Мы могли убедиться в этом после ввода войск в Рейнскую область (в нарушение запрета Лиги Наций) в 1936-м. Французы никак не отреагировали на нее, впрочем, мы не очень-то и боялись. И могу сказать, что они тоже не слишком боялись нас. Мюнхенское соглашение только усилило это отношение с обеих сторон. Во всяком случае, как я уже сказал, у наших оккупационных сил не было особых тревог из-за французов. Гитлер придерживался намерения обращаться с французами вежливо, и это отразилось на всей нашей оккупационной политике. Но затем все изменилось. После того как в июне 1941 года разразилась война с Советским Союзом, французские коммунисты по приказу из Москвы начали наносить удары по нашим войскам и иным объектам. Для любого, кто изучал методы работы коммунистов, как это делал я, причины этого очевидны. Коммунисты пытаются бить по своим врагам подпольными методами, которые, как им прекрасно известно, вызывают ответные репрессии и жестокости. Этим они преследуют две цели: первая - вывести врага из равновесия и вторая - заставить его действовать против совершенно невинных граждан и таким образом увеличивать число своих союзников, создать атмосферу, в которой удобнее действовать. Хитрость в том, чтобы не попасться в эту ловушку, но в военной администрации во Франции были люди неискушенные, рядом не оказалось людей из полиции или службы контрразведки, чтобы дать совет. А поскольку лучшие из них,самые эффективные, были из СС, военные не хотели работать с ними... по крайней мере, сначала. Как я уже сказал, после того как началась кампания в России, Сталин почти мгновенно отдал приказ развязать то, что ему угодно было называть партизанской войной, то, что мы называли бандитскими акциями. С обеих сторон эти названия - чистейшая пропаганда. Но подпольщики оказывали сопротивление по всей Европе и на Балканах. Они действовали жестоко, как и мы в ответ, однако в России мы были не только в состоянии удерживать все то, что захватили, но и в конце концов сумели нейтрализовать большинство враждебных акций. На Балканах было иначе - и из-за свойств характера тамошнего населения, и из-за топографии местности.
      Франция же была цивилизованной, густо населенной страной, граждане которой в большинстве своем не хотели никаких неприятностей с немцами. Так называемыми отрядами сопротивления руководили исключительно коммунисты, и они либо контролировались напрямую из Москвы, либо были связаны с де Голлем и контролировались из Англии. Средний француз не имел к этому никакого отношения. Нападения на немцев стали случаться в Париже все чаще и чаще, так что вскоре от военных стали поступать настойчивые жалобы в адрес полицейских сил... немецких полицейских сил, и французских тоже. В конце концов дело дошло до того, что в январе 1942 года мне пришлось самому отправляться в Париж и заняться расследованием и координацией наших действий. Гестапо официально было чисто германской организацией, а служба безопасности имела более широкие межнациональные полномочия. У СД были отделения в Париже и других городах, а гестапо прикрепило к тем или иным ведомствам своих людей. Моим человеком в Париже был Даннекер, который выполнял функции атташе. Он был приписан к Эйхману, руководившему службой, бывшей когда-то моей... службой эмиграции евреев. Я уже кое-что говорил об этом раньше, но хочу вкратце остановиться на этом еще раз. Гитлер очень не любил евреев и хотел, чтобы в Германии их не было. После начала войны в 1939 году он распространил этот запрет на все оккупированные нами территории. Как я уже рассказывал, когда я руководил этим иммиграционным отделом, я совершенно четко увидел, что ни одна страна не хочет иметь дело с евреями. Ваш народ палец о палец не ударил, чтобы помочь им, а французы терпеть не могли евреев. Нашей целью было выслать их куда-нибудь, но особого успеха мы не добились. После начала войны стало уже невозможно отправлять евреев куда бы то ни было, так что они застряли там, где были. Во Франции было небольшое количество польских евреев-беженцев, но поначалу с ними не было проблем. Конечно, здесь нам приходилось принимать в расчет французов. Они и своих-то собственных евреев не хотели оставлять во Франции, не говоря уже о польских, и в нас -они увидели средство, с помощью которого можно было бы от них избавиться.
