22

Первые несколько дней в пехоте стали для Злабориба непрерывной пыткой. От ходьбы босиком его ступни превратились в сплошную мозоль, его кожа сгорела на солнце, его ритуальный шрам воспалился. Но хуже всего была обычная физическая усталость. Он рыл ямы, он ходил в строю, он бегал. Каждый его мускул болел. Он терял сознание — его поднимали пинками и приказывали перестать притворяться. Несколько раз он был на грани отчаяния, когда даже смерть казалась лучше этого бесконечного мучения.

Но каждый раз, где бы это ни случалось, по какому-то странному совпадению он встречал взгляд спокойных синих глаз, устремленный на него. Он слышал слова поддержки и вспоминал, что этот паренек, рискуя собой, спас его в храме. И тогда, неведомо каким образом, Злабориб находил в себе силы бороться. Он был в долгу перед Д'вардом, а Д'вард доверял ему.

Он ожидал, что рано или поздно Тарион подошлет к нему убийц, но этого не происходило. Каждое утро он просыпался, не зная, какое чувство у него преобладает: удивление или разочарование. И на пятый или шестой день он вдруг понял, что сможет пережить все это и стать воином. И что самое удивительное, он понял, что его грубые спутники сочувствуют его страданиям и одобрительно относятся к его успехам. И тогда во мраке засветился тоненький луч гордости.

Как раз тогда, когда он начал было привыкать к лагерной жизни, армия выступила в поход. Теперь их было почти семь тысяч. Около четверти составляли нагианцы — тысяча пеших и восемьсот верховых. Дорога вела их на восток, мимо Соналби, а потом на юг, в дебри перевала Сиопасс. Три дня они поднимались по извилистой долине, через влажный лес, вдоль отвесных скал. И только теперь, на марше, Злабориб понял, что по-настоящему он еще и не уставал.

И еще марш принес с собой опасность, ибо каждая военная кампания в Вейлах неминуемо начинается с обороняемого перевала. Лемодианцы знали, что против них выступило объединенное войско Джоалленда и Нагленда. Они наверняка уже усилили оборону и послали за помощью к своим устрашающим таргианским господам. Мест, где армия могла бы пересечь горы, было немного.

К счастью, военная помощь из Тарга не могла прибыть сразу. Бой за перевал был выигран задолго до того, как нагианская пехота достигла вершины. По войску передали, что перевал свободен и дорога на Лемодвейл открыта для захватчиков. Это приободрило воинов, и дальше они шагали с песнями. Злабориб в стычке не участвовал, но, проходя поле боя, он видел тела. Он задыхался, и ему было не до пения, да и слов этих песен он тоже не знал.

Тем временем дорога пошла вниз, и войско ускорило свое продвижение. Еще через два дня армия разбила лагерь на берегу озера у подножия Лемодслоупа. Разговоры теперь только и шли что трофеях да о радостях, причитающихся победителям в побежденной стране. Солдаты уверяли друг друга, что лемодианские девушки славятся своей красотой.

Наконец соналбийский отряд дождался своей очереди купаться в уже сильно помутневшем озере. Воины побросали оружие и, не раздеваясь, с плеском плюхались в воду, отчего она сделалась еще мутнее. Злабориб уклонился от участия в чехарде, но был рад немного намокнуть и избавиться хотя бы от части паразитов. Какие мелочи его теперь радовали!

Он вылез из воды просохнуть на солнышке. На траве, облокотившись на колени, сидел долговязый паренек, и его ярко-синие глаза не без веселья наблюдали за Злаборибом. Должно быть, он тоже искупался, ибо волосы и борода его были влажными.

— Поздравляю, воин! — произнес он. — Ты справился, не так ли?

— Я думаю, в этом больше твоя заслуга, господин. — Одну вещь Злабориб усвоил прекрасно, и это была скромность. Он понимал, что не выжил бы без поддержки и воодушевления со стороны Д'варда.

