Требование Арджеванидзе следователь пропустил мимо ушей и в свою очередь спросил его:
      - Скажите, Арджеванидзе, есть ли у вас свидетель того, что кража креста совершена не вами?
      - Свидетель - бог! - воскликнул тот, воздев руки к небу.
      - Не смей, не смей произносить святое слово! - подскочил в постели священник.
      - Арджеванидзе, не валяйте дурака! - прикрикнул следователь на бывшего дьяка. - Мы не можем вызвать в свидетели бога, назовите кого-нибудь из живых людей!
      - Пожалуйста: священник Иорам Канделаки!
      - Я-а-а?! - отец Иорам чуть не свалился с кровати.
      - Именно! - подтвердил Арджеванидзе.
      Наглость бывшего дьяка лишила отца Иорама дара речи. А тот продолжал:
      - Спросите, уважаемый следователь, этого клеветника, сколько прошло времени между моим уходом из церкви и пропажей креста?
      Следователь обратился к священнику:
      - Когда вы обнаружили пропажу?
      - Примерно спустя год... Ведь я доставал крест из сейфа лишь ко дню богородицы... Но это ничего не значит! Он мог выкрасть крест и до этого!
      - А теперь спросите, где он хранит ключи от сейфа?
      Следователь повторил вопрос.
      - Вот здесь! - Отец Иорам пощупал висевшую у него на шее цепочку.
      Следователь записал: "Ключ от сейфа постоянно висел у пострадавшего на шее". И задал новый вопрос:
      - А в каком состоянии вы обнаружили сейф? То есть он был закрыт или взломан?
      - Закрыт...
      - И вы сами его открыли?
      - Сам...
      - Одалживали ли вы ключи Арджеванидзе?
      - Никогда! - ответил отец Иорам и понял, что на этом все кончилось.
      - Подумайте как следует, батюшка, что вы говорите... Может, вам нездоровится? В таком случае отложим беседу. - Следователю стало жаль священника.
      - Ни в коем случае! - вскочил Арджеванидзе.
      - Скажите, батюшка, - продолжал следователь, - вы никогда не расставались с ключом?
      Отец Иорам лишь покачал головой: он даже в бане не снимал с шеи цепочку с ключом.
      - А не мог кто-нибудь выкрасть у вас ключ для снятия слепка?
      Отец Иорам не считал исключенной такую возможность. Но он не был убежден в этом и поэтому предпочел не отвечать на вопрос. Он попытался в последний раз воззвать к совести Арджеванидзе:
      - Признайся, иуда, если в тебе осталась хоть капля чести, кому и за сколько ты продал крест?
      - От иуды слышу! - огрызнулся бывший дьяк.
      - На какие деньги ты построил дом в Глдани? Я две черепицы не смог заменить на крыше церкви, а ты...
      - Дом принадлежал моему тестю. А что касается церкви, то я удивляюсь, как она вообще уцелела в руках такого разбойника, как ты!
      Священник посинел. Следователь прикрикнул на Арджеванидзе:
      - Еще одна такая реплика, и я... - Он не мог придумать, что еще можно сделать с человеком, который уже арестован по подозрению в воровстве, и поэтому лишь предостерегающе помахал пальцем.
      - Но ведь вы сами проверяли документы по этому дому? - спросил Арджеванидзе. Следователь кивнул. - Тогда зачем вы угрожаете мне? Вместо того чтобы стать на защиту интересов честного человека, вы заступаетесь за служителя культа?!
      Следователь растерялся.
      - А машина? - вмешался отец Иорам.
      - Гражданин Канделаки! - обратился к нему следователь. - Следствие детально изучило все вопросы, касавшиеся дела... Так что говорите по существу!
      - А разве вопрос машины не касается дела? - приуныл священник.
      - Следствие ведется по поводу пропажи креста, и машина тут ни при чем, тем более что она принадлежит шурину гражданина Арджеванидзе.
      - У меня нет вопросов! - вздохнул отец Иорам и стал откупоривать склянку с валидолом.
      - А у вас есть вопросы? - спросил следователь у Арджеванидзе.