      С. Убив их?
      М. Нет, депортировав. Затем начал развиваться промышленный комплекс в Аушвице, и возникла острая нужда в рабочих на нефтяных заводах и предприятиях по изготовлению резины, не считая всех этих мелких фабрик, которые перемещали туда. Поверьте мне, там была большая необходимость в рабочих руках, которая стала быстро возрастать. Гитлер хотел избавиться от евреев, а СС нужна была рабочая сила, так что эти две идеи были быстро объединены... Такое решение стало самым очевидным... и нежелательные евреи были отправлены на восток работать.
      С. Иными словами, в рабство.
      М. По сути, да. Конечно, мы нанимали для работы большое число французов, бельгийцев и прочих. О да, они были вполне свободны и могли уйти, когда истекал срок действия их контракта, и им платили за работу. Но бесплатные рабочие-евреи были гораздо привлекательнее, чем дорого оплачиваемые иностранцы, а значит, чем больше евреев, тем лучше.
      С. Но какое это имеет отношение к коммунистам в Париже?
      М. Я как раз перехожу к этому. Я прибыл в Париж, как уже говорил, чтобы решать проблемы и координировать работу. Я сумел выяснить, что командующий войсками во Франции, Генрих фон Штюльпнагель, - "мягкий франкофил" и совершенно неэффективен. Он обвинял евреев и коммунистов в нападениях на его людей, и кое-какие обвинения нашли подтверждение и у французской полиции, и у СД. Но он мало что делал для прекращения этого, и делал плохо. Мой комментарий в конце совещания сводился к тому, что если этих террористов нельзя удерживать под контролем, их надо изолировать, депортировать или расстреливать, смотря какое решение покажется наилучшим. По возвращении в Берлин я отчитался перед Гейдрихом и предложил заменить командующего. Гейдрих согласился. Гиммлер назначил начальником СС и полиции в Париже Оберга, а место Генриха фон Штюльпнагеля занял его кузен, Отто, который служил вместе с Обергом во время войны 1914 года, так что все считали, что они будут хорошо сотрудничать. Пока все шло хорошо. Примерно в это время Гейдрих и Эйхманн обсуждали план начала депортации французских евреев на восток. Он был предложен для изучения французской полиции в Париже, потому что это была стандартная практика - вовлекать в данный процесс местную полицию и администрацию. Опять же - чем дальше, тем лучше. Затем, после обсуждения программы организованной депортации, в июле была создана французская антиеврейская полиция. А как раз перед этим, в июне, Гейдрих погиб в Праге в результате нападения британцев, из-за чего его пост главы РСХА оказался вакантным. Из-за неясности, кто займет этот пост, в Берлине возникла суета и страшная бюрократическая неразбериха. Хотя Гейдрих и занимал в Праге пост губернатора (протектората Богемии и Моравии), он оставался и начальником РСХА, и когда он погиб, его служба походила на потревоженный муравейник. Вот вам еще одна вводная. Примерно в середине июля я получил срочный вызов от Гиммлера с приказом немедленно явиться к нему... мол, возникли кое-какие проблемы, которые близко касаются меня самого. Оказалось, что 16 июля французы, позвольте мне подчеркнуть - французы, по собственной инициативе провели в Париже облаву на евреев, проявив публично страшное варварство. Около 15 000 евреев были бесцеремонно схвачены французской полицией и втиснуты в парижский велодром без пищи, воды и санитарных удобств. В дополнение ко всем этим неприятным обстоятельствам там оказались и совсем маленькие дети, и хуже всего было то, что французская полиция явно получала садистское удовольствие, избивая младенцев и стариков без разбора. Затем нашу полицию известили о том, что произошло и что теперь мы можем забирать евреев. Никакого официального разрешения на эти действия