Вопрос законности по отношению к беззаконности действий, ведущих к ее появлению, для государства как такового не имеет совершенно никакого значения; с точки зрения логики это чистейшая чушь. Правда, возможно ты захочешь сослаться на право, если можно так выразиться, внешнего по отношению к нашему государству, то есть - к праву государств, тело которых является питательной средой для нарождающегося организма. Ба! Можешь быть уверен, что и наше государство, как только уже родится, всеми возможными способами защитится от попыток его уничтожения и станет карать смертью какие-либо действия, направленные на малейшие попытки уменьшения состояния его владений; это совершенно естественно. В противном случае оно просто не выжило бы. Ничто не смягчает жестокости таких стараний, ведь не существует каких-либо Десяти Заповедей, относящихся к межгосударственным отношениям, а даже если бы и существовали, то совершенно невозможно представить какую-либо независимую, надгосударственную, достаточно сильную организацию, которая бы заботилась о его выживании. Только зачем я тебе все это говорю, ты же все это и так знаешь, только боишься открыто признаться; и здесь вовсе необязательно проявление hipocryzii, просто, ты может это и не воспринимаешь: тебя так воспитали. Ты родился в стране, которую лишь недавно перестали считать выскочкой. Точно так же, как молодая аристократия быстро забывает о своих плебейских корнях и все большее внимание начинает уделять сохранению своего status quo, давая по рукам тянущихся ввысь новобогачей. Понятное дело, что право! Право, право превыше всего! Правом каждого американца и русского является существование в качестве гражданина империи... так какой же это бандит осмеливается теперь отбирать у них эту их привилегию?
      - Но ведь это же демагогия!
      - Вполне возможно, что цинизм, но уж никак не демагогия. Что, разве я не прав? В каком это месте я исказил истину, а?
      - Ты и вправду желаешь оставить своим внукам Польшу, в фундаменте которой будут лежать кучи черепов?
      - И-и, все недостатки выискиваешь. Да насрать будет моим внукам на то, что происходило двадцать-тридцать лет назад; они не то что будут желать об этом учить, но еще и наплевать им будет на всех невинно убиенных - что с нашей, что с другой стороны. Вот что меня волнует, это то, чтобы они могли расти и жить в своей стране, разговаривать на языке своих родителей и учить этому языку собственных детей, передавать им собственную веру, чтобы у них был свой флаг и гимн, и чтобы они гордились, что они являются тем, кто они есть, и не кем-то другим, а именно поляками, что они и вправду поляки, потому что на карте имеется страна под названием Польша, и мне тоже насрать на то, сколько смертей понадобится для того, чтобы так оно и было, и всем в будущем тоже на это будет насрать, потому что они будут победителями, они, эти наши еще не зачатые дети, точно так же, как победителями двадцатого года до сих пор являются русские, все эти Серьезный, Крепкин и миллион москвичей, которые могут показать пальцем на глобусе свою страну, самую большую державу планеты, и радоваться, упиваться могуществом своего народа, и никто из них даже на секунду не подумает об уничтоженных, раздавленных, выбитых ради осуществления именно такого глобуса нациях, о тех миллионах не-русских, а если кто-либо и вспомнит про Сибирь, если кто вспомнит о заполярных лагерях, то лишь потому, что туда попал его дядя, дед или какой-то другой родственник, русский, но не поляк или еврей, и вот теперь ты уже знаешь, почему столь умным и правильным является расстрел беззащитных беженцев, матерей с детьми, калек, и теперь ты понимаешь, почему Москва взлетит на воздух.
      - Повторяю, Ксаврас, все это только демагогия. Не существует никакой причинно-следственной связи между взрывом на Красной Площади атомной бомбы и появлением свободной Польши.
      - И откуда ты можешь это знать?
      - Ты лишь наплодишь себе новых врагов, возбудишь к себе всеобщую ненависть, во всяком случае - отвращение, окончательно испортишь собственный образ и утратишь симпатии телезрителей.
      - Значит, тебе кажется так? Но ведь ты, вроде бы, должен разбираться в телевидении. Ты еще не получил сообщений из Нью-Йорка? А я здесь расписал дежурства, и кто-то из моих людей постоянно смотрит и слушает передачи. Твое начальство сразу же после передачи того спектакля с Серьезным провели опрос общественного мнения, и вот там... куда же я его сунул... Ага! Интерес к проблеме войны за независимость Польши: рост на двадцать семь процентов. Поддержка: возросла на двенадцать процентов. Заинтересованность личностью полковника Выжрына: рост на тридцать три процента, до восьмидесяти одного и восьми десятых. Симпатия к личности полковника Выжрына: снижение на шесть процентов. А теперь мне и скажи: разве не выгодно?
