.. Боже всесильный, будь покровителем и хранителем ему и дай ему побольше сроку, прежде чем предстать перед тобой, ибо чем дольше он будет жить на этом свете, тем больше посеет в созданном тобою мире добра и милосердия. И разве не все едино для тебя, именем кого будут утверждаться на земле мир, справедливость, честность, добро? А если волею судьбы должно быть отвергнуто имя твое, но увековечено дело твое, да будет так... Зачем ты, святая троица, посеяла семя жизни и вдохнула бессмертную душу в человека? Ведь не ради честолюбия своего, не ради имени и славы своей! Разве ты отрицаешь обновление души и разума племени Адамова?..
      Велик и могуч бог, которому он служит, ибо нельзя верить в дело, которому себя посвятил, без божьей на то воли... И вот лежит он, Бачана Рамишвили, пред тобою, и я, пыль от ног твоих, песчинка твоего бесконечного великодушия, коленопреклоненно молю тебя - смилуйся над ним, над восставшим рабом твоим!.. Если же обречен он тобою, то прими взамен плоть и душу мою, ибо не сумел я попрать в нем бога иного и обратить его на путь веры твоей!..
      Отец Иорам встал, трижды перекрестил Бачану, потом снял с шеи маленький крест, осторожно подложил его под подушку Бачаны и лег...
      Бачана долго не мог заснуть. А, когда он проснулся, отца Иорама в палате не было. Он ушел чуть свет...
      Спустя неделю Бачана покидал больницу. Трогательным было его прошание с медперсоналом. Палатный врач и фельдшерица Женя тоже всплакнули, словно им было жаль видеть выздоровевшего и уходящего из больницы человека.
      Накануне в палату к Бачане зашла Женя. Она положила в баночку три белые гвоздики и присела на стул. Бачана, подумав, что Женя пришла прощаться, с улыбкой ждал. Но Женя молчала.
      - Начни же, Женя!
      Женя замялась.
      - Ну, тогда начну я!
      Бачана встал, подошел к фельдшерице и поцеловал ей руку.
      - Дорогая Женя, по справедливости цветы тебе должен был преподнести я, но, надеюсь, добрая сестра милосердия простит своему неотесанному и неблагодарному пациенту эту бестактность.
      - Бачана Акакиевич, - прервала Бачану Женя, - пока вы болели, сюда каждый день ходила женщина... Очень красивая женщина... И справлялась о вашем здоровье... Да...
      У Бачаны сперло дыхание.
      - Какая женщина, Женя? - спросил он, хотя ему все стало ясно.
      - Она заклинала меня не говорить вам...
      - А как ее звать?
      - Не знаю... Приходила каждый день и плакала, плакала... Вы не догадываетесь, кто она?
      - Догадываюсь, Женя...
      - Она очень вас любит... Оставила письмо, просила передать вам в день выхода из больницы... Вот оно...
      Бачана взял письмо и, стараясь скрыть охватившее его волнение, стал перебирать в банке гвоздики.
      - Она очень вас любит, Бачана Акакиевич!
      - Спасибо тебе, Женя!
      - Она очень хорошая, очень красивая, Бачана Акакиевич!
      На подведенных черной тушью глазах Жени выступили слезы.
      - Это ты очень хорошая и очень красивая, дорогая Женя! - Бачана еще раз поцеловал руку фельдшерице.
      Женя поспешно вскочила и вышла из палаты.
      Бачана прилег на койку и задрожавшей рукой вскрыл конверт.
      "Дорогой мой!
      Теперь, когда бог внял моим мольбам и даровал мне твою жизнь, я хочу - не прося сочувствия и прощения - выплакать перед тобой мою боль, которую, казалось мне, не вместит хранилище бед и несчастий всего человечества и для которой оказался достаточным вот этот листок бумаги...
      Лет двадцать тому назад не было ребенка умнее я красивее меня... И воспитанного хуже меня... Свой миллион мои родители истратили на то, чтобы сделать меня несчастной... Никогда я не признавала ничьей опеки и не нуждалась в провожатых - ни в школу, ни на улице. И когда однажды я села в машину напросившихся "провожатых", тогда... пропала моя жизнь и превратилось в ничто имя мое... Я не могу описать то, что произошло потом... Я рассказываю об этом впервые, рассказываю перед богом и тобой... Я была распята на кресте в Цивгомборском лесу, и молодость моя до сих пор висит там, на том обгорелом кресте...
      ...Потом я жила, смеясь и танцуя... И дожила до сегодняшнего дня. И вдруг я остановилась. Я вспомнила бога и перекрестилась. И вот я стою теперь на коленях перед тобой и прошу тебя: прими мою жертву, прими душу мою, прошедшую сквозь адские муки, которая все эти годы стремилась к тебе... Я благословляю этот ад, ибо путь через него шел, оказывается, к тебе..."
