Из арок соседней комнаты в сад струился свет, в котором блестели листвой кусты и лилии в декоративном прудике.

Голоса в ночи…

— …подождать до завтра? — Женский голос.

Низкий мужской голос прорычал что-то в ответ. Отец Джаксиана, разумеется.

Я скользнул в сад, и Ториан последовал за мной, удивительно бесшумно для своего роста. Хоронясь за кустами, я осторожно обогнул пруд и нашел место, откуда мог видеть все происходящее внутри.

Как совершенно справедливо заметил Ториан, женщина была прекрасна.

Красота — дар Ашфер, она мало общего имеет с той, что ваяют скульпторы или пишут художники. Мужчина или женщина могут обладать идеальными чертами и совершенным сложением и при этом быть начисто лишены красоты. У этой женщины красоты было в избытке. Так же как первой мыслью при взгляде на Ториана было бы «большой», о ней нельзя было думать иначе как о «прекрасной». При взгляде на таких женщин у мужчин захватывает дух.

Она была высока и стройна, девушка на пороге женственности, бабочка, расправляющая свои крылья, только-только выбравшись из кокона. На ней было небесно-голубое платье, перехваченное под грудью золотым поясом и ниспадающее множеством складок до самых золотых сандалий. Перехваченные золотой лентой, сверкающие, как темная вода, ее волосы небрежно спадали на плечи. Похоже, ее подняли прямо из постели, не дав времени причесаться. Ее губы были кровавыми рубинами на слоновой кости.

Ее бледность разожгла во мне огонь. Мне хотелось броситься к ней на помощь и вызволить ее отсюда. Мне хотелось сложить о ней эпическое повествование. Еще больше мне хотелось увидеть в ее глазах призыв и, повинуясь ему, развязать ее пояс, сорвать шелка и овладеть скрытым под ними безупречным телом. Сердце билось отчаянно. Над ухом у меня тяжело дышал Ториан.

Мужчина, разумеется, был тот же, которого мы видели раньше, — отец Джаксиана. Говоря, он размахивал руками, и на пальцах сверкали драгоценные камни. Он идеально подходил на роль злодея — старый, блещущий роскошью и отвратительный рядом с юной девушкой. Его нос напоминал клюв стервятника.

— Я признаю, папа, что он молод и богат, — говорила девушка. — Я согласна — он весел и остроумен. Но его нравы пользуются дурной славой. От него просто пахнет разложением. Его тело словно жабье покрыто сочащимися язвами. Если бы ты…

— Вздор! — взревел мужчина; я в первый раз ясно расслышал его реплику.

— Где ты понаслушалась этих сплетен? Грязный бабий треп!

— Если уж на то пошло, об этом мне рассказал Джаксиан. Он видел его в бане — неделю назад, после упражнений с мечами. Половина их отряда передумала, посмотрев на него, и пошла мыться домой, сказал он. Он говорил, они скорее разделят бассейн со всеми форканскими ордами, чем с Дитианом Лием. — Ее голос был мелодичен, как пение ста соловьев. Она вела себя почтительно с отцом и все же держалась твердо; для своего возраста она отличалась завидным хладнокровием. Когда она встретилась с ним взглядом, я заметил, что она унаследовала его нос, хотя, конечно, в более изящной форме, сообщавшей ей достоинство и высокомерие, нимало не умаляя при этом ее красоты.

Внезапное прикосновение к моему плечу заставило меня оглянуться. Я посмотрел на Ториана, потом туда, куда он показывал. Мы были не единственными свидетелями этого любопытного разговора. Укрывшись в темноте, у стены стояли три фигуры в хламидах. Всецело поглощенные подслушиванием, они, похоже, не заметили еще, что население садика несколько увеличилось.

Теперь стало ясно, кто пришел, когда звонил звонок. И если не хозяин дома поставил их сюда шпионить, то кто?

Нет, ночь обещала быть очень любопытной.

— Я не верю, что ты хочешь, чтобы твоя дочь заразилась дурными болезнями! — сказала девушка. — Забудь про Лия, папа, прошу тебя!

— Твое вздорное упрямство превосходит все границы! — Мужчина потряс перед ее лицом кулаком, и в свете звезд сверкнули драгоценные каменья.

Мы с Торианом переместились за кустами чуть дальше и в конце концов залегли в листве на дальнем конце пруда. Вода доносила до нас все звуки, и обзор отсюда был куда лучше, чем у тех, кто прибыл сюда раньше. Возможно, они просто считали перемещение ползком ниже своего достоинства.