      - Социология - это вовсе не точная наука. Ты что думаешь, что если дойдешь до еще больших жестокостей, то пропорционально тому вырастут и проценты? Нет ничего более ошибочного: реакцию общественности предусмотреть невозможно.
      - А если и вправду узнать невозможно, то откуда у тебя такая уверенность, что я только потеряю?
      - Ты путаешь мимолетные достижения с долгосрочными политическими следствиями. Это политики принимают решения. Но разве кто-либо из них подаст тебе сейчас руку?
      - Любой, лишь бы ему только было выгодно. Ты только не строй из себя наивного типа. Погляди на Фахрада: двадцать лет он торговал оружием, убивал, подкладывал взрывчатку, но как только уселся за стол переговоров и приступил к торгам, милостиво соглашаясь прекратить резню, ему тут же присвоили Эйнштейновскую Премию Мира, и он тут же сделался талисманом всех королей, президентов и премьеров; они обнимаются с ним перед камерами, если только случается такая возможность, вскоре его удостоит аудиенции папа римский. Если бы этот Фахрад раньше перебил раз в десять больше людей, сейчас он был бы в десять раз большим героем, его ставили бы в пример детям. А кроме того, ты не прав в том, что решения принимают политики, во всяком случае, это не так в случае ваших политиков. Демократия вовсе не означает того, что правят самые моральные, самые мудрые, самые справедливые, самые честные, наиболее умеющие править или делающие больше всего добра самому большому числу людей; демократия означает правление тех, кто лучше всего проводит телевизионные выборные кампании. Все остальное это только производное. И эти проценты, эти исследования общественного мнения, над которыми ты вроде бы посмеиваешься, это они будут при принятии решений самым важным; тут дело в том, чтобы не дать политикам никакой возможности маневра, они вообще не должны размышлять: им должно хватить лишь одного взгляда на результаты исследований.
      - И все-таки я никак не пойму, каким образом ты бы достиг подобных результатов, если бы допустил атомную резню.
      - А ты и не должен. Не твоя это проблема.
      - Это Еврей, так? Еврей, я ведь прав? Это он тебя околдовал. Что он тебе предсказал?
      - Да отъебись ты от Еврея.
      Ну ладно, ладно. Как хочешь. Так же это будет в интервью? Что оправдывает терроризм?
      - Еще больший терроризм.
      - Наверное, скорее объясняет, но не оправдывает.
      - Как хочешь.
      - А потом это упоминание про аборты...
      - С терроризмом точно так же, как и с абортами: их все осуждают, но в определенных случаях допускают практически все.
      - Хорошо. Хорошо. Еще что-нибудь?
      - Что?
      - Может ты все-таки как-нибудь объяснишься с Серьезным, а? Они запустили эту хладнокровную дописку, как ты простреливаешь ему голову. Было бы полезно представить какую-то причину этого убийства.
      - Я убил его, потому что он уже не был пригоден к жизни, только лишь, чтобы он не страдал.
      - Ну нет... этого ты сказать не можешь. Уж лучше объяснись с пытками. Зачем они тебе были?
      - Ну ты и настырный. Если я скажу, они потеряют все свое значение.
      - Но...
      - Хватит. Надевай уже свою цацку. Вскоре выходим.
      (((
      Зарядил дождь - начавшись дня три назад. Все это выглядело чуть ли не как специфика территории: чем дальше в Россию, тем больше дождя. Он то сеется, то капает, то льет, но ни на мгновение не прекращается. Вскоре мы начнем порастать мхом, подумал Смит, присматриваясь к тому, как И Море Исторгло Умерших натягивает на ствол своей ануки зеленый предохранительный чехол.
      От располагающегося ниже склона через шум дождя пробились человеческие голоса. Промокший до нитки Айен со вздохом поднялся из под дерева. Взял шлем. Глянул на И Море Исторгло Умерших, но тот как-то не горел к вечерней прогулке. Так что отправился сам.