не дали, транспорт не был организован, и все это дело в целом выглядело чудовищно. Однако по-настоящему меня взбесило то, что эта свинья француз, руководивший антиеврейской-полицией в Париже, по имени Даркье де Пеллепуа, заявил, что он только выполнял мои приказы. Гиммлер был недоволен, потому что не только католическая церковь, но и Международный Красный Крест были уведомлены о случившемся, а Гиммлер ненавидел огласку. Я заверил его, что не имею к этому делу ни малейшего отношения, и пообещал разобраться с происшедшим раз и навсегда. Я приказал Эйхману немедленно явиться ко мне и устроил ему разнос. Тот стал валить всю вину на погибшего Гейдриха, утверждал, что это Гейдрих велел ему посодействовать французам с депортацией евреев на восток. Он клялся, что ничего не знал об акции, проведенной французами, но напомнил мне о нашем решении привлекать местную администрацию. Это была правда, но лично я никогда не отдавал таких приказов и не допустил бы подобного. А вся история была просто отвратительной со всеми этими вопящими младенцами, которых избивал французский конвой, и стариками, которые кончали жизнь самоубийством, не имея неделями ни воды, ни пищи. Я потребовал объяснить, каким образом мое имя оказалось связано с этими позорными действиями. Он сказал, что не знает, и тогда я позвонил Даннекеру в Париж и тоже прижал его к стенке. Ух, как же он юлил и извивался! Я говорил тогда в январе, что евреев нужно депортировать, и СД поймало меня на слове. Я пригрозил, что немедленно отзову его в Берлин и ему вправят мозги, если он сейчас же не разберется с этим. У меня есть стенограммы совещаний, проходивших тогда, в январе, и там нет ни слова о том, что французы издевались над заключенными евреями, и особенно о том, что они хватали маленьких детей. Я дал ему один час, чтобы прояснить это дело, в противном случае пообещал прислать за ним людей еще до захода солнца. Эйхман сидел рядом, слушая весь разговор, и теперь он тоже был напуган. Я сказал ему, что если он имеет ко всему этому хоть какое-то отношение, он присоединится к Даннекеру. В действительности же Эйхман не был связан с этим, за исключением того, что именно он организовал спрос на рабочих, но я не позволил ему соскочить с крючка, пока дело не улажено. Даннекер тут же прислал мне отчет и звонил мне, должно быть, раз двенадцать, в состоянии крайней паники. В отличие от Эйхмана, он заранее отдавал себе отчет в том, во что это выльется, и он был очень дружен с Кнохеном из СД, который в то время отвечал за наши контакты с французами. Кнохен был человеком Гейдриха, но теперь, после смерти Гейдриха, у меня не было причин беспокоиться. В конце концов, Гиммлер согласился, что я не причастен к этому, но и Кнохену он ничего не сделал, потому что не хотел осложнений с Обергом. Я же, с другой стороны, имел возможность рассчитаться с Даннекером, который был моим подчиненным.
      С. Вы его расстреляли?
      М. Гораздо хуже. Я перевел его из парижской роскоши на скромные болгарские радости. Не думаю, чтобы ему там очень нравилось. Когда он пожаловался на низкий уровень жизни, я предложил ему переместиться в лагерь, что очень расширит его знание жизни.
      Французы еще продолжали теребить евреев, но, хотя мы и не имели никакого контроля над ними, ничего подобного больше не повторилось. Но более всего поразило меня то, что происходило это во Франции, не в Польше и не в Албании, а в цивилизованной стране. Общаясь с французской полицией, я понял, что они очень образованные и компетентные профессионалы, и меня по-настоящему потрясло, что такого рода зверства происходили не где-нибудь, а в Париже. Но, с другой стороны, я не был удивлен. Полагаю, неразумно ожидать, чтобы люди всегда вели себя корректно.
