- Вот это понимаю! - сказал довольный Тигран. - Но это... Это не киши, а мат...
      - Не мат, а шамати!* - поправил его я.
      _______________
      * Ш а м а т и - по-грузински "мат".
      - Ладно, сам знаю! - Тигран встал, в сердцах смешал шахматные фигуры и прилег на нары.
      Выждав несколько минут, пока расстроенный Тигран успокоился, я тихо позвал:
      - Тигран...
      - Аджан!*
      _______________
      * А д ж а н - отклик: "Слушаю тебя", "К твоим услугам!"
      (армян.).
      - Прошу тебя как брата: укройся как следует одеялом и вообще береги свое здоровье!
      - А в чем дело? - спросил удивленно Тигран, приподнявшись на нарах.
      - Не дай бог, случится с тобой беда, ведь погиб тогда наш родной грузинский язык!
      В камере поднялся хохот.
      - У, черт, чтоб тебя!.. - беззлобно выругался Тигран...
      А для Мошиашвили, назови ты шахматную фигуру конем, лошадью, мулом, ослом или еще как-нибудь, - все один черт... Он устроился, поджав под себя ноги в своем углу, и тихо напевает:
      Что вы желаете - драп? Коверкот?
      Цена ему двести - берем пятьсот...
      Товар продается - деньги плывут.
      Бедного еврея в тюрьму ведут...
      - Слышь, Гигла, эту песню ты знаешь до конца? - спрашивает вдруг Лимон.
      - До конца, дорогой, до конца, - покорно отвечает Гигла.
      - До самого-самого конца?
      - Да, дорогой. Хочешь, продиктую слова?
      - Слова потом, а вот если ты не умолкнешь сейчас же, я окуну тебя головой в парашу! - пригрозил вышедший из терпения Лимон.
      - Вот видите, видите? А я что говорил? Надоел ты всем, Гигла! обрадовался Шошиа.
      - Почему так, Лимон-джан? Ведь ты недавно сам говорил - "пусть поет в свое удовольствие"! Вот я и пою, - запротестовал Мошиашвили.
      - Очень длинное у тебя получается удовольствие. Говорю тебе - хватит, закройся!
      - Замолчи, Гигла, знаешь ведь, в тюрьме хозяин - вор! - вмешался Мебуришвили, бывший директор кладбища, которого Лимон прозвал Лабрадором.
      - Уважаемый Чичико, - обратился Гигла к Гоголю, - вы староста. Объясните, пожалуйста, мне: что, в тюрьме действительно хозяевами являются воры?
      - Да, Гигла, воры! И дай им бог владеть тюрьмой безраздельно!
      - Вах, что за несчастье! Там не дает покоя Обэхээс, здесь Девдариани... Что же делать, куда мне деваться?! - заныл Мошиашвили.
      - В Израиль, дорогой Гигла, в Израиль! - посоветовал Чичико.
      До сих пор разговор шел в шутливом, безобидном тоне. Но тут неожиданно для всех Мошиашвили вдруг побледнел, потом покраснел и, подскочив к развалившемуся на нарах Гоголю, ледяным голосом спросил:
      - Что ты сказал? А ну повтори!
      Чичико от удивления раскрыл рот.
      - Тебе говорю: повтори свои слова! - повысил голос Гигла.
      - Мошиашвили, это на самом деле ты? Или мне кажется?
      - Это я, Гигла Мошиашвили, и я спрашиваю тебя, Чичико Гоголя: повтори, что ты сказал?
      - Я повторю свои слова, Мошиашвили, но ты их уже не услышишь!
      Гоголь вскочил, обеими руками схватил Гиглу за горло и приподнял над землей. Лицо у Гиглы побагровело, но он не издал ни звука, не пошевельнул пальцем.
      - Чичико, оставь его в покое! - попросил Девдариани.
      Чичико отпустил Гиглу. Тот молча вернулся на свое место.
      - Что он такого тебе сказал? - со смехом обратился к нему Девдариани. - Поезжай, говорит, в Израиль? Ну и что? Мало разве евреев едет в Израиль?
      - Мне он этого не должен говорить! - очень серьезно ответил Гигла.
      - А ты кто? Багратион-Мухранский?!* - спросил с галерки Шошиа.
