кривой саблей, да еще и похлеще прежнего, дварфы совсем распоясались, и гоблины тоже словно с цепи сорвались. Даже фавны Сисанассо начали устраивать выкрутасы и подбрасывать Империи какие-то проблемы, а ведь они сидели тихо вот уже больше века. На востоке неурожай. Амбель разрушен сильным землетрясением. Уже не одна, а целых две кометы еженощно пылают в северном небе, — а всем известно, что появление кометы означает скорую смерть императора. Даже наименее суеверные подсчитывают дни до конца тысячелетия.

Империя, говорил былой наставник Шанди, содрогается сверху донизу, ее фундамент трещит по. швам. Говоря это, он пристально глядел в глаза Ампили — будто бы знал, что Ампили видел в бассейне на самом деле! Акопуло не хотел верить Ампили, как тот ни отпирался. А сам он тщетно пытался выбросить свое видение из головы. Дварф, подумать только! Бассейн не сработал — или вся затея с предсказаниями была хитрым розыгрышем.

Шанди приседал и, встав, доставал кончиками пальцев до носков. Он ненавидел долго сидеть без движения, но теперь ему приходилось заниматься этим по многу часов ежедневно… Внезапно принц оглянулся на Итхи:

— Маршал! Вы давно не слыхали новостей о Чародее Олибино?

Старый солдат открыл рот, но, поддавшись инстинкту, глянул на неподвижную фигуру императора, прежде чем ответить. Там он не нашел подсказок.

— Нет, ваше высочество. Уже много месяцев.

— С Пустоши Нефер, не так ли?

— Так точно! — Итхи угрюмо покачал головой. Быть может, его величество?..

— Ни словечка? Ни об одном из них? — Темный взгляд Шанди уперся в Ампили, который беспомощно пожал плечами.

Обычно по Хабу бродили слухи о последних деяниях смотрителей: чудесное исцеление там, обольщение здесь… То и дело кто-нибудь из Четверых объявлялся на каком-то балу или встревал в военное столкновение. Смотрители нечасто показывались людям, но отделаться от них было невозможно, как и от собственной тени. Теперь же они, похоже, вовсе растворились в воздухе, раз уж даже Ампили ничем не мог помочь Шанди!

Акопуло решил, что это дурной знак. Он заявил, что это означает какие-то дрязги внутри Четверки; они явно не доверяют друг другу.

Шанди, казалось, потерялся в раздумьях, — пока Ампили не сообразил, что принц не сводит глаз с какого-то стенного украшения в дальнем конце комнаты. И только тогда, потрясенный, он понял, что тот смотрит на регалии: меч и щит! Ампили даже не подозревал, что они хранятся в императорской спальне! Уродливые и искалеченные временем символы… В лучшие времена, до того как эти покои превратились в скрипториум, бронзовые регалии прошлого, видно, казались странно чужими в драгоценной элегантности остального убранства. И все-таки это наиболее священные реликвии Империи, ибо некогда они принадлежали великому Эмину II!

Назначением их было собирать смотрителей. Уж не надумал ли Шанди попробовать? Он еще не набрался духу или уже предпринимал неудачные попытки? Соберутся ли перед ним Четверо сейчас, пока Шанди еще не стал императором? Ампили с неохотой признался себе, что его мемуары вряд ли смогут дать ответ на эти «опросы.

Он наполнил кофе еще одну чашку, мрачно размышляя об эльфийских трелях и о дварфе, который примерещился ему в бассейне-прорицателе…

— А где же твой бездельник-сигнифер? — спросил маршал, разрывая тишину. — Я-то думал, он по уши в работе?

Дерзкий вопрос, хотя старый вояка и не собирался уколоть Шанди. Если не считать вопроса о регентстве, император вел себя довольно тихо, но опять-таки — если никто не упоминал об Ило. Тогда умирающий начинал неистово ругаться. Появление в комнате самого Ило доводило злосчастного старика до истерики. Очевидно, его ослабевший, затуманенный разум все еще подвергался угрызениям совести. Это говорило в пользу императора и, возможно, станет откровением для историков будущего, которые заглянут в мемуары Ампили — и, возможно, по-новому оценят опасность Заговора Иллипо и то, как с ним справился Эмшандар.