      С. Я слышал об этой акции, на самом деле мы все еще разыскиваем Пеллепуа, чтобы судить его, но я понятия не имел, что и ваше имя тоже замешано. Как вам известно, мы тщательно просматривали записи, касающиеся вас, но никаких связей с этим делом не обнаружили. Нам известно, что вы ездили в январе в Париж, но о вашей роли в этой истории ничего нет. Я благодарен вам за откровенность.
      М. Что ж, я уничтожил бумаги, касающиеся данных обвинений, но всегда остается шанс, что где-то или у кого-то о них будет упомянуто. Лучше обезопаситься сейчас, чем раскаиваться потом.
      С. Если подвести итог, у вас не было проблем с организованным вывозом евреев, но вы возражали против неорганизованного. Это так?
      М. Нет, пожалуйста, не впутывайте меня в эту ерунду. Я не был инициатором этого проекта, и когда руководил им лично, ничего подобного не случалось. Не забывайте, что я способствовал смещению Коха в Бухенвальде и вынудил Моргана преследовать Глобочника за убийства людей. Ваше правительство тоже может взять на себя часть вины за все происходившее, потому что никто не хотел связываться с евреями. Если бы вы или британцы приняли их, нам не было бы нужды держать их в неволе или дурно обращаться с ними. Они же, особенно польские и русские евреи, ненавидели нас и с самого начала стояли во главе бандитского движения. И меня не волнует почему. Таков факт. Сталин без стеснения натравил их на нас, и они заплатили за это, но издевательство над стариками и маленькими детьми отвратительно независимо от того, кто это делает. Вы согласны? Как вы думаете, стал бы я заниматься такими вещами?
      С. Я согласен с вами, и я не думаю, что вы стали бы заниматься данной стороной программы. Я знаю, что сегодня французы обвиняют немцев в тотальных репрессиях и организации массовой депортации, но мне известно, что еще совсем недавно они считали это хорошей идеей. А от этого лишь один шаг до того, чтобы самим приняться за ее осуществление.
      М. Немцы бюрократически жестоки, но французы делали это ради удовольствия.
      20 ИЮЛЯ 1944 ГОДА:
      Часть I
      Вершиной карьеры Мюллера в качестве начальника гестапо стало расследование и судебный процесс по делу об организации заговора против Гитлера, завершившегося взрывом бомбы в его военной ставке 20 июля 1944 года.
      Подробнейшее описание этого события представлено в написанном Мюллером служебном рапорте.
      Reichssicherheitshauptampt-lV
      Sonderkommission 20. 7. 1944.
      Berlin, den 26. Juli 1944 {Главное управление имперской безопасности, отдел IV, зондеркомиссия по делу о 20. 07. 1944. Берлин, 26 июля 1944.}
      Отчет о покушении на фюрера 20 июля 1944 года.
      I
      20 июля 1944 года приблизительно в 12: 50 в "Wolfsschanze" {"Волчье логово", ставка фюрера о Восточной Пруссии. шел взрыв во время рабочего совещания. Фюрер получил только легкие ранения, хотя находился в непосредственной близости от эпицентра взрыва.}, на территории запретной зоны безопасности "А", в гостевом помещении казарм произо
      Тяжелые ранения получили: генерал Кортен, полковник Брандт и стенографист Бергер, впоследствии "скончавшиеся от полученных ранений, а также генерал Боденшатц, генерал Шмундт, генерал Шерфф и подполковник Боргманн.
      Менее тяжелые ранения получили: генерал Буле, генерал Гейзингер, контр-адмирал фон Путткамер и капитан военно-морских сил Ассман. остальные присутствовавшие на заседании получили легкие ранения.
      II
      Как только стало известно о покушении, рейхсфюрер СС немедленно назначил специальную комиссию РСХА для проведения полного расследования, которое было начато в тот же день.