      _______________
      * Б а г р а т и о н-М у х р а н с к и й - княжеская фамилия.
      - Я двух братьев потерял на фронте Отечественной войны. Мои родители похоронены здесь, на еврейском кладбище в Навтлуги*.
      _______________
      * Н а в т л у г и - район в Тбилиси.
      - Тем более! Сирота, человек без роду, без племени... Что тебя здесь держит?
      - А ты кто такой? - взорвался Мошиашвили. - Ты, приблудная овца?! Как ты смеешь прогонять отсюда меня?! Запомни, я, жена моя, дети мои, внуки и правнуки мои - все мы должны умереть здесь, на этой земле! Понятно тебе. Гоголь?!
      - Та-а-ак... Это я, значит, приблудная овца, да?! Да знаешь ли ты, дурья твоя башка, что мои предки поселились в Мегрелии двести пятьдесят лет тому назад?! Что в моих жилах восемьдесят процентов голубой лазской* крови и что прапрапрабабушка моей матери - Медея - была колхидянкой**?! Кто из вас осмелится сказать, что это не так?! И я, и моя жена, и мои дети, и их дети, и дети их детей - все мы умрем и будем похоронены здесь, на этой земле! Понятно тебе, Мошиашвили?!
      _______________
      * Л а з ы - этнографическая группа грузин.
      ** К о л х и д а - историческая область в Западной Грузии. В
      VI в. до н. э. там возникло грузинское рабовладельческое Колхидское
      царство. М е д е я - в древнегреческой мифологии дочь царя Колхиды
      Аэта.
      - Что же это получается? - развел руками недовольный Тигран Гулоян. Получается, что нашу Грузию вы превратили в свое кладбище?
      - Только тебя как раз нам и не хватало, Тигран! - воскликнул Девдариани.
      - Не говори так, Лимон-джан! Предков этих пришельцев не было здесь и в помине, когда мой дед на Ходжеванке* в кости играл! Кроме того, до ареста я скрывался под фамилией Дадешкелиани, - обосновал Тигран свое грузинское происхождение.
      _______________
      * Х о д ж е в а н к а - название кладбища в старом Тбилиси.
      - Почему же ты избрал именно фамилию Дадешкелиани? Скрывался бы под фамилией Петросяна! - рассмеялся Девдариани.
      - Что ты, Лимон-джан! Разве фамилия Петросян сравнится с Дадешкелиани?!
      - Вот потеха, - воскликнул Мебуришвили, - еврей, украинец и армянин спорят, чтоб доказать свое грузинское происхождение! Иди разберись, кто из них прав!
      - Все они правы, - проговорил себе под нос Исидор Саларидзе.
      Камера замерла. Молчал и Исидор. Наконец Шошиа не выдержал:
      - Дядя Исидор, или убей меня, или объясни - как могут быть грузинами еврей, украинец и армянин?!
      - Ну, что касается Гулояна... - начал с улыбкой Исидор, - сами небось слышали, как он, армянин, поправлял грузинскую речь грузина Накашидзе... А что Хаос и Картлос* - братья, это всем известно...
      _______________
      * Х а о с и К а р т л о с - по преданию, два брата, положившие
      начало армянскому и грузинскому народам.
      - Молодец, дядя Исидор! Молодец! - крикнул Гулоян.
      - Хорошо, дядя Исидор, не спорю, Тигран - наш, свой. Но как быть с ними? - Шошиа указал рукой на Гоголя и Мошиашвили.
      Исидор на минуту задумался.
      - У евреев, - сказал он, - есть один весьма интересный закон: евреем считается тот, у кого мать - еврейка.
      - А отец? - спросил Тигран.
      - Отец не имеет значения.
      - Как это не имеет? А если, скажем, отец - еврей, а мать француженка? - спросил Чейшвили.
      - Ребенок - француз! - коротко ответил Исидор.
      - Это меня вполне устраивает! - обрадовался Чейшвили. - Моя жена по происхождению француженка, следовательно, наши дети - французы. Чего ради я должен выплачивать алименты каким-то французам? Тем более что они вовсе не мои дети!
      - Прекрасно! В таком случае поменяйся документами с Мошиашвили и дуй в Израиль! - посоветовал Тигран.