— Ило взял выходной, — объяснил Шанди. — Он не отдыхал с самого возвращения, и лишь Силы Добра знают, как он этого заслуживает. Ило собирался прокатиться верхом.

Ампили фыркнул. Принц перевел взгляд на него, после чего Ампили и вовсе разразился дурацким смехом.

Ему сигнифер сообщил, что хотел бы попытать счастья с одной бабенкой, на которую уже давно положил глаз. Шанди не видал ничего забавного в конной прогулке Ило. Глаза его потемнели, в голосе звенела медь:

— Он прекрасный наездник, милорд. В конюшне Дубового дворца уже стоят две его кобылы… Он, судя по всему, отлично разбирается в лошадях.

— Ну конечно, господин! Не стану отрицать. — Ампили чувствовал, что лицо его покраснело или даже посинело от потуг сдержать смех. Ворчун Акопуло тоже усиленно поджимал губы.

Седобровый маршал Итхи хмурился, чувствуя, что потерял нить беседы.

— Представительный парень этот Ило. Головокружительная у него карьера… Легион присудил ему жалованье дня службы — что не так уж часто бывает!.. — В повисшем молчании он разглядывал Ампили из-под насупленных бровей. — Не знал, что он еще и кавалерист. Парень-то он видный. Девицы поди вешаются на него, правда?

Ампили отыскал в себе как раз достаточно сил, чтобы ответить:

— Он, наверное, самый подходящий жен… Я хочу сказать, холостяк… Надменная гримаса вызвала у Акопуло глупый мальчишеский смех.

Губы принца тронула тонкая улыбка:

— За Ило укрепилась репутация дамского угодника, маршал… Старый повеса завидует ему.

— Не упрекайте господина Ампили! — вскричал Итхи. — Я и сам завидую молодости этого сигнифера.

Шанди наклонился к Ампили:

— Если серьезно, у Ило и правда такая репутация в городе?

Ампили ответил, избегая смотреть на Акопуло.

— Он уже добился… подобной репутации, господин. Я знаю нескольких матерей, запретивших дочерям подходить к нему близко. Конечно, это придает ему особый шарм.

Акопуло громогласно фыркнул:

— Ты что, ведешь точный учет?

Начальник протокольной службы в ужасе поднял пухлые ладони:

— Бодрствовать двадцать четыре часа в сутки?

Благодарю покорно!

Низенький советник рассмеялся, и маршал Итхи вместе с ним.

Конечно же, Ампили старался вести учет! Пока он точно знал о четырех и мог догадываться еще о двух… Не так плохо для шестинедельной работы!

С имперским спокойствием Шанди нагнулся наполнить кофе еще одну чашку, после чего отнес ее к постели, чтобы увидеть, удастся ли ему пробудить императора, чтобы хоть немного продвинуться в государственных делах.

Даже сам Шанди мог завидовать собственному сигниферу. Вечерами Ило был предоставлен сам себе, тогда как у принца практически не оставалось свободного времени на общение с женой и дочерью. Информаторы Ампили из числа прислуги Дубового дворца докладывали, что ребенок все еще отказывается узнать в Шанди отца. Они передавали шепотом, будто принцесса Эшиала настолько ненавидит дворцовый этикет, что, по всей вероятности, скажется больной и не явится на коронацию… Намекали даже, что она вовсе не настолько была рада увидеть мужа после долгой разлуки, насколько старалась показать. Как все-таки странно, что столь великолепный полководец, тонкий стратег, каким, вне сомнений, был Шанди, оказался настолько слеп в общении с женщинами!

Да, Эшиале сложно будет привыкнуть. Но скоро все уладится…

Будем надеяться.

Вскоре Шанди воссядет на Опаловый трон — девочка Эшиала станет императрицей. Будем надеяться.

