8. ИНТЕРЛЮДИЯ

Я ощутил в животе неприятную пустоту.

Купец светился гордой улыбкой. Жена его сидела, скромно потупив взор, но глаза ее под длинными ресницами тоже сияли.

Молодой Гвилл сложился вдвое, закрыв лицо руками. Судя по тому, как сотрясались его плечи, он находился под воздействием каких-то сильных эмоций.

Лицо Фриды оставалось бесстрастным, зато сидевший рядом с ней мужлан ухмылялся как страдающий бешенством волк.

Морщины старой девы собрались в одобрительную улыбку; старый вояка казался не просто удивленным, он был потрясен, словно меч его в самый разгар сражения взял и растаял; служанка утирала счастливые слезы. До сих пор у меня не было возможности разглядеть ее лицо. Она оказалась на удивление хорошенькой, и я мог бы поверить, что за этими изящными чертами скрывается живой ум, не будь она так растрогана всей этой романтической белибердой.

Вандок — один из самых кровавых убийц в истории. В сравнении с Вандоком даже его прадед Ханнаил был невинным дитятей. Ханнаил по крайней мере приносил в жертву Холу только животных.

— Но это абсурд! — возмутился я. — Полный бред! Вы все это выдумали!

Актриса приняла обиженный вид.

— Ты хочешь сказать, ты можешь поклясться в том, что каждое из сказанных тобою слов — правда, майстер Омар? Ты действительно знаешь, что за мысли были в голове женщины, жившей двести лет назад?

— Небольшой поэтический домысел — это одно, а…

— Я не помню, — вмешалась старая дама, — чтобы мы договаривались говорить одну правду. Все, что требовалось, — это занимательность рассказа. Спасибо, фрау Марла, за впечатляющую историю. Нам всем понравилось… Правда ведь?

Менестрель поднял голову. Из его опухших глаз струились слезы.

— Это было незабываемое выступление, сударыня, — прохрипел он.

— Насколько я помню легенды, — пробормотал солдат, — Белорозе в конце концов все-таки удалось отомстить, а это означает, что она бежала. Я верно рассуждаю?

— Да, — буркнул я. — Но я никогда не слышал о том, как она бежала.

— Значит, теперь услышал, — торжествующе сказала актриса.

— Это наглядно демонстрирует нам… ап-чхи! — чихнул Гвилл, — как свет может пролиться на правду в самых нео… пчхи!!! …жиданных местах.

— Совершенно верно, — согласился я. — Все покровы невежества и обмана спадают со временем.

Актриса вспыхнула — наша угроза не осталась незамеченной. Ее губки-бутончики разошлись, обнажив маленькие, но острые зубки. Я улыбнулся, и Гвилл тоже попробовал, но у него слишком текло из носа и глаз. Ее татуировки никуда не могли деться. Скорее всего она принимает мужа в полной темноте, ссылаясь на естественную для воспитанницы обители застенчивость. Вряд ли он сможет долго оставаться бургомистром Бельхшлосса, если станет известно, что он женат на шлюхе.

Не замечая нашего безмолвного разговора, он обнял ее.

— Замечательная история, и рассказано прекрасно, ангел мой! Как насчет глотка вина в ознаменование твоего успеха? Эй, трактирщик, у тебя есть вино?

Фриц немедленно вскочил.

— Ну конечно, майн герр! У меня есть великолепное красное из монастырских виноградников Абайлы и еще белое с гор над Полуппо. Сладкое и молодое, майне герр, и хранил я его в прохладном месте.

Ха! В этих северных краях, тем более в глухих сельских тавернах вино может быть только слишком старым и прокисшим. Южнее, в Фюртлине, виноделы научились разливать вино по стеклянным бутылкам, в которых оно может храниться годами, но в «Приюте охотника» о таких секретах еще и слыхом не слыхивали. Впрочем, округлость купеческого брюшка говорила о том, что с пивом он знаком гораздо лучше, чем с вином.