      - С удовольствием, если бы он не был арестован за мошенничество и присвоение святой государственной собственности!
      - Пой, пташка, пой! А меня через пару дней вызовут: "Мошиашвили, с вещами!"
      - Почему, почему вызовут тебя, а не меня?! - захныкал на своей галерке Шошиа. - Чем ты лучше меня? Я украл меньше, чем ты? Растратил меньше, чем ты? Или семья у меня хуже твоей? Или мне меньше тебя хочется дышать свежим воздухом? Скажи: чем ты лучше меня?!
      - Тем, дорогой мой Шошиа, что организм у меня слабый, нежный и тюрьма мне противопоказана. Еще два-три допроса, и я могу погубить много, много народу... Потому что секретов знаю много...
      - Не секретов, а саидумло!* - поправил Тигран.
      _______________
      * С а и д у м л о - по-грузински "секрет", "тайна".
      - Да, знаю много... этого самого...
      - А я что, я знаю меньше? - спросил Шошиа.
      - Наоборот, дорогой Шошиа, ты знал больше того, что тебе полагалось знать...
      - Это почему же? - разобиделся Шошиа.
      - Потому, что ты все уже выложил. А я до сих пор не сказал ни одного слова... И пока я не заговорил, друзья-евреи раздобудут пуд золота, и очень скоро откроется дверь и надзиратель позовет меня: "Мошиашвили, с вещами!"
      - О, горе мне, детки мои дорогие! - запричитал Шошиа. - Какого черта я впутался в это проклятое дело с ежевичным соком! Все это ваша мать, ненасытная, подлая тварь!.. Она одна виновата во всем!..
      - Хватит тебе! Надоел со своими детками и соками! - прикрикнул на Шошиа Девдариани. Тот прикусил язык. - Дальше, дядя Исидор?
      - Так вот. Если судить по еврейскому закону. Гоголь грузин, да еще какой! Настоящий колхидец!
      - Но здесь не Израиль, а Грузия! - возразил Чейшвили.
      - Правильно. Однако были отдельные случаи, когда и в Грузии при необходимости судили точно так же. Например, Лаша и Русудан назывались сыном и дочерью царицы Тамар, а не отца их - Давида.
      - Ва-а-а! - вырвалось у Тиграна.
      - Ладно, - сказал Шошиа, - допустим, Гоголь грузин. А этот, Мошиашвили?
      - Ну, дорогой Шошиа, у Мошиашвили дела обстоят лучше всех! улыбнулся Исидор.
      - Не говори только, что он - Багратиони!* - предупредил Исидор а Шошиа.
      _______________
      * Б а г р а т и о н и - династия грузинских царей.
      - Могу сказать кое-что похлеще! Дай только вспомнить...
      Исидор закрыл глаза и задумался. Потом начал медленно:
      - ...И тогда царь Навуходоносор разгромил Иерусалим, и пришли бежавшие оттуда евреи в Картли*, и попросили приюта у мцхетского старосты, и поселил он их у реки Арагви, на месте, имя которому Занави... Так, если память мне не изменяет, сказано в "Картлис цховреба"...
      _______________
      * К а р т л и - грузинское царство.
      - Ну и что?
      - То, что было это в пятьсот восемьдесят шестом году до нашей эры... Так сказано в "Картлис Цховреба"... И еще известно, что чувство родины, любовь к родине - это инстинкт, который развивается на протяжении веков и передается из поколения в поколение. И, учитывая все это, можно сказать, что Мошиашвили, как и каждый из нас, а может быть и больше, имеет право считать себя грузином, ибо Грузия с незапамятных времен была его родиной. Понятно?
      - Ты золото, дядя Исидор! Я ничего не понял, но верю тебе! А ты, Накашидзе, вместо того чтобы разыгрывать меня, побереги-ка лучше этого человека: как бы и вправду вам не потерять свой родной язык! - сказал Тигран так серьезно, что я невольно проникся уважением к Исидору.
      И вдруг совершилось чудо, подобного которому не удавалось совершить ни Моисею, ни Христу, ни его апостолам, ни всем чудотворцам вместе взятым...
      Дверь камеры отворилась, и появившийся на ее пороге надзиратель громко объявил:
      - Мошиашвили, с вещами!..
