Простить -- да, пожалуйста. Простить мистер Херд мог все, что угодно. Но что подразумевает сам акт прощения? Всего лишь то, что несчастные, блуждающие в потемках люди вечно нуждаются в сочувствии и наставлении. Простить может всякий. Для обладателя безжалостной честности, подобного мистеру Херду, одного лишь прощения было мало. Ему необходимо было понять. А как поймешь, как объяснишь такой подлый поступок? Каковы могли быть ее побуждения? В каком деле или замысле должен быть повинен несчастный, чтобы заслужить подобную участь, пусть даже в ее глазах? Ибо очевидно же, что никто не станет убивать человека только за то, что тот ему не нравится.
      Так и тянулось утро, пока не пришел Денис. Юношу тревожило состояние епископа после вчерашнего солнечного удара.
      -- Я так винил себя за то, что вытащил вас наружу, -начал он. -- Я... нет, правда...
      -- Забудьте об этом! Я быстро оправлюсь. Посижу сегодня дома.
      -- Вы и сейчас еще на себя не похожи. Каким же я был дураком! Я вам сказать не могу, до чего я об этом жалею.
      -- Не о чем говорить. Завтракать останетесь?
      Известие об исчезновении Мулена распространилось вечером этого же дня, не вызвав ровно никакого удивления. Иностранцы вообще имели обыкновение неожиданно появляться на острове и загадочным образом исчезать, это было самое обычное дело -задолжать всем, кому только можно, а после смыться. Владельцы отелей, сознавая, что их достойные постояльцы обладают такой особенностью, соответственно ей устанавливали расценки: они так вздували цены, что честному приходилось платить за нечестного, как это принято у английских портных. Прочие городские коммерсанты -- улыбчивый кондитер, простоватый сапожник, добродушный торговец канцелярскими принадлежностями, неизменно вежливый чулочник -- все они исходили из того же самого принципа. Они возмещали убытки, обдирая как липку наиболее простодушных своих клиентов.
      Что касается Мулена, то его исчезновение вызвало даже меньше удивления, чем обычно. Всякий, кто видел, как он сорит деньгами и выставляется напоказ, ожидал, что рано или поздно он покинет остров самым что ни на есть традиционным способом, то есть ночью, на втайне нанятой и добросовестно оплаченной заранее парусной лодке. Ближайшие его друзья, Судья и Консул, удивились менее прочих. Правда, синьор Малипиццо немного обиделся, поскольку Мулен практически пригласил его погостить в свой родной город, представляющий помимо развлечений на любой вкус еще и отборное женское общество. Роскошные женщины -- и богатые! Приятное разнообразие после опрятных, но скучноватых парков Сальсомаджоре. Впрочем, Судья крепко надеялся вскоре получить из какого-либо городка, лежащего за пределами итальянского королевства, письмо с указанием времени и места их встречи на предмет совместного отдыха. Разумеется, проформы ради он распорядился начать обычное судебное расследование. Такое распоряжение должно было неплохо выглядеть в протоколах Суда.
      А мистер Паркер, по-прежнему сидевший в состоянии отрешенности у себя на вилле, которой новость также быстро достигла, подумал всего лишь:
      "Вышел, значит, сухим из воды. И готов поспорить, в Клубе по счету не заплатил. Удрал. Везучий черт. В другого бы приезжего, вроде меня, местные чиновники мертвой хваткой вцепились. А этот смылся. Хорошо я ему хоть денег взаймы не давал. У других-то он набрал порядочно, это как пить дать."