— Вздор! Сядь и отдохни немного. Я говорил, что покажу, как. Но сделал-то все ты сам. — Д'вард усмехнулся, глядя на жалкий вид Злабориба.

— Тебе осталось нарастить новую кожу, и все. Как ты себя чувствуешь?

Злабориб обдумал вопрос. Казалось, он тысячу лет ни с кем не разговаривал по-настоящему — в смысле, ни с кем умным.

— В основном удивлен.

— Но и горд?

— Да, — признался новый боец. — Две недели назад я не поверил бы в это, но — да.

— Тебе есть чем гордиться. Даже остальные гордятся тобой — это ты знаешь? Они заключали пари, сколько ты продержишься. Никто не выиграл — нет, вернее выиграл ты! Они признают твое мужество. Тебе нужно что-нибудь?

Злабориб улыбнулся — с тех пор, как он делал это последний раз, тоже прошло много, много времени.

— Имму, или Утиниму, или Осмиалт.

Синие глаза зажмурились.

— Кого-кого?

— Моих наложниц.

— Нет, ты и в самом деле приходишь в себя, — рассмеялся Д'вард. — Уж прости, в этом я тебе помочь никак не могу. Ладно, я хотел просто поздравить тебя и сказать, как я горд тем, чего ты добился. Это сломало бы очень многих. Неплохо!

Он пошевелился, собираясь вставать.

— Господин?

Военачальник с усталым видом сел обратно.

— Да?

— Могу я спросить?.. Нет, могу я высказать предположение?

— Ну, высказывай.

Злабориб повернул голову, чтобы посмотреть на резвящихся в воде солдат.

— Это наглость и дерзость с моей стороны, но я достаточно слышал, чтобы понять — ты родом не из Соналби.

Обычной реакции не последовало, только жуткое молчание, более красноречивое, чем крик или ругань.

— Господин… Простите меня…

— Я и правда не из Соналби, нет, — ответил Д'вард очень тихо. — Впрочем, джоалийцы этого не знают. По крайней мере я им этого не говорил, и я не думаю, чтобы они знали. Продолжай.

— Нет. Мне не надо было…

— Продолжай!

— Господин! — Ну почему он был таким дураком, что выболтал это? — Вы объявились там в начале лета. Я подозреваю, это случилось сразу после окончания семисотых Празднеств Тиона в Суссе.

Последовала долгая пауза, потом юноша спросил:

— Кто говорит это?

— Никто. Я сам догадался. Почти никто из ребят не умеет читать. Если они и слышали про «Филобийский Завет», они наверняка не знают подробностей.

— Но ты знаешь, конечно, — вздохнул Д'вард. — Какие подробности ты имеешь в виду?

— О… только то, что принято считать, будто Освободитель будет рожден там, но на самом-то деле в «Завете» говорится совсем по-другому. На самом деле там сказано, что он придет в мир нагим и плачущим. Совсем не одно и то же!

Пронзительные синие глаза прошлись по лицу принца, потом вдруг заискрились.

— А как еще можно прийти в мир? — спросил Д'вард с улыбкой, от которой разом забылись вина и напряжение.

— Ну… — Злабориб ощутил приступ ностальгии по размеренным беседам за столом в Джоале, по долгим философским дебатам, когда каждое слово имело свое, особое значение. С минуту он смотрел на резвящихся в воде крестьян.

— Про тех, кто уходит в монастырь или другую обитель, говорят, что они покидают мир. Значит, про человека, который, допустим, изгнан из монастыря, можно сказать, что он снова пришел в мир?

— Ты считаешь, что именно это и имелось в виду?

— Возможно. Или же там имеется скрытый смысл. По некоторым строкам можно предположить, что Освободитель — не просто человек.

— Ты пытаешься шантажировать меня?

Онемев, Злабориб в ужасе оглянулся. Страшнее всего было то, что еще две недели назад он и сам думал подобным образом.

— Вас? Вас, кому я обязан жизнью?