      - Вопросы? - Арджеванидзе встал. - Я, как человек, добровольно порвавший с религией, и как член президиума атеистического общества, портрет которого вывешен на Красную доску в здании нашего общества, категорически и официально требую: во-первых, за злостное клеветничество немедленно привлечь этого мракобеса к строгой ответственности и примерно наказать. Во-вторых, меня, как невинную жертву произвола и клеветы, немедленно освободить. И в-третьих, возложить возмещение нанесенного мне в связи с вынужденным простоем ущерба на преступника Канделаки! У меня все! - Арджеванидзе вытер выступившую на губах пену и сел.
      - Что и на кого будет возложено, это решит правосудие, и вас я спрашиваю не об этом! Задавайте вопросы гражданину Канделаки, если у вас есть таковые!
      - Пожалуйста! - Арджеванидзе снова встал. - Я спрашиваю этого антихриста и темного человека: куда он дел собственность грузинского народа, уникальную реликвию, крест царевны Гурандухт?
      Следователь обратил на священника вопросительный взгляд. И вдруг в памяти отца Иорама всплыла картина далекой молодости...
      ...На десятом номере трамвая он ехал на стадион. У Дезертирского рынка кто-то полез ему в карман. Иорам схватил вора за руку, но не успел произнести и слова, как вор закатил ему звонкую пощечину и громко крикнул:
      - Как тебе не стыдно, парень?! Посмотреть на тебя - культурный, благородный молодой человек, видать, из хорошей семьи! А ты лезешь мне в карман?! Позор!..
      Весь вагон обрушился на Иорама с упреками и угрозами. И ему не оставалось ничего иного, как на ходу соскочить с трамвая.
      Вспомнив об этом случае, отец Иорам почувствовал, как у него загорелись щеки и на глазах его выступили слезы.
      - Что вы скажете, батюшка? - спросил следователь.
      Отец Иорам слез с постели и босиком, в одном нижнем белье проковылял в другую комнату. Здесь он снял со стены огромный дедовский кинжал, перекрестился, извлек из ножен лезвие, обеими руками поднял его высоко над головой и, словно сумасшедший, ворвался в комнату, где сидели следователь и Арджеванидзе.
      - Умри, сатана! - крикнул священник и изо всех сил опустил кинжал на голову Арджеванидзе. Бывший дьякон успел отвалиться в сторону, а кинжал со свистом рассек воздух и надвое разрубил спинку стула.
      Отец Иорам бросил кинжал.
      - Уходите! - произнес он замогильным голосом, упал на пол и громко зарыдал.
      ...Следователь понял, что дальнейшее продолжение допроса и оформление протокола было немыслимо. Он должен был или немедленно уйти, или в этой обставленной иконами комнате могла пролиться кровь. Понял это следователь и потому вместе с подозреваемым поспешно покинул квартиру настоятеля обкраденной Ортачальской церкви святой троицы...
      Второй инфаркт, в результате которого отец Иорам и лежал сейчас рядом с Бачаной, произошел с ним недавно - два месяца тому назад, в доме одного известного многим работника, куда он был приглашен для отпевания скончавшегося тестя этого работника, - разумеется, ночью, нелегально.
      Отец Иорам не успел даже дойти до гроба - удар хватил его, когда он, переступив порог дома, увидел на сильно декольтированной груди хозяйки... крест сестры царя Вахтанга Горгасала - Гурандухт!
      ...Придя в себя в карете "Скорой помощи", отец Иорам вместо вожделенного креста увидел изображенный на белом медицинском ящике огромный красный крест, а потом всю дорогу до больницы вместо родного, привычного запаха ладана ощущал тошнотворный запах нашатыря и камфары...
      Отец Иорам, наученный горьким опытом первого инфаркта, на сей раз не обмолвился ни словом о причине болезни. Он отвернулся от правосудия решив доверить судьбу воле всевышнего. Он верил, что рано или поздно божья кара настигнет виновного.
      Одно только мучило и терзало отца Иорама: почему именно его, а не другого избрал бог для испытаний? Почему именно ему, а не другому достались столь тяжкие муки и страдания? Отец Иорам не находил ответов на эти мучившие его вопросы...