      Однако прошел всего час с небольшим, как официальное судейское расследование привело к ошеломляющему открытию. Выломав дверь гостиничного номера Мулена, следователи обыскали его имущество. Ни одного письма, позволяющего хотя бы косвенно установить его нынешнее местонахождение, обнаружено не было. Однако -- что можно считать почти невероятным -- среди вещей Мулена были найдены мелкие, но все-таки деньги. Более кропотливое исследование доказало, что этот джентльмен перед тем, как в последний раз выйти из гостиницы, оделся с немалым тщанием. Он сменил носки и прочее нижнее белье, больше того, он облачился в свежую рубашку. Старая, в синюю полоску, виденная на нем за завтраком, была небрежно наброшена на спинку стула, а в манжетах ее осталась пара дорогих эмалевых запонок -лазурных, под цвет полосок. Более того, в небольшой шкатулке, спрятанной в гардеробе под воротничками, было найдено несколько иностранных банкнот, пара перстней и горсть золотых монет, похожих на те, которые Мулен имел привычку всюду таскать с собой. Руководивший расследованием Судья приказал изъять эти ценности, опечатать и сдать на хранение в Суд.
      Это открытие придало делу новую, зловещую окраску. Если человек намеревается удрать, он не станет бросать украшений, которые легко унести с собой -- пару эмалевых запонок. А если он в спешке и неразберихе отъезда и оставляет подобные элегантные безделушки, то уж собственные деньги он взять никогда не забудет -- и менее всех на это был способен такой человек, как Мулен.
      Владелец гостиницы дал пространные письменные показания. Относительно персональных привычек Мулена в них сообщалось, что названный джентльмен до настоящего времени счетом ни разу не поинтересовался и к нему никто с настоятельной просьбой об оплате не обращался. Иностранных гостей не принято беспокоить счетами, поскольку это раздражает их до такой степени, что они иногда перебираются в другую гостиницу и делают долги уже в ней -- долги, которые в некоторых неожиданных случаях полностью погашаются, между тем как прежние, имеющие столь же законную силу долги так и остаются неоплаченными -- перспектива, способная обескуражить любого. Что касается образа жизни Мулена, этот документ сообщал о том наводящем на размышления факте, что в последнее время Мулен среди дня в гостинице не обедал. По утверждению ее владельца Мулен имел странное обыкновение уходить куда-то поздним утром -- быть может, купаться -- и возвращался после пяти, предположительно закусив в каком-то прибрежном ресторанчике.
      Содержание этих показаний, подписанных уважаемым гражданином, вскоре просочилось наружу, став достоянием публики. Будучи сопоставленными с обнаружением принадлежащих Мулену денег, они открыли глаза обществу и более всех самому Судье. Синьор Малипиццо с всегдашней его проницательностью заключил, что Мулен собирался, как обычно, вернуться в свой номер. Такое animus revertendi(62) с избытком доказывалось запонками и мелкой монетой. Он не вернулся. Следовательно, что-то ему помешало. Человек не возвращается, куда хочет, в том случае, когда ему мешает сделать это какое-либо неблагоприятное происшествие. Следовательно, произошло нечто неблагоприятное. Неблагоприятные происшествия можно для удобства разделить на два основных класса, раздела или категории:
      1. Несчастные случаи.
      2. Преступления.
      Что же имело место в данном случае?
      Гипотезу о тайном бегстве от местных кредиторов синьор Малипиццо отверг как несостоятельную. Однако, дабы устранить даже остатки сомнения, а также ради соблюдения внешних приличий (поскольку предполагается, что мудрый судья ничего не принимает на веру) он истребовал показания у всех моряков и рыбаков. Это была работа совершенно ненужная, чистая формальность, Судья наперед знал, что они скажут. Они всегда говорили одно и тоже. Сказали и на этот раз. Допрошенные под присягой, они заявили, все вместе и каждый в отдельности, что никакой человек, подходящий под описание Мулена не появлялся на берегу в течение долго времени, а именно, восьми месяцев и двенадцати дней, и уж тем более не нанимал никакого судна. Жизнерадостные, но консервативные мореходы ни в одном из множества серьезных случаев, когда иностранец, намереваясь улизнуть с острова, платил вперед за найм лодки, или когда предполагалось, будто он это сделал, показаний своих не меняли. И хотя даже люди невежественные никакого значения их утверждениям не придавали, таковые принимались судом в качестве того, что принято называть совокупностью улик.