      Оказалось, что это группа Обезьяны. Уже третья, которой не удалось выбраться из удивительно плотной сети, заброшенной Красной Армией. Спаслось только трое, из которых один был тяжело ранен, причем, он даже не шел, а остальные двое волокли его. Что же касается самого Обезьяны, то он влез прямо в браконьерские силки и не успел смыться; его хотели взять живым, но он успел вытащить чеку из гранаты...
      Смит прошел мимо заработавшегося Смертушки и остановился только лишь возле Ксавраса. Полковник указал на горящий индикатор шлема. Айен тут же выключил запись.
      - Из этого всего ты ничего передавать не будешь, - буркнул Выжрын, перемещая по губе давным-давно погасший бычок. - Никаких пораженческих настроений и сообщений. Пускай попотеют.
      - С точки зрения тактики для вас было бы лучше, если бы Посмертцев имел как можно более худшее мнение о вашем состоянии.
      Собравшиеся бесстрастно поглядели на репортера.
      - Тебе стоило бы получше поработать над местоимениями, - заметил Флегма, пряча компьютер под плащ.
      Смит пожал плечами и отступил под ближайшее дерево. Шлем он снимать не стал, а только прикрыл от дождя.
      Здесь происходило обычное ежевечернее заседание мини-штаба Выжрына: он сам, Ебака, Флегма, Моцны, Вышинский. Чаще всего оно ограничивалось тем, что на заламинированных картах или сияющем всеми цветами радуги экране компьютера выбирался наименее безумная путь отступления. Если только вообще можно было говорить об отступлении ил бегстве, раз они настойчиво перли на Москву, прямиком в львиное логово - иногда поворачивая назад, иногда сворачивая в сторону и срезая дорогу, но все время нацеливаясь на столицу. Близился тот момент, когда приблизятся к ней настолько близко, что им придется из полудикой лесной партизанской бригады превращаться в закамуфлированную своим гражданским видом городскую подпольную организацию - но пока что им не удавалось оторваться от патрулей Красной Армии, чтобы размыться и исчезнуть с экранов их прогностических компьютеров, тех самых кремниевых Наполеонов, которые в режиме реального времени просчитывают до шестого знака после запятой вероятность любого из возможных сценариев развития битвы. Что же касается тех жалких машинок, которыми располагал Выжрын, то они мало чем могли помочь, лишенные постоянного притока достоверных данных; их прогнозы все чаще становились чуть более технически развитыми версиями классического предсказания цыганки: ты либо умрешь, либо останешься в живых.
      Совещание закончилось быстро, никто не мог сказать или предложить ничего нового. Ксаврас скомандовал выступление через полчаса, а сам пошел в кусты отлить.
      Вернувшись, он скорчил кислую мину, увидав терпеливо ожидавшего под деревом американца.
      - Ну, чего?
      - Я подключился к внутренней сети WCN, - сказал Смит. - Чернышевский открещивается.
      - Значит-таки воскрес из мертвых?
      - Вот именно. И тут же наскочил на тебя.
      - И когда это пойдет?
      Айен покосился на встроенный таймер шлема.
      - Уже идет.
      Выжрын покачал головой.
      - Что-нибудь еще?
      - А что, мало? Президент Польши объявляет тебя бандитом и осуждает применяемые тобой методы: это политическая анафема, Ксаврас. Ты остался сам. И как, все так же будешь идти на Москву?
      Полковник раздраженно махнул рукой.
      - А ты как считаешь, будто я не знал, что так оно и будет? Я что, Чернышевского не знаю? Что он еще мог сказать? В противном случае эти твои освященные Лигой Наций дружки съели бы его живьем. Это не солдат.
      Смит потерял терпение.
      - Да ты самый настоящий самоубийца! - закричал он. - Ты даже не представляешь, что происходит. Ну что с того, что твои люди выслушивают каждую передачу новостей, раз ты сам не обращаешь внимания на их слова! Международная ситуация вовсе тебе не благоприятствует: она паршивая и с каждым мгновением становится все хуже. - Тут он начал загибать пальцы: Мир на Амуре. Мир на Кавказе. Мир на Ближнем Востоке. Мир на Балканах. Подписание предварительного договора Россия - Швеция. Все это ужасно плохие новости. В течение двух месяцев вы потеряли все свои козыри. Еще полгода, и здесь на каждый квадратный километр будет приходиться рота русских. А ты собираешься штурмовать Краков! Думал, что я не дотумкаю? Ведь это же твои люди подговорили все те отряды не подчиняться распоряжениям Чернышевского, и сейчас все они тысячами идут за Бронским и Дзидусем на танки Бабодупцевав, там начинается новая осада, снова будут горы трупов - они же никак не справятся с бронедивизией! Таким макаром ты только выбьешь оставшихся в живых краковян, на развалинах не останется ни единой живой души. А в добавок ты еще грозишь уничтожением гражданского населения и прешься прямо в объятия Посмертцева сразу же после того, как на глазах всего света на смерть замучил его генерала! Ксаврас, все-таки, ты наверное псих!
