1

Прат’ан Горшечник устал от ожидания смерти. Закованный в цепи, он стоял в зале суда с самого рассвета. Стоял и притворялся храбрым. Это оказалось куда утомительнее, чем он предполагал. Семнадцать его братьев-сверстников уже были допрошены, осуждены, и их вывели для порки, но он был вожаком, да и судили его уже в третий раз, так что сомнений не оставалось: его осудят и предадут смерти. Смерть уже начинала казаться ему желанным избавлением – чем быстрее, тем лучше, – и если бы джоалийские трусы не заткнули ему рот кляпом, он попросил бы их не затягивать. Он надеялся, что его казнь станет искрой, способной разжечь долгожданную революцию в Нагвейле.

– Не подвергая сомнению смертную казнь как единственно возможное наказание за подобный проступок, – со скукой в голосе проговорил защитник, – должен сказать, что сажать преступника на кол – способ исключительно болезненный и мучительный. Поэтому я прошу уважаемый суд оказать снисхождение к моему подзащитному и избрать для него более милосердный способ лишения жизни. С позволения суда я бы коротко обосновал свою просьбу.

– Только побыстрее, – поморщившись, махнул рукой председатель. Все трое судей были джоалийцами. Все истекали потом в положенных по регламенту одеждах и шапках с обвислыми полями – жара в зале стояла, как в печи. Прат’ан мог найти утешение хотя бы в том, что на нем нет ничего, кроме кожаного фартука и, разумеется, цепи.

Здание суда было самым большим и, возможно, самым красивым в Соналби. Джоалийцы выстроили его совсем недавно как символ просвещения, которое они несут в свои колонии. В нем было целых четыре комнаты с чистыми, обшитыми досками стенами и застекленными окнами. Под зал заседаний отвели самую большую, но даже теперь, когда остался всего лишь один подсудимый, людей тут скопилось слишком много: судьи на своей скамье, два адвоката, четверо писцов и полдюжины конвоиров с мечами. Хотя дверь на галерку для народа распахнули настежь в тщетной попытке пропустить внутрь хоть немного свежего воздуха, это не помогало, разве что открывало вид на деревню из глины и камыша. Улица была пустынна. Во всем Соналби не осталось сегодня и дворового кота: смотреть, как порют твоих же сородичей, смотреть на смерть Прат’ана – ну уж нет, увольте! Жители ушли из деревни еще до рассвета, наглядно показывая тем самым свое отношение к джоалийскому правосудию. Это было не восстание – это был предел того, что они могли себе позволить.

– Ваша честь очень великодушны, – вздохнул защитник. Со своим подзащитным он не обменялся и десятком слов, и все, что их связывало, – это то, что оба были утомлены. – Во-первых, я почтительно прошу заметить, что единственное совершенное моим подзащитным преступление заключается в нанесении раскраски на лицо. Надеюсь, суд простит меня, если я скажу, что и сам испытывал бы подобное искушение, будь у меня такое лицо.

Судьи сухо улыбнулись. В лице Прат’ана не было ничего особенного, если не считать того, что ему не позволялось раскрашивать его так, как это на протяжении столетий делали его предки. Женщины частенько говорили ему, что он симпатичен даже со смазанной раскраской. Он попытался еще раз облизнуть пересохшее небо, и снова деревянный клин помешал ему. Челюсть болела от долгого стояния с раскрытым ртом.

– Я протестую! – привстав с места, вмешался обвинитель. – Дело не в раскраске. Важно то, что губернатор издал указ, запрещающий ряд варварских обычаев вроде ритуального членовредительства. Согласно этому указу, раскраска лица относится к запрещенным ритуалам.

Судья, сидевший слева, подавил зевок.

– И закон требует наказания. У вас есть что еще сказать?

– Да, ваша честь, – поспешно проговорил защитник. – Короче говоря, подсудимый, Прат’ан Горшечник, имеет за плечами блестящую военную карьеру. Во время кампании в Лемодвейле и последовавшего за этим прославленного вторжения в Таргвейл он командовал отрядом из Соналби, сражаясь плечом к плечу с нашими доблестными джоалийскими воинами. Когда три года назад наша объединенная армия вернулась с победой в Нагленд и была вынуждена свергать узурпировавшего власть Тариона, подсудимый при штурме дворца лично, своими руками задушил тирана. Своими военными подвигами он заслужил почет и уважение, а также удостоен личной благодарности нашего благородного Колгана Председателя.