      Впрочем, для человека обладающего проницательностью синьора Малипиццо, вполне достаточно было увидеть найденные в номере деньги. Мулен не сбежал. Он также был не из тех, кто лишается жизни в результате несчастного случая. Только не он! Своей шкурой Мулен дорожил. Следовательно, его исчезновение надлежало отнести ко второму классу, разделу или категории. Мулена кто-то прикончил.
      Вспомнив о летнем отдыхе, Судья по-настоящему рассердился; как и мистер Паркер, вскоре узнавший о результатах расследования и пожалевший, что утреннее уединение помешало ему выйти на люди и высказать всем и каждому, что он думает об этой возмутительной истории. Его английская кровь закипала при мысли о зверском убийстве безобидного туриста, заметного члена клуба "Альфа и Омега". Хоть когда-нибудь этот народ удастся цивилизовать? Во всяком случае, он рад был услышать о том, что Судья что-то делает.
      А делал синьор Малипиццо и вправду немало. Он решил разобраться в этой истории до конца. До сей поры он лишь изображал кипучую деятельность, теперь же честно направил всю свою энергию на поиски следов убийцы -- и следов своего пропавшего друга. Однако Непенте слишком удобен для сокрытия трупа. На острове полным-полно бездонных расщелин и трещин. Подозревают, что немалое число иностранцев, особенно тех, про которых было известно, что они носят при себе золото, свалилось в них, не оставив решительно никаких следов. Тем не менее Судья распорядился произвести тщательные поиски, он знал что преступники далеко не всегда так умны, как они о себе воображают; вдруг да отыщется какая-то несущественная улика -клочок одежды и тому подобное? На Непенте время от времени находят такие вещи и никто не знает кому они принадлежали. Обыскали пещеру Меркурия, но нашли только пуговицу от штанов, судя по всему, произведенную в Англии. Навели также справки о том, когда и где в последний раз видели злосчастного джентльмена. Наконец, Судья набросал список всех подозрительных жителей острова, имея в виду подержать их под замком в ожидании дальнейшего развития событий. Такова была принятая процедура -исходить надлежит из худшего. Разумеется, доказав свою невиновность, эти люди могли через год-другой выйти на свободу.
      Само собой понятно, что утром того дня, когда пропал Мулен, его видели многие. В такие часы невозможно пройти по Непенте и остаться незамеченным, тем более что Мулен был человеком достаточно приметным. Однако, каждый знал, что его ожидает, признайся он в чем-либо подобном -- коротко говоря, к нему применят 43-й параграф 92-го раздела Уголовного кодекса, согласно которому любого и каждого свидетеля этого рода надлежит изолировать от его семьи и держать под арестом в течение бесконечного времени, ожидая распоряжения о начале судебного процесса, до какового события может пройти лет пятьдесят. Вследствие этого, дураков пожелавших признаться во встрече с Муленом, на острове не нашлось -- вернее, нашелся только один слабоумный отрок, как раз вследствие собственной дурости признавшийся полицейскому, что около часу дня встретил упомянутого джентльмена где-то в окрестностях виллы библиографа. При обычных обстоятельствах синьор Малипиццо с наслаждением наложил бы свои святотатственные лапы на мистера Эймза, чья олимпийская отчужденность всегда его раздражала -на основе таких улик против библиографа вполне можно было состряпать дельце. Где-то в окрестностях его виллы -- этого более чем достаточно для ареста.
      Но мальчишка, о котором идет речь, оказался родичем заклятого врага синьора Малипиццо, приходского священника. Тем лучше. Похмыкивая при мысли о столь счастливом совпадении, Судья позабыл о мистере Эймзе и приказал доставить мальца в караульное помещение, обыскать и допросить, резонно предположив, что умственно неполноценный подросток непременно выдаст себя какой-нибудь глупой фразой.