Его собеседник снова улыбнулся.

— Прости! Должно быть, я слишком много общался с этим твоим мерзавцем-братом. Пойми, ты мне на самом деле ничем не обязан — но продолжай!

— Нет, ничего! Мне жаль, что я заговорил об этом.

— Ты обсуждал это с кем-нибудь еще?

— Нет, господин! Господин… вы можете доверять мне! — Злабориб вдруг чуть не разревелся. Ну кто просил его выбалтывать все это?

— Так ты предполагаешь, что я не простой смертный?

— Мне кажется, вы обладаете силой, которой не обладают другие.

— Проклятие, — сказал Д'вард и уставился взглядом в свои ноги.

— Вы бог? — с тревогой спросил Злабориб.

— Я смертный, это точно. Вполне возможно, я тот, про которого говорится в «Завете». Ты проницателен, если догадался об этом. — Он вздохнул. — Не знаю, стану ли я когда-нибудь Освободителем. У меня нет никакого желания становиться им. Я просто хочу вернуться домой! Будь так добр, не говори никому!

— Конечно. Клянусь.

Д'вард явно не хотел говорить о пророчествах, а жаль, — Злаборибу это было бы интересно. Нагленд ни разу не упоминался в «Филобийском Завете», поэтому-то он никогда особо им не интересовался. Почти в половине вейлов царили монархии, так что принцев в них было пруд пруди, однако единственными имевшимися в наличии на данный момент оставались они с Тарионом.

Синие глаза снова улыбались, и Д'вард вытянулся на траве.

— Я тебе верю! Поэтому позволь мне спросить у тебя кое-что. В день, когда я пришел в Соналби, я видел, как толпа расправилась с одной семьей.

Злабориб пожал плечами:

— Во главе со жрецами Карзона? Такое творилось по всему вейлу.

— Потому что они еретики?

— Да. У нас в Нагленде их не так много, но Муж постановил их уничтожить.

Д'вард поднял голову и хмуро посмотрел на плещущихся в воде солдат.

— Мне кажется, к нам сейчас присоединятся. Церковь Неделимого? Расскажи мне о ней.

— Это новая вера, — торопливо начал объяснять Злабориб, пытаясь припомнить все, что ему было известно. — Где она зародилась и когда, я не знаю. Она довольно широко распространена в Рэндорленде. Возможно, она начала распространяться и в других вейлах — не знаю. Они поклоняются новому богу, единому богу. Это напоминает Висека, но это не он. Всех богов

— Пять, а Пять — это Прародитель, верно? Но этот бог не имеет к ним никакого отношения. Его почитатели заявляют, что он единственный истинный бог, а все остальные — это…

— Ну?

— Демоны, — нехотя выговорил Злабориб. Такую ересь даже произносить страшно. И почему это Д'варда интересует какая-то секта заблудших фанатиков?

— Ты не знаешь, есть у него имя, у этого нового бога?

— Судя по всему, нет. — Все, что он помнил, — это беспорядочные обрывки какого-то пьяного спора за столом. — Если и есть, оно слишком священно, чтобы его произносить вслух. И его почитатели молятся ему не лично, а через посредников.

— Это уже интересно! — буркнул Д'вард. — И каково же его учение, каковы его заповеди?

— Право же, не знаю, господин! Жаль, что не могу помочь! Они все носят в левом ухе золотую серьгу.

Д'вард резко повернулся и посмотрел на него:

— Даже мужчины? И только в одном ухе?

— Кажется, да.

— Странно! Им полагалось бы таиться. Это ведь опасно, особенно если их преследуют. Или в этом и заключается весь смысл? — задумчиво добавил он.

— Возможно, носят не все, — предположил Злабориб. Он всегда относился к богам как к чему-то, само собой разумеющемуся. Его больше интересовала философия; религию он оставлял жрецам.