      Если б в ту минуту врачи сняли у Бачаны кардиограмму, ему долго еще пришлось бы лежать в больнице.
      Бачана принял две таблетки седуксена и попросил собственное сердце успокоиться. Потом его вновь окутал розовый туман, и он заснул. И это был первый за все время его болезни сон без сновидений.
      Утром, попрощавшись со всеми, Бачана спустился к профессору. Профессор сидел за огромным письменным столом и внимательно что-то рассматривал через лупу. Бачана сперва не мог понять, чем занят профессор, а поняв, похолодел: перед профессором на столе лежало несколько разноцветных и разнообразных моделей... искусственного сердца. Бачане стало так плохо, что он поспешно опустился на стоявший у двери стул. Профессор поднял голову, удивленно взглянув на Бачану. Узнав его, он отложил пластмассовое сердце, встал в направился к нему.
      - Очень, очень рад видеть вас, Бачана Акакиевич, да еще пожаловавшего, как говорится, на своих двоих!
      Они пожали друг другу руки.
      - Что с вами? - насторожился профессор. - У вас рука ледяная!
      Бачана не мог оторвать взгляда от лежавших на столе моделей. Профессор понял все, поспешно подошел к столу, выдвинул ящик и одним движением руки смахнул туда модели.
      - Валерьянку, если можно... - с трудом произнес Бачана.
      Профессор достал из шкафчика пузырек с каплями валерьяны, налил в стакан несколько капель, добавил воды и подал стакан Бачане.
      - Выпейте и ради бога не обращайте ни на что внимания!
      Профессор пощупал Бачане пульс.
      - Ничего страшного, сейчас все пройдет!
      Бачана постепенно успокоился.
      - Что это такое, профессор? - спросил он наконец.
      - Да ничего особенного... Как вы себя чувствуете?
      - Спасибо, прошло...
      - Отлично... Пересядьте, пожалуйста, вот сюда, в кресло... Поговорим о вещах приятных.
      Профессор усадил Бачану в глубокое мягкое кресло. Помолчав немного, Бачана снова спросил:
      - А что, профессор, это реально? Искусственное сердце?
      - Считайте, что реально... Вот уже четыре года теленок живет с искусственным сердцем... И это должно радовать вас, а не огорчать... Дело в том, что трансплантация живого сердца не дала ожидаемых результатов. Ваше заболевание - это скорее заболевание кровеносных сосудов, чем самого сердца, так что спустя определенное время инфаркту миокарда и коронарной недостаточности может подвергнуться любое трансплантированное здоровое сердце... Искусственное сердце - пока что наиболее надежный путь. Это признал сам Кристиан Бернард... Ну, об этом в другое время! - Профессор махнул рукой. - Признаться, я думал, что вы уже выписались, не попрощавшись со мной, и был обижен... - сказал он со смехом и похлопал Бачану по колену.
      - Потому я и зашел к вам. Прежде всего примите, профессор, мою глубокую благодарность за внимание и заботу. Затем позвольте принести вам извинения за бессонные ночи, проведенные у моей койки. И наконец, хочется благословить вашу профессию и ваши золотые руки!.. - Бачане очень хотелось обнять и расцеловать этого славного человека, на грубоватом, строгом лице которого добротой и умом светились усталые глаза.
      - Благодарить меня не за что, а за похвалу благодарю вас!
      - Я не знаю, чем и как вам отплатить... То, что вы сделали для меня, вознаграждению не поддается... Поэтому позвольте мне просто любить вас как брата, как дорогого для меня человека...
      - Спасибо! - сказал тронутый и смущенный словами Бачаны профессор. Спасибо! - повторил он и машинально выдвинул ящик письменного стола, однако, вспомнив реакцию Бачаны, тут же захлопнул его.
      Бачана громко рассмеялся.
      - Вот видите, вы уже привыкли! - воскликнул профессор и тоже рассмеялся.
      - Что же мне остается делать? - развел руками Бачана.
      - Вам оно не потребуется, если неукоснительно будете выполнять все мои указания! - сказал профессор и положил на стол свои огромные ручищи.
      - Слушаю вас! - ответил покорно Бачана.
      - Сигареты - долой! Вино и водку - долой! Жирную пищу - долой! Ночные бдения - долой! Женщин - долой!
      - И это - жизнь? - спросил приунывший Бачана.
      - Инфаркт миокарда минус перечисленные запреты есть жизнь! отчеканил профессор простейшую формулу дальнейшего существования Бачаны.
      - И до каких пор? - задал вопрос Бачана голосом утопающего, хватающегося за соломинку.