      Дело обернулось даже лучше, чем он смел надеяться. Под одеждой заключенного была обнаружена золотая монета иностранного происхождения, висевшая на перекинутой через шею веревочке. Ниоткуда не следовало, что она не могла принадлежать Мулену. Производивший допрос карабинер, наделяемый на этом предварительном этапе расследования как бы судебными функциями, ибо ему дозволено брать на себя роль хоть прокурора, хоть защитника, а то и вовсе сохранять полнейшую беспристрастность -- все зависит от личных его склонностей, -- этот карабинер пожелал узнать, откуда у мальчишки взялась подобная драгоценность.
      Получил много лет назад от матери, ответил тот, это талисман от лунной болезни, которая донимала его в детстве. Путано и с заиканием отвечая на дальнейшие расспросы, отрок дал понять, что до сих пор никто этой монеты не видел -- он боялся показывать ее, вдруг кто-нибудь отнимет. Он любит эту монету. Он получил ее от матери.
      -- Ага! -- сказал доброжелательно настроенный полицейский. -- Ладно, а твоя мать может сказать нам, когда она тебе ее дала?
      -- Моя мама в Раю.
      -- Умерла, что ли? Хм. Как-то странно все это выглядит, мой юный друг. Очень подозрительно. В твои молодые годы следует проявлять осторожность в подобных делах. Нужно было, знаешь ли постараться, чтобы она пожила еще немного. Ты же понимаешь, эдак каждый начнет расписывать, как он получал золотые монеты от покойницы-матери. Фокус довольно жалкий. Получше ничего предложить не можешь? Да приободрись, мальчик! Что ты трясешься всем телом? Вот смотри, я сейчас все запишу, а ты потом поставишь внизу свое имя. Подумай пока, может у тебя дядя, к примеру, есть, который придет в суд и покажет, что монету дал тебе он -- это будет совсем другое дело, это поможет тебе выбраться из передряги. Что, ни дяди, никого? А как насчет Его Преподобия, "парроко"? Он не может поклясться...?
      -- Моя мама в Раю.
      -- В Раю, говоришь? Там и для тебя самое подходящее место. Вот здесь подпиши, пожалуйста. Тогда, глядишь, и встретишься с мамой раньше, чем ты ожидал. Ах, ты и читать-писать не умеешь? Ладно, поставь тогда крестик и да поможет тебе Мадонна! Потому как мне помочь тебе нечем. Я старался, как мог, сохранить непредвзятость, но дурака разве что Бог наставит. У него, говорят, специальность такая. Коли так, ты имеешь неплохие шансы...
      ГЛАВА XLIII
      В восторге от таких явно самообличающих показаний, Его Милость отдал официальное распоряжение об аресте заключенного. Вслух же он заметил:
      -- А что я всегда говорил? Опасайтесь простонародья. У них дна нет. Их наивность не более чем маска. Взять хоть это дело. По всем признакам, мальчишка настоящий тип свирепого убийцы. Он заикается. Что-то мычит, как животное, когда его ни о чем не спрашивают. У него оттопыренные уши и множество иных признаков вырождения, очевидных для всякого, кто сведущ в криминальной антропологии. Разумеется, он все отрицает. Но попомните мои слова! Пройдет шесть-семь месяцев и тюремные харчи себя окажут -- он во всем признается. Я эту публику знаю, ее тут хоть пруд пруди. А нам остается только поздравить себя с тем, как быстро мы изловили преступника.
      То обстоятельство, что в убийстве оказался обвиненным родственник католического священника, наполнило радостью сердце этого вольнодумца. Собственно говоря, получилось даже лучше, чем если бы он поймал настоящего убийцу, который мог оказаться атеистом, что было бы достаточно плохо, а то и франкмасоном, что было бы совсем уж неловко. Новость быстро распространилась по острову и вызвала у антиклерикалов буйное ликование.
      Ликовали они недолго.
      Торквемада пребывал, как и всегда, в полной боевой готовности. Подобно всем богобоязненным аскетам, он был в глубине души людоедом. Он давно уже собирался сожрать Судью, которого почитал за оскорбление и Небесам, и земле -официальным глашатаем дьявола. До сей поры он не спешил, поджидая подходящего случая. Теперь время настало.