Чтобы не отставать, старая дама тоже потребовала себе сладкого пирога. Фрида следом за братом поспешила на кухню исполнять заказ. Я встал и подошел к камину наполнить свою кружку из медного кувшина. Мне не терпелось прочитать записку в кармане, но меня смущало множество обращенных на меня глаз.

Когда я возвращался на место, нотариус одарил меня взглядом злобного хорька:

— Вы усугубляете свое преступление!

— Если мне предстоит сдохнуть как собака, этого наказания хватит и на десяток таких проступков.

— Только не вините потом меня в своих неприятностях!

Я сделал большой глоток и собирался уже было вытереть губы рукавом, но передумал, опасаясь подцепить какую-нибудь гадость. Потом обратил внимание на этого зануду. Он был не из тех людей, которыми я восхищаюсь, — ничтожество, рядящееся в тогу закона и полагающее, что это добавляет ему величия. Взгляд его метался как муха, старательно уклоняясь от встречного взгляда, его длинный нос украшали прыщи и угри, плечи ссутулились лет этак на десять раньше, чем им полагалось бы.

— Это еще почему? Кто, как не вы, назначили себя моими судьями?

Он покраснел до корней волос; правда, я этого не видел: берет мешал.

— И вовсе не я! Я только позволил себе высказать точку зрения, согласно которой ни одна из известных мне окрестных администраций не претендует на право юрисдикции в этом гм… населенном пункте.

— Ну да, и поэтому вы присвоили это право себе. — Я сделал еще глоток. Горячее пиво обожгло мне горло, разом прогрев от макушки до пяток, но мне было не до наслаждения этим теплом.

— Боги судят людей, и им все ведомо, — убежденно произнес законник. — Однако прямые свидетельства их всеведения редки, — добавил он после некоторого размышления.

Я заметил, что ветер завывает уже не так громко и что мох на полу уже не шевелится, а ставни почти перестали хлопать. Погода в горах Гримм капризна, порой достаточно и часа, чтобы произошли перемены к лучшему. Конечно, буран мог и утихнуть, но холод и снег никуда не делись и ждали меня за дверью.

Тяжелые шаги означали возвращение нашего хозяина с глиняным кувшином и двумя маленькими кружками. Пока купец изучал оттиск на воске, которым был запечатан кувшин, и все глаза обратились в его сторону, я торопливо развернул записку и прочел: «Ключ от конюшни на балке над дверью». Я быстро спрятал записку и допил остаток из кружки. Фриц все еще стоял спиной ко мне.

Ну что ж. Если я еще смогу передвигаться после того, как он со мной разделается, конюшня может быть сравнительно неплохим убежищем от непогоды. Но за мной останутся следы. Я не смогу положить ключ на место, не оставив дверь за собой незапертой, так что утром он меня обнаружит. Нет, не пойдет.

Я решил, что мне стоит подумать лучше над тем, как ответить на небылицы Марлы. По меньшей мере один человек подал мне намек в последние несколько минут.

Купец объявил, что вино вполне приемлемо. Личико актрисы скривилось, когда она пригубила его, но и она согласилась, что вино изысканно. Старая дама вежливо предложила ей кусок своего пирога. В камин подбросили еще дров. Публика приготовилась слушать.

— Не хватит ли на сегодня с нас рассказов про Междуморье? — предложил старый солдат. — Расскажи-ка нам историю про какое-нибудь другое место, майстер Омар!

— Именно это, капитан, я и собирался делать. Фрау Марла рассказала нам историю чудесного спасения. Я поведаю вам об избавлении другого рода. Итак, слушайте, майне дамен унд геррен, я начинаю рассказ про Бога, Который Не Говорил.

9. ОТВЕТ ОМАРА НА РАССКАЗ АКТРИСЫ

В правление Великого эмира Мустафы Второго столица его островного эмирата славный город Альгазан процветал, как никогда прежде, — на зависть всему миру. Корабли его доплывали до берегов, о которых знали раньше разве что из легенд, и торговали роскошными тканями, благовониями, нефритом и жемчугом, рабами и пряностями, маслами и духами, самоцветами, изделиями искусных мастеров и резной слоновой костью. Цари и короли стекались сюда подивиться на блеск и великолепие дворцов и парков, купцы со всего света торговали на его базарах, сотни богов проживали в его храмах. И не было ему соперников на трех океанах, ибо ни дерзкому царю, ни пирату не одолеть было его флотов и армий.