      Выжрын вытащил пистолет и выстрелил в дерево, на полпальца от виска Смита.
      - Ну все, - сплюнул он. - Съебывайся. Чтоб тебя здесь не было.
      Айен глядел на пистолет в красной от ожогов руке полковника.
      - И куда? - уже спокойным голосом спросил он. - Мы же находимся в постоянном окружении. Я бы и дня не выжил.
      - А когда оказия была, когда я специально ради тебя послал за этим дубоголовым Пьером, что ты ему сказал? Это был твой собственный выбор; ведь я же советовал тебе уйти, разве не так? Так что теперь не стони.
      Он спрятал пистолет.
      Айен снял шлем.
      - Ладно, уже ничего говорить не стану.
      - Не выдержишь, - фыркнул Выжрын.
      (((
      - А разве с твоей точки зрения это не измена?
      - А?
      - Ход Чернышевского. Ведь для множества людей символом этой борьбы за независимость являешься ты, а не он. И что он творит? Бросает тебя в самый неподходящий момент.
      - Неужто ты забыл о всех тех политологических анализах, согласно которым, Чернышевский был никем иным, как только куклой, выставленной мной перед ваши камеры?
      - Погоди, не морочь мне мозги. Я пытаюсь понять мотивы его поведения.
      - Прежде всего подумай, каково главное задание Чернышевского в качестве президента высмеиваемой всеми и не существующей Польши. Он не командует войсками, не ведет за собой людей с флагами, не выступает с влодом на плече на фоне танков. У него совершенно другая функция: с помощью средств массовой информации он представляет поляков как народ. Правда, он слишком близко к сердцу принял это задание. И в этом плане мои действия противоречат его целям, ибо, хоть сам я работаю исключительно на свой имидж, но при этом все время остаюсь поляком. А вот что с этого всего имеет Владимир? Ему важно то, чтобы непрерывно и максимально доходчивей указывать всем на наше моральное превосходство над русскими, которое, впрочем, мировое общественное мнение уже и так нам подсознательно признало, если только можно говорить о чем-то таком, как подсознание мирового общественного мнения, но ведь ты же понимаешь, что я имею в виду, правда? Ибо, с чего это вдруг весь этот неожиданный протест и открещивание Чернышевского от меня? Когда русские бомбардируют деревни и города, убивают тысячи невинных, поднимают на воздух ясли и больницы, расстреливают стариков и детей, похищают и насилуют женщин, через час после подписания нарушают свои же договоры - то это уже никакая не сенсация, этого даже в новостях уже не показывают, потому что слишком низкая смотрибельность, это уже никого не удивляет, это уже вполне естественно. Спросишь у человека, а он только пожмет плечами: ну и что, русские как русские, а что еще они могут делать? От них ожидают именно такого поведения. Но вот как только Выжрын убьет генерала этой их кровожадной орды, пускай только сам начнет угрожать перебить гражданское население неприятеля, все тут же начинают вопить дурным голосом и хвататься за головы, все в шоке, все дезориентированы, ну как же это, что же это такое происходит, как же так можно... ведь он же поляк! Не русский. Понимаешь, Айен? Моральную победу мы одержали уже давно, вот только что нам от нее, мораль не является политической категорией, русские нас вырезают точно так же, как вырезали и раньше, мы же, не останавливаясь, вот уже двести лет не делаем ничего, как только одерживаем моральные победы; вот так поодерживаем их еще лет сто, и польский язык можно будет записывать в мертвые языки. Лично мне плевать на моральное превосходство! Пускай теперь, ради интереса, морально победят русские. Думаешь, я боюсь общественного мнения? Бога ради, в их глазах я могу быть и вторым Сталиным, Аттилой польского народа; пожалуйста, пускай пугают моим именем детей, пускай меня проклинают - я все это переживу. Пускай после смерти меня сошлют в ад истории - там, по крайней мере, я встречу интересных людей. Потому что нет во мне любви к бледнолицым мученикам с глазами серн.