      Не то чтобы он очень уж сильно любил своего родича. Семья, к которой принадлежал несчастный мальчишка, и сама-то по себе никакой ценности не имела, а уж этот ее представитель, обладавший непростительным пороком -- отсутствием разумения -был менее, чем никчемен. Присущая отроку тупость уже стоила ему массы мелких неприятностей. Еще ребенком он досаждал иностранцам, бесхитростно выпрашивая у них денег; воровал в соседских садах цветы, очарованный их неотразимой красотой; привязывал жестянки к хвостам соседских кошек, очарованный их, хвостов, неотразимой длиной, а также неотразимо уморительными скачками и шумом, который кошки производили, пытаясь от такого довеска избавиться; пугал соседок, строя им рожи; по временам бился разнообразия ради в припадке; а несколько позже, повзрослев, бил какую ни попадя посуду, бродил при луне по виноградникам, неизменно забывал любое данное ему поручение, швырялся камнями в проезжающие мимо повозки и вообще изводил окружающих как только мог. "Парроко" знал, что лавочники, к которым он поступал в услужение, и крестьяне, нанимавшие его для поденной работы, вскоре выгоняли мальчишку, убедившись в том, что проку от него не дождешься. Даже теперь он не способен был прочитать "Аве Мария", не сопроводив эту молитву неуместным бурчанием в животе. Ныне же он добавил к своим достижениям непревзойденный по опрометчивости поступок. И хоть бы он еще рот держал на замке, как все нормальные люди. Куда там! Да и что с дурака возьмешь?
      Самый настоящий убийца -- к религии такой человек, разумеется, не имеет никакого отношения. Хотя среди убийств встречаются вполне оправданные, а то и похвальные, такие, к которым нельзя не относится со своего рода уклончивым уважением. Но этот-то дурень! Торквемада, будучи ревностным слугою Божиим, не мог все-таки окончательно заглушить наущений своей южной крови. Как всякий фанатик, он с пониманием относился к насильственным методам, как всякий южанин, питал приязнь к проходимцам и презрение к простакам. Обыкновеннейший дурачок -- какой от него прок в этом мире? Будь убийца рядовым христианином, Его Преподобие и не подумал бы за него вступиться, более того, он с удовольствием предоставил бы ему возможность провести остаток лет в тюрьме -- лучшем, как всякому ведомо, месте для идиотов, поскольку оно не позволяет им никому причинить вреда.
      Но в данном случае речь шла не о рядовом христианине. Речь шла о родственнике. Родственнике! А это означало, что за него необходимо сражаться, хотя ради того, чтобы выглядеть в глазах общества порядочным человеком.
      "Парроко" поспешил собрать семейный совет, а затем, через полчаса, еще один, на который пригласил наиболее влиятельных лиц из числа священников. На обоих было решено, что настало время для долго откладывавшейся битвы между Силами Света и силами тьмы, между Католической церковью и современными новшествами, между Духовенством Непенте и отвечающей за закон и порядок светской властью, олицетворяемой личностью Судьи, в коей расцвело пышным цветом все мировое зло, как частное, так и общественное. Очень кстати пришелся прощальный и щедрый дар мистера ван Коппена -- чек, предназначавшийся для оплаты ремонта приходского органа. Полученная сумма позволяла "парроко" выйти на бой с врагом, имея достаточно надежд на победу. Свои друзьям он сказал:
      -- Моей семье нанесено оскорбление! Я его так не оставлю. Они увидят, на что способен смиренный слуга Господень.