Следующей реплики отца я не расслышал. Он злобно шагал взад-вперед по комнате. Моему искушенному взгляду его ярость показалась наигранной, но девушка, возможно, этого не замечала.

— Нет, это ты меня удивляешь, папа, — возразила она. — Сначала ты хотел кого-то из купеческого рода. Ты сказал, что это будет торговый союз. Куэрты — это же клан военных?

— Я пытаюсь угодить твоим вкусам.

Она расправила плечи, с достоинством выдерживая гнев отца, — она не отступила ни на шаг, голос ее оставался по-прежнему спокойным, а руки — неподвижными. Конечно, она была встревожена — а кто бы на ее месте не тревожился? — но, похоже, мужчина встретил сопротивление куда сильнее, чем ожидал. Интересно, а где сейчас ее мать?

— Да, конечно. Я знаю Сошьяка Куэрта. Он ведь капитан сейчас, верно? Его последняя жена скончалась от раны в затылок. Та, что была до нее, умерла от кровотечения: говорят, что он ударил ее, беременную. До нее была еще одна, так ведь? Можно лишь посочувствовать бедняге, как ему не везет. Только справедливо ли давать ему возможность пережить подобное несчастье еще раз? Мне не хотелось бы, чтобы он похоронил еще одну жену.

Ториан прямо-таки трясся от ярости. Я его понимал: если у человека есть хоть капля мужского достоинства, невинность в беде уже заставит его схватиться за меч, а красота только добавит жара. Я и сам чувствовал, как во мне закипает гнев, хотя обычно, будучи свидетелем каких-либо событий, я стараюсь держать себя в руках. Все это, возможно, какой-то мелкий семейный заговор; он может не иметь никакого отношения ни к Балору, ни к надвигающейся на Занадон опасности. Эта девушка может быть просто листком в потоке истории, но так или иначе мое присутствие здесь не случайно.

К тому же ее лицо было мне подозрительно знакомо. Возможно, я видел ее во сне, а может, она просто воплощала мои представления о красоте — не знаю, но беда, в которую она попала, не могла оставить меня равнодушным. За всю мою жизнь мне довелось повидать горя гораздо больше, чем радости. Я боялся, что богам уже надоело плакать от моих рассказов, Неужели я снова должен стать свидетелем трагедии и нести слово о ней смертным, чтобы не родившиеся еще поколения смогли всласть поплакать над ней?

— Нет, это невыносимо! — взорвался мужчина. — Я предложил тебе на выбор самых блестящих и завидных женихов в городе, и ты отвергла их всех под абсурдными и надуманными предлогами. Это подтверждает то, о чем я и так догадывался, но чему не хотел верить.

Девушка прижала руку к губам.

— Я не понимаю, папа, что ты хочешь этим сказать.

— Ты спуталась с другим мужчиной!

С минуту она молчала, стараясь овладеть собой.

— Прости меня, папа, но как это возможно? Откуда взяться другому мужчине? Я никуда не выхожу одна, только с тобой или Джаксианом. Какой еще мужчина?

Отец молча шагнул к ней и посмотрел на нее в упор. Потом произнес имя, которого я не расслышал.

В ответ она залилась краской.

Ториан испустил сдавленный яростный стон, и мне пришлось толкнуть его, чтобы он молчал.

Девушка мотнула головой в безмолвном отрицании, но лицо ее пылало. Она прижала руки к горлу. Ее сопротивление было сломлено, и она это знала.

Отец подошел к ней еще ближе и заговорил громче:

— Я ведь вижу, как ты смотришь на него, а он — на тебя. Ты околдовала его и лишила рассудка.

Она в отчаянии покачала головой:

— Я… Я не знаю, о чем ты!

— Бесстыжая шлюха! Ты нас всех погубишь! Меня. Брата. Твоих теток и двоюродных сестер. Мы все пропадем из-за твоего злобного упрямства!

Она отшатнулась от отца и прислонилась к спинке кресла. Он схватил ее за хрупкое плечо и рывком повернул к себе.

— И не вздумай отпираться! Единственный выход — это выдать тебя замуж, и немедленно, пока ты не покрыла позором всю семью! Я перечислил тебе четверых достойных мужчин, каждый из которых будет счастлив породниться с кланом Тарпитов. Еще не поздно спасти нашу репутацию. Выбирай, или я сделаю выбор за тебя. За кого ты согласна идти: за Дитиана Лия, Фатмониана Вая, Сошьяка Куэрта или Османа Поманьюка?

Она зажмурилась. Мне показалось, что она вот-вот лишится чувств, ибо бледность вернулась к ней так же быстро, как только что сменилась румянцем.