— Возможно, — согласился Д'вард. Он снова сел — из озера выбиралась толпа мокрых солдат, горевших желанием поприветствовать своего бывшего приятеля, неожиданно для всех взмывшего на почти недосягаемую высоту. — Один последний вопрос. Быстро! Если бы я захотел найти эту церковь, где мне ее искать?

— В Рэндорвейле, полагаю, — ответил Злабориб. — Но мы идем в противоположную сторону.

23

— Белые скатерти! — восхищенно вздохнул Эдвард. — Серебряные приборы! Цивилизация!

За окном вагона-ресторана калейдоскопом живых изгородей и деревушек мелькала долина Темзы. Вечернее солнце заливало леса и церковные шпили. Даже за те десять лет, что прожила в этой стране Алиса, сельская Англия изменилась, хотя и не так, как города — там вторжение автомобилей и проводов было заметнее. Здесь, в глубинке, битюги-тяжеловозы все еще тянули огромные горы сена, но и здесь, на сельских дорогах, множилось число грузовиков и автобусов. Традиции — дело личное, подумала она. Пейзажи, которые писал Констебль, давно уже оказались прочерчены сначала железными дорогами, а потом и телеграфными проводами.

Вагон покачивался, отбивая колесами быстрый ритм. Кликети-клик, пели колеса, кликети-клик, кликети-клик…

— Я, наверное, попробую мясной суп с крупами, — заявила она. — Когда ты в последний раз видел скатерти?

— Сто лет назад. У нас в Олимпе они были, но я прожил там совсем недолго.

Он все пытался перевести разговор со своих приключений на другие темы — расспрашивал ее о жизни в Лондоне военных лет. Она упрямо возвращалась к Соседству. Даже так он охотнее говорил об Олимпе, чем делился с ней воспоминаниями о своем военном опыте. Ей ужасно хотелось понять, почему. Или он совершил что-то, чем очень гордился, и не рассказывал об этом по своей обычной скромности, или, наоборот, натворил что-то ужасное. Что именно?

Может, он боялся, что она подумает, будто он совсем одичал? И Джулиан, и Джинджер казались шокированы даже тем немногим, что услышали, хотя они словно в рот воды набрали. С их точки зрения моральный кодекс британского сахиба не включает в себя ритуального членовредительства и метания копий. Прожив большую часть детских лет в пыльном поселке эмбу, Алиса была лишена подобных предрассудков. Насколько она могла понять, у Эдварда не было выбора. Оказавшись запертым в другом мире, он вряд ли мог апеллировать к британскому консулу.

— Нет, пожалуй, баранина будет безопаснее. Кухня на железной дороге уже не та, что до войны. С твоих слов этот Тарион — забавный тип.

— Он может быть обаятельным, когда ему это нужно, — фыркнул Эдвард. — Он великолепный спортсмен и тверд, как наковальня. Я бы сказал, этим его положительные качества и ограничиваются.

— А его отрицательные качества?

— Ради Бога! Их перечисление заняло бы всю ночь. Уверяю тебя — у этого человека нет ни капли совести или моральных принципов. Ни капли!

— Он, конечно, пытался подкупить тебя?

Эдвард снова оторвался от меню и округлил глаза.

— Тысячу раз. Ты и представить себе не можешь, какие предложения он мне делал!

Алиса подумала, что может, но не сомневалась, что он все равно не повторит их в присутствии дамы.

Интересно, подумала она, что нужно предложить ее кузену-идеалисту, чтобы заставить его сделать что-либо по его мнению неправильное? Разве что пару алмазов из королевской короны для начала? У Эдварда нет семьи, он достаточно молод, и все его потребности ограничиваются пропитанием. Его учили верить в то, что честности и желания работать достаточно, чтобы прожить. Богатые поместья его не прельщали, пороки не влекли — образование закалило. Возможно, он до сих пор обливается холодной водой по утрам. Нет, он останется верен Королю и Отечеству, хорошим манерам и честной игре — и не будет хотеть ничего больше. Его школа специализировалась на воспитании неподкупных администраторов, людей, которым предстоит править Империей. Конечно, даже Эдвард Экзетер может немного измениться через год или два, когда его идеализм столкнется с действительностью, но в данный момент он был настолько неподкупен, насколько этого вообще можно ожидать от смертного. То-то, должно быть, удивлялся Тарион, услышав ответы на все предложения.