      Сказав так, он препоясал чресла для битвы, лично сходил на почту и отправил длинную телеграмму грозному дону Джустино Морено, парламентскому представителю Непенте, вкушавшему, как знал каждый читатель газет, краткий отдых на юге, в кругу близких. То было продуманно льстивое послание. Оно содержало просьбу о том, чтобы знаменитый юрист и политик принял на себя защиту родственника "парроко", сироты, совсем еще ребенка, неправедно обвиненного в убийстве и взятого по произволу под стражу, и соблаговолил того ради принять жалкий гонорар в пять тысяч франков -- самое большее, что удалось наскрести приходскому священнику, бедному, но ревнующему за честь своей семьи. Если бы великий человек принял приглашение, он мог бы прибыть на остров уже завтрашним судном. "Парроко" полагал, что это не лишено вероятия. Дон Джустино был рьяным католиком, и простодушная просьба священника из его избирательного округа могла произвести на него благоприятное впечатление. Он много раз обещал навестить своих непентинских избирателей. Теперь ему предоставлялась возможность убить одним выстрелом двух зайцев.
      При обычных обстоятельствах для того, чтобы новость частного характера просочилась сквозь стены почтовой конторы и стала всеобщим достоянием, требовалось пять минут. Однако данное послание, благодаря его предвещавшему столь многое смыслу, вообще никуда просачиваться не стало. Оно полыхнуло, как пламя, породив у людей чувство радостной приподнятости, чувство ожидания выдающегося события -- битвы между Ватиканом и Квириналом. Это событие, увенчав собою убийство Мулена -- много более предпочтительное, чем его предполагаемое бегство, -заставило граждан Непенте возбужденно, почти бессвязно обсуждать вопрос о том, что будет дальше. Лишь члены клуба "Альфа и Омега", находившиеся под благодетельным влиянием Паркеровой отравы, восприняли накатывавшиеся на них одна за одной волны информации с полной невозмутимостью, от начала и до конца сохранив свойственное им чувство соразмерности.
      -- Слыхали новость? Мулен смылся.
      -- Я так и думал, что этим кончится.
      -- Говорят, долгов наделал.
      -- А как же. Иначе бы не сбежал. Как бы там ни было, скатертью дорожка.
      -- То же самое и я говорю. Правда, этот прохвост задолжал мне целый бочонок виски.
      -- Вам повезло. Мне он обошелся в тридцать франков.
      -- Чтоб у него глаза повылазили. Полагаю, мы тут не одни такие.
      -- Да уж будьте уверены. Пойдемте, выпьем...
      -- Слыхали новость? Мулена ухлопали.
      -- И поделом ему. Мерзавец должен мне два с половиной франка. Готов поручиться, все вышло из-за денег.
      -- Ничего подобного. Тут замешана одна девчушка. Пырнули ножом в живот. Часов в одиннадцать ночи, судя по всему. Уж он визжал -- за милю было слышно.
      -- Я в это не верю. Он не из таких.
      -- Не из таких? Что вы хотите этим сказать?
      -- Не из таких.
      -- Да из каких таких-то? Нет, серьезно? Ну, давайте. Что вы такое говорите, ей-богу? Почему вы так думаете?
      -- Думаю? Я не думаю. Я знаю. Заплатите за мой стаканчик и я вам всю правду скажу...
      -- Слыхали новость? Дон Джустино приезжает.
      -- Старый бандит? С чего это он?
      -- Этому, Мали... -- как его там -- голову откручивать. Тут теперь такая свара начнется. Следовало бы поблагодарить Мулена за развлечение.
      -- Еще не хватало. Может, он для того и позволил себя укокошить, чтобы нас повеселить? Да если и так, я бы развеселился сильнее, верни он мне мои семнадцать франков.
      -- Вам нынче не угодишь.
      -- Если бы вы вчера так же нарезались, как я, на вас бы тоже угодить было трудно. Посмотрели бы вы, что у меня в голове творится. В нее можно баржу угля перекидать и ничего не останется.
      -- Ну, это дело поправимое. Дерните стаканчик.
      -- Еще как дерну...