      В своем рапорте в РСХА рейхсфюрер СС отметил, что основным подозреваемым в покушении является полковник граф фон Штауффенберг, начальник штаба Резервной армии. Он присутствовал на совещании и затем незаметно удалился незадолго до взрыва. Сразу после этого он улетел самолетом в Берлин.
      III
      Происшествие имело место в зале заседаний, где проходили ежедневные рабочие совещания. Данное помещение имеет 12, 5 метров в длину и 5 метров в ширину, в его центре располагается большой стол с картой, справа от него круглый стол и слева - письменный стол и фонограф. Место происшествия и оборудование сильно повреждены. Справа от входа в полу имеется 55-сантиметровое отверстие. Вокруг него пол взломан и обуглен. Следов от удара металлических фрагментов не выявлено, но в дерево вкраплены щепки и фрагменты кожи.
      Характер воронки от взрыва указывает на то, что взрыв произошел над поверхностью пола. Реконструкция фрагментов правой из трех секций стола четко указывает направление взрывной волны, что отражено на фотографиях и схемах.
      Ослабленная ударная волна, вызванная взрывом, распространилась по пустотам под полом по всем казармам, что видно по деформации полового покрытия. Более мощная ударная волна вызвала разрушение комнаты заседаний по всей длине и вышла через оконные и дверные проемы, а также сквозь стенные перегородки. Тщательное просеивание бетонной крошки позволило обнаружить чрезвычайно мелкие фрагменты кожи и металла, очевидно, от портфеля; два осколка металлических пластин и две пружины от химико-механических детонаторов замедленного действия английского производства; а также обломок железных плоскогубцев. Другие обнаруженные материалы не имеют явной связи с этими находками.
      IV
      В собранных фрагментах кожи свидетели опознали портфель Штауффенберга. Мелкие детали взрывателя, обнаруженные на месте происшествия, исходно принадлежали двум устройствам того же типа, что и два химико-механических взрывателя замедленного действия английского производства, обнаруженных на обочине подъездной дороги. Поскольку на месте взрыва были обнаружены две пружины, принадлежавшие взрывателям данного типа, взрывной заряд должен был содержать два таких взрывателя замедленного действия. Заряд, обнаруженный на дороге, также был приспособлен под два взрывателя. Следовательно, можно предположить, что взрывное устройство, использованное для покушения, было точно такого же типа, как и то, которое было обнаружено позднее. Согласно отчету эксперта по взрывам, масштабы повреждений на месте взрыва соответствуют потенциальной мощности найденного заряда.
      Водитель машины, на которой Штауффенберг отбыл в аэропорт, показал, что тот выбросил какой-то предмет из окна машины приблизительно в том месте, где данное взрывное устройство было впоследствии обнаружено. Водитель представил письменные показания.
      Таким образом, причастность Штауффенберга к имевшему место покушению объективно доказана.
      V
      Штауффенберг в качестве начальника штаба при генерале Фромме неоднократно принимал участие в совещаниях в ставке фюрера. Следовательно, это место было ему хорошо известно. 20 июля 1944 года он приземлился в аэропорту Растенберг в 10: 15 утра. Одновременно с ним прибыли генерал-майор Штифф, начальник организационного отдела генерального штаба армии, и лейтенант фон Хефтен, адъютант. Штауффенберг направился прямо в "Wolfsschanze", Штифф отбыл в месторасположение Верховного военного командования, фон Хефтен сначала направился вместе с
      Штиффом, а позднее на встречу со Штауффенбергом в "Wolfsschanze".
      Штауффенберг позавтракал в офицерской столовой вместе с другими штабными офицерами и затем был вызван на запланированное совещание с генералом Буле. В этом совещании также принимал участие генерал фон Тадден, начальник штаба военного округа I, Кенигсберг.
      Затем Буле, фон Тадден и Штауффенберг отправились на совещание к фельдмаршалу Кейтелю.