      ВОЗЬМИ МЕНЯ, СОЛНЦЕ!
      О ты, светлое, теплое, животворящее, неиссякаемое Светило! Я спрашиваю тебя: неужели для того только лучи твои дошли до нас из недосягаемых далей, для того только пронеслись они с фантастической скоростью через Вселенную и проникли сквозь ржавую решетку тюремной камеры, чтобы лишь на пять минут прикорнуть на моей подушке, чуть согреть мое холодное тело, слегка коснуться моего лица, а потом уйти и унести с собой мою душу, а тело, опустошенное и немощное, оставить на нарах? Или, быть может, это разум мой сам ухватился за них, как летящий в ледяную пропасть охотник хватается за золотую прядь Дали?*
      _______________
      * Д а л и - в грузинской мифологии богиня охоты.
      Да что тебе стоит приютить одну жалкую душу, когда весь мир, вся наша Вселенная кружится в извечном движении, ухватившись за твою золотую прядь?!
      Останься, побудь со мной, Светило! Или уж не показывайся совсем! Ибо нет для меня мук страшнее, чем видеть, как сквозь пальцы мои ускользают, улетучиваются, рассыпаются твои лучи, не одарив меня теплом, надеждой и радостью!..
      Сжалься, Светило! Прости мне мой ропот! Ты - единственное мое утешение, и каждое утро я жду твоего прихода, чтоб последовать за тобой. Ибо одно ты способно вывести меня отсюда незаметно для часового, надзирателя, начальника и даже для моих соседей по камере!..
      Возьми меня, Солнце!..
      ВИДЕНИЕ ПЕРВОЕ
      - Проснись, Заза!
      Я открываю глаза. У моего изголовья стоит Солнце. Теплая его рука нежно поглаживает мою щеку.
      - Здравствуй! - говорю я, щурясь от удовольствия.
      - Здравствуй! Проснись, я ухожу!
      - Еще пять минут, - умоляю я.
      - Я не могу ждать пять минут. Я не могу оставаться пять минут на одном месте - это от меня не зависит... Вставай!
      - Иду! Потерпи немного! - вскакиваю я.
      - Ну, пошли!
      - Пошли!
      Мы легко пробрались сквозь решетку, скользнули по красной жестяной кровле административного корпуса, свернули налево, поднялись по склону горы и очутились у стен Нарикала.
      - Подожди меня здесь. Вечером я зайду за тобой! - предупредило меня Солнце и... ушло.
      Солнце ушло.
      Я сижу за огромным письменным столом и разбираю утреннюю почту. Большинство писем анонимные. Люди доносят друг на друга: у кого под каким деревом зарыты деньги, где и в какой стене замурованы кубышки, полные золота и драгоценностей, кто за сколько продает свою должность или свой пай в "деле", кто в каком ресторане устраивает кутежи с музыкантами и проститутками, кто сколько выпивает шампанского, у кого подложный диплом, кто и сколько - в том числе и мои сотрудники - берет за прописку, за оформление автомашины, за устройство на работу, за предоставление квартиры и за многое, многое другое...
      Читая такие письма, перестаешь верить, что существуют на свете чистый воздух, поющая птичка, безоблачное небо... Все кажется втоптанным в грязь, смешанным с прахом, покрытым плесенью, и сама наша многострадальная Земля представляется смердящим скопищем зла... Стены собственного кабинета надвигаются на меня, потолок давит, и, чтобы не задохнуться в этой каменной коробке, я выбегаю на улицу. Я жажду встретить знакомого, друга, заглянуть в его добрые, умные глаза, увидеть его светлую улыбку, пожать его честную теплую руку. Вот и он!
      - Здравствуй, Заза!
      Милый мой, дорогой, хороший человек! Воротник твоей белоснежной сорочки чуть протерт, и обувь твоя изрядно потрепана. Но загорелое твое лицо светится искренней радостью, и улыбка твоя чиста и открыта...
      - Устал? - спрашивает он.
      - Устал. Очень устал. Вот здесь болит! - Я кладу руку на свое темя.
      - Тяжелая у тебя работа... Как ты поседел, дорогой! - говорит он тихо.
      - Ты на перерыве? - спрашиваю я.