Судьи беспокойно переглянулись. Все они получили назначение на свое нынешнее место благодаря политическим связям, а Колган занимал в Клике руководящий пост, являясь, следовательно, истинным правителем как самой Джоалии, так и ее колоний.

Прат’ан протестующе замычал и зазвенел цепями. Если суд примет решение обратиться за помилованием к властям в Джоале, ему придется ждать ответа целый месяц, а он не видел причины, по которой должен страдать еще столько времени.

– Заставьте его заткнуться! – бросил судья, сидевший слева.

Стражник больно ударил Прат’ана по почкам. Застигнутый врасплох, Прат’ан вскрикнул и упал на колени, звеня цепями, задыхаясь и борясь с тошнотой. Зал суда поплыл у него перед глазами. Его рывком поставили на ноги, чтобы он стоя выслушал приговор. Он еще не пришел в себя, и голос судьи долетал до него словно издалека.

– …предыдущие прегрешения более чем перевешивают все ваши военные заслуги. Вы признаетесь виновным в измене Нагианской Народно-Демократической Республике. Суд приговаривает вас к…

– Подождите-ка! – раздался от дверей чей-то голос.

Голос был негромкий, но все головы повернулись на него. Он принадлежал высокому юноше, одиноко стоявшему в отгороженной для публики части зала. Худой, жилистый, загорелый до черноты, черноволосый, обнаженный, если не считать сандалий и короткой кожаной набедренной повязки, – чем не самый заурядный нагианский крестьянин? Но Прат’ан узнал его сразу и мгновенно забыл про свою боль.

– У тебя очень короткая память, Т’логан, – продолжал вошедший. – И у тебя, Догюрк, тоже. Помнится мне, один звался раньше Т’логан Писарь, а второй – Догюрк Книжник. Быстро же вы забыли те времена, а?

Он перекинул длинную ногу через перила; бедро под кожаной повязкой оказалось неожиданно светлым, не загоревшим. Когда он перекинул и вторую ногу, один из стражников шагнул к нему, схватившись за меч. Д’вард лишь взглянул на стражника, и тот остановился, словно налетев на невидимую стену.

Не торопясь, он направился к судейской скамье. Двое из троих судей побледнели как полотно. Откуда он взялся? Ни слуха ни духа все это время – и вдруг объявляется, как раз когда…

– Три года назад вы трое служили под моим командованием, не забыли? Меньше четырех лет назад вам всем грозила неминуемая смерть под стенами Лемода – не от партизан, так от холода. Единственное, что спасло вас – всю вашу хваленую джоалийскую армию, – это то, что нагианцы в самый последний момент взяли город и обеспечили вам надежное убежище на зиму. Так ведь?

Он стоял посреди зала, скрестив руки и нахмурившись. В наступившем жутком молчании судьи Т’логан и Догюрк кивнули.

Д’вард, Д’вард! Откуда он взялся? Он исчез в Таргвейле три года назад, и с тех пор о нем никто и ничего не слыхал. Он нисколько не изменился. Прат’ан знал, что его-то некогда поджарое тело уже понемногу заплывает жирком, а волосы на висках редеют, но Д’вард – Д’вард остался все таким же жилистым юнцом, каким был тогда, – мальчишкой с черной щетиной вместо бороды.

– Что все это… – начал было третий судья.

– Заткнитесь! – спокойно оборвал его Д’вард. – Я почтительно напоминаю суду, что Прат’ан Горшечник третьим поднялся по канату на стены Лемода. Он спас вам жизни, вы, жалкие слизни! И ты, Т’логан, – я помню, как он бросался в ледяную воду, чтобы вытащить тебя из потока, когда мы бежали из Лемода весной. Я видел это собственными глазами! Ты обязан ему жизнью дважды.

Председатель что-то прохрипел.

– А что теперь? – Д’вард нахмурился еще сильнее, и на всех повеяло ледяным холодом. – А теперь Джоал поработил все население Нагвейла. О, я понимаю! Я понимаю, что вы помогаете варварам подняться к вершинам цивилизации, но варварам-то так не кажется, а полное подавление исконной культуры для меня ничем не отличается от рабства. Вы называете это цивилизацией? Только за то, что гордость Прат’ана Горшечника не уступает его храбрости, за то, что он украшает свое лицо священными символами мужественности, – только за это вы собираетесь предать его мучительной смерти?

В зале суда воцарилась зловещая тишина.