Ампили никогда не считал себя человеком излишне доверчивым или суеверным, но теперь он был почти убежден в истинности мрачных предсказаний о конце тысячелетия. На его мнение во многом повлиял — и никто, кроме него, не знал об этом! — образ, виденный в бассейне. Кошмар, преследующий его вот уже шесть недель. Они бы попросту не поверили ему, попытайся он рассказать! Невыносимое, невозможное видение — дварф, сидящий на Опаловом троне? Он вновь постарался выбросить его из головы.

Принцесса Эшияла прогуливалась с дочуркой по саду Дубового дворца. Майе было почти два, и она уже изо всех сил старалась создать матери миллион проблем, хотя ей это редко удавалось. Черноглазая и темноволосая — под стать родителям, она неустанно бегала по саду, таская за собой куклу-солдата немногим меньше ее самой. Когда Майа бросала куклу, мама поднимала ее, и тогда девочка требовала ее обратно.

Куклу звали Лииги. Порой, когда отец являлся во дворец в униформе, Майа тоже звала его так. Она еще не успела привыкнуть к той мысли, что отцы детям необходимы или даже желательны, — и это едва ли было удивительно, если учесть, как мало времени Шанди мог найти для семьи.

Признаться, Эшиала не сильно скучала по мужу. Они почти никогда не бывали одни, так что их отношения не выходили за рамки чисто формальных. Даже когда они оставались наедине, им не о чем бывало говорить: Шанди избегал обсуждать государственные дела во время редких часов досуга. Каждую вторую или третью ночь он приходил в спальню жены, но тогда они не говорили вовсе. Затем он отправлялся спать в собственные покои. Эшиала подчинялась без протестов, ибо это было ее долгом, но по-прежнему отказывалась верить, что какой-то женщине подобное могло понравиться. Она даже сомневалась, испытывает ли удовольствие сам Шанди… Они никогда не обсуждали это.

Еще девочкой Эшиала мечтала о жизни в домике чуть побольше родительского, на окраине маленького городка вроде Тамбла. В мечтах она видела мужа, который уходит на рассвете и возвращается с наступлением темноты. Вечерами они сидели бы у очага и говорили бы о семье или веселились бы в обществе друзей; но при дворе не бывает друзей да и увеселения здесь скучные, церемонные — балы да обеды… В Тамбле у нее были бы дети и служанка, а может, даже лошадь с коляской, если только ей сопутствовала бы удача в браке. Она до безумия любила бы мужа и была бы ответно любима.

Отчего, отчего вместо этого она оказалась в Дубовом дворце?

Только чтобы сделать отца маркизом, а сестру — княгиней?

Нет. Она оказалась здесь, потому что этого захотел наследник престола, и ее долгом было подчиниться ему.

Эшиала быстро возненавидела Дубовый дворец с его сотнями слуг. Она была совершенно не готова вести такое хозяйство, хотя, кажется, кроме нее это никого не заботило. Вскоре она будет официально признана хозяйкой Опалового дворца, а с ним в одиночку не управиться; там есть свои управляющие и свой ежегодный бюджет, который мог бы кормить три легиона! Так сказал ей принц Эмторо.

Играть в саду с Майей было величайшим из оставленных ей удовольствий. Гусыни-фрейлины не имели ни малейшего желания сопровождать ее, и Эшиала могла делать вид, будто бы они с дочерью единственные люди на всей земле. Гвардейцы были далеко, а садовники старались не попадаться на глаза. Она знала, правда, о людях, шпионящих за нею из десятков окон, но о них можно было и забыть хотя бы на время.

Уже шесть недель пролетело с тех пор, как Шанди вернулся, — и Эшиала начала подозревать, что снова носит дитя. Она даже молилась, чтобы так оно и было, ибо беременность избавила бы ее от пытки играть роль императрицы на пышных похоронах, последующих коронации и грандиозных балах… Вдобавок она освободит ее от посещений Шанди, хотя бы временно.

Майа забежала в розовый сад, завернув за подстриженный куст в конце аллеи; Эшияла последовала за ней и встала как вкопанная. За удивлением быстро последовала досада, затем паника. Там был мужчина. Он сидел на скамейке и еще не увидел ее, ибо был целиком поглощен своим делом: он бросал что-то в большую серебряную чашу.