      Бачана с удивлением присматривался к отцу Иораму. После визита того странного посетителя священник переменился до неузнаваемости, почти перестал разговаривать. Была ли это апатия, меланхолия или страх - в этом не мог разобраться не то что Бачана, но и сам отец Иорам. Но своеобразное чудо, безусловно, произошло: священник напрочь забыл и адрес того дома, и фамилию хозяев. Забыл так, словно безликий посетитель выскреб ножом уголок его памяти, где хранились воспоминания о той страшной ночи.
      Подлинную историю своей болезни, похожую на исповедь, отец Иорам поведал Бачане за неделю до выхода из больницы. Однако как ни старался Бачана, как ни просил, как ни уговаривал Иорама назвать фамилию обладательницы креста, он не сумел уломать священника - отец Иорам наотрез отказался от ответа...
      В Тбилиси свирепствовала эпидемия гриппа. В больнице был объявлен двадцатидневный карантин. По распоряжению профессора к больным перестали пропускать даже близких родственников, не говоря уже о случайных посетителях. По коридорам, словно привидения, бродили сотрудники больницы с марлевыми масками на лице. Профессор лично три раза в день обходил палаты. Больница напоминала осажденную крепость, куда не могла залететь даже птичка. Поэтому удивлению Бачаны не было предела, когда однажды утрем распахнулась дверь палаты и на пороге появился друг его детства Вахтанг Амбокалзе с раскрытым до ушей в улыбке ртом.
      - Вахо! - привстал в постели Бачана.
      - Президенту простачков, дорогому Бачо, привет!
      Амбокадзе положил на общий стол солидный сверток, подошел к постели Бачаны, обнял его огромными ручищами, потом осторожно уложил на подушку и безапелляционно приказал:
      - Лежи и не шевелись! Профессор сказал, что тебе нельзя двигаться! Здравствуйте! - обернулся он к Иораму.
      - Здравия желаю! - ответил священник.
      - Как ты сюда пробрался? - Бачана не верил своим глазам.
      - Подумаешь! Люди пробираются в здания банков и уносят оттуда деньги! Велика важность попасть к тебе в палату! - усмехнулся Амбокадзе.
      - Откуда ты взялся? - продолжал Бачана расспрашивать приятеля.
      Амбокадзе кинул взгляд на отца Иорама.
      - Да, знакомьтесь, - спохватился Бачана, - это мой старый друг Вахтанг Амбокадзе, а это мой друг по палате, настоятель Ортачальской церкви святой троицы отец Иорам Канделаки.
      - Ого, значит, инфаркт случается и с попами? Ведь им покровительствует сам господь бог? - Амбокадзе широко улыбнулся и крепко пожал руку отца Иорама.
      - Ну, садись, рассказывай! Каким ветром тебя сюда занесло? Как ты вспомнил про меня?
      Амбокадзе поставил стул у изголовья Бачаны, уселся, с минуту смотрел на него, покачивая головой, потом ответил:
      - В общем, так... Приехал. Повидался с ребятами. Говорят - "Бачо собрался унести ксиву...".
      - Что? - не понял Бачана.
      - Решил, мол, умереть. "Как это умереть?" - спрашиваю. "А так, отвечают, схватил обширный инфаркт, сложил руки на груди и умирает!" - "Не может быть! - говорю. - Это такая сволочь, врет он все, прикидывается! Не посмеет умереть, не попрощавшись со мной!" Вот и направился к тебе. Малхаз проводил меня, но его не впустили, торчит на улице.
      - А как же тебя пропустили?
      - А я зашел прямо к профессору. "Уважаемый профессор, говорю, пустите меня к Рамишвили, пятнадцать лет его не видел!" - "А кто вы такой?" спрашивает профессор. "Никто, говорю, просто человек!" - "Ну если просто человек - идите к нему, разрешаю!" Молодец! В жизни не встречал такого доброго профессора!
      - Врешь! Что ты еще ему наговорил?
      - Что, что! Сказал, что я несчастный сирота...
      - Жулик ты! - рассмеялся Бачана.