Набравшись храбрости, Т’логан Судья с трудом выдавил:

– Освободитель! Что делаешь ты здесь? – Произнеся запретное имя, он с опаской окинул взглядом зал, словно ожидал увидеть в нем собирающихся Жнецов.

– Случайно проходил мимо. Но если вы посмеете причинить зло моему брату Прат’ану, я могу задержаться здесь и организовать Армию Освобождения Нагии. И если я выберу это, то вышвырну из вейла всех джоалийцев за две недели – всех до единого. Я задавлю вас точно так же, как задавил Таргию. Я – Предсказанный Освободитель! Вы сомневаетесь в моих словах?

Трое судей, сами того не осознавая, словно сговорившись, кивнули.

– Тогда вы принесете подсудимому извинения и освободите его.

Судья Т’логан попытался пролепетать что-то и начал вставать.

– Это не…

– Сейчас же!

Судья опустился на скамью и переглянулся со своими коллегами. Догюрк кивнул. Триллиб неохотно, но тоже кивнул.

– Освободите подсудимого!

Через две минуты Прат’ан, опираясь на плечо Освободителя, выбрался на улицу, щурясь на яркий солнечный свет.

Через пять минут они добрались до его лавки, и он смог наконец напиться теплой воды, прополоскать рот, опуститься на свой рабочий табурет и посмотреть на Д’варда. Боль в спине утихла.

Никто их, конечно, не видел. Никто не выкликал ни имени Д’варда, ни даже его имени – а ведь он как-никак тоже теперь почти что герой, хотя бы потому, что неожиданно остался жив. Люди не вернутся в деревню до темноты, а старшие воины врачуют друг друга после порки.

Под толстой камышовой крышей было немного прохладнее, чем на улице. Привычный запах глины почти выветрился за те две недели, что он просидел в деревенской тюрьме. В раскрытую дверь лился солнечный свет, игравший на округлых боках выставленных на продажу гончарных изделий – горшков, чаш, блюд, кувшинов. Мухи лениво кружились в воздухе и ползали по стенам. Прат’ан с удивлением и радостью обнаружил, что его копье и щит по-прежнему стоят у стены. Без этих предметов, с которыми он сроднился, он чувствовал бы себя оскопленным. Правда, закон запрещал выходить с ними на улицу, и ходили упорные слухи, что джоалийцы скоро вообще конфискуют все оружие в вейле.

Д’вард перевернул большой кувшин для воды и сел на него. Он глубоко вздохнул, вытер со лба пот и улыбнулся Прат’ану так спокойно, словно был одним из местных, что забегают поболтать чуть не каждый день. Не было нужды спрашивать, каким образом ему удалось совершить это чудо в суде. Он – Д’вард Освободитель. Эти поразительно синие глаза и незабываемая белозубая улыбка могли кого угодно заставить сделать что угодно.

– Годы были благосклонны к тебе, дружище?

– Ты… Ты совсем не изменился!

Улыбка Д’варда сделалась чуть напряженнее.

– Внешне, похоже, нет. Да ты и сам почти все тот же, мошенник ты здоровый! Что, женился?

Прат ан, не отводя взгляда, кивнул. Да, Д’вард все тот же – борода острижена по-джоалийски, коротко. Ребра…

Д’вард поймал его взгляд.

– Что, мои отметины доблести исчезли, да? Ну, ты же знаешь – они там были. Ничего не могу поделать, на мне все заживает как на собаке.

Горшечник понемногу приходил в себя.

– Я снова обязан тебе жизнью, Освободитель, и… Ох! Я ведь не могу, не должен так называть тебя, верно?

– Нет, можешь! – Синие глаза грозно сверкнули. – Мое время пришло! С сегодняшнего дня ты можешь звать меня Освободителем. С этой минуты я буду с гордостью носить это имя и научу мир уважать его. Я рад, что начал с твоего освобождения. Это была чистая случайность; я пришел сюда четыре дня назад и услышал, что творится…

Он задумчиво посмотрел на Прат’ана, и тот почувствовал, как от волнения все внутри него сжалось. Зачем пришел Освободитель?

– Тебя не было так долго! – выдохнул он. – Мы же твоя семья.

– Конечно! Но меня ждет столько трудностей в этом мире… Я заглянул проведать старых боевых друзей и обнаружил, что многие из них сидят в тюрьме. Я надеялся, что старая Соналбийская Сотня захочет помочь мне в одном опасном предприятии, но…

Ого! В воздухе запахло кровью! Прат’ан в три прыжка очутился около стены и схватил свои копье и щит.