Но не все улицы его были вымощены мрамором, и не все жители его обитали во дворцах. Мужчины и женщины дюжины народов теснились в трущобах и доходных домах, в зловонных переулках, где не ступала нога богатеев. Ибо столетиями стекался народ в Альгазан: кто в поисках богатства, кто — спасаясь от преследований, кто — просто по велению своего бога. Редко кто достиг процветания; большинство погрязло в нищете. Их потомки так и остались на задворках — целые кварталы чужеземцев, не смешивавшихся с местным населением, лишенных преимуществ гражданства. Альгазанийцы второго сорта, хотя в открытую преследовали их редко. То, что эти иноземцы вытворяли друг с другом, было похуже.

Одним из них был юноша по имени Дусс — альгазаниец по рождению, но не по закону. Его кожа и волосы были светлее, чем у местных, не говоря уж об акценте. В день, о котором я поведу свой рассказ, он стоял еще на пороге зрелости. Он часто проверял свой рост по отметинам на дверном косяке, и в те редкие минуты, когда поблизости случалось зеркало и не было посторонних глаз, он внимательно обследовал свою верхнюю губу — скорее потешаясь над собственным оптимизмом, нежели в надежде увидеть что-то стоящее. Был он крепкий и здоровый, что странно — учитывая условия квартала, в котором жил. Темные глаза его были быстры и живы; он улыбался чаще, чем можно было ожидать, и те немногие взрослые, кто обращал на него внимание, были о нем неплохого мнения.

По чистой случайности у него даже была работа: у Гоэспина — Поставщика Наилучших Свежайших и Вкуснейших Овощей. Это означало, что Дуссу и еще нескольким мальчишкам позволялось стоять у дверей лавки Гоэспина с восхода солнца и почти до заката. Когда из лавки выходила покупательница с грузом заплесневелых кореньев или вялой зелени, Дусс старался перекричать остальных, предлагая свои услуги по доставке товара на дом. Четыре или пять раз в день его предложение принималось. Тогда он провожал даму по базару до тех пор, пока она не завершала свои покупки, в результате он оказывался таким нагруженным, что сам напоминал ходячий базар. Вернувшись домой, дама расплачивалась с ним по своему усмотрению. Он был весел и почтителен, улыбка его нравилась всем, и нередко выпадали дни, когда он зарабатывал десять или даже двенадцать медных грошей.

Считалось, что половину этого он должен отдавать Гоэспину, и он так и поступал. За это Гоэспин позволял ему покупать самые залежалые овощи с умеренной скидкой. Если у Дусса и после этого оставалось немного денег, он покупал еще черствую краюху хлеба в соседней булочной. Потом оставалось самое сложное: благополучно донести свой обед и остаток наличных до дома.

Жил он в очень маленькой комнатушке в очень высоком доходном доме в квартале, известном обыкновенно как «Безбожный квартал». По дороге домой надо было еще пройти территорию дразильянцев, йоркобинцев, альфоли и Детей Вузза. Да и местные альгазанийцы были ненамного лучше.

В тот вечер, о котором пойдет речь, Дусс нес домой буханку хлеба, два перезрелых манго и пучок почти съедобного шпината. Свернув в особо зловонный переулок, дабы избежать нежелательной встречи с йоркобинской шпаной, он напоролся на шайку несовершеннолетних альфоли. В результате этой встречи он лишился двух оставшихся медяков, зато приобрел несколько дополнительных синяков. Помимо этого, его набедренная повязка и сандалии полетели в сточную канаву, а обед вывалялся в пыли.

