Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ
      КЛАДБИЩЕ
      Рассказ
      Перевод К. Коринтэли
      - Здравствуй!
      - Кто ты? - вместо ответа спросил я, оглядывая высокого мужчину, незаметно подошедшего к могиле.
      - Я-то?.. Вано я, здешний, - отвечал тот, опускаясь на базальтовую глыбу. - Здешний я, из Багеби, - повторил он, доставая из нагрудного кармана сигареты.
      - Угости меня сигаретой, будь другом, - попросил я.
      - Это "Пряма".
      - Все равно.
      Он протянул мне сигарету и чиркнул спичкой. Вспыхнув, пламя озарило его лицо с очень печальными глазами и прямым красивым носом. Ему было бы лет эдак пятьдесят - пятьдесят пять, а может статься, и того меньше, небритое лицо старило его.
      Прикрывая спичку обеими руками, чтобы пламя не погасло, он поднес ее к моей сигарете. Огонек, точно пойманный светлячок, трепетал в его огромных ладонях.
      - Что ты тут делаешь? - спросил я.
      - Я-а?.. Да я ж тебе сказал, здешний я, тутошний, - растолковал он мне и прикурил свою сигарету.
      - А-а-а...
      - Я сказал тебе давеча "здравствуй".
      - Благодарствуй... добрый вечер! - поспешил я загладить свою неловкость и, как бы в знак извинения, коснулся рукой его колена.
      - Кто у тебя тут? - спросил он, кивком головы указывая на могилу.
      - Сын.
      Вано внезапно закашлялся.
      - Тяжело... - полуспрашивая, полуутверждая сказал он, когда кашель унялся.
      - Да что ж это я говорю! - спохватился он, криво усмехнувшись. - Что может быть горше!.. В ту пору я гостил в Кизики, у свойственников. А приехал, так мне сказывали, дескать, такое тут творилось, не передать... И могилу эту показали...
      Я ничего не ответил, только кивнул головой.
      - Коли задумаешься, то и свихнуться недолго... Прежде здесь деревня стояла, а нынче вот кладбище. Как раз на этом самом месте у меня сад был... Теперь все мы за реку перебрались. - Он медленно повернул голову, поглядел на приютившуюся на противоположном склоне деревню. - Убегаем, убегаем, а оно, проклятое, за нами по пятам гонится... - Он глянул на кладбище. - Куда убежишь?
      - Никуда, - подтвердил я и попросил у него еще сигарету.
      - Ты почему ж не написал на могильном камне отчество, год рождения и смерти? - помолчав, спросил Вано.
      - Мне это ни к чему.
      - А другим?
      - Другим тем более.
      Вано задумался, почесал голову.
      - И то правда... А сколько ему было все-таки?
      - Пять лет.
      - Где же бог, а? - Он хлопнул себя по колену.
      - Не знаю. - Я поднялся с могильного холмика. Отряхнул землю с одежды.
      - Ночью-то не боязно сюда ходить? - спросил он.
      - А чего мне бояться?
      - Да не знаю... кладбище, как ни говори. Души усопших, призраки, почем я знаю... да и, кроме того, по ночам здесь всякий темный люд шастает.
      - Хуже того, что уже случилось, ничего со мной случиться не может.
      - И то правда, - согласился он, подумав.
      - Что ж, до свиданья, - попрощался я и, выйдя за ограду могилы, прикрыл калитку.
      - Иди с миром, и пошли тебе господь утешение, - проговорил он и тоже поднялся.
      - Благодарствуй.
      Отойдя на значительное расстояние, я оглянулся. Он все еще стоял у могилы моего мальчика. В темноте он казался изваянием из черного мрамора. Сходство было так велико, что, не зная, легко можно было ошибиться. И вдруг мне впервые стало жутко на кладбище.
      Почти заброшенное Старо-Верийское кладбище, тихое, осененное густо разросшимися деревьями, со скромными могилами, лишь немногие из коих были украшены мраморными плитами и памятниками, походило скорее на райский сад, нежели на то, чем оно было. Во всяком случае, так казалось мне и моим двоюродным братьям Зурабу и Вахтангу, когда тетушка моя, Нина, по воскресеньям водила нас туда на могилу своей матери. Тетя Нина была жена моего родного дяди.
      Пока она, печальная, сидела, опустив голову, и размышляла бог весть о чем, мы с Зурабом и Вахтангом носились взапуски, играли в пятнашки, в разбойников, выискивали в иссиня-зеленом плюще заброшенных могил птичьи гнезда, полные яиц - пестрых и в маленькую крапинку, точно веснушки, потом, набегавшись вволю, съедали свои бутерброды - ломоть свежего белого хлеба с холодной котлетой и донимали нескончаемыми головоломными вопросами мою зеленоглазую, красивую, как ангел, тетушку.