– Веди, Освободитель! Я готов идти за тобой!

Д’вард повернулся на своем кувшине, чтобы посмотреть на него.

– Боюсь, что нет. Не ты. И не другие. Видишь ли, брат, я теперь выступаю против самих богов. Не поведу же я на них воинов, носящих знаки Пятерых – зеленый молот, синие звезды, череп…

– Тьфу! Без знаков на лице можно и обойтись. Если я сойду тебе такой, как сейчас, получай меня таким.

– Да? – Похоже, Д’варду с трудом удавалось сохранять серьезность. – Думаешь, мне нужны такие переменчивые помощники? Десять минут назад ты был готов принять мученическую смерть за право раскрашивать свое лицо. А теперь это уже не важно?

Ну конечно же, это абсолютно безразлично! Но Прат’ан не привык искать причину, поэтому ему пришлось хорошенько поразмыслить, прежде чем ответить.

– Ты предлагаешь мне выбор. Джоалийцы же просто приказывают. Это совсем другое дело.

– Ясно, – рассмеялся Д’вард. – Но тут еще одно дело: вы с братьями, похоже, вот-вот устроите собственную революцию. То, что затеваю я, не имеет никакого отношения к изгнанию джоалийцев из Нагвейла.

Прат’ан пожал плечами, скрывая досаду:

– Я борюсь с джоалийцами только так, со скуки. Что бы ты ни задумал, я с тобой. Твои боги – мои боги.

– Мне предстоит дальний путь и смертельная опасность.

– Тем лучше!

– Но ты сказал, что женат. Насколько я помню, женатых воинов оставляют для обороны.

И как только Прат’ан мог так сглупить – посвататься к Уулуу?

– Я женат… всего ничего, не больше месяца, ну, чуть больше. Никаких детей! Моя жена может вернуться к отцу в целости и сохранности.

Д’вард недоверчиво поднял брови:

– Ну, в то, что она может вернуться, я еще поверю, но чтобы в целости? В это что-то мне не верится, мужлан ты этакий!

– Почти в целости. – Прат’ан упал на колени. Только сейчас он понял, что все три года жил ожиданием этой минуты. – Освободитель, ты же знаешь, я ни перед кем больше не преклонил бы колени. Я никогда никого ни о чем не молил, но клянусь, если ты оставишь меня здесь, я умру от стыда и отчаяния. Возьми меня, Освободитель! Я готов как всегда повиноваться тебе. Я пойду за тобой куда угодно.

– И ты даже не хочешь знать, что я задумал?

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как предсказано в «Филобийском Завете»?

– Ну… да. Если получится.

– Я хочу помочь тебе. И остальные тоже! Гопенум Мясник, Тьелан Торговец, Догган…

Д’вард скривился:

– Я не вмешивался, когда их секли сегодня. Я не рискнул вмешиваться, Прат’ан, ибо не был уверен в том, что у меня достанет… хватит сил спасти тебя. Знаешь, это и так было слишком рискованно! Несколько раз мне казалось, что еще немного – и мы с тобой будем торчать на соседних кольях. Сколько времени им нужно, чтобы окрепнуть?

– Они уже выздоровели! Меня так пороли не раз. Для нас, нагианцев, это – тьфу! Мы толстокожие.

– Головы у вас крепкие, это точно. – Д’вард взъерошил рукой волосы – вьющиеся, густые, черные. Он состроил гримасу. – А что скажет на это твоя жена? Предупреждаю, нас ждет смертельная опасность. Многие из тех, кто выступит со мной, не вернутся. Возможно, никто из нас не вернется.

Прат’ан встал, сдвинул пятки и вскинул копье на плечо, как давным-давно обучил их Д’вард. Уставившись в стену прямо перед собой, он отчеканил:

– Веди, и я пойду за тобой.

Д’вард тоже встал. Они были почти одного роста, только Прат’ан чуть потолще.

– Я же не могу разжаловать тебя, правда? Да и не хочу. – Д’вард сжал плечо Прат’ана в традиционном приветствии братьев-сверстников. – Ты лепишь горшки, Прат’ан Горшечник. Иди за мной, и я научу тебя лепить людей.

2

Круги от этого происшествия разбежались по всему Соналби и за несколько недель дошли до всех вейлов, подняв нешуточные волны. Не успела зеленая луна завершить и двух полных циклов, как спокойная жизнь маленькой горной долины между Наршвейлом, Рэндорвейлом и Товейлом была нарушена. Именно здесь, на севере, в маленьком селении нашла себе приют большая часть пришельцев в Соседство. Они называли это поселение Олимпом.