Не самое радостное завершение тяжелого трудового дня, хотя нельзя сказать, что очень уж необычное. Дусс подобрал еду и одежду и зашагал дальше. Живот болел, правый глаз заплыл, спина украсилась новыми царапинами. Могло быть и хуже. По дороге он повстречался вдобавок с компанией Детей Вузза. Оценив его плачевную внешность, его сочли недостойным внимания, пообещав, однако, разобраться с ним в другой раз.

Добравшись наконец до Дома Множества Богов, он устало вздохнул. Миновав темную подворотню, оказался он во дворе, где помещался колодец и туалеты. Солнце никогда не попадало сюда, ну разве что в полдень, на несколько минут. Те, чьи окна выходили наружу, презирали тех, кто проживал со стороны вонючего двора, на что дворовые отвечали, что улица воняет еще сильнее. Эти две категории жителей пользовались разными коридорами и лестницами. Комната Дусса выходила во двор, на седьмом этаже.

Он вымылся сам, сполоснул еду, наскоро простирнул одежду и направился к лестнице. На нижней ступеньке — чего вполне можно было ожидать — сидела, преграждая ему путь, компания юнцов чуть старше его. Некоторые жевали сонный корень. Ступенькой выше сидел Цветок, их вожак. При виде Дусса все разом нахмурились.

— Пропустите меня, пожалуйста, — сказал он.

— Кто это тебя так сегодня? — спросил Цветок.

— Стража эмира.

С минуту все молчали, хотя Дусса это мало тревожило. Все хорошо знали, что он брат Верна, а в Доме Множества Богов это уже было неплохой защитой, хотя парни Цветка не любили его за то, что он отказывался вступать в их шайку и вместе с ними досаждать дразильянцам, йоркобинцам, альфоли и особенно презренным вуззианам.

— Пустите его, — буркнул наконец Цветок, и двое сидевших посередине посторонились, давая ему пройти. Дусс поднялся на один пролет, ожидая, что его будут хватать за коленки, но сегодня этого не случилось.

Он поднялся еще выше, прошел по коридору, потом снова по лестнице…

Старики, сидевшие у своих дверей, здоровались с ним, и он кивал им в ответ. Он задержался поболтать с Луносветой, хорошевшей с каждым годом, задержался еще дольше, общаясь с Полнорадом и Бесстрахом, своими лучшими приятелями, которые выразили сочувствие по поводу его новых синяков. На четвертом этаже старый Чистокамень попросил принести ему воды, так что он оставил свой обед на его попечение и спустился во двор с ведерком. На шестом этаже Грозотуча, которая была еще старше, попросила его вылить таз из-под умывальника, так что ему снова пришлось проделать весь путь туда и обратно… В общем, на то, чтобы добраться до комнаты, которую делили они с Верном, у него ушло полчаса.

Кто-то шарил по комнате в его отсутствие, и в этом тоже не было ничего необычного. Проверив тайник под половицами, он убедился, что до него не добрались. В тайнике хранились их ценности: книга, деньги, одежда и, конечно, их семейный бог, который оберегал все это. Больше в комнате ничего ценного не было: два тонких спальных коврика, бадья для воды, заменявший стол старый ящик. Все осталось на своих местах.

Поделив хлеб и прочую снедь на две неравные части, Дусс достал из тайника бога и поставил его на ящик. Потом он устало сел на свой коврик и стал ждать Верна. Тот пришел совсем скоро, притащив с собой мешок лука.

Верн был на девять лет старше и заметно крупнее, чем Дусс когда-нибудь мог вырасти. Как многие здоровяки, он передвигался с неспешной осторожностью, будто опасаясь что-нибудь сломать. Его серые глаза и необычно светлые каштановые волосы доставили ему в детстве немало хлопот, и уже тогда он узнал, что силой своей надо пользоваться с осторожностью, даже когда драку затеял не он. Рыжеватая борода и крючковатый нос придавали ему грозный вид, вовсе не соответствующий его характеру. На деле это был уравновешенный, даже чуть флегматичный молодой человек, хотя он мог быть и свирепым, если его довести. Дуссу он заменял и отца и мать с тех пор, как те умерли десять лет назад, и Дусс боготворил его с истовостью мальчишки, у которого никого больше нет на всем белом свете.