      - Согласен... Ну говори, как ты себя чувствуешь? Как сердце?
      - Да выкарабкался как будто...
      - Значит, вместе выкарабкались... Слушай, мне профессор дал сроку только три минуты... Вот тут лекарства... - Амбикадзе взял со стола сверток.
      - Погоди, какие там еще лекарства! - прервал его Бачана. - Даю тебе еще три минуты из моего фонда. Рассказывай: где ты был, чем занимался, надолго ли приехал, что собираешься делать? Не нужна ли моя помощь?
      - Ничего мне не нужно, кроме твоего здоровья и благополучия! Нет на свете человека, кто бы помог Вахтангу Амбокадзе...
      - Ну ладно, посиди, дай посмотреть на тебя!..
      - Смотри, дорогой, но если придет профессор, с ним будешь объясняться гы! - предупредил Амбокадзе Бачану.
      - Ладно! - согласился он.
      - Так вот... То дело ты помнишь... - Амбокадзе опять покосился на отца Иорама.
      - Давай, давай, свой он! - улыбнулся Бачана.
      - Да... Помнишь, значит, дело, когда на Лоткинской горе - за Тбилиси - я пробил тоннель...
      Бачана кивнул.
      - Где это? - спросил удивленно отец Иорам. Он вырос в Тбилиси, но никогда ничего про такой тоннель не слышал.
      - Из вашей церкви не видно, батюшка! - объяснил Амбокадзе и продолжал: - За эту работу полагалась премия от шести до двенадцати тысяч. Так как нас было двое - я и Баджаджгана, выдали нам по шести на каждого и путевки в Архангельск в придачу... Четыре года пробыл я гам. Сам понимаешь, не могу я жить без дела. Вырубил полтайги, большую помощь оказал деревообрабатывающей промышленности! Потом принял участие в марафонском беге. Бежало нас десятеро. От Архангельска до самой Караганды...
      - Пешком? - удивился отец Иорам.
      - То пешком, то на поезде...
      - И все же вы молодцы! - похвалил священник.
      - Возвращались назад в столыпинских вагонах. До финиша дошли только трое. За это получили еще по две тысячи премии. Шесть да два - восемь... Потом я перебрался в Москву. Там друзья пригласили меня как видного специалиста по тоннелям на одно крупное дело. Прорыл я замечательный тоннель, да в самом конце обрушился он... Трое погибли. В живых остался я один, и потому вся премия - семь тысяч - досталась мне. И путевка в Свердловск... Семь да старых восемь - пятнадцать. Правильно?
      - Правильно! - согласился Бачана.
      - Теперь я в Тбилиси. Три дня как приехал. Пока хожу без работы, но, говорят, дел для меня здесь невпроворот... А я вот думаю... Не выйти ли на пенсию? Плюнуть на все, отдохнуть... А? Устал я, браток, устал... Амбокадзе тяжело вздохнул.
      - Ничего лучшего ты не мог придумать! - обрадовался Бачана. - Конечно же, иди на пенсию! Решайся! А я сделаю все, что ты захочешь! В могилу лягу, только решайся! Прошу тебя! Нет у тебя дома? Живи у меня! Вахо, дорогой, дай слово, что уйдешь на пенсию! - Голос у Бачаны задрожал.
      - Да что вы, Бачана Акакиевич, куда ему на пенсию? Человек здоровее племенного бугая! - воскликнул отец Иорам.
      - Слишком уж у меня тяжелая профессия, батюшка! - горько улыбнулся Амбокадзе. - Тридцать из своих сорока пяти лет я провел в закрытых помещениях или под землей...
      - Конечно, - согласился священник, - нелегкое это дело строительство тоннелей, но благородное!
      - Не согласитесь, а то я с удовольствием поменялся бы профессией с вами! - усмехнулся Амбокадзе.
      - Вахо, ты говоришь об этом во второй раз! - напомнил Бачана.
      - А теперь - все! Устал я! И умереть мне захотелось, как говорил Йэтим-Гурджи, в родном Тбилиси! Помнишь?
      Здравствуй, мой Тбилиси, город мой родной!
      Сын твой непутевый по-прежнему с тобой!