Эшиала двинулась было вперед, чтобы подхватить Майу и уйти, но девочка почти добежала до скамьи, прежде чем увидела пришельца. Замерев, она уставилась на него во все глаза и снова уронила Лииги на газон. Эшиала подошла, чтобы забрать обоих.

— Ило! — крикнула Майа, бросаясь вперед. Так оно и было, и Майа узнала его даже быстрее матери. Эшиала еще ни разу не видела сигнифера без униформы. Сейчас на нем была безупречно сшитая куртка для верховой езды, по всей вероятности с иголочки. Если она и добавила его облику что-то, то лишь еще больше позерства.

Ило улыбался Майе, вовсе не выдавая удивления.

— Привет тебе, маленькая принцесса! — После чего с улыбкой обернулся к Эшиале. — Ваш покорный слуга, сударыня….

Он даже не встал! Это неприятно поразило ее. Эшиала действительно ненавидела вечную церемонность дворцовой жизни, но Ило вовсе не должен был знать об этом. Мужчина обязан встать, приветствуя даму, — это всего-навсего хорошие манеры. Может быть, она и впрямь была скверной принцессой, но воспитание все же заставляло ее ждать от окружающих благородного обхождения.

— Доброе утро, сигнифер.

— Ило, — подтвердила Майа. Она ухватилась за кромку чаши и привстала на носочки, чтобы заглянуть внутрь. — Что делаешь, Ило?

— Готовлю сюрприз. Хочешь помочь? Погоди-ка! — И даже не спросив позволения у матери, солдат поднял ребенка и поставил на скамейку.

Эшиала пребывала в замешательстве. Она знала сигнифера, ибо он обедал за столом принца и даже располагался в собственных апартаментах в Дубовом дворце. Они встречались почти ежедневно. Ило был холоден и формален и никогда не обращался к ней, разве что она сама его о чем-то спрашивала, то есть все равно что никогда. Он был чересчур хорош собой. Шанди предупредил ее, что сигнифер ведет довольно распущенный образ жизни, и просил жену передать то же предупреждение своим фрейлинам. Она выполнила его просьбу, краснея от стыда.

— Присоединяйся к нам, красавица, — сказал Ило, широко улыбаясь.

Он не только чересчур хорош собой, он еще и чересчур много себе позволяет! Не успела Эшиала придумать подходящий сокрушительный ответ, как Ило поднял розу из охапки цветов, лежащей рядом с ним на скамье, и принялся рвать лепестки, роняя их в чашу. Та уже была наполовину полна лепестками — алыми, белыми, желтыми, розовыми…

— Что ты делаешь? — снова вопросила Майа.

— Хочешь помочь? Ну-ка… — Ило осмотрел один из цветков. — Никаких шипов! — Цветок он вручил Майе, показав, как следует обрывать лепесток и бросать его в чашу. Майа ухватила бутон в кулачок и дернула. Сигнифер сверкнул новой улыбкой в сторону Эшиалы и вернулся к цветку.

По всей видимости, забытая обоими, Эшиала стояла и… колебалась. Она могла бы, разумеется, подхватить дочку и уйти, но тогда Майа поднимет на ноги весь дворец своими криками.

Не собираясь присаживаться на скамейку, она просто стояла рядом и ждала.

— Сигнифер, чем все-таки ты занимаешься? На сей раз улыбка держалась дольше и казалась лучше продуманной.

— Пока секрет. Хочешь сказать, ты еще ни разу не видела, чтобы мужчина делал это?

— Лепестки… Они для духов? — У ног сигнифера лежала большая груда разоблаченных стеблей. Он, должно быть, сидит здесь не менее часа.

— Нет. — Ило покачал головой. Казалось, солнце померкло от ослепительной улыбки, но ненадолго. Он снова обратил свое внимание на чашу и на неловкие старания Майи. — Знаешь, ты напомнила мне центуриона Хардграа.

Эшиала даже не могла представить себе человека, которого напоминала бы меньше.

— Чем бы это, интересно узнать?

— Он тоже ненавидит дворцы. Эшиала мигом вернулась к обороне:

— Что за чушь!