      - Какой там перерыв! Бегу на совещание... - Он бросает взгляд на часы, - видно, опаздывает.
      - Загляни ко мне, не стесняйся, если что понадобится... - говорю я.
      - Не дай бог! - смеется он. - А просто так зайду непременно!
      - Да, да, зайди просто так! - прошу я.
      Мы расстаемся, и мне становится легче на душе. Я вспоминаю, что есть на свете чистый воздух и прозрачная речка, молодая трава и зеленое дерево, живой цветок и поющая птичка, и что небо не всегда облачно, и что на нашей многострадальной Земле не так уж много грязи и зловония, как это кажется авторам тех анонимок... Эти письма следовало бы сжечь, но - увы! некоторые из них содержат правду. Их нужно проверить. Вот еще письмо. Оно касается лично меня.
      "Уважаемый "министр"!
      (Слово "министр" почему-то в кавычках.)
      Не думайте, что на свете нет правды и зло не наказывается. Придет в ваш черед, увижу я и вашу жену с "передачей" в руках у дверей "губернской"! Чингисхан и Тамерлан - и те не причинили Грузии столько зла, сколько творите вы! Тюрьмы полны грузин! О чем вы думаете! И вы называете себя грузином?! Подобного вам "грузина" следует убить как собаку!"
      "Судьба". Так подписан этот грязный пасквиль.
      Слепец! Неужто он не понимает, что я - министр внутренних дел республики, за мной - войска, оружие, закон. У меня мощный институт современных средств розыска, уникальные экспертные лаборатории. Я могу за один день установить личность этого глупого анонимщика и...
      Я сжигаю письмо в пепельнице. Бумага горит, тлеет, и легкие хлопья пепла, словно мотыльки, начинают кружить в воздухе.
      Я нажимаю кнопку электрического звонка. Входит секретарша.
      - Тиночка, возьми почту и захвати заодно пепельницу, вытряхни ее как следует...
      - Вас ожидает какая-то пожилая женщина...
      - Кто такая?
      - Чья-то мать.
      - Мать? Пусть подождет немного.
      - Она давно ждет.
      - Что ей надо?
      - Она хочет видеть вас! - улыбается девушка.
      - Чему ты улыбаешься?
      - Все они хотят видеть вас. Я спрашиваю - "по какому делу?" Они отвечают одинаково: "Об этом я скажу самому министру!"
      - Пусть войдет.
      В кабинет вошла седая, но довольно еще моложавая и очень симпатичная женщина в старом коверкотовом плаще, с синей в белую крапинку косынкой на шее. Я привстал, поклонился и сел. Женщина ответила исполненным достоинства кивком головы. Лицо, весь облик женщины показались мне знакомыми. Боже мой, где я мог ее видеть?
      - Садитесь, пожалуйста!
      Женщина приблизилась к длинному приставному столу и присела на крайний стул. На лице ее - грустном и гордом - ясно отражались следы страданий и душевной борьбы; видно было, что она долго колебалась, прежде чем решилась прийти ко мне, - такие люди редко, разве только в исключительных случаях, идут к кому-нибудь с просьбой. Женщина волновалась. Левой рукой она комкала платок, а ее лежащая на столе правая рука с двумя пожелтевшими пальцами заядлой курильщицы заметно дрожала.
      - Что вам угодно, уважаемая? - спросил я.
      - Я пришла по поводу моего сына, - ответила женщина. И голос ее дрогнул, рот покривился.
      Я быстро поднялся, поставил перед ней стакан с водой и положил пачку сигарет.
      - Вот, пожалуйста, выпейте воды, закурите, успокойтесь и потом расскажите все. Только не надо плакать, иначе ничего у нас не получится.
      Женщина отпила воду, но к сигаретам не притронулась.
      - Кто вы? - спросил я.
      - Я мать Зазы Накашидзе.
      - Заза Накашидзе... Заза Накашидзе... Мой тезка... Не могу припомнить такого... Что же с ним приключилось?
      - Мой сын арестован в связи с убийством в ресторане...
      - А-а-а, убийство в "Мечте". Нашумевшее дело... Как вас величать, уважаемая?
      - Анна, Анна Накашидзе.
      - Мне кажется, уважаемая Анна, слово "в связи" в данном случае неуместно... по отношению к вашему сыну...