И уж если даже Тарион потерпел поражение, на что может надеяться Алиса Прескотт?

Что это такое случилось с ее патриотизмом? Ей припомнились агитационные плакаты первых месяцев войны, еще до мобилизации: «Женщины Британии говорят тебе — иди!» Как она боялась, когда Д'Арси записался добровольцем,

— боялась и все же гордилась им. Как и все вокруг, она понимала, что эту войну надо выиграть. Нет, эта война — не Эдварда. Его зовет другой долг. Кажется, сами законы природы направляют его туда; она чувствует это. Но если она и сама не может пока разобраться в своих чувствах, как сможет она убедить в этом его? Что нужно, чтобы заставить его передумать?

— Ты, конечно, отказался?

— Алиса, дорогая! Неужели ты считаешь, что я… ладно, не отвечай! Еще бы не отказался. Даже если бы он и предложил что-нибудь по-настоящему соблазнительное, обещания Тариона — все равно что ветер, ничего более.

— Ты ему это говорил?

— Конечно. Он хохотал и соглашался, а через день или два подлезал снова.

Эдвард ухмыльнулся. Он знал, о чем она сейчас думает. Он знал, что держится хорошо. При всем этом ей ничего не стоило сбить с него уверенность и заставить покраснеть.

— Ты молод и красив, — задумчиво произнесла она. — Я полагаю, он обращался к тебе и с нескромными предложениями?

Лицо его мгновенно сделалось пунцовым.

— Как ты догадалась?

— По тому, чего ты не договариваешь. И, насколько я могу судить, Злабориб тоже не столп нравственности?

— Во всяком случае, по нашим меркам, — согласился Эдвард. — Но он был всего лишь распутником, в то время как Тарион — порочным извращенцем. И под всей этой шелухой, в глубине своей Злабориб был настоящим мужчиной. Просто раньше у него не было повода проявить себя.

— Не ради пышного солдатского мундира Иль светской славы, быстро проходящей, Но ради одобренья командира И на плече руки…

— Ох, прекрати! — раздраженно оборвал ее Эдвард.

— Так, значит, ты превратил лягушку в принца? А потом…

Рядом с ними, словно соткавшись из воздуха, возник официант. Они заказали обед. Состав изогнулся на повороте, и в окне стал виден паровоз со шлейфом дыма из трубы. Вот, наверное, сейчас вкалывает несчастный кочегар… На повороте вагон-ресторан закачало сильнее.

Они помолчали. Алиса прикидывала список вопросов, которые собиралась задать. Трудно разговаривать в поезде, полном людей; по приезде в Грейфрайерз они снова окажутся в обществе Джулиана, а возможно, еще и Джинджера, а также устрашающей миссис Боджли. Миссис Боджли, вероятно, потребует, чтобы Эдвард рассказал все с самого начала. Хотя бы в расплату за то, что случилось с ее сыном. Нет, она должна использовать этот короткий час в вагоне-ресторане.

Официант поставил перед ними суповые тарелки и исчез.

— Не так уж и плохо, — объявил Эдвард.

— Но ты только посмотри на этот хлеб!

Все разом почернело.

— Не ешь его! — Он старался перекричать стук колес. — Он него можно ослепнуть. — В воздухе едко запахло гарью. Потом поезд вырвался из туннеля, сбросив с себя кокон дыма.

— Ты все тот же идиот, которого я знала, — с чувством произнесла Алиса.

— Так расскажи: ты собираешься вступить в контакт со Службой? Ты говорил, у тебя три способа сделать это?