      В течение всего этого времени Штауффенберг держал портфель при себе. Когда все вышеназванные лица собрались около 12: 30 покинуть бункер. Кейтеля и отправиться на ежедневное рабочее совещание, Штауффенберг со своим портфелем в руках ненадолго вышел из помещения - остальным пришлось его ждать. Предположительно в это самое время он привел взрыватели замедленного действия в боевое состояние, вставив их внутрь заряда. Вероятно, при этом он пользовался плоскогубцами, поскольку у него нет правой кисти и двух пальцев на левой. Приведение взрывателей в действие без помощи подобного инструмента было бы для него затруднительно. Затем Штауффенберг явился в зал и был представлен фюреру как участник совещания. После этого Штауффенберг подошел к столу с картой и поставил портфель под стол справа от полковника Брандта. Через непродолжительное время он покинул комнату заседаний и запретную зону "А".
      Отсутствие Штауффенберга обнаружилось до взрыва, поскольку ожидалось, что он представит на совещании некоторую информацию. Генерал Буле пытался его найти. После взрыва телефонист, унтер-офицер Адам, доложил, что видел, как Штауффенберг ушел вскоре после начала заседания. Адам высказал предположение, что последний является виновником взрыва. Из дальнейших допросов и расследований было выявлено следующее: около полудня генерал Фелльгибель, начальник службы военной связи, явился в кабинет офицера штабной связи (подполковника Сандера) с целью обсудить с ним некоторые служебные вопросы. Сначала Фелльгибель и Сандер вместе отправились к подполковнику Вайценнегеру из штаба генерала Йодля для разговора, касающегося проблем связи. Затем Фелльгибель и Сандер вернулись в кабинет последнего в бункер 88.
      Примерно в 12: 30 они заметили, что фельдмаршал Кейтель в сопровождении Штауффенберга и других отправился на рабочее совещание.
      С целью удостовериться, что Штауффенберг после совещания явится к генералу Фелльгибелю, Сандер позвонил Адаму и сказал ему, что Штауффенберга после окончания заседания ждут в бункере 88.
      Вскоре после этого в кабинет Сандера зашел лейтенант фон Хефтен и попросил Фелльгибеля помочь ему раздобыть машину, поскольку полковнику Штауффенбергу нужно срочно уехать. Сандер тут же позвонил в штаб и потребовал машину. При этом в штабе его попросили напомнить Штауффенбергу, что его ждут на обед с комендантом ставки, подполковником Штреве, и что генерал фон Тадден тоже будет присутствовать на нем.
      Во время этого телефонного разговора Штауффенберг заглянул в комнату и сказал генералу Фелльгибелю, что он готов к беседе. Затем Фелльгибель и Штауффенберг вышли на улицу перед бункером и некоторое время обсуждали качество укреплений на Востоке. Сандер подошел к ним и доложил, что машина готова, и добавил, что Штауффенберга ожидают на обед к коменданту. На это Штауффенберг ответил подполковнику Сандеру, что прежде он должен вернуться еще раз на совещание, а затем прибудет на обед. Он также заявил, что в его распоряжении имеется машина. Когда Сандер проинформировал об этом штаб и вернулся к бункеру, произошел взрыв. Сандер обратил внимание, что в этот момент Штауффенберг вел себя очень нервно. На вопрос Фелльгибеля, в чем дело, Сандер ответил, не придав происшедшему особого значения, что, вероятно, кто-то выстрелил или где-то взорвалась мина.
      Затем Штауффенберг сказал, что ему не нужно возвращаться на заседание, так как он собирается на обед к подполковнику Штреве. Затем он уехал вместе с фон Хефтеном, отправившись на самом деле к летному полю.