      - Значит так. Будешь строить на кладбище.
      - Крепки стены, вознесенные из камней, связанных раствором на человеческой крови.
      - А помнишь, как я тогда спрашивал тебя про Фауста?
      - Но разве может быть выше цена за одну душу?
      - Социогенетическая память народа; ты сам это говорил. В детстве, должно быть, тебе круглые сутки читали этих ваших свихнувшихся на религиозной почве пророков. Черт подери, никак не дождусь, когда уже ты начнешь грозить кулаком Господу Богу.
      - А что, был бы хороший ракурс.
      - Слишком легко ты отдаешь русским это, якобы, моральное превосходство; вот только, в какой степени оно отражается на тех гранатах, которые по твоему приказу бросали в детские садики?
      - Кто тебе такое сказал? Володыевский?
      - Нет.
      - Володыевский, Володыевский. Ну, и чего ты ожидаешь? Замешательства? Я поступил правильно; благодаря этим гранатам и фильму Варды Великобритания придержала кредит для Крепкина, и вся Красная Армия полторы недели стояла с пустыми баками, потому что Сын Магомета перекрыл им трубопроводы. А вот теперь вытащи-ка калькулятор да посчитай, сколько людских жизней я спас.
      - Но ведь в этом ты никак не мог быть уверен!
      - А я был.
      - Ну да, Еврей... Где-то по пути ты просто утратил способность различать добро и зло.
      - Хе, хе, хе.
      - Ну, и чего ржешь?
      - Ты мог бы быть моим сыном.
      - И что с того? Я видел восьмидесятилетних глупцов, восьмидесятилетних преступников, брал у них интервью; возраст ничего еще не гарантирует кроме цинизма и утраты силы мышц.
      - Ты прилетел сюда прямиком из этого своего Нью-Йорка... Что ты в жизни видал, какой вынес опыт? Наверняка тебе пришлось подпирать память телевидением. Что ты вообще можешь мне сказать про добро и зло, чему можешь научить? Что ты сделал в своей жизни самое гадкое? А самое хорошее? Твои грехи, твои удовлетворения слишком малы, слишком.
      - ...
      - Извини. Я не хотел тебя обижать. Слышишь? Извини.
      - Ладно, забудь. Все равно же знаю, что звучит без откровенности. Только я не обижаюсь. Впрочем, давай обо мне не будем. Уж лучше я вернусь к твоей проповеди. Неужели ты не понимаешь, что именно таким образом и рождается любой терроризм? Именно, именно так! Насилие и историческая безнаказанность подобного насилия вызывают у более слабого столь сильное возмущение, что он уже ни на что не смотрит и хватается за те же самые средства. Но, поскольку он слабее, поскольку у него ограниченное поле действия, более скромные возможности - он должен бить несравнимо сильнее и решительней. На таком этапе это почти всегда уже является оппозицией: государство и гражданские террористы, вплавленные в общество. Самой легкой целью им представляются учреждения этого государства. Но, чем глубже они вступают в доктринальную войну с ними, тем более в глазах всего общества они становятся силой негативной, разрушительной, за которой стоит уже только анархия, хаос, энтропия. Прогрессирующее отождествление общества с государством выталкивает террористов за рамки этого первого. И на этом уже этапе врагом становится само общество. Теперь уже самой легкой целью становится гражданское население. Отсюда и все эти бомбы в автобусах и самолетах, боевые газы в универмагах, кинотеатрах и метро. Спасения уже нет. Это уже самозаводящаяся спираль зла. Все ниже, ниже и ниже. В тот самый твой ад, где наверняка не встретишь бледнолицых мучеников; я же вижу этот огонь в твоих глазах, Ксаврас, вижу. Это сатанинское искушение.
      - Думаешь, я этого алгоритма не знаю? Тем не менее, ты не досмотрел нескольких достаточно очевидных его ответвлений. Так вот, не может быть и речи об отторжении террористов, раз уж ты зациклился на такой терминологии, когда основой конфликта является национальный спор. Тогда поддержка общества очень значительна.
      - Но ведь и она далека от стопроцентной. К тому же, с течением времени она все уменьшается. Сила привычки огромна. Инерция будничной жизни способна подавить даже самые возвышенные порывы.
      - Где ты такое вычитал?
      - А что, разве я не прав?