Эдвард мрачно кивнул:

— Пока все чисто теоретические. Один — это то письмо, которое я просил Джинджера опустить для меня. Помнишь мистера Олдкастла?

— Помню, как ты рассказывал о нем.

— Он написал мне после… после тех событий. — Казалось, его худощавое лицо вытянулось еще сильнее при воспоминании о тех страшных днях, когда Камерон и Рона Экзетер погибли в Ньягатской резне. — Он говорил, что служит в Министерстве колоний. На самом деле, конечно, это было не так. Он работает при Штаб-Квартире.

Все, что знала Алиса, — это только то, что Олдкастл, пусть и незримый, заменил Эдварду отца. Если припомнить, он и тогда казался слишком хорошим, чтобы быть настоящим. Правительство Его Величества вряд ли бы так беспокоилось об осиротевшем сыне мелкого чиновника.

— Когда ты исчез, я написала мистеру Олдкастлу.

Эдвард улыбнулся, запихивая в рот корку.

— По какому адресу?

— Я попробовала Уайтхолл, а еще тот адрес, что оставался у Джинджера, в школе.

— Уайтхолл никогда не слыхал о таком служащем, а почтовое ведомство — о Друидз-Клоуз?

— Вот именно.

— Нет никакого Друидз-Клоуз. Нет никакого мистера Олдкастла. На самом деле это что-то вроде комитета — так, во всяком случае, объяснял Крейтон,

— хотя все обратные письма мне написаны одной рукой. Видишь ли, Штаб-Квартира приглядывала за мной в порядке услуги Службе. Ну, и Погубители тоже за мной охотились.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

— Но если Олдкастла не существует, как ты собираешься с ним связаться?

— Сделаю то, что делал всегда, — напишу ему письмо! То есть я уже написал, а Джинджер уже должен был опустить его.

— Мне казалось, Джулиан уже пробовал это сделать?

Ну да, ей давно полагалось бы спросить об этом.

— Ага! На этот раз на конверте мой почерк — возможно, это имеет значение, — и потом оно опущено в нужный ящик. — Эдвард ухмыльнулся, словно школьник, впервые демонстрирующий карточный фокус. — Пойми, теперь-то я знаю о магии немножко больше. Для того чтобы заколдовать все почтовое ведомство, потребовалось бы невесть сколько маны, а на один почтовый ящик — вполне доступное количество.

— Чертовски логично.

— И как только я до этого додумался, я вспомнил, как мистер Олдкастл несколько раз предупреждал меня, что уедет на некоторое время — примерно тогда же я сам должен был уезжать из Фэллоу! Выходит, все те открытки и письма, что я посылал ему из других мест, и не могли дойти до адресата, поэтому ответа на них я не получил. Все просто, так ведь?

— И ты считаешь, что тот ящик до сих пор заколдован?

— Ну… — Он нахмурился. — Не знаю. Возможно, и нет. Я же предупреждал, что все это пока так — абстрактно.

— Ладно, давай послушаем про второй способ.

— Со вторым ясности еще меньше. Тот… гм… человек, который спас меня из больницы, на самом деле — дух. В свое время он был известен под именем Робина Гудфеллоу.

Голубые глаза смотрели на Алису совершенно серьезно, ожидая открытого недоверия. Официант убрал тарелки из-под супа и поставил на их место жареную баранину.

— Пэк?

— Он самый. Точнее, один из них. Местный представитель одной старой фирмы, как охарактеризовал его Крейтон. Теперь его забыли или не замечают, но он все еще проживает на своем узле, среди куманики, папоротников и врытых в землю камней, сберегая остатки маны, которую он получил во времена саксов, — тогда люди еще верили в Народец с Холмов.

Одно дело читать про богов в книжке и совсем другое — поверить в то, что в современной Англии живет один такой.

— На что он похож?

— Довольно славный старикан. По крайней мере ко мне он был очень добр. На самом деле, мне кажется, он давно уже спятил. Должно быть, ему несколько веков не с кем было поговорить.