      Синьор Малипиццо услышал о новости, сидя за завтраком. В первую минуту он решил, что священник спятил. Дон Джустино -Господи-Боже! Пять тысяч франков. Откуда у него такие деньги? Потом он вспомнил о слухах насчет органа и чека старика Коппена. Проклятые иностранцы, вечно они лезут в местные дела! Если б "парроко" и впрямь исповедовал бедность, как положено по их уверениям этим ханжам-христианам, он бы никогда не нашел таких денег. Дон Джустино. Какой ужасный поворот событий. И все из-за того, что Мулен позволил прикончить себя. Проклятые иностранцы!
      Сердце его упало. Он полагал годик-другой подержать священникова племянника в тюрьме, а потом уже осудить. Придется все переигрывать. Если дон Джустино приедет, суд надо будет назначить на следующее утро -- хотя бы из вежливости к человеку его положения, к человеку, благосклонность которого необходимо снискать любой ценой. Судья уже винил себя за то, что арестовал юного идиота. Этот поступок грозил сделать его слишком заметным. До сих пор, по причине полной его незначительности, Судья избегал внимания выдающегося католического депутата. Кому какое дело до политических и религиозных взглядов какого-то непентинского судьи -- или до способов, которыми он насаждает закон? Теперь все изменилось. Он оказался на виду. А это может кончиться -- кто знает, чем это может кончиться? У него и помимо клерикалов врагов на острове хватает; приезд дона Джустино может привести к общей проверке его судебных трудов. Быть может, уже завтра ему придется предстать перед этим чудовищем. Дон Джустино! Судья знал о его репутации. Каморра, самая отъявленная Каморра. С таким шутки плохи. Он никогда не угрожал, он сразу действовал. Синьору Малипиццо не улыбалась перспектива расстаться со своей прибыльной должностью. Еще менее улыбалась ему перспектива как-нибудь под вечер получить из-за стены заряд картечи в печень. Такова была веселенькая манера дона Джустино расправляться с людьми, которые его раздражали. Чертовы клерикалы с их кровавыми, несовременными методами. Папство и Каморра -- близнецы-братья, кто посмеет заглянуть в их глубины? То ли дело масоны! Масоны сражаются за просвещение народа, запутавшегося в тенетах священников и запуганного угрозами головорезов. Дон Джустино. Мать Пресвятая Богородица! Что-то сулит ему завтрашний день?
      Размышляя таким образом, Судья с негодованием смотрел на еду. Аппетит пропал -- его даже подташнивало немного. Внезапно он резко отодвинул тарелку и заковылял прочь из комнаты, забыв даже допить вино. Он пересек раскаленную рыночную площадь, чтобы отдать необходимые распоряжения верному, испытанному писцу, которому, поскольку он также прослышал о телеграмме "парроко", перемена настроений начальника отнюдь не показалась неожиданной.
      -- Если появится этот бандит, юный идиот должен завтра же предстать перед судом.
      -- Хороший ход, -- откликнулся седоголовый писец. -- Это поубавит ему прыти. И докажет...
      -- Конечно докажет. А теперь, дон Карло, идите, вздремните немного. Я пока побуду здесь, приведу бумаги в порядок. Приятных снов!
      Будучи хроническим ипохондриком, Судья обладал крайне раздражительным нравом. Он тоже не собирался так все оставлять, -- не выходя, разумеется, за рамки дозволенного. Это во всяком случае ясно. Поначалу он был слишком взволнован, чтобы собраться с мыслями. Но понемногу, пока он бродил по комнатам суда, спокойствие и уверенность возвращались к нему. Он был один. В этих стенах, видевших множество его малых триумфов, было очень тепло и тихо. Сам вид архивов, их знакомый запах успокаивал Судью. На душе у него опять полегчало. Появились кое-какие идеи.
      -- Они станут утверждать, будто я посадил мальчишку из-за его клерикального родства. Это не годится. У меня должны сидеть по арестом неклерикальные подозреваемые, в доказательство того, что я беспристрастен и желаю лишь одного -- установления истины. Кого бы нам взять? Русских! Они уже показали себя нарушителями закона и преступниками. Русских! Их недавнего поведения для моих целей вполне достаточно.