      - Прав, прав. Тогда тем более ты должен понять значение фактора времени. Мы не можем ожидать следующего поколения.
      - Так что с того, сейчас или в следующем веке... все равно вы все террористы.
      - Правильно. Потому что проигрываем. Видишь ли, в своем алгоритме ты не заметил еще и альтернативное его завершение. Ведь если мы выиграем, если выиграем, то окажемся несгибаемыми борцами за свободу и независимость, солдатами-патриотами, примером для харцеров, героями извечной войны за принадлежность Польше тех или иных земель. А преступниками станут уже наши враги. Слово "терроризм" будет включено в богатый пропагандистский арсенал угнетателя, а у нас на многие годы сделается просто нецензурным. В школьных учебниках поляки с подобными как у тебя взглядами будут определяться как люди с неустойчивым мировоззрением; в кинофильмах их будут играть рахитичные очкарики, прячущиеся под стол при первом же выстреле, в то время как мускулистые выжрыновцы лишь снимут автоматы с предохранителя. И это и есть мое небо, Айен. Это мой рай.
      - Но ведь триумфы современного терроризма можно пересчитать на пальцах одной руки. И победа АОП видится мне не слишком вероятной.
      - Потому что она и на самом деле мало правдоподобна. Но и не невозможна! А раз так, раз существует такая цепь событий, которая к подобной победе ведет, то я, я один обладаю знаниями и силой, чтобы направить реальность на нужные рельсы.
      - У тебя нет никого получше, так что, видимо, мне придется встать у тебя за спиной и повторять: ты не Бог, ты не Бог, ты не Бог.
      - Еще не возведена триумфальная арка, даже победы еще не было, мы ее еще не пережили.
      - И что на эту тему имеется в Евангелии от святого Еврея?
      - Сила его предсказаний основана на молчании, Фома неверующий.
      - Когда увижу, тогда и поверю.
      - Увидишь, увидишь.
      (((
      Лило без перерыва. На покрытом тучами черно-синем небе пузатые силуэты русских вертолетов. Их жужжание сопровождало выжрыновцев ночью и днем, они ложились спать и вставали в такт этой музыки, шли и гибли, погруженные в ее тонах.
      Как-то утром не объявилась группа Ебаки, и таким вот образом они узнали о смерти его самого и всех его людей: с помощью тишины. Поскольку они жили по волчьим законам, история о них умолчит. Как звали Ебаку на самом деле, какая была у него фамилия, польские и русские? Смит не знал об этом, совершенно ничего не знал - одну только нецензурную кличку да черные очки, за которыми скрывалась неразгаданная тайна глаз бунтаря. Какого они были цвета? Теперь уже черные стекла омывает грязный дождь, порываемый вихрем, рожденным лопастями питающихся падалью мух из стекла и металла. И они все кружат и кружат, и кружат. Иногда их заглушает монотонный грохот реактивных истребителей; если поднять лицо под струи теплой воды, то можно увидеть их серые иглы где-то там, в высотах, в высших сферах. Прижимаемые к ушам аппараты что-то стрекочут про обращения небесных сфер.
      Так мало лесов. Открытые, обнаженные, голые. В вечерней мороси самолеты сбросили бомбы на соседнюю рощу; пропитанный сыростью воздух принес запах горячки химического уничтожения, у всех на лице выступил пот. Москва словно мордатая Луна, что душной ночью висит над горизонтом. Протянув руку, можно прикрыть ее от собственного взгляда, но вот дотянуться, прикоснуться, схватить - уже не удается.
      На бегу они скалят свои зубы оборотней. Оружие грохочет, чавкает грязь под ногами, хрипит воздух в легких. Вперед, вперед, вперед - и все время отступление. Их все время отталкивают. Невозможно подойти к столице империи по тенистой чащобе, необходимо выйти из укрытия, влиться в толпу, раствориться в анонимности. А на это у них не было ни малейшего шанса. Вот уже неделю продолжалось это безумное бегство. Молчание пало на людей Выжрына словно таинственное заклятие. С каждым днем - все меньше слов, все тише те, что еще произносятся. Один только Ксаврас не изменился. Но когда Смит пожелал провести с нем очередное интервью, отказал. Он запретил Айену посылать компании какие-либо записи, опасаясь дать российской военной разведке какую-либо информацию, которая смогла бы выдать положение отряда, заключающуюся в визуальном или звуковом фоне передач. Впрочем, времени записывать интервью тоже не было. Нерегулярные стоянки чаще всего заканчивались неожиданной тревогой и бегством, иногда даже сильной перестрелкой; к этому времени они до совершенства освоили искусство отрыва от противника. Все отрывались и отрывались.