      Происшествие в казармах было замечено на караульном посту I, и дежурный офицер приказал опустить шлагбаум. Соответственно, Штауффенберг был остановлен караульным. Он сказал командиру караула, что ему необходимо срочно попасть на летное поле. Поскольку его пропуск был в порядке и к тому же начальник караула знал Штауффенберга, он пропустил его, тем более что общая тревога еще не прозвучала, а началась только спустя 1, 5 минуты. На южном внешнем караульном посту Штауффенберг снова был остановлен. Он пошел к начальнику караула, унтер-офицеру Кольбе, и заявил, что ему необходимо во что бы то ни стало незамедлительно попасть на летное поле. Кольбе не поддался его уговорам и указал на опущенный шлагбаум. Затем Кольбе по требованию Штауффенберга позвонил в штаб и говорил с капитаном кавалерии адъютантом фон Моллендорфом, который замещал отсутствовавшего коменданта, находившегося в данный момент на месте взрыва. Штауффенберг сказал Моллендорфу, что у него имеется разрешение начальства покинуть зону безопасности и что ему крайне необходимо успеть на самолет, вылетающий в 13. 15. Адъютант, которому не была известна причина прозвучавшей тревоги, знал, что полковнику Штауффенбергу позволено находиться в "Wolfsschanze", и под давлением Штауффенберга дал ему разрешение проехать, сообщив об этом Кольбе.
      В данной ситуации следует учитывать, что:
      1. Сигнал тревоги звучит довольно часто.
      2. Документы Штауффенберга были в порядке
      3. Поскольку Штауффенберг был известен как офицер с отличной репутацией, нет причин исходно подозревать Моллендорфа в соучастии.
      Штауффенберг миновал также внешние ворота и в 13: 15 вылетел с аэродрома в Растенбурге на Берлин-Рангсдорф. В результате расследования было выяснено, что данный самолет предоставлен Штауффенбергу по приказу оберквартирмейстера генерала Вагнера по согласованию с 1-й эскадрильей воздушной связи в Берлине, базирующейся на аэродроме в Летцине. Самолет должен был в любом случае лететь в Берлин.
      VI
      Как следует из вышеприведенного отчета, обстоятельства покушения, а также перемещения его организатора могут считаться окончательно выясненными.
      Нельзя заключить, что существующие меры безопасности против подобных покушений в данном случае оказались недостаточны, поскольку возможность того, что подобное преступление может быть совершено офицером генерального штаба, вызванным на совещание в ставку, не учитывалась.
      Тем не менее данный инцидент должен быть учтен при дальнейшей разработке мер безопасности, необходимых для защиты фюрера в любых обстоятельствах. В соответствии с этим предложения относительно дополнительных мер безопасности будут представлены отдельно по согласованию с РСХА.
      С. Расскажите мне о вашей роли и роли гестапо в деле о покушении 20 июля.
      М. Начальником РСХА был обергруппенфюрер Кальтенбруннер, и в целом вести данное расследование было его обязанностью, но допросы подозреваемых и выяснение обстоятельств всегда проходили под моим непосредственным контролем.
      С. Эту работу вам поручил Кальтенбруннер?
      М. Нет, мне доверил ее лично Гитлер. Он хотел, чтобы мне были даны неограниченные полномочия, дабы я мог отследить любую нить и тут же задержать любого подозрительного, выявленного в ходе допросов. Под моим руководством по делу 20 июля была создана специальная комиссия. У меня был штат примерно из четырехсот специалистов, и Гитлер дал мне эти чрезвычайные полномочия. Я получил приказ отчитываться только перед ним, и если возникало подозрение, что в заговоре замешан кто-либо из высокопоставленных лиц, Гитлер сам решал, что может попасть в официальные отчеты, а что должно быть сохранено в тайне.
      С. Вы часто виделись с Гитлером в это время?
      М. Я не могу вам сказать точно. Для этого мне нужно свериться с моими записями. Довольно часто
      С. Вам случалось оставаться с Гитлером наедине?