Конечно, своими размерами резиденция Пинкни уступала дворцам монархов и верховных жрецов Вейлов, но по местным меркам она считалась просторной и даже роскошной. Ее планировка скорее напоминала бунгало, столь излюбленные белыми людьми в тропических районах Земли. В огромной роскошной гостиной, освещенной множеством свечей в серебряных канделябрах, мужчина хорошо поставленным баритоном пел «Иерусалим». Дама аккомпанировала ему на арфе – сколько Служба ни билась, рояль у местных столяров не получался. Восемь леди в вечерних платьях и шесть джентльменов в белых смокингах с благоговением внимали прекрасной музыке.

И я пойду на смертный бой, Не дрогнет меч в руке моей…

Еще двое мужчин выскользнули на веранду выкурить по сигаре и насладиться вечерним покоем. Небо давно уже потемнело, но воздух хранил дневное тепло, ароматы поздних цветов и кустарников. Красная Эльтиана и голубая Астина в сопровождении свиты звезд висели над покрытыми первыми осенними снегами вершинами.

– Очень уж все это подозрительно. – Мужчина повыше был худ и отличался необычно длинным носом. При всем этом он сочетал изящество с уверенностью движений и – в надлежащих случаях – с сухой, неодобрительной улыбкой. Подобно большинству пришельцев, он не обсуждал ни свое прошлое, ни свой возраст. Хотя на вид ему можно было дать меньше тридцати, ходили слухи, что он служил в кавалерии еще в битве при Ватерлоо. – Никак не ожидал, что он начнет вот так.

– Я вообще не ожидал, что он начнет, – признался его собеседник. – Я думал, что мы больше о нем не услышим – или до него добрался-таки Зэц, или он совсем одичал и сдружился с туземцами.

– О нет. Я никогда не сомневался, что мистер Экзетер вынырнет на поверхность. Я только не ожидал, что он так открыто бросит вызов Палате и так быстро. – Тот, что повыше, затянулся сигарой, и она затлела в темноте красным светлячком. – Очень, очень подозрительно! Интересно, сам-то он что думает об этом?

– Гораздо интереснее, как это он до сих пор ухитряется оставаться в живых. – Второй мужчина был пониже. Для своего возраста – а мужчины казались ровесниками – он был чуточку полноват. Он расчесывал волосы на прямой пробор и имел привычку улыбаясь жмуриться.

– Именно это я и хотел сказать. Зэц уже давным-давно должен был укокошить его. Вам не кажется, что мы просто обязаны его остановить?

– Остановить кого? – послышался еще один голос. – Что это вы тут затеваете? Собираетесь устраивать какое-нибудь дельце за спиной у Комитета? – Урсула Ньютон подошла к ним и смерила их по очереди подозрительным взглядом. Роста она была чуть ниже среднего. Вечернее платье открывало мускулистые руки и необычно широкие для женщины плечи. Голос у нее был под стать плечам; впрочем, она никогда и не пыталась изображать скромницу.

– Ни в коем случае! – ужаснулся тот, что пониже.

– Джамбо?

– Разумеется, собирались, – как ни в чем не бывало отозвался длинноносый. – Пинки как раз спрашивал у меня, кто из убийц сейчас свободен. Разве не так, Пинки?

– Еще чего! – пробормотал второй. – Ничего подобного.

– Дело в том, – продолжал Джамбо, – что молодой Эдвард Экзетер объявился в Джоалвейле и воззвал к черни, открыто провозгласив себя предсказанным Освободителем.

– Боже праведный! – нахмурилась Урсула. – Вы уверены?

– Совершенно уверены, – нервно ответил Пинки. – Агент Семьдесят Семь. Весьма толковый тип и довольно неплохо знает Экзетера. То есть, очень хорошо знает.

– И сколько это продолжается?

– Он находился там уже дня три, когда Семьдесят Седьмой увидел его. Семьдесят Седьмой немедленно поспешил сюда предупредить нас. Весьма разумное решение. Я поощрил его за проявленную инициативу. Впрочем, у него ушло четыре дня, чтобы попасть сюда, возможно, с тех пор ситуация изменилась.

– То есть вы хотите сказать, Экзетер может быть уже мертв. Но если об этом известно нам, можно не сомневаться, что об этом известно и Палате.