      - Вы правы, сын мой!.. Простите, что я так обращаюсь к вам.
      - Ради бога!.. Продолжайте.
      - Мой мальчик действительно не связан с этим делом... Он просто присутствовал при этом... убийстве.
      - Так говорит каждая мать и каждый обвиняемый, если он не схвачен с ножом или с револьвером в руках.
      - Я знала, что именно это услышу от вас... Знаю, что каждая моя фраза и каждый ваш ответ будут безнадежно шаблонны...
      - Что же нам делать?
      - Вы должны поверить моему честному слову... Моему и моего мальчика.
      - А как быть с показаниями восьми свидетелей и заключением следователя, которые, кроме честного слова, подкреплены еще и фактами?
      - Я понимаю вас, уважаемый товарищ министр, но поймите и вы: мой сын - не фреска, которую можно закрасить, а затем нарисовать заново.
      - Как вы сказали?
      - Человек - не фреска, которая смотрится лишь в одной плоскости. Человек - это скульптура, которую следует обозревать с той точки, с которой она воспринимается всего лучше, всего красивее.
      - Вы правы, уважаемая Анна, но убийство, совершенное в ресторане, это не искусство и тюрьма - не выставочный зал.
      - Ответ остроумный, но неверный. Если воспитание человека искусство, то человека следует рассматривать как произведение искусства.
      - Но почему вы думаете, что ваш сын - произведение искусства, а я, мои сотрудники и свидетели - толпа профанов, тупо глазеющая на экспонаты выставочного зала?
      - Я имела в виду не вас. Но ваш следователь Гагуа действительно может оказаться в роли профана, ничего не понимающего в искусстве...
      - Почему?!
      - Потому что ему не хватает именно того, в чем так нуждается мой сын.
      - То есть?
      - Человеколюбия, вдумчивости и терпения.
      - Чем же тогда располагает, по-вашему, Гагуа?
      - Одним Уголовным кодексом.
      - А разве этого мало?
      - Мало! Без гуманности и доброты - очень мало!
      - И вы уверены, что, если я передам другому следователю дело вашего сына, это спасет его?
      - Безусловно.
      - Впервые вижу мать, настолько уверенную в правоте своего сына!
      - Я верю не сыну, а самой себе.
      - Хорошо, если так.
      - Да, так, потому что я вырастила его не убийцей!
      - Ни одна мать не растит сына убийцей, морфинистом и вором.
      - Уважаемый товарищ министр, дайте мне свидание с сыном!
      - До окончания следствия свидание исключено.
      - Разрешите свидание, и он мне скажет всю правду!
      - Невозможно!
      - В порядке исключения!
      - Такие исключения у нас не приняты.
      - Он мне признается во всем!
      - Вы так думаете?
      - Уверена!
      Мне стало не по себе. Неужели она так уверена в своих силах и в честности своего сына, что обещает мне сделать то, что обязан сделать я, установить причину?! Как мне быть? Отказать ей? Разрешить?
      - Как бы вы поступили на моем месте? - спросил я.
      Женщина улыбнулась.
      - Чему вы улыбаетесь?
      - На вашем месте я освободила бы всех заключенных и вывесила бы в тюремных окнах белые флаги. Поэтому-то, наверно, я и не сижу на вашем месте...
      - Вот видите, значит, я прав!
      - Разумеется, вы правы. Но теперь поставьте на мое место вашу мать!
      - Этого я не могу представить, потому что никогда моя мать не станет матерью уб... - Я запнулся.
      Женщина опустила голову.
      - Хорошо. Я постараюсь устроить свидание! - сказал я.
      - Наверно, у вас очень много просителей? - спросила она, вставая.
      - Раньше было больше. Теперь почти нет.
      - Почему?
      - Убедились, что я никому не помогаю.
      - Неправда. Ваши глаза говорят обратное.
      - Не льстите мне. Если ваш сын виновен, я палец о палец не ударю ради него!
      - Спасибо. Больше мне от вас ничего не нужно!
      Женщина повернулась и вышла из кабинета, даже не попрощавшись со мной...
      Я снял телефонную трубку, набрал номер.
      - Полковник Асатиани слушает!