      - Смотри, Вахтанг, слово есть слово!
      - Да, Бачо, слово есть слово! - Амбокадзе встал. - Да, лекарства! Он развернул сверток и высыпал на кровать Бачаны кучу ампул, таблеток и порошков. - Вот это атероид, это интенсаин, это панангин, вот кордарон, перитрат, персантин, вот эральдин, пульснорма, а это лекарство для сумасшедших - валиум!
      - Вахо, это ты сошел с ума! Откуда такие лекарства? - Бачана от удивления разинул рот.
      - Слышите, батюшка? Вот так всю жизнь! Все только и делают, что задают мне этот дурацкий вопрос - откуда да откуда! А черт его знает откуда! Бери, и все тут!
      - Да, но эти лекарства стоят дорого... Очень дорого! - произнес задумчиво Бачана и стал бережно перебирать порошки и ампулы, словно перед ним лежало драгоценное сокровище.
      - Об этом пусть думает тот, кто платил за них, тебе-то какая забота? - отшутился Дмбокадзе. - А у вас тоже инфаркт? - спросил он священника.
      - Инфаркт и все остальные болезни, какие только существуют на свете! - вздохнул отец Иорам.
      - В гаком случае, раз вы живете в одной палате и хлеб едите вместе, уважаемому батюшке принадлежит половина этого добра. Закон есть закон!.. Ну я пошел, время мое вышло! А на твой грипп мне наплевать! - Амбокадзе обнял Бачану и крепко прижал его к груди. - Прощайте, батюшка! - обратился он к отцу Иораму и быстро пошел к двери. У дверей он обернулся и пристально посмотрел на Бачану удивительно красивыми и печальными глазами.
      - Смотри, Бачо, не вздумай умирать!
      Амбокадзе громко рассмеялся и хлопнул дверью.
      - Кто этот благородный христианин, уважаемый Бачана? Я не успел даже поблагодарить его! - спросил отец Иорам.
      - Вор, батюшка! Профессиональный вор! - ответил Бачана и проглотил подступившие слезы.
      19
      Бачана остановил машину у обочины дороги.
      Холмы и поля Самадло лежали под глубоким снежным покровом. Вокруг не было видно ни души. В далеком селе над домами поднимались белые легкие облака дыма. Они тянулись к чистому голубому небу, выводя замысловатые узоры. Видневшиеся кое-где в поле оголенные деревья напоминали высохших от горя, лишенных возможности встречи влюбленных с протянутыми друг к другу руками.
      Бачана вышел из машины, стал осматривать покрышки. Мария, скинув шубу, тоже вышла и, не говоря ни слова, побежала по заснеженному полю.
      - Ты куда?! - крикнул Бачана.
      Мария не ответила. Она бежала, утопая по колено в снегу. В высоких красных сапожках, с широкой цветастой шалью на плечах, она сама напоминала огромный цветок. Бачана с чувством радости и гордости взирал на этот живой, пробирающийся по снегу цветок, ибо знал, что принадлежит этот цветок ему, только ему, и никому больше.
      Мария вдруг нагнулась, обеими руками зачерпнула снег и посыпала им голову.
      - Бачана, иди сюда! - позвала она.
      Бачана снял полушубок, забросил его в машину и пошел по следу Марии. Ему вдруг захотелось побегать, побарахтаться в снегу. Подойдя к Марии, он подхватил ее, поднял на руки, закружил, потом они вместе повалились, зарылись в снег. Разгоряченные, с забитыми снегом ушами и глазами, они долго кувыркались, пыхтя и смеясь, в снегу. Наконец, выбившись из сил, опрокинулись навзничь и затихли. Мария лежала, широко раскинув руки. Иссиня-черные ее волосы рассыпались по снегу, распахнутая грудь высоко вздымалась. Сейчас она напоминала загнанную охотниками, упавшую на снег лань.
      Бачана восхищенно вглядывался в прекрасное лицо Марии, потом, не выдержав, сжал ладонями ее маленькие, похожие на раковины, озябшие уши и припал к ее горячим губам. Теперь они дышали одним дыханием, жили одной жизнью. Долго лежали они, не двигаясь, прислушиваясь к громкому биению своих обезумевших сердец.