      - Тетя Нина, почему птичьи яйца всегда пестрые или в веснушках?
      - Потому что... видишь ли, чтобы птенцы вылуплялись красивые, пестренькие, с разноцветными перышками.
      - Мамочка, а почему бабушка умерла? - Это спрашивает Вахтанг.
      - Потому что, сыночек... понимаешь, она ведь и не умерла вовсе, а просто состарилась очень и ушла от нас...
      - А ты тоже уйдешь от нас, когда очень состаришься? - Это Зураб.
      - Уйду, наверное... конечно, уйду.
      - Тогда и мы вместе с тобой уйдем! - заявляет Вахтанг.
      - Нет, родной, вам никак нельзя уходить, вы должны ухаживать за моей могилой! - взволнованно возражает тетя.
      - Нет, мы тоже уйдем! - упряма настаивает он.
      Тетушка рукой закрывает ему рот и велит нам идти играть. Мы продолжаем играть в этой тихой обители и лишь к заходу солнца уходим домой.
      И вот случилось так, что кладбище с детства вошло в мою жизнь как место, преисполненное удивительной красоты и глубочайшего спокойствия.
      Через несколько лет моя тетушка, совсем еще молодая, ушла от нас.
      Еще несколько лет спустя оба ее сына с ужасающим упрямством выполнили обещанное, и я возненавидел кладбище лютой ненавистью. Возненавидел настолько, что после всего происшедшего ни разу не посетил ни одной из дорогих могил.
      В дальнейшем, когда у меня появилась собственная могила, к моему удивлению, кладбище вновь вернулось ко мне с той особой красотой и спокойствием, которые так пленяли меня в детстве.
      - Мы, если можно так выразиться, перешли на рельсы индустриализации, сударь мой... - продолжает говорить мне директор кладбища. - Хозяйство большое, ответственное. Сегодняшнее кладбище - это не то, что вчера было... В нынешнем году мы завершили полную электрификацию и мелиорацию, теперь подумываем о природном газе, знаете ли, для вечного огня. Скажу больше: мы уже начали прокладку труб... Осталось совсем немного, гектара два надо освоить, и если нам помогут... а уж потребность, сами понимаете, большая...
      - Пожалуйста, здесь, если можно, - прервал я разглагольствования директора.
      - Здесь?! Но за это место уже получен задаток!.. Ладно, так и быть, для вас я это сделаю... - соглашается он после недолгого колебания. - Да, что говорить, место отличное. Прекрасный воздух, роскошный вид на окрестность, тут - Мцхета, там - Тбилиси... И соседи весьма и весьма солидные: это, изволите видеть, профессор Хетагури, это академик Джанджгава, это вот врач Татарашвили, а это заслуженный педагог республики Гуларидзе... да, да... вот там, правда... но пусть это вас не тревожит!.. Там похоронен знаменитый нахаловский вор Глазастый, но это временно, видите ли, его друзья, воры, должны вскорости перенести его отсюда, желают захоронить на каком-то другом кладбище... да, да... они-то его и хоронили, и Лабрадор этот из Киева, знаете, тоже они привезли... Кстати, какой вы желаете камень?
      - Базальт.
      - Так, так. Только, знаете, глядите в оба с каменщиками, чтобы они вас не околпачили, они три шкуры дерут с родственников, совершенно справедливо полагая, что человек, будучи в горе, торговаться не станет.
      - Здесь, - сказал я.
      - Ясно.
      - До свиданья.
      - До свиданья, до свиданья, всего наилучшего, и примите мое соболезнование. Кстати, кем вы приходитесь покойному?
      - Это мой сын.
      Директор опешил.
      - Простите бога ради! Я тут столько болтал!.. Наговорил черт знает что... простите великодушно! - сконфузился директор.
      - Ничего, ничего, все в порядке!
      - До свиданья!
      - До свиданья!
      ...Я умирал каждый день. Так длилось два года.
      На третий год в один из дней я пришел на кладбище ранним утром. Было шесть часов. Стояла удивительная тишина и прохлада. Умиротворяюще шелестела листва, разноголосо пели птицы. Мраморные бюсты, точно испуганные беглецы, выглядывали из-за ветвей.
      Долго сидел я на могиле. Постепенно до слуха моего откуда-то издали донесся стук молотка, перемежавшийся со стуком резца скульптора. Я поднялся и, словно по невидимой веревочке, пошел на эти звуки. И вдруг глазам моим открылось нечто такое, что невозможно передать никакими словами.
      - Здравствуй, Вано, - сказал я, опомнившись от первого впечатления.
      - Кто ты?
      - Не узнаешь?
      Он пригляделся. Узнал.
      - А ведь про тебя мне говорили - помирает, мол.
      - Да вот не помер, видишь...
      Он положил молоток и резец на постамент, отряхнул с себя каменную пыль и сел на скамью.