– Вот именно. Вот именно.

В гостиной стихли аплодисменты, и баритон завел новую песнь:

Я верный сын родной земли До самых смертных дней, о сэр…

Мужчины продолжали молча курить, и Урсула облокотилась на перила между ними, хмуро вглядываясь в ночь.

– Это может принять серьезный оборот, – заметила она.

Сменяться могут короли…

– Совершенно верно, – согласился Пинки.

А я останусь с ней, о сэр…

– Вы собираетесь послать кого-нибудь, чтобы привести его в чувство?

– Именно это мы и обсуждали при вашем появлении, – кивнул Джамбо, ухмыляясь.

– Это дело Комитета, – заметила Урсула, – но вы, конечно, ничего еще не говорили старине Ревуну, не так ли? Рассчитывали устроить все сами, верно? Вы двое и ваши приятели?

– Вовсе и не устроить! – запротестовал Пинки. – Ей-богу, ничего подобного! Просто мы не хотели портить такой замечательный вечер разговором о делах. Но мне казалось, что Джамбо это будет интересно. Я надеялся, он придумает что-нибудь. Да и вы тоже, дорогая. Вы ведь не будете спорить, что надо послать кого-нибудь переговорить с Экзетером?

– Только ли переговорить?

– Необходимо тщательно оговорить средства убеждения, доступные эмиссару, – осторожно ответил Пинки. – Разумеется, он должен обладать довольно широкими полномочиями.

Джамбо закашлялся, будто поперхнулся дымом.

– Воистину слова, достойные джентльмена. Цезаря Борджиа, скажем, или Макиавелли. Ну, меня-то он на пушечный выстрел не подпустит – после того, что вышло в прошлый раз.

– Если только у него осталась хоть капля мозгов, – сказала Урсула, – он не подпустит к себе никого из нас. Кроме разве что Смедли. Старый школьный приятель? Да, Джулиана он, пожалуй, выслушает.

Пинки зажмурил глаза и улыбнулся, став очень похожим на кота.

– Капитан Смедли – замечательный молодой человек. Однако он здесь, можно сказать, еще новичок. Вам не кажется, что он может не оценить всей сложности ситуации? Я не сомневаюсь, что капитан доставит ему наше послание, но выполнит ли он наше поручение с необходимой убежденностью? – Он вопросительно посмотрел на Урсулу.

– Разумеется, ту грязную работу, которую вы задумали, он для вас не выполнит. Но не забывайте, у него же нет маны. Мне кажется, вам нужно послать к Экзетеру двоих – его друга Смедли и еще кого-нибудь, кто смог бы помочь капитану в случае, если потребуется немного применить силу.

– А! Гениально! Я думаю, мы и сами додумались бы до этого, Джамбо, да? Но не сразу. Конечно же, послать двоих! И кто будет этим вторым? Как вы считаете?

Джамбо вздохнул:

– Мне это не нравится. Не нравится. Розенкранц и Гильденстерн. Нам нужен кто-то с рассудительной головой.

– И не отягощенный совестью? – ехидно поинтересовалась Урсула.

– Ну-ну, – успокоительно проговорил Пинки. – Не судите так строго. Я почти уверен, что мистер Экзетер внемлет логике.

– Решение должен принимать Комитет. Пусть он и решает. А теперь пошли в дом, оба, и прекратите эти закулисные штучки. – Она резко повернулась и направилась в гостиную.

Достойный уход… Две сигары вспыхнули одновременно. Два облачка дыма поплыли в ночное небо.

– Разумеется! – заявил Пинки. – Мы и сами остановились бы на ее кандидатуре, не так ли? Рано или поздно.

Джамбо снова вздохнул:

– Верно написано: самки, вне зависимости от вида, значительно опаснее самцов.

– О да. – Пинки опять по-кошачьи зажмурился и улыбнулся. – Совершенно верно.

3

От Семи Камней в Рэндорвейле осталось только четыре: один стоял вертикально, два покосились и один упал. Остальные три или заросли, или их давным-давно увезли. Сохранившиеся четыре располагались в центре зеленой поляны, окруженной огромными деревьями вроде земных кедров. Место было призрачное, мрачноватое, пропитанное ароматом листвы. В этот безветренный осенний полдень здесь было жарко, как в турецких банях. Спрятавшись от толпы за густым зеленым кустарником, Джулиан Смедли ощущал, как пощипывает кожу от виртуальности.