      - Встань! - сказала вдруг Мария, оттолкнув Бачану.
      Бачана поднялся.
      - Отвернись!
      Бачана повиновался. И когда он вновь повернулся к Марии, он не поверил своим глазам: обнаженная Мария стояла перед ним, словно видение непорочного ангела божественной красоты.
      Бачана зажмурился, потом снова открыл глаза. Мария лежала в снегу и, казалось, спала. Он быстро опустился перед ней на колени, подвел руки под ее лопатки, поцеловал в грудь и прошептал:
      - Что ты делаешь, глупышка, простудишься!
      - Два года я ждала этого дня, дорогой... И вот дождалась... Теперь со мной мое солнце... О какой простуде ты говоришь?.. - И Мария обняла Бачану...
      Потом на землю спустилось солнце. Оно прошлось по заснеженному полю Самадло, укрыло теплым белым покрывалом двух Адамовых потомков, прилегло у их изголовья и убаюкивало их, пока сладчайший сон не сомкнул им вежды, а потом возвратилось на праздничный зеркальный небосвод.
      ...Бачана вскочил, испуганно оглядел сверкавшее под лучами солнца покрытое снегом поле. Они были одни - Мария, Бачана и солнце.
      Бачана бросился к машине, взял шубу, бегом вернулся к Марии, закутал ее в шубу и, подхватив на руки, понес к машине.
      Спустя минуту они по безлюдной дороге спускались вниз к Тбилиси. Бачана вспомнил стихи, произнесенные Марией во дворе церкви Шавнабада:
      Солнце-солнышко родное,
      Не скрывайся за горою!
      Видишь, зябнет здесь девица,
      Ты согрей ее собою!
      Поспеши обнять голубку,
      Про любовь ей молви слово,
      Ждать красавица не станет
      Сыщет молодца другого!
      Мария сидела на заднем сиденье и плакала. Но это не был плач униженной, оскорбленной женщины. Это было нечто совершенно иное - прощание навеки с чем-то незнакомым, непонятным и непостижимым для Бачаны. Он интуитивно догадывался об этом и потому не старался утешить плачущую Марию.
      Мальчик и девочка, с сумками за плечами, возвращавшиеся из Коджорского интерната, застыли на месте, пораженные необычным зрелищем.
      - Гляди-ка, Натия! - воскликнул мальчик, показав рукой. На поле Самадло голубым прозрачным пламенем горел снег.
      За дверной ручкой Бачана нашел письмо. Редакторское чутье подсказало ему, что письмо анонимное. Он положил письмо в карман, открыл дверь, вошел в комнату, уселся за письменный стол и лишь после этого вскрыл конверт.
      Письмо действительно оказалось анонимным, к тому же иллюстрированным порнографическими фотоснимками.
      Сотни анонимных писем прошли через руки Бачаны. Но это, которое он сейчас читал, превосходило своей наглостью и пошлостью все, что ему когда-нибудь приходилось встречать в подобных письмах.
      "Уважаемый Бачана Акакиевич!
      Поздравляю с появлением над вашей дверью красного фонаря. Известная развратница, наставница всех тбилисских проституток, нашла в вашем лице еще одну дойную рогатую корову (увы, бугаем вас не назовешь!). Стоит ли удивляться, что эта женщина - букет венерических заболеваний - столь щедро питает вас своей "любовью"?! Любовь для нее - это тот комбинированный корм, который на животноводческих фермах скармливают коровам с целью получения от них побольше молока. Иссякнет это "молоко", уважаемый Бачана Акакиевич, и тогда будет уже поздно снять красный фонарь, который украшает ваш дом и при свете которого вы сейчас читаете это анонимное, но тем не менее продиктованное искренней жалостью к вам письмо. Берегите свой авторитет!.."