Верн работал грузчиком в порту, используя свою недюжинную силу в благих целях. В день он зарабатывал не меньше тридцати грошей, хотя половина уходила старшему, а еще пять — гильдии грузчиков.

Братья улыбнулись друг другу. Они спросили друг друга, как прошел день, и оба решили, что день прошел не слишком плохо, хотя и нельзя сказать чтобы слишком хорошо. Верн притворился, будто не замечает синяков Дусса. Он сказал, что обед на вид неплох, хотя и был правдивым человеком — тогда, когда правда необходима. Он опустился на колени перед стоявшим на ящике богом, и Дусс стал на колени рядом с ним.

— Отец Крав, — молвил Дусс. — Благодарим тебя за то, что ты хранил и оберегал нас весь этот день, и за пищу нашу. — Эту молитву он запомнил еще с тех пор, как их отец произносил ее, и он повторял ее каждый вечер.

Бог не ответил. Бог никогда не отвечал.

Жители Безбожного квартала получили свое прозвище за то, что никогда не посещали ни одного из сотни храмов на острове. Они и не нуждались в этом, ибо у каждой семьи был свой бог вроде Крава.

Крав это настоящий зуб дракона — старый, черный, размером с два здоровых кулака Верна — весьма угрожающе, если представить, какого же размера должен был быть весь дракон.

Но он никогда не говорил. Другие мальчишки рассказывали Дуссу, что их семейные божества разговаривают с их отцами, а иногда даже с ними самими, но Крав не говорил никогда. Зато настоящий зуб дракона был куда более впечатляющим богом, чем какая-нибудь фигурка из глины, или камня, или металла, и Дусс гордился своим богом.

Они обедали молча. Дусс как младший взял себе меньшую часть. Они проголодались, поэтому обед не занял много времени. Они не достигли состояния сытого блаженства, следующего обычно за сытной трапезой, однако Дуссу это состояние было вовсе незнакомо, так что и не было повода для огорчения. В комнате было уже почти темно, подходило время ложиться спать. Почти каждый вечер братья перед сном разговаривали. Верн рассказывал Дуссу про родителей, которых тот почти не помнил. Потом они засыпали, готовясь к новому дню.

Посуды у них не водилось, так что мыть было нечего, и никому из них не хотелось пить настолько, чтобы спускаться для этого на семь этажей. Дусс забрался в тайник и достал оттуда книгу.

После самого Крава книга была самым ценным их имуществом. Берн более или менее научился читать у матери, а потом сам научил этому Дусса, и по вечерам теперь они читали книгу вдвоем. Дусс читал уже лучше, чем Берн, хотя старался этого не показывать. Впрочем, чтецы из них обоих были так себе. Книга оказалась сложной; она рассказывала историю страны, откуда много лет назад приплыли их родители, и написана была на языке предков. Хотя они говорили на нем с друзьями и соседями, в повседневной жизни они пользовались альгазанианским, заметно от него отличавшимся. Так что многого в книге братья просто не понимали.

Верн улыбнулся, как бы извиняясь, и покачал головой.

— Не сегодня, — сказал он. — Сколько у нас денег?

Дусс быстро отвернулся, чтобы скрыть свое огорчение. Хотя ответ он знал и так, он на коленях подобрался к половице, скрывавшей тайник.

— Серебряная рыба и четыре гроша. — Всего несколько дней назад здесь лежало четыре серебряные рыбы, но у Верна разболелся зуб мудрости, и его пришлось вырвать.

— Завтра день рождения Жемчужины, — вздохнул Верн.

— Ох! Я не знал.