      С постамента на меня глядел поясной портрет юноши в камне. Однако то был не портрет. И не памятник, не барельеф, не горельеф. Я не знаю, что было это. Это было все и ничего в одно и то же время. Изображение человека, высеченное на базальтовой плите вне всякой перспективы, вне пропорций и объемов. Это было нечто, находившееся за гранью искусства, глядевшее из глубины тысячелетий, первобытное творение первобытного человека, имени которому нет. Вернее всего, это был идол, изумленный непознаваемой тайной природы, божество, кумир, но - чему, кому?..
      - Что ты здесь делаешь, Вано? - спросил я и сел рядом.
      Он, не отвечая, вынул из нагрудного кармана "Приму", протянул мне, закурил сам, затянулся глубоко-глубоко и продолжал молчать.
      - Не видишь, что я делаю? - сказал он наконец.
      - Что это, Вано?
      Он опять погрузился в молчание. Докурил сигарету.
      - Это мой сын, - глухо проговорил он много времени спустя. У меня мороз побежал по спине.
      - Что ты говоришь?!
      - В прошлом году... в это время... Он забрался на башню Ксанской крепости, на самую верхотуру... выпивши был... и сорвался оттуда... Ребята рассказывали, кто с ним был, - он летел, раскинув руки, как орел... Эх-хе-хей!.. - кричал, оказывается... Горе отцу твоему, сыночек! - Вано искоса, снизу вверх поглядел на идола.
      - Но это что, Вано? - спросил я через некоторое время, и опять дрожь пробежала у меня по телу.
      - Сказал ведь я - сын мой.
      - Ты там это сделал?
      - Я сам. Немного осталось. Вот с той стороны...
      Он встал, указал рукой на грудь идола.
      - Но ты ведь не скульптор, Вано? - глубоко потрясенный, сказал я.
      - Но кто лучше меня знает мое дитя?
      - Верно. Но для этого все-таки нужны определенные знания. Ведь это не похоже на твоего сына?
      - Кто тебе сказал, что не похоже? Вот его красивые черные глаза, вот изогнутые луки-брови, вот его орлиный нос, и его улыбка, и его мощные шея и руки, его могучие плечи... горе отцу твоему, сыночек! - Вана говорил и дрожащей рукой проводил по серому камню.
      И точно перст господень коснулся безжизненного камня - ожил он, потеплел, заговорил...
      Восемнадцатилетний черноволосый, крепко сбитый парень улыбался мне с постамента. У меня зашлось сердце. Вано умолк, его рука безжизненно повисла, точно подрубленная ветка.
      Камень опять стал идолом.
      - А ты говоришь - не похож... и другие так говорят. Но я ведь не для других делаю! Откуда другим знать моего сына?
      - Если ты делаешь этот памятник только для себя, поставь его дома, робко возразил я.
      - Его дом теперь здесь.
      Я ничего не смог ответить. Встал, собравшись уходить.
      - Не уходи, не оставляй меня одного! Извело меня одиночество, взмолился он, и две крупные слезы выкатились из его глаз.
      Смеркалось, когда я вышел с кладбища.
      Напротив парка Ваке завершалось строительство зимнего плавательного бассейна. Большие базальтовые плиты разбросаны были на территории стройки. Подъемный кран медленно поднимал кверху одну из таких плит. Невольно я стал следить взглядом за ее продвижением.
      - Эхе-хе-хей! - кричал с макушки здания какой-то парень. Раскинув руки, точно орел, стоял он на самом карнизе и делал рукой энергичные знаки парню, выглядывавшему из кабины крана, - сюда, мол, давай.
      В тревоге я сорвался с места, подбежал к зданию.
      - Эгей! Брат мой, сын мой, парень! - закричал я во всю мочь своей глотки.
      - Чего тебе, дяденька?
      - Сойди вниз, прошу тебя, сойди оттуда, не ровен час свалишься!
      - Не бойся, дядя, не свалюсь! - весело отозвался он.
      - Сойди, заклинаю тебя всеми святыми, спустись ты оттуда!
      Парень в ответ только отмахнулся и продолжал свое дело. Базальтовая плита, медленно колеблясь, плыла в воздухе, поднимаясь все выше в светлое предвечернее небо.
      Я очнулся, повернул обратно и зашагал прочь, к дому. Пройдя немного по улице, я все же не выдержал и оглянулся. Парень, точно сказочный богатырь, на вытянутых руках опускал на место базальтовую плиту.
      Солнце светила ему в спину, и ореолом сияли лучи над его головой.
      Я поглядел на кладбище. Заходящее солнце золотило кущи деревьев за оградой, и оно было скорее похоже на сказочный сад, чем на кладбище. И где-то в самых тайниках души я ощутил необъяснимое умиротворение и спокойствие от того, что в этом раю есть у меня своя могила.