      Бачана отложил письмо, вытер со лба холодную испарину. Пока он читал письмо, в ушах у него звучал знакомый, очень знакомый голос. Казалось, письмо было написано женской рукой, но тем не менее Бачана чувствовал, как сильная мужская рука вколачивала в его сознание, словно гвозди, каждое слово этого дикого послания. Вколачивала так глубоко и крепко, что Бачана никогда не смог бы избавиться от них. Но голос!.. Где, когда он его слышал? Господи, дай вспомнить!.. Так и не вспомнив, Бачана стал разглядывать фотографии... Более отвратительные и циничные снимки трудно было представить себе! Вместе с тем... Усомниться в оригинальности снимков значило бы признать гениальность фальсификации. У Бачаны потемнело в глазах, застучало в висках. И когда ему показалось, что наступил конец света, вдруг в кромешной тьме забрезжил луч надежды. На одной из фотографий он увидел... обнаженную Марию. И именно этот снимок явился спасением для Бачаны и несомненным разоблачением фальсификатора: Бачана не узнал тела Марии. Женщина с лицом Марии на фотоснимке не была Марией!
      Бачана бросил фотографии на стол... Он вспомнил Марию, стоявшую на коленях перед иконой богоматери, потом перед его мысленным взором проплыло покрытое девственным снегом поле Самадло, и вдруг Бачана возненавидел весь свет... Опустошенный и разбитый, он потянулся к телефонной трубке, чтобы позвонить кому-нибудь из друзей, отвести душу. Но он не смог вспомнить ни одного номера, не смог даже вспомнить, есть ли вообще у него хоть один друг... И Бачана положил трубку.
      Спустя неделю после получения анонимного письма Бачана и Мария сидели в крохотном кабинете Соганлугского ресторана. На столе стояли две бутылки вина, сковородка с жареной картошкой и ваза с очищенными орехами - любимые блюда Марии.
      Бачана молчал. Мария, вызвавшаяся быть тамадой, говорила без умолку о поэзии, истории, искусстве, о животных, дельфинах, звездах, летающих тарелках, о любви, бессмертии, переселении душ. Бачана пил. Если он соглашался с Марией - кивал головой, если нет - не спорил. Он молча смотрел в огромные, сверкающие любовным огнем глаза Марии и пил. Для Марии не осталась незамеченной задумчивость Бачаны, но она ни о чем не спрашивала его и лишь иногда прерывала свою речь вопросом:
      - Ты слушаешь меня, дорогой?
      Бачана утвердительно кивал, и Мария продолжала. А между тем Бачана думал о своем - не о прошлом или будущем Марии, не о ее искренности и верности, красоте и уме. Его занимала, мучила одна-единственная ужасающая мысль - показать или не показывать Марии анонимное письмо, которое сейчас лежало у него во внутреннем кармане и жгло его, словно раскаленное железо.
      Мария наполнила стакан вином и вдруг спросила:
      - Почему ты не спрашиваешь о моем прошлом?
      Бачана вздрогнул.
      - Что ты сказала? - переспросил он, чтобы выиграть время для ответа.
      - Я спрашиваю: неужели тебя не интересует мое прошлое? Три года мы любим друг друга, и ты ни разу не спросил, как я жила до тебя...
      - Не интересуюсь, потому и не спрашиваю, - ответил Бачана, отводя взгляд.
      - Неправда... Это очень, очень тебя интересует, но ты не спрашиваешь! Почему? Ждешь, пока я сама все расскажу. Разве не так?
      Бачана опустил голову.
      - Ты боишься, дорогой. И ты прав... Я сама боюсь... - Мария отпила глоток вина, смочила пересохшие губы, - я боюсь больше тебя... Боюсь не потерять тебя, а вспомнить прошлое.
      - Мария, не будем портить вечер... - попросил Бачана.
      - А он уже испорчен... С самого утра... Скажи, дорогой, что произошло? Ведь я все вижу и чувствую...
      - Ничего, клянусь тобой!
      - Легко же ты клянешься! - улыбнулась Мария. Она подняла стакан, взглянула на свет через вино, потом тихо произнесла: - Выпьем за того, кто умрет первым из нас!
      - Мария, прошу тебя, не превращай вечер в панихиду... Ведь ты была в отличном настроении, что же с тобой случилось?
      - Выпей!
      Бачана выпил. Мария снова налила.
      - А теперь слушай меня... Я умирала в жизни пять раз и воскресала столько же раз. В первый раз я умерла в страхе и воскресла в одиночестве... Во второй раз я умерла в одиночестве и воскресла в притворстве... В третий раз я умерла в притворстве и воскресла в беспечности... В четвертый раз я умерла в беспечности и воскресла в ненависти... В пятый раз я умерла в ненависти и воскресла в любви... Теперь я живу огромной, всеобъемлющей любовью, и знай, что умру в любви. И это будет моей последней смертью... После этой смерти я никогда уже не воскресну... Я исчезну, растворюсь в вечной любви... И потому мне безразлично, когда я умру... Я не боюсь смерти... Я пью за свою шестую и последнюю смерть!
      Мария осушила свой стакан и заглянула в глаза Бачане.
      Бачана смотрел на эту удивительную женщину и не знал, что ей ответить. Наступило неловкое продолжительное молчание. Бачане показалось, что комната разделилась на две части: Мария осталась в одной, он сам - в другой. Сторона Марии была полна воздуха, тепла, жизни и любви, он же очутился в страшной, пугающей пустоте, в безвоздушном пространстве. И чтобы не задохнуться, он быстро встал, обошел стол, сел рядом с Марией, обнял ее и приник головой к ее груди, словно к вечнозеленому древу жизни... Мария поцеловала волосы на голове Бачаны и очень спокойно спросила:
      - Скажи мне, что тебя мучает?
      Бачана извлек из внутреннего кармана конверт с анонимкой и порнографическими фотографиями и дрожащей рукой положил его перед Марией. Она долго смотрела на конверт, потом вскрыла его. Мария сперва внимательно рассмотрела снимки, затем прочла письмо.
      Бачана, не сводивший глаз с лица женщины, не заметил на нем ни малейшего движения. Но когда Мария, покончив с письмом, подняла на него свои огромные глаза, Бачана понял, какую он допустил роковую ошибку. В глазах Марии вместо возмущения, отвращения или ненависти он увидел лишь глубокую жалость к двум ничтожным людям - к автору анонимки и к нему самому.
      Мария встала.
      - Женщину совращает одиночество, дорогой. И мужчину тоже. Так что старайся никогда не оставаться в одиночестве...
      Час, другой, третий сидел Бачана в ресторане, но Мария не вернулась. Гордость этой необыкновенной женщины превзошла ожидания Бачаны.
      - А ваша... э-э-э... спутница давно уже ушла... - осмелился наконец смущенный официант.
      - Да, да, я знаю! - ответил огорошенный Бачана.
      - Прошу прощения, но... Ресторан закрывается... И если вы...
      - Да, конечно, извините... Сколько с меня?
      Бачана уплатил, не взглянув на поданный счет. Официант вышел.
      Бачана изорвал в мелкие куски письмо и фотографии, бросил их в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Сперва вспыхнули обрывки фотоснимков. С минуту Бачана наблюдал, как вспучивались, таяли и исчезали, превращаясь в пепел, человеческие фигуры. Пепельница напоминала ему миниатюрный ад. И когда пламя охватило анонимное письмо, Бачана вновь услышал знакомый голос. Он замер. Письмо говорило голосом Сандро Маглаперидзе.
      20
      Отца Иорама выписали из больницы в понедельник, но он категорически отказался уйти до вторника.
      Та ночь запомнилась Бачане на всю жизнь...
      ...Около полуночи отец Иорам встал с постели и на цыпочках подкрался к койке Бачаны. Бачана прикинулся спящим.
      - Бачана Акакиевич! - позвал священник шепотом.
      Бачана не шелохнулся. Убедившись, что Бачана спит, священник опустился на колени.
      - Боже великий! - произнес отец Иорам и перекрестился. - Спаситель наш! Святая дева Мария! Вот лежит перед вами раб божий Бачана Рамишвили и сам не ведает, что он есть сын ваш, душа ваша и милосердие ваше... Не гневайтесь на него за то, что дела ваши творит он от имени других. Не гневайтесь, ибо не ведает он, что бог, в которого он верует, возник в ваших недрах и по воле вашей.