      - Принесите мне дело обвиняемого Зазы Накашидзе.
      - Слушаюсь, товарищ генерал!
      Дело обвиняемого Зазы Накашидзе... Дело обвиняемого Зазы Накашидзе... Оно переходит из рук в руки, из комнаты в комнату, из коридора в коридор... И я вдруг вспомнил - кто эта женщина!
      До того, как меня арестовали, она была моей родной матерью, а я до того, как стать министром, был ее родным сыном...
      - Доброе утро, убийцы! Доброе утро, воры! Доброе утро, грабители, мошенники, растратчики, аферисты, распутники! Доброе утро, чтоб вам провалиться! Просыпайтесь, вставайте! - вопит Шошиа.
      Камера потягивается, кряхтит, вздыхает и... просыпается. Просыпаюсь и я. На моей подушке весело играет пробравшийся сквозь оконную решетку луч солнца.
      - Что за наказание! Человеку не дадут поспать! - ворчит Девдариани.
      - Доброе утро, Заза! - приветствует меня Шошиа.
      - Доброе утро, Шошиа! - отвечаю я.
      А луч солнца уже соскользнул с подушки и полез по стене. Еще минут пять, и он уйдет из камеры...
      - Как спалось, дорогой Заза? - интересуется Шошиа.
      - Так себе, Шошиа, - нехотя отвечаю я.
      - Что, сон дурной приснился?
      - Странный, странный сон, Шошиа!
      - Какой?
      - Приснилось мне, что я - министр внутренних дел! - признался я.
      - Ну, а дальше?
      - Что - дальше?
      - Что же ты сделал?
      - А что я мог сделать за каких-то полчаса?
      - Господи, он еще спрашивает! За полчаса Обэхээс тридцать человек наших арестовал, а ты, министр, не сумел освободить всего каких-то девять?
      - Каких девять? - не понял я.
      - Да нас же, нас, кого же еще, эгоист ты паршивый! Чтоб ты сгнил в этой тюрьме! Был министром и не вспомнил друзей, да еще каких друзей? Боже, где твоя справедливость? Такого дурака во сне министром назначаешь, а мне всю ночь снится один ежевичный сок!.. Люди, убейте этого мерзавца!
      Я чувствовал себя виновным и поэтому молчал понурив голову.
      - Шошиа! Если ты еще раз вздумаешь будить нас спозаранку, пеняй на себя! - предупредил Девдариани.
      - А что, Лимон, разве я не прав?
      - Прав, но я все же предупреждаю тебя! - повторил Девдариани и начал одеваться.
      - Шошиа нагнулся ко мне:
      - Заза, ты на самом деле был министром?
      - Был, Шошиа, был. И впрямь я поступил как эгоист! Каюсь!
      Шошиа задумался.
      - Будь осторожен, Заза... Большой человек во сне не к добру! Вот мне, помню, в сорок первом приснился директор нашей школы, а на другой день началась война!.. Эх... - Шошиа вздохнул и стал карабкаться на окно.
      - Пришел!
      - Кто, Шошиа?
      - Этот, наш пьяница!.. Ну, налей же!.. Налей, скотина!.. Не отказывай человеку!.. Налей в долг, бессовестный. Двадцати копеек жалеешь? Выйду, отдам тебе червонец!.. Уф, слава богу, налил!.. Но что он делает?.. Вот идиот!
      - В чем дело, Шошиа?
      - Пену сдувает! Дурак! Там ведь и без того полкружки!.. Не могу смотреть на такую глупость!.. - Шошиа почти плакал.
      - Что же ему делать, Шошиа! Вся прелесть - в сдувании пены! Забыл разве? Вот так... - Я показал, как берут в руки кружку с пивом, как сдувают пену, как не спеша, смакуя, начинают тянуть холодный напиток... И вдруг мне до потери сознания захотелось выпить хоть глоточек пива.
      - Прав ты, прав, дорогой Заза! - вздохнул Шошиа.
      - Шошиа, Саят-Нову не видел во сне? - спросил Гулоян.
      - Знаю я, зачем ты вспомнил Саят-Нову! - догадался Шошиа. - Песни моей захотелось послушать? Нет, не видел!
      - Э-э-э, что же ты тогда видел?