Отец внимательно посмотрел на нее, потом заговорил чуть мягче:

— Шалиаль, доченька! Это единственный выход для нас, для тебя. И в первую для того несчастного глупца, который оказался не умнее тебя.

Она покачала головой, не поднимая на него глаз:

— Папа, ах, папа!

— Даже не пытайся обращаться ко мне, пока не докажешь своего дочернего повиновения. Если ты не хочешь сделать то, о чем я тебя прошу, из уважения к отцу или ради памяти твоей дорогой матери — да упокоит Морфит ее душу, — сделай это хотя бы ради него и спаси его — сейчас, пока есть еще время.

— Время? Конечно, у меня ведь есть еще время? Хотя бы до утра?

— Нет. Все должно быть решено здесь и сейчас. Я глаз не могу сомкнуть от горя. Так кто?

Ее голос прозвучал так тихо, что я не разобрал слов, но мне показалось, она ответила: «Они все чудовища!»

— Вздор! Твоему упрямству нет предела! Значит, тогда — Куэрт. Уж он-то сумеет тебя укротить.

— Папа! Предложи кого-нибудь еще!

— Нет. Ты должна выйти замуж как можно быстрее. Я не вижу другого выхода.

На мой взгляд, все это было очевидной западней, но она ничего не замечала. Комедия была тщательно продумана — вплоть до выбора часа, когда жертва менее всего в состоянии сопротивляться. Шалиаль с трудом уже сдерживала слезы.

— Есть еще один, — еле слышно пробормотала она, — еще один выход.

Она не поднимала взгляда, а то увидела бы промелькнувшее на лице ее отца выражение хитрого удовлетворения.

— Какой?

Она снова ответила шепотом.

— Зачем? Чтобы раскаяться?

— Чтобы стать жрицей.

Ториан снова застонал.

— Ты действительно это сделаешь? — грозно спросил отец.

Она кивнула.

— Скажи это! Если я поверю твоим словам, я, быть может, и соглашусь.

— Я стану жрицей.

Трое слушателей в хламидах качнулись вперед. Ториан сделал попытку вскочить, и я схватил его за плечо. С таким же успехом я мог бы попытаться уложить дикого быка мухобойкой. Тем не менее он снова плюхнулся на живот — не столько, боюсь, благодаря мне, сколько из-за того, что он забыл про толстую ветку над своей головой. Должно быть, удар слегка оглушил Ториана. На время он забыл свой рыцарский порыв и просто лежал, потирая затылок.

Девушка вздрогнула от страха и отвращения, когда трое мужчин шагнули в комнату. Все они были жрецами — безбородые, тучные, с выбритыми головами. Двое — в желтых хламидах, старший — в алой.

Вспышка алого в ночи придавала всей этой милой семейной интриге новую окраску — тут был замешан Балор. Все сходилось. Девушка в мольбе запрокинула голову, и эта поза лишь усилила мое ощущение, что я видел ее раньше. Если я видел ее во сне, я не помнил из этого сна больше ничего.

— Вы слышали, ваше святейшество? — спросил отец.

— Мы слышали, — ответил Алая Хламида. — При встрече со старшим жрецом, детка, положено преклонять колена.

— Это же была ловушка! — свирепо прорычал Ториан.

— Разумеется. Молчи.

Девушка опустилась на колени. Старший жрец был приземист и до невозможности толст. Он возложил ей на голову свою пухлую руку и заговорил писклявым голосом евнуха:

— Шалиаль Тарпит, ты по собственной воле изъявила желание пойти в служение к святой Майане. Великая Матерь приветствует тебя и прощает тебе твои прегрешения. Теперь ступай с нами, и да пребудет с тобой ее благословение. — Он усмехнулся.

Ловко проделано, подумал я. Ее просто вынудили это сказать. Интересно, кто же он, ее так и не названный любовник?

И еще интересно, что должен делать во всей этой истории я, если уж на то пошло?

Шалиаль не пыталась сопротивляться. Выходя из комнаты в сопровождении двух желтых хламид, она держала голову высоко, не глядя на отца. Она знала, что ее провели, и знала, кто это сделал. Знала она и то, за что, хотя мне это было неизвестно.

Тарпит остался наедине со старшим жрецом. Они улыбнулись друг другу.

Очень ловко проделано.

Даже если Тарпит один из главных людей в городе — а похоже на то, — что за уровень должен быть у этой интриги, чтобы вытащить главного жреца из постели посреди ночи для того лишь, чтобы посвятить молодую женщину в жрицы? Тарпит спокойно посмотрел на гостя, повернулся и скрылся из вида. Довольно скоро он вернулся с двумя полными кубками и протянул один жрецу.