      Он подписал ордера на арест Мессии, Красножабкина и еще пятнадцати человек, в прошлый раз ускользнувших от его гнева. В ближайшие два часа они окажутся под замком. За этих чужаков дон Джустино вступаться не станет. Да и никто не станет. Вот оно, вдохновение! Аресты засвидетельствуют, как ревностно он заботится об общественном порядке -- а также его, приличествующую чиновнику, непредвзятость.
      Ах, да. Есть еще одна мелочь.
      Он дохромал туда, где в запечатанных пакетах хранились разного рода pieces justificatives(63). Взяв пакет с золотым талисманом, изъятым у священникова племянника, он вскрыл его. Печать можно поставить и новую. Наружу выпала монета на веревочке -- не монета, какая-то старинная медаль, вроде бы испанская. Судья повертел ее в пальцах. Затем, распечатав пакет с Муленовым золотом, он внимательно осмотрел его содержимое. Пять или шесть монет были того же рода. Французские наполеондоры. Повезло. От злого пса любая палка годится. А эта палка была особенно хороша. Он продырявил один из наполеондоров и нанизал его на веревочку преступника, предварительно сняв с талисман и сунув его в карман. После чего старательно запечатал оба пакета.
      -- Ну вот! -- сказал он. -- Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Дон Джустино человек умный. Но при таких уликах и сам дьявол не доказал бы, что заключенный невинен. Долой Папу!
      Никогда еще он не чувствовал себя таким просвещенным, таким, в лучшем смысле этого слова, франкмасонистым.
      ГЛАВА XLIV
      Коммендаторе Джустино Морена, называемый обычно просто доном Джустино или -- его врагами -- "бандитом", родился в одном из городов на юге Италии. Выйдя из самых низов, он поднялся до положения выдающегося члена Палаты представителей, став одной из наиболее впечатляющих фигур в стране.
      В детстве он был подмастерьем сапожника. Голубые глаза, кудрявая голова, румяные щеки, обезоруживающая улыбка и не по летам острый язык этого мальчишки, вечно сидевшего, склонясь над работой, на тротуаре у дверей мастерской, исторгали у прохожих самые благожелательные замечания и обеспечивали его никогда не иссякавшим запасом шоколадок и сигарет. Он так нравился людям, что без труда освоил не только искусство починки обуви, но и многое иное, чему люди жаждали его обучить. Друзья постарше соперничали один с другим за первенство в его душе; некоторые из их шумных ссор, доходивших до поножовщины, каким-то образом попали, чего допускать, конечно, не следовало, в газеты, окончательно обеспечив ему уважение всего квартала.
      -- Мальчик далеко пойдет! -- часто повторяли старики и старухи. -- Вы посмотрите, какие у него голубые глаза. Благословенна мать, породившая его, кем бы она ни была. (Ни один человек не только не знал, кем была его мать, но даже не притворялся, что знает.)
      Они оказались правы -- со стариками это случается часто. Из упомянутой некрасивой драки победителем вышел один средних лет господин, украшение и гордость "Черной Руки". Более счастливого жребия, чем попечительство такой особы, Джустино не мог себе и представить. Покровитель взял на себя заботу о мальчике и в скором времени обнаружил, что его протеже обладает не только крепкими мускулами и быстрым умом, но также злобностью, концентрированной беспощадностью и ненасытностью, которых хватило бы на полсотни дьяволов сразу. Из мальчишки выйдет толк, решил покровитель; Общество, всегда готовое принять многообещающего неофита, если его рекомендует такой квалифицированный практик, как он, с течением времени несомненно найдет мальчику применение. Пока же его покровитель поучениями и личным примером наставлял мальчика в вере, объясняя ему, как лучше всего угодить Мадонне. Он пересказывал ему Жития Святых, понуждал почаще ходить к мессе и исповедоваться одному из облеченных доверием Общества священников и самое главное -- от души ненавидеть правительство, потому что оно угнетает Папу и бедняков. Наконец настал день, когда он сказал: