Нодар Думбадзе

Кровь

Стриженный мальчуган с нанизанными на прутик бычками в руке стоял, понурив голову, под липой, печальными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «До чего же этот старик похож на моего отца! Седые волосы… Черные брови… Широкий нос… Красивые глаза… И голос — низкий, приятный… Если закрыть глаза, можно представить, что он — мой отец!..»

И мальчуган зажмурился.

— Вот поэтому-то я и пригласил вас, уважаемый мой Кишварди!.. Нет больше моих сил! Совсем отбился от рук, негодник!.. Все дети как дети — с книгой не расстаются, а он знай себе день и ночь ловит этих бычков!.. А что он выкинул третьего дня?! Бросил в наш общий — с Гоподзе — колодец огромный арбуз! Арбуз лопнул, и вот уже неделю две семьи вместо воды пью компот!..

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?! Уж не беспокойтесь, уважаемая Юлия! Вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу на чинаре, — напляшется он у меня!

— Не знаю, за что вы его там повесите, но я так скажу: счастливая его мать, не пришлось ей глядеть на этого негодника. И отец его тоже, между прочим, счастливый…

— Как вы полагаете, уважаемая Юлия, не будет, значит, с ним сладу?

— Не знаю, ничего я не знаю… Судите сами: послала я его недавно на мельницу… Пуд отборной кукурузы унес, изверг, а вернулся с пятью фунтами муки в мешке. Остальное отдал, оказывается, непутевым детям Валико Кухалашивли! «Много их в доме, говорит, живут впроголодь…» Каково, а?!

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!

— Это еще что! Позавчера он да дружок его — босяк Кукури Угулава — прокрались в сад — подумать только! — своего же учителя географии Датико Цверава, навали персиков и выменяли их на табак! Каково?!

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!

— Да что вы заладили — «правда?», «правда?»! что же, по-вашему, я вру?

— Что вы, что вы, уважаемая Юлия! Это я к тому — неужто для него нет спасения? Неужто он пропал совсем?!

— Нет, почему же… Спасти его, конечно, можно, но это свыше моих сил… Здесь нужна крепкая, мужская рука! К тому же, кроме него, на моей шее еще два зверя — Зураб и Вахтанг, дети моего Коли. Те почище этого. Вот вернулся с выгона — убедитесь сами!

— Мда-а-а… что же вам сказать, уважаемая Юлия!.. Пока были живы его родители — меня и близко к ребенку не подпускали… Чужой я для него, понимаете? Чужой!..

— Не говорите, уважаемый Кишварди! Ведь он как-никак мужчина и с мужчиной легче найдет общий язык… К тому же он продолжатель вашего рода…

— Оно-то, конечно, так… А как у него с учебой, уважаемая Юлия?

— Гм!.. Мальчишка, укравший персики у своего учителя и ради развратной книжки «Декамерон» продавший серебряные ложки собственной бабушки, — о какой учебе может думать такой мальчишка, скажите сами ради бога, уважаемый Кишварди!

— Это правда, мальчик?! Решено! Заберу его в Гурию и повешу за ногу на чинаре!

— Да вот, пожалуйста, полюбуйтесь на него: мы тут убиваемся, а ему хоть бы хны! И в ус не дует!

А мальчик стоял под липой с закрытыми глазами и думал: «Устала бедная моя бабушка Юлия… Какой у нее раньше был приятный голос, а теперь во какой злой!.. А может, это мне так кажется? Этот — дед, что ли? — говорит так спокойно и приятно… Да, видать, устала она… Эх, хоть бы сейчас она не послала меня с этим — дедом, что ли? — а впредь я никогда не обижу ее, никогда!.. Лишь бы не послала… Лишь бы не послала…»

— Сирота он, уважаемая Юлия… Кроме розг, ему и ласка нужна…

— Сирота сироте рознь! Много он понимает в ласке! Ласка…

— Это правда, мальчик?! А вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу… Когда его забрать, уважаемая Юлия?

— Да хоть сейчас! Долго ли его снаряжать?

— Как же так… Мальчишка гол как сокол…

— Таким я и привезла его в прошлом году из Авчала, уважаемый Кишварди… Может, прикажете справить ему чоху с позументом?

— Бедный мой мальчик!

— Откушали бы перед дорогой, уважаемый Кишварди…

— Да нет, не беспокойтесь, уважаемая Юлия… Закусим в Самтредиа, а там и до дому рукой подать…

— Воля ваша… счастливого вам пути…Да хранит вас святой Георгий!..

— Дай бог вам счастья, уважаемая Юлия!..

— Вот, захватите с собой, уважаемый Кишварди!

— Что это?

— Да документы его разные… В сентябре, надо полагать, пошлете его в школу, — понадобятся… В четвертый класс он перешел… Правда, в справке ошибка — вместо Ломджария Нодари записали Ломджария Надири 1. Впрочем, по-моему, не ошибка это, а так оно и есть.

— Это правда, мальчик? Что ж заберу его в Груию и повешу за ногу на чинаре…

— Вешайте, за что хотите, но только чтоб глаза мои его больше здесь не видели!

— За ногу, за ногу повешу!

— Бог вам в помощь!

1 Игра слов: Нодари — мужское имя, надири — зверь.

— А не поможет, так возьму его в такой оборот, что аж камни от жалости заплачут!

— Ну, так до свидания, уважаемый Кишварди!

— Всего вам хорошего, уважаемая Юлия!

Сия приемо-сдаточная процедура произошла в августовский полдень 1938 года в местечке Хони между имеретинской бабушкой — то есть матерью матери Нодара Ломджария, уважаемой Юлией Микеладзе, и его гурийским дедом — то есть отцом отца, уважаемым Кишварди Ломджария.

А спустя час мальчик, то есть Нодар Ломджария, рожденный 14 июля 1928 года в городе Тбилиси в семье служащего, плелся, словно теленок на веревке, за дедом, понуро шагавшим по раскаленной, пыльной дороге…

Из Хони до Кулаши дед и внук добрались на пролетке, из Кулаши в Самтредиа ехали на линейке. Здесь, не перекусив, пересели на грузовик чайной фабрики, следовавший в Чохатаури. Оттуда пешком направились в село Интабуети.

Дед шел впереди, внук — за ним. Измученный старческим недугом дед тяжело кряхтел и стонал. Завидев идущего навстречу путника, он умолкал, низко с ним раскланивался, а затем, выждав несколько минут, вновь начинал стонать и кряхтеть. Иногда он молча оглядывался на мальчика — так оглядывается старая кляча на отставшего жеребенка, боясь потерять последнего своего отпрыска.

Мальчик шел и думал: «Вот впереди шагает старик — хилый, больной, стонущий, с выцветшей шляпой на голове… Он обещает повесить меня за ногу на дереве… Этот старик — мой дед. Отец моего отца… Дед! Что же заставляет меня следовать за ним? Почему я покорно, словно раб, тащусь по этой пыльной дороге? Два шага в сторону — и, никаких чертей! Что это за сила? Почему я, уставший, голодный, изнемогающий от жары и жажды, не смею свернуть с дороги? Почему? Как эта сила называется?»

— О чем ты думаешь, внучек? — обернулся вдруг старик.

— Ни о чем! — ответил, не задумываясь, опешивший мальчик. Он ожидал всего, но только не такого вопроса.

Старик сошел на обочину дороги, присел. Отдышавшись и накряхтевшись, он поглядел на мальчика, потом стал считать, загибая пальцы: 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38.

— Родился ты, внучек, в двадцать восьмом. Теперь у нас тридцать восьмой. Значит, тебе пошел одиннадцатый… Взрослый уже… Как же это ты можешь ни о чем не думать, а? Или скрываешь от деда?

— Да нет, дедушка, не думал я ни о чем! — солгал мальчик.

— А пора бы и привыкнуть думать, внучек, пора!..

Старик, кряхтя и охая, встал и продолжил свой путь. Мальчик, словно теленок на веревке, послушно поплелся за ним…

Мальчик — загоревший, с взъерошенными волосами — стоял, опершись на заступ, под чинарой, грустными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «Как она состарилась, согнулась на один год! Лицо — одни морщины… Голос какой-то сиплый. И все же она похожа на мою мать — молодую, красивую, нежную, кареглазую, добрую мою маму. Похожа и волосами и походкой… Если закрыть глаза, можно представить, что она — моя мать!»

Но мальчик не зажмурился. Мальчик испугался.

— Потеряла я покой, уважаемый Кишварди! Призрак несчастной его матери мерещится мне во сне и наяву… Голос собственной совести преследует меня… С тех пор как вы взяли его с собой, хожу я опустошенная, словно сердце вырвали из груди… Верните мне моего ребенка, уважаемый Кишварди!…

— Гм, ребенком он был тогда, когда я взял его от вас. Теперь он — мужчина, и пусть решает сам. Захочет вернуться к вам — я не стану его удерживать.

— Обижен он на меня… Если кто и сумеет померить его со мной, то только вы, уважаемый Кишварди. Человек вы мудрый…

— У вас ведь еще двое таких, уважаемая Юлия… Оставьте мне хоть одного!

— Разве в счете дело? Два, десять, сто — все одно! Внук — он и есть внук для бабушки, уважаемый Кишварди!

— Так-то оно так… Но как же мне быть? Ведь после моей смерти счет рода Ломджария должен начаться с него?…

— Я же не изменю его фамилию! Пусть и те двое будут Ломджария, но этого-то отдайте мне!

— Отнимать, значит, мальчика приехали, уважаемая Юлия?!

— Не отпускайте меня на тот свет с грехом на душе! Как же я там взгляну на его мать?!

— Э, уважаемая Юлия, это еще вопрос — кто из нас отправится туда раньше. А каково мне будет глядеть на его мать и отца, если я опережу вас?

— Не дай вам бог смерти, уважаемый Кишварди!

— Мальчик — он и поле мое, и виноградник, и мельница, и могила, и надгробный камень… Нет, не отдам его, хоть убейте меня!

— Ну так я убью себя! Вот здесь, перед вами!

— Господь с вами, уважаемая Юлия, что вы такое говорите!… Пойдешь с ней, мальчик?

— Да разве он признается? Он же стесняется вас!

— Это правда, мальчик?

— Ему материнская ласка нужна, уважаемый Кишварди! Постирать, погладить, выкупать, спинку потереть, причесать…Разве вы можете заменить ему мать?

— Ну, это как сказать… Ухаживал я за ним до сих пор, слава богу, неплохо… Вас, по крайней мере, на помощь не звал…

— Не спорю, не спорю, уважаемый Кишварди! Но все же… Ноги мальчику перед сном помыть, в школу за ним бегать… Не мужское это дело!..

— А он и на нашу школу не в обиде… Это в вашей школе его зверем нарекли, да и вы, помнится, согласились с этим… А он не зверь вовсе…

— Почему у меня язык не отсох тогда!

— И не думайте, что он у меня превратился в ангела или перестал красть персики!

— Пусть крадет на здоровье!

— Или, думаете, он перестал раздавать мук?

— Да бог с ней, с мукой-то! Все мое принадлежит ему! Пусть хоть сжигает, разве я против?

— И курит, стервец!

— Это правда, мальчик?

— Вы меня, меня спросите! Опустошил и карманы мои, и кисет!

— Ну и пусть курит себе на здоровье! Ведь сами сказали — мужчина он!

— Потерпите еще месяц. Вот получу премию за шелковичные коконы, приодену его… Не пойдет же он к вам этаким оборванцем!

— Вы только отпустите, а одеть, обуть его — это уже моя забота! С себя сниму, а его одену!

— Гм, очень подойдет ему ваше!

— Конечно, вам — шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается!

— Я ведь сказал, уважаемая Юлия: он уже взрослый. Пусть решает сам!

— Вы для него — все равно что икона для верующего, и каждое ваше слово — все равно что проповедь божья… Скажите ему, уважаемый Кишвади!…

— Побойтесь бога, уважаемая Юлия. Как же это я скажу своей плоти и крови — уйди, мол, из моего дома?!

— А я разве чужая ему? Разве он не моя плоть и кровь? Может, всего год осталось мне жить! Умоляю вас, не убивайте меня раньше срока, подарите старушке этого мальчика!

— Уважаемая Юлия!

— На колени, на колени стану перед вами!..

— Да вы что! Встаньте ради бога!.. Будь по-вашему!..

— Великий боже, ниспошли ему счастья и радости!

— Не видать мне больше радости и счастья…

— Матерь божья…

— Иди с бабушкой, внучек!…

Такой диалог состоялся ровно год спустя после описанных выше событий между гурийским дедом и имеретинской бабушкой мальчика. Но это уже была не приемо-сдаточная процедура. Это было бурление двух кипящих кровей, рыданье двух трепещущих сердец. И эта борьба двух равных по силе любви страстей отдавалась в мальчике учащенным биением сердца и соленым комом в горле, холодной испариной и жгучим ознобом, дрожью в теле и болью в груди. Неведомая сила то властно тянула его к бабушке, то мощным толчком бросала к деду. Несколько раз мальчик ощущал острую боль — словно его тело пронзало насквозь раскаленное копье. И все время, пока между стариком и старушкой длился этот странный, горький диалог, мальчика не покидало необъяснимое чувство страха, тревоги, ожидания.

Бабушка встала, подошла к мальчику, обняла его.

— Радость ты моя, свет моих очей, пойдем со мной, подари мне два лишних дня жизни!..

Бабушка плакала, и горячие ее слезы капали на голову мальчика. Выплакавшись, она осторожно привлекала его к себе, но мальчик стоял не двигаясь, стоял, как железный кол, как дерево, глубоко вросшее в землю корнями.

— Иди с ней, внучек, иди со своей старой бабушкой…Налюбуется она тобой, вернешься ко мне… К тому времени и я соскучусь без тебя… А как ты думал? Быть внуком — нелегкое дело! Трудно, трудно быть внуком, особенно внуком таких вот старых развалин, как я да твоя бабушка… Иди с ней, дорогой… А твои топор, заступ, мотыга, давильня, корзина, корова, теленок, коза и свинья никуда не денутся, будут ждать твоего возвращения…

Мальчик слушал, смотрел и удивлялся: топор, мотыга, заступ, корзина валялись в разных концах двора, корова, теленок, коза и свинья были в разных концах двора, — как же дедушка, не видя их, точно указывал рукой именно туда, где находился каждый из названных им предметов и животных?

А дед продолжал:

— Вот твоя сумка, учебники твои — грузинский, история… Что еще у нас с тобой? Пожалуй, ничего. Брюки, рубашка, чувяки на тебе. До Самтредиа топай босиком, иначе чувяки не дотянут до дому. Вот и все… Ну давай!

Кишварди Ломджария понял, что его внук сейчас превратился в железный кол, в дерево, глубоко вросшее в землю корнями, настолько глубоко, что вырвать его обычными увещеваниями невозможно. Здесь нужен был иной подход. Но какой?

Кишварди Ломджария понял и то, что его внук сейчас стоял посреди заколдованного круга, и притягательная сила двух кровей властно тянула его в разные стороны. Какая из них возьмет верх? Какая кровь победит? Ждать исхода этой борьбы нельзя… Кому-то из них нужно первым перекрыть, перерезать канал, в котором кипит и бурлит взбунтовавшаяся кровь…

И Кишварди Ломджария опередил бабушку:

— Ну чего ты ждешь? Устал я болтать с тобой!

Мальчик испуганно взглянул на деда.

— Иди и не смей оглядываться! Понял?!

Горькую обиду на деда и нежную жалось к бабушке мальчик почувствовал одновременно. Подступившие слезы затуманили глаза, голова безвольно опустилась на грудь, и он не вымолвив ни слова, покорно, словно теленок на веревке, побрел по пыльной чохатаурской дороге за своей дряхлой, сгорбленной, облаченной во все черное бабушкой…

Кишварди Ломджария сидел у камина и ждал, пока в медном котелке закипит вода.

Кишварди Ломджария глядел на огонь и думал. Думал и в то же время старался уйти, скрыться от своих невеселых дум. Но куда человеку деться от собственных дум? Ведь человек не бог… «Не нужно было отпускать мальчика… Но не смог я устоять перед горем старушки… А теперь сам в ее положении. На той неделе схожу к ней, попрошу вернуть мальчика. Не отдаст, заберу силой… „Какое, скажу, имеешь ты право отнимать у меня мою плоть и мою кровь? Ведь ты не бог!“ Но… ведь она может ответить мне теми же словами?! Ведь я сам тоже не бог, а всего-навсего простой смертный… Ведь мальчик принадлежит ей так же, как и мне… Вот если бы я был богом! Ох, трудно, трудно быть человеком, гораздо труднее, чем богом… Слава богу, в этом наш спаситель — Иисус Христос сам убедился… На той неделе пойду к ней, брошусь в ноги… Хотя нет, неделю мне не стерпеть… Пойду послезавтра… Нет, завтра! Завтра же с рассветом отправлюсь в путь… Господи, скорее бы наступило утро!..»

Так думал Кишварди Ломджария, сидя у камина и ожидая, когда в медном котелке закипит вода, как вдруг открылась дверь и на пороге показался мальчик с поникшей головой и перекинутыми через плечо чувяками.

— Слава тебе, господи! — воскликнул дед.

— Я вернулся, — прошептал внук.

— Я знал, что ты вернешься, — сказал дед.

Потом Кишварди Ломджария налил в медный таз горячей воды из медного котелка и долго мыл уставшие ноги внука. Потом приготовил ему постель на тахте, а сам пошел спать в маленькую каморку…

В полночь старика разбудил голос мальчика:

— Дед, можно мне лечь с тобой?

— Иди, внучек! — ответил старик и придвинулся к стене.

Мальчик лег, прижался к деду.

«Какой он холодный, бедный дедушка!» — подумал внук.

«Какой он горячий!» — подумал дед.

Спустя некоторое время дед спросил:

— А знаешь, что привело тебя ко мне?

— Нет!

— Знай, внучек, кровь тебя привела ко мне, вот что! Кровь — великая сила, внучек!…

Больше в ту ночь они не обменялись ни словом. Ни о чем не думали, ни о чем не говорили.

Дед и внук спали счастливым сном…

Думала и говорила кровь. Но о чем думала и говорила кровь, об этом известно одному богу!..