      М. О да, несколько раз. Все зависело от материала, с которым я к нему приходил. Если он представлял большую важность, Борману приходилось ждать за дверью. Я знал, что ему такое положение вещей не нравилось, и однажды я сказал об этом Гитлеру. Он ответил, что очень ценит Бормана, но что некоторые вещи ни в коем случае не должны получать огласку. Он сказал еще, что Борман вообще настроен против военных и что его нужно сдерживать. Если бы у меня по этой причине вдруг возникли какие-то проблемы с Борманом, Гитлер должен был быть немедленно извещен об этом. Эти приватные встречи были, кстати, по-настоящему тайными. Мне приходилось прибывать в ставку на курьерском самолете или - несколько раз - на курьерском поезде. Мои визиты не фиксировались ни одним протоколом и держались в строгом секрете. Я должен был видеться с Гитлером только в то время, когда он был, так сказать, не на службе.
      С. Но ведь Борман всегда был при Гитлере, разве не так?
      М. Большую часть времени. Но запомните, Борман не контролировал Гитлера. Только доступ к нему. Если Гитлер хотел увидеться с кем-то, он с ним виделся. Он часто не хотел, чтобы ему докучали всякой незначительной бюрократической ерундой, и использовал Бормана, чтобы тот не давал высшим должностным лицам НСРПГ надоедать ему. На самом же деле никто не контролировал Гитлера в этом отношении. Борман, безусловно, был полезен Гитлеру, но он очень ревниво относился к своему положению и был неоправданно подозрителен к любому ниже стоящему, если тот сближался с Гитлером. Я уже сказал, что Бормана не радовали мои посещения и он предпринял несколько слабых попыток помешать мне, но Гитлер быстро поставил его на место. Разумеется, это еще больше разозлило Бормана, но его власть распространялась только на партийный аппарат, а я управлял гестапо, так что он не мог тронуть мою семью или моих друзей. Как видите, в конце концов Борман проиграл этот бой со мной, поскольку я тоже ничего не забываю.
      С. У меня есть к вам несколько вопросов относительно Бормана, но мы можем вернуться к этому позднее. Приходилось ли вам общаться с Гитлером до событий, произошедших 20 июля?
      М. Я несколько раз встречался с Гитлером. В самом начале... когда я только принял руководство гестапо, я видел его не очень часто. По большей части на разных приемах.
      С. Какие у вас были отношения с Гитлером?
      М. Вы, должно быть, помните, что до того, как он пришел к власти, мой отдел в баварской полиции занимался партией и ее приверженцы частенько попадали к нам. Следовательно, лично ко мне Гитлер не питал особой симпатии, да и многие члены партии из Баварии не слишком радовались моему назначению.
      С. Как же вы попали в СС, если у вас были такие сложные отношения с партией?
      М. После прихода к власти в 1933 году Гейдрих взял меня и еще нескольких моих сослуживцев из политического отдела в национальную полицию. Гейдрих был очень умным и практичным человеком, отличавшимся большой прозорливостью. Не забывайте, пожалуйста, что моя служба боролась и с коммунистами, мы относились к ним даже более сурово, чем к национал-социалистам.
      С. У Гитлера не было других причин не любить вас или не доверять вам? Или, скажем, не допускать вас в свой круг?
      М. Мой тесть был его политическим противником, а сам я всегда был убежденным католиком. Я не вступал в партию, пока меня не заставили сделать это. Гитлер же, когда только начинал свою карьеру, еще в Вене, не любил полицию. Он говорил, что она вечно придирается к нему. Гитлер был из очень бедной семьи, а этот класс всегда побаивается полиции.
      С. Но в дальнейшем ваши отношения улучшились, не так ли?
      М. Думаю, да. С Гитлером никогда нельзя было сказать наверняка, что он в действительности думает по тому или иному поводу. Позже он стал относиться ко мне более дружески, и в конце, в Берлине, он был очень откровенен со мной.