— Он заодно с этой шайкой из Штаб-Квартиры?

— Он сохраняет нейтралитет, но он должен знать, как их найти.

— А его самого где искать?

Эдвард пожал плечами, пытаясь разрезать особенно жесткий кусок баранины.

— Точно не знаю. У меня в то утро голова была как котел. Но где-то недалеко от Грейфрайерз, на небольшом холме. Я узнаю, когда увижу.

Все это выглядело еще менее убедительно, чем первая идея. На то, чтобы обследовать все холмы вокруг Грейфрайерз, потребуется время и средство передвижения. Полиция наверняка уже ищет Эдварда Экзетера. И эти зловещие Погубители тоже. Глядя на него, трудно поверить, что ему уже двадцать один и он побывал в двух мирах. Она ощущала совсем материнское желание как можно скорее отправить своего юного кузена-идеалиста в Соседство, хочет он этого или нет. С остальными мелочами можно разобраться и потом.

— Поможет ли Пэк тебе еще раз?

— Я могу только просить его об этом. В этом мире он пришелец, родом из Соседства. Из Руатвиля, это в Суссленде. Я мог бы принести ему в жертву бычка.

Бережно же он относится к ее деньгам!

— Бычка? Если ты будешь обращаться так с продуктами в наши-то дни, ты угодишь за решетку. Идет война, мой милый!

— О… Ну, что-нибудь придумаю.

— А третий способ? — Алиса подцепила вилкой несколько стручков фасоли.

— Мне кажется, я еще помню ключ, который мы с Крейтоном использовали при переходе. Любой, кто исполнит этот танец на этом узле, попадет в Святилище — в разрушенный храм в Суссвейле. — Он сдался, оставил в покое баранину и сердито потыкал вилкой в водянистую картошину. — Но это довольно далеко от Олимпа, и кого я могу просить о таком риске? Он же окажется там нагишом, не зная языка…

— Тебе придется отправиться туда самому! — Ну наконец-то они сдвинулись с мертвой точки!

Должно быть, он почувствовал, куда она клонит, потому что нахмурился.

— Нет. Это может занять слишком много времени, а потом мне снова придется искать дорогу сюда.

— Но это же только короткий визит, разве не так? Туда и обратно! — Еще три года, и война точно останется позади.

— Я не доверяю Службе! Они и раньше-то не давали мне вернуться домой, значит, и теперь попытаются удержать меня. Как ты думаешь, Смедли действительно хочет перейти туда? — со внезапной надеждой спросил он.

— Не знаю. Я даже не уверена, знает ли это он сам. Он ведь пережил очень тяжелое потрясение, Эдвард. Не думай о нем плохо! Он получил достаточно медалей, чтобы открыть магазин воинских регалий, а многие из его друзей…

— Контужены. Да, я знаю. Не забывай, я ведь многих из них видел. — Он снова сердито ткнул вилкой в мясо. — Смедли — молодчина, в этом я не сомневаюсь. Но посылать его туда одного, без знания языка? Я сам чуть не помер — да и помер бы, если бы Элиэль не помогла мне.

— Допустим, ни один из твоих вариантов не прошел?

— Тогда я не смогу предупредить Службу о предателе, вот и все.

— И ты останешься здесь и запишешься добровольцем?

— Запишусь добровольцем или попаду на виселицу. Или и то, и другое.

— Где этот переход, о котором ты говорил?

— В Стоунхендже. — Эдвард выглянул в окно. — Какая сейчас станция? Уже Свиндон?

Алиса отложила нож с вилкой.

— Эдвард, Стоунхендж расположен на равнине Солсбери.

— Ну да, я знаю… А что? Что из этого?

— Вся равнина Солсбери сейчас отдана армии. В самом Стоунхендже — аэродром. Ходили даже разговоры о том, чтобы снести камни, так как те представляют собой угрозу для садящихся и взлетающих аэропланов, так близко они расположены.