      Но когда у Смита появилась оказия спокойно обдумать положение, он быстро пришел к выводу, что они и так уже столь долго удирают от Красной Армии, что все это становится похожим на чудо. Ведь на вражескую территорию они вошли без подготовки, без тылового обеспечения, как будто бы до сих пор еще находились в ЕВЗ. А ведь это уже была Россия, причем, территория весьма застроенная и заселенная. Они шли на столицу, все шли и шли, только им не удавалось приблизиться к ее пригородам ближе, чем на сто километров. Это вам не сельскохозяйственная Украина с ее степями словно море. Это вам столичная область. Здесь лесов практически нет. Это уже ни в коем случае не может быть партизанская операция; уж если ее и проводить, то с этой бомбой нужно было проникать группе в несколько - пять-шесть - человек, переодевшись в гражданское, не возбуждая ничьих подозрений, с самого начала растворяясь в толпе москвичей. И уж ни в коем случае не объявлять на весь мир о своем нашествии, не выявлять своих намерений, как это сделал Ксаврас. По правде говоря, он сделал все возможное, чтобы затруднить и сделать невозможным подход к городу. Между ним и столицей в этот момент располагалась, по-видимому, половина Красной Армии, вторая половина наверняка патрулировала московские улицы.
      Поскольку Смит сразу же отбросил самые простые объяснения (что Ксаврас неожиданно поглупел или вообще сошел с ума), ему оставалось лишь настойчиво искать в этих его самоубийственных поступках какой-то скрытый смысл. Ведь метод имеется не во всяком безумии, а только в самом большом. Выжрын явно знал что-то такое, чего никто иной не знал. Дух безликого Еврея вздымался над всеми ними в пропитанном гнилостными миазмами воздухе.
      Смит сунул в ухо пуговку динамика. Устройство, как будто ничего вокруг и не происходило тут же начало трансляцию. Айен перестроил его с поверхностных, быстрых новостей на самые свежайшие, подробные данные, связанные - прямо или косвенно - с личностью Ксавраса Выжрына. И вот теперь пресс-секретарь Государственного Департамента США объяснял Смиту съежившемуся под напором неожиданно прилетевшего жаркого вихря, от которого трещали деревья и на лету высыхали дождевые капли - отношение вашингтонской администрации относительно замеченной в последнее время интенсификации военных действий в Надвислянской Республике:
      - Соединенные Штаты с громадной озабоченностью и громадным разочарованием следят за военными действиями этой недели в Надвислянской Республике, на сей раз, понятное дело, вызванные наступлением польских мятежников. Несомненно и то, что польским мятежникам удалось произвести это наступление ценой жизни тысяч, десятков тысяч гражданских лиц, которые все еще проживают в Кракове, вокруг Кракова и в пригородах Кракова. И этим несчастным людям некуда идти. Они пережили уже восемь военных лет. И в войне этой уже погибло пятьсот сорок тысяч гражданских лиц. Польские мятежники снова схватились за оружие и начали наступление на русских, но не только на российские войска. Своими действиями они угрожают безопасности польского и российского гражданского населения. Польша является частью России и ею останется. В международных отношениях все государства, включая и Соединенные Штаты, считают ее неотъемлемой частью России. Это внутренний конфликт между русскими и поляками...
      Динамик прервал передачу, запищал и перешел в режим прямого репортажа, дав при этом знак, что передает информацию, снабженным внутрисетевым кодом приоритета выше двойки, которая была выставлена Смитом в качестве порогового значения.
      - Последние сообщения: мы получили не подтвержденную пока что информацию об атомном взрыве в Москве. Сейчас мы ожидаем подтверждения или же отрицания этого известия Центром Противовоздушной Обороны. Ни в месте взрыва, ни в его окрестностях, насколько нам известно, никаких ядерных реакторов не находится. Мы потеряли связь с московской резиденцией WCN... Помехи связи...
      Смит вырвал наушник, вскочил на ноги, глянул на север. Волна горячего ветра уже прошла; они были настолько далеко, что не могли непосредственно наблюдать вспышку и защититься от убийственных по своему воздействию результатов электромагнитного импульса, тем более, что речь шла о наземном взрыве.