      - Не говори!.. Вчера всю ночь я провел на улицах Тбилиси... Кутил на Мтквари с зурначами... Потом пошел в Сиони. Зажег свечи. Потом помолился богу, поблагодарил его за освобождение и обещал навсегда забыть про государственные деньги. А потом вернулся в церковь, поставил новые свечи и попросил бога: "Разреши мне, боже, брать самую малость!" А бог отвечает: "Знаю я тебя! Небось отхватил миллион с хвостиком!" Хорошо еще, не знал старик, что этот "хвостик" - девятьсот тысяч!
      - Новыми или старыми? - спросил удивленный Чейшвили.
      - Болван! Миллион девятьсот тысяч новыми - весь бюджет Грузии. Старыми, конечно! А твоя зарплата?
      - Сто двадцать.
      - Значит, ты из-за каких-то тридцати рублей сидишь в тюрьме! Кто же ты после этого, если не идиот?!
      - Конечно, тебе - хищнику и расхитителю социалистической собственности - легко говорить! Для тебя тридцать рублей пустяк!
      - Чейшвили, кем ты работал на воле? - спросил вдруг молчавший до этого Гулоян.
      - Инженером.
      - А еще?
      - Ну... Имел общественную нагрузку... - Чейшвили почему-то воздержался от точного ответа.
      - Какую? - пристал Гулоян.
      - Был агитатором.
      - Значит, был флагом, а потом к тебе приделали дерево, да?
      В камере захохотали.
      - Ну, что я говорил? - крикнул Шошиа. - Идиот и есть!.. Эх, Чейшвили, ты только выпусти меня отсюда, и я обещаю, всю жизнь буду содержать тебя, твоего следователя, твоего прокурора, твоего судью и даже щенкам твоим я буду выплачивать алименты!
      - Отдай мне деньги, которые ты украл у государства, и я сам буду содержать тебя и твою Сиран!
      - И не стыдно тебе вымогать взятку у меня, у заключенного?
      Звякнул засов. Шошиа вмиг соскочил с окна. Отворилась форточка, и в камеру заглянула весна.
      - Здравствуйте, преступнички! - пропела Нуну и улыбнулась обворожительной улыбкой.
      - Здравствуйте! - стоном выдохнула камера. Все встали.
      - Ну, на что жалуетесь?
      Гм, на что мы жалуемся? Взгляни на нас, милая наша Нуну! Как ты думаешь, на что мы можем жаловаться? На многое. Не хватает нам женской ласки, любви, человеческого тепла, улыбки, слез, доброго слова... Ты пришла к нам, как дыхание весны, цветущая, пышущая жизнью, и ты спрашиваешь - на что мы жалуемся? Побойся бога, Нуну!
      - Говорите же, у кого что болит? - повторила Нуну.
      Мы бросились к двери.
      - Голова!
      - Люминал!
      - Зубы, уважаемая Нуну!
      - Люминал!
      - Желудок, доктор!
      - Люминал!
      - Сердце болит!
      - Люминал!
      - Горло, Нуну! - сказал я.
      - Вощеную веревку! - сказала она и протянула таблетку люминала.
      Все засмеялись.
      - А это кто? Почему он лежит?
      - Это Девдариани, уважаемая! - ответил Чичико.
      - Почему он лежит? - удивленно вскинула брови Нуну.
      - Да при появлении женщины, да еще такой красавицы, вежливый человек, если он жив, должен, конечно, встать... Видно, ему плохо. Встань, Девдариани!
      Тот отрицательно помотал головой.
      - Да, плохо ему! - заключил Гоголь.
      - Андрей! - позвала Нуну надзирателя.
      - Я! - откликнулся тот.
      - Открой, пожалуйста, дверь, здесь больной!
      - Иду!
      Спустя минуту в камеру вошли надзиратель и... Нуну, Нуну! Божество, ангел, неземное существо, подобное которому до сих пор нам приходилось видеть лишь на картинах! Стройная, вся налитая, с высокой грудью, крутыми бедрами, загорелыми точеными ногами, в белоснежном коротком халате и с санитарной сумкой через плечо, она стояла перед нами - самая красивая из всех живущих на земле женщин, постичь все совершенство и прелесть которой дано было разве только нам - заключенным...