Он посмотрел на нее с откровенным смятением.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

— Но ты ведь не слишком полагался на этот вариант, правда? — сказала она. — Стоунхендж был твоей козырной картой?

— Скорее уж последней соломинкой.

— Ты даже близко к нему не попадешь, — заявила она.

— А после войны?

— Ну разве что после войны.

Он сдвинул остатки еды на край тарелки и отложил нож и вилку.

— Черт!

«Вот именно, черт!»

Он неожиданно улыбнулся.

— Значит, я не могу туда вернуться! И совесть моя чиста. Отлично!

— Не хотите ли десерт, мадам? — осведомился официант. — Сладкий пудинг и крем?

— Мне сыр и печенье, пожалуйста, — ответила Алиса, постаравшись не вздрогнуть. — И кофе.

— Мне то же самое, — сказал Эдвард, даже не подняв глаза.

Официант исчез с пустыми тарелками.

Эдвард покатал пальцем крошки по скатерти.

— Будем надеяться, что письмо сработает.

— Да.

— И будем надеяться, что Погубители не получат его раньше.

— Что? Разве такое возможно?

— Еще как возможно. — Он слабо улыбнулся. — Штаб-Квартира потерпела тяжелое поражение. Я не знаю, где у них в Англии что-то вроде Олимпа, но с тех пор, как я был мальчишкой, оно вполне могло попасть в руки врага. Если так, значит, я написал письмо врагу, сообщая, где я.

— Ох!

— Лучше уж сразу тебя предупредить.

Внезапно ее захлестнула волна недоверия. Только два дня назад в ее жизнь вторгся Джинджер Джонс, и вот уже она сама превратилась в персонаж из триллера Джона Бучана. «За тобой гонится черный камень! Беги, ибо все потеряно!..»

— Собственно, — безжалостно заявил Эдвард, — мне вообще нельзя было позволять тебе ехать со мной. Тебе лучше сесть на первый же обратный поезд.

— Ну уж дудки! — сказала Алиса. — Расскажи мне лучше о своих приключениях — приключениях вождя охотников за головами.

Он нахмурился.

— Извини, — спохватилась она. — Неудачная шутка. Так что случилось, когда умерла старая королева? Кому досталась корона? Преображенному Злаборибу или нераскаявшемуся Тариону?

Эдвард вздохнул и отвернулся к окну.

— Весть пришла к нам как-то утром, вскоре после нашего вступления в Лемодвейл, до того, как мы оказались в западне. Старый Каммамен пригласил меня посоветоваться — кого из двоих братьев послать назад? Я ничего не мог с собой поделать — я воспринимал это как лесть, хотя и понимал: ко мне лично это не имеет никакого отношения, просто действует моя харизма. Я сказал ему, что любой, кто доверяет Тариону, заслуживает, чтобы его бросили в темницу.

По выражению его лица она начала догадываться о том, что произошло дальше.

— Но было уже поздно?

Эдвард поднял взгляд; ложка его застыла в воздухе.

— Вот именно! Тарион забрал свою нагианскую кавалерию и исчез. Дезертировал в самый разгар войны!

Она отпила кофе.

— А ты ожидал от него другого?

Он попытался пить и смеяться одновременно, поперхнулся и затряс головой.

— Нет! Это было совершенно в его духе. Он получил известие даже раньше Каммамена — наверное, подкупил кого-то. Лично я был рад отделаться от него, но он оставил нас без кавалерии. Видишь ли, моа признают только одного хозяина. Они привыкают к нему еще птенцами… я хотел сказать, жеребятами. Они ближе ко млекопитающим, чем к птицам. В английском нет подходящих слов. Так или иначе, требуются месяцы на то, чтобы приучить моа к новому ездоку. Джоалийцам не удалось привести с собой много моа через Тордпасский перевал — он слишком высок, — поэтому они полагались на полк Тариона. Он удрал, и мы оказались в самом пекле.