— Да хранят боги этот дом, — произнес жрец.

— Мне кажется, ты мог бы отпустить нам все грехи. Я ведь делал все это без особой охоты, ваше святейшество! — Тарпит одним глотком опорожнил свой кубок.

— Еще бы! Да, тебе уготована ужасная роль. Но побуждения твои чисты. Ты всего лишь исполнил свой отцовский долг. Тебе не в чем раскаиваться, сын мой. — Толстяк в задумчивости отхлебнул из кубка. — Так в твоих утверждениях не было правды?

— Конечно, нет!

Даже на расстоянии я унюхал ложь, и, несомненно, это не укрылось от внимания жреца. Он наморщил лоб — казалось, даже бритый затылок собрался складками.

— Разумеется, в таких случаях, — произнес он масленым голосом, — принято делать небольшие приношения. — Он снова усмехнулся и протянул пухлую розовую руку. — Так, небольшой сувенир?

Купец нахмурился, но нехотя снял с шеи одну из толстых золотых цепей и повесил на протянутые в ожидании пальцы. Рука жреца не пошевелилась в ожидании большего.

— Условия были оговорены заранее, Нагьяк!

— Меня положено называть «ваше святейшество». На худой конец — «отец».

— Пальцы продолжали ждать.

Похоже, купцу легче было смириться с потерей дочери, чем имущества. Он вспыхнул от ярости.

— Что проку тебе в золоте? Зачем кастрату позолота?

Глаза жреца почти скрылись в складках жира.

— Не забывай, с кем разговариваешь, сын мой. — Высокий голос зазвучал пронзительнее.

— Сам не забывай! Я возглавляю гильдию купцов города, Нагьяк. Мы помогли тебе возвыситься, мы же можем и скинуть тебя!

— Не думаю. Нет, право, не думаю. Это в высшей степени невероятно. — Улыбка жреца привела бы в ужас даже крокодила, но золотая цепь все же скрылась в складках хламиды.

Тарпит не сводил с него пристального взгляда. Мне редко приходилось видеть заговорщиков, относившихся друг к другу с такой враждебностью.

— Когда же? Как скоро?

Нагьяк пожал пухлыми — ни дать ни взять две подушки — плечами.

— Не печалься так, сын мой! Я согласен с военачальником Арксисом: у нас есть еще немного времени. Я полагаю, что этот хитрец хочет собрать все форканские орды у наших ворот. — Он визгливо хихикнул. — Ведь так мы сможем разделаться с ними разом, когда Балор поведет нас в бой, не так ли?

Купец уже повернулся, чтобы выйти из комнаты, но, услышав это, задержался. Теперь его возбуждение казалось более искренним, чем прежде, когда он обрушивался на свою дочь.

— Сорок лет! Сорок лет требуется на то, чтобы вырастить оливковое дерево! Видел ли ты дымы на востоке? И ведь я не один в таком положении, Нагьяк! Половина семей в городе разорена, а вы тут топчетесь в нерешительности!

— Половина семей? — надул пухлые губы жрец. — Оливковые рощи? Виноградники? Стада? А жизнь наших отважных юношей? О них ты подумал?

— У нас с тобой уговор! — свирепо повернулся к нему Тарпит. — Когда эта старая жаба исполнит свой долг?

Нагьяк развел руками в шелках, распустившись словно огромная алая роза.

— Когда будет благоугодно Майане. В новолуние. Или в следующее новолуние.

— Ходят слухи, что с ней случился еще удар.

— Не верь базарным слухам, сын мой! От них одно расстройство. Храни спокойствие и веру! Завтра глашатаи возгласят во всеуслышание о твоей жертве. Народ будет потрясен тем, что ты отдал единственную дочь в служение Великой Матери. Какая жертва! Они будут рыдать от умиления и рукоплескать тебе! — Он ухмыльнулся. — Возможно, они даже день или два не заметят, какие цены у тебя в лавках. Ну и конечно, будут дивиться подобным же жертвам, принесенным некоторыми другими видными горожанами.

Намек был достаточно прозрачен — купец побледнел.

— Но уговор!

Верховный жрец вновь протянул руку.

Побагровев от ярости, Тарпит снял с шеи оставшиеся цепи и отдал их.

— Твоя любимая дочь станет алмазом в короне Майаны, — сказал Нагьяк, растянув пухлые губы в усмешке. — Чистота твоих помыслов не подлежит сомнению. А теперь преклони колена, дорогой мой Бедиан, дабы я смог благословить тебя.