Верн ухаживал за дочкой Твердоупряма-извозчика. Она давала ему понять, что его старания ей отнюдь не неприятны, хотя ее мать имела на этот счет серьезные возражения. Дусс относился к этому неоднозначно. Он искренне желал брату счастья. Он признавал, что общество девушек довольно приятно, хотя и не испытывал пока такой потребности. Он понимал, что будет думать по-другому, когда повзрослеет. Разумеется, пройдет не один год, прежде чем Верн наберет достаточно денег, чтобы говорить о женитьбе. Подарок на день рождения представлялся куда более насущной проблемой.

— Пожалуй, схожу-ка я сегодня вечером, — пробормотал Верн.

Дусс старался не показывать, как ему страшно.

— Я пойду с тобой, посмотрю.

— Нет, не ходи! Мне неуютно, когда ты смотришь, и тебе это прекрасно известно! А теперь не тревожься понапрасну. Все будет хорошо. — С этими словами Верн вскочил и вышел, прежде чем Дусс успел возразить. В споре Дусс был гораздо сильнее его.

Они не могли прожить на заработок Верна — даже теперь, когда к нему прибавились те гроши, которые приносил Дусс. Когда погибли их родители, они сами чуть не умерли с голоду. Все их пожитки сгинули в огне пожара, когда городские власти боролись с эпидемией в Безбожном квартале. В те дни Верн был слишком молод, чтобы ему платили, как взрослому, хотя он был выше и сильнее своих сверстников. Они выжили только благодаря тому, что Верн зарабатывал на жизнь кулачными боями. Он начинал в поединках подростков, которые устраивались перед началом взрослых боев для раздразнивания зрителей. Теперь он выступал со взрослыми. Иногда он выигрывал целых две или три серебряные рыбы за вечер.

— Его ни разу еще не изувечили! — сказал Дусс сам себе — он знал, что в комнате, кроме него, никого нет. Но что станется с ними обоими, если его все-таки изувечат?

Одна мысль об этом была ужасна. Без этих денег братьям придется отказаться от своей комнаты и переехать в жалкие ночлежки. Без них не будет ни подарков подружкам, ни надежд на женитьбу. Единственным выходом станет преступление — шайка Цветка для Дусса, а для Верна что-нибудь и того хуже. Увы, честным трудом в Альгазане не проживешь.

Кулачные бойцы часто получали увечья, некоторые даже погибали. Верн как-то раз выбил глаз противнику и после этого несколько месяцев отказывался драться, хотя ему обещали награду золотом, если он еще раз сделает это.

Дусс и так стоял уже на коленях, так что только повернулся лицом к ящику. Он коснулся лбом пола.

— Отец Крав, молю тебя, не оставляй Верна сегодня и сделай так, чтобы с ним ничего не случилось!

— Я не могу.

Дусс медленно разогнулся. Еще медленнее он обвел взглядом комнату. Он увидел именно то, что ожидал увидеть, и это было еще страшнее, чем если бы в ней оказалась сейчас вся шайка Детей Вузза. Никого. Четыре стены, два коврика, ящик… все, как должно быть.

Конечно, кто-то из соседских приятелей мог разыгрывать его, но голос был не детский. Нет, он не напоминал даже срывающийся баритон Бесстраха, которым тот так гордился.

— Кто это говорит? — дрожащим голосом спросил Дусс.

— Я.

Голос казался сильным и звучным, хотя слышался как бы издалека. Дусс подавил сильное желание вскочить и броситься вниз, в сортир.

— К-к-кто т-ты? — спросил он у пустой комнаты.

— Я, Крав, твой бог.

Голова Дусса стукнулась об пол. Его зубы отбивали дробь, а на спине выступил холодный пот.

— Чего ты боишься? — спросил голос немного удивленно. — Я — твой бог. Ты — мой сын. Тебе вовсе нечего меня бояться.

— Ты… Ты никогда еще не говорил со мной!

— Ты сам никогда не обращался ко мне, когда мы с тобой были одни, вот и все. И потом, ты уже взрослый, чтобы понять. Ну, почти взрослый.

Дусс осторожно приоткрыл один глаз. Большой черный зуб был таким же, как всегда. Дусс почти ожидал увидеть вокруг него призрачное драконье тело или что-то в этом роде, но видел только зуб.