      - Первые два года - обязательно, следующие два - желательно, еще два - добровольно... Я не запугиваю вас, Бачана Акакиевич, но поймите: вы перенесли обширный инфаркт миокарда, с которым шутить нельзя... При должном уходе за сердцем оно полностью восстановит свою деятельность и послужит вам еще столько же, сколько послужило до сих пор. Но сердце нужно беречь, лелеять... Сердце любит, чтобы его лелеяли...
      - Понятно, профессор... А теперь разрешите попрощаться с вами... Бачана встал.
      - Прощайте, Бачана Акакиевич! Забудьте навсегда нашу больницу, и дай бог, чтобы никогда больше вам не пришлось обращаться ко мне! Как к врачу, разумеется! - добавил профессор.
      - Я покидаю вас с чувством глубочайшего удовлетворения... Эти два месяца, Нодар Григорьевич, для меня равнозначны всей моей жизни!
      - Не понял вас...
      - Человек должен хоть раз в жизни перенести тяжелую болезнь. Это позволит ему трезво, спокойно проанализировать и переоценить весь пройденный путь... В этом смысле больница оказала мне неоценимую помощь.
      - По-моему, ваш жизненный путь не нуждается в повторном анализе и переоценке.
      - Вы так думаете? - улыбнулся Бачана.
      - Со стороны, по крайней мере, это кажется так!
      - Два месяца в вашей больнице были для меня временем поразительных открытий!
      - Что же вы такое Открыли?
      - Закон вечности!
      - Что?! - воскликнул изумленный профессор.
      - Закон вечности! - повторил Бачана.
      - Мм... м... В таком случае этот закон должен иметь какую-то формулу, не так ли?
      - Конечно!
      - Быть может, поделитесь со мной этой формулой? Уверяю вас, Бачана Акакиевич, я не намерен присваивать ее или записываться в соавторы! пошутил профессор.
      - Суть этого закона, Нодар Григорьевич, заключается в том, что... душа человека во сто крат тяжелее его тела... Она настолько тяжела, что один человек не в силах нести ее... И потому мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, стараться обессмертить души друг друга: вы мою, я - другого, другой - третьего, и так далее до бесконечности... Дабы смерть человека не обрекала нас на одиночество в жизни...
      Профессор удивленно-прислушивался к словам Бачаны.
      - Сложный, однако, закон вы открыли, Бачана Акакиевич! - сказал он после продолжительного молчания.
      - Сложный! - согласился Бачана.
      - И вы надеетесь осуществить его в жизни?
      - Иначе вообще не стоило бы жить, и я, кстати, был бы сейчас мертв.
      Бачана протянул руку профессору, тот приблизился к нему, и тогда Бачана, не сдержавшись, обнял и прижал к груди профессора.
      - Да... - проговорил взволнованно профессор. - Вам искусственное сердце не подойдет... С искусственным сердцем вы жить не будете... Чудной вы!
      И когда Бачана почувствовал на своих плечах ласковое похлопывание богатырских рук профессора, он понял - закон вечности действовал...
      Бачана отпустил присланную за ним машину.
      Он пересек трамвайную линию на улице Клары Цеткин, вышел на улицу 25 Февраля и по ней спустился на проспект Плеханова.
      За два месяца пребывания в больнице Бачана отвык от городского шума, и теперь у него слегка кружилась голова и дрожали колени. Он шел очень тихо и осторожно. А Тбилиси жил своей обычной жизнью - шумел, кричал, волновался, стонал, смеялся, гудел.
      По проспекту Плеханова в двух направлениях, словно две реки, текли два людских потока. И граждане неслись в этих потоках, как пушенные на сплав бревна. Они сталкивались, останавливали друг друга, о чем-то говорили, спорили, жестикулируя руками, вновь расходились и растворялись в бурлящем потоке.
      Бачана пересек проспект на переходе и сам очутился в этом людском потоке. Он старался обходить людей, не прерывая своего движения. С проспекта он свернул на улицу Марджанишвили, и здесь его подхватил новый приток огромной человеческой реки. Бачана чувствовал, как биение его сердца, отвыкшего от ритма улицы, постепенно приспосабливается к чему, как постепенно он сам вживается в общий пульс города. И наконец сердце его нашло этот утерянный ритм и поплыло в потоке наравне со всеми - поплыло осторожно но уверенно и смело.
      Он остановился у афишной тумбы театра имени Марджанишвили. Завтра театр открывал сезон премьерой пьесы его друга "Святые в аду". Что-то оттаяло в груди Бачаны, и по всему его телу разлилось приятное тепло. "Святые в аду!" - повторил он про себя и улыбнулся.
      У моста Бачана почувствовал усталость - не болезненную, настораживающую, а приятную легкую усталость. Он остановил такси и уселся на заднем сиденье справа.
      - Куда? - спросил водитель, включая счетчик.
      - К Марии, - ответил Бачана.
      - К кому?! - повернулся удивленный водитель.
      - К Марии!..