В соответствии с перечисленными задачами интересующих нас “орденов” легко представить себе их внутреннюю структуру или подразделения, которые должны в них существовать.
      “Орден Евразии” должен иметь центр континентальной интеграции. Это подразделение ответственно за укрепление стратегических связей с теми геополитическими образованиями, которые уже входят в единую систему с центром Евразии, Heartland’а. Это охранительно-консервативная функция, которая, однако, сопряжена с превентивным предупреждением центробежных процессов и реальным укреплением структурного единства. Так как геополитическая система является динамической, то центробежные импульсы присутствуют всегда (хотя и с разной силой и степенью интенсивности) во всех ее точках, даже самых близких к центру. Кроме того, здесь же возникает проблема давления внешнего, “нейтрального” пояса, который вполне может быть стратегической зоной сепаратистских импульсов, идущих извне и координируемых противником. Следовательно, задача “укрепления и сохранения” становится отнюдь не простой. К этому следует добавить, что геополитический враг действует и на самих евразийских территориях, через сеть геополитической агентуры, базирующейся на слабых элементах. По этой причине возникает необходимость в контрразведывательной деятельности.
      Заметим, что сходство с традиционными системами безопасности здесь далеко не полное. Важно всегда строго разграничивать сферу кратополитики и геополитики. Между ними существует лишь аналогия, но не тождество. Каждое или почти каждое государство стремится к сохранению территориальной целостности и к противодействию разведслужбам иностранных держав. Но семантическая квалификация “угрозы” или “агента влияний” в обоих случаях различна. Серьезную “геополитическую угрозу” могут представлять тенденции, которые, напротив, представляются совершенно безобидными с позиции государственной целостности, кратополитики. Так же обстоит дело и с проблемой идентификации “агентов влияния”. На уровне геополитики ими являются те деятели или организации, которые — даже косвенно и через довольно отвлеченные парадигмы — способствуют в перспективе ослаблению евразийских позиций и усилению сил атлантизма. Но на кратополитическом уровне, на уровне обычных спецслужб, такая деятельность — если, конечно, она не сопряжена с прямой вербовкой представителями иностранных спецслужб — никак не квалифицируется и повлечь за собой никаких оперативных мер не может.
      Иными словами, “орден Евразии” оперирует с реальностями, угрозами и тенденциями, намного превышающими компетентность конвенциональных кратополитических структур. Отсюда вытекает обособленность и уникальность внутреннего, “контрразведывательного”, охранительного подразделения “Ордена Евразии”.
      Вторым подразделением (или управлением”) “Ордена Евразии” должен логически являться “отдел береговых зон”. В задачу этой структуры входит организация интеграционистских процессов в категории геополитических территорий, называемых “rimlands”, и противодействие в тех же областях противоположным действиям атлантизма. Здесь также существует аналогия с традиционной разведкой (военной, политической, стратегической и т. д.), но уровень снова совершенно иной. Главное отличие заключается в том, что усиление влияния в “береговых зонах” и включение их в единый стратегический союз отнюдь не всегда и не напрямую связаны с конкретикой политической ситуации той страны, которая является осевой в евразийской конструкции. Так как внешняя разведка подчинена исключительно кратополитическим (в нашем случае практически совпадающим с государственным) интересам, она вынуждена следовать за конкретикой реальной политической обстановки и подстраивать свою деятельность под сиюминутный политический курс центра. Деятельность “ордена Евразии” в “береговых зонах”, напротив, совершенно не зависит от тактического плана, ориентируясь на долгосрочную, фундаментальную цель. Следовательно, и в этом секторе существует серьезный методологический и организационный зазор. Третьей структурой “ордена Евразии” является “морское отделение”, т. е. организация, ответственная за противодействие талассократии за пределом евразийского континента, ориентированная на создание возможных очагов стратегического присутствия Евразии в нейтральных территориях и, если возможно, в “береговой зоне” атлантистского противника (которым приоритетно являются сегодня США).
      И, наконец, четвертым подразделением является “диверсионный отдел”, сосредоточенный на организации и проведении субверсивных масштабных цивилизационных операций против талассократии на ее собственных землях, “ в тылу”. Поскольку речь идет в данном случае о цивилизационном противостоянии, то критерии и методология такой подрывной работы, создание “агентуры влияния” и системы провоцирования долгосрочных катастрофических процессов выходят далеко за рамки традиционных разведывательных средств.
      Точно такой же четырехчленной структурой должен обладать и “орден Атлантики”, и к нему можно отнести все сказанное относительно структуры “ордена Евразии”. Единственное отличие состоит в том, что “орден Евразии” имеет одну внутреннюю, “охранительную”, “контрразведывательную” часть, и три “наступательных”, “инициативных”, ориентированных на критические, экстремальные, неравновесные процессы, а “орден Атлантики”, по меньшей мере, в его актуальном состоянии, напротив, имеет три “охранительных” (по сути “контрразведывательных) отдела, и лишь один “наступательный”. Такая асимметрия отражает общую картину геополитики: “атлантисты” уже добились интеграции территорий своего материка, прочно закрепились в береговых зонах Евразии, и им остается только продвигаться вперед, расширяя эти зоны в глубь континента и дестабилизируя внутреннюю обстановку в пределах Heartland’а. Евразийцы же находятся в менее выгодном состоянии, так как они еще не интегрировали свой материк, не перешли к “морской” фазе и, соответственно, не закрепились в береговой зоне противника. Поразительно, что такая асимметрия запечатлена и в самой структуре двух противоборствующих геополитических реальностей: Евразия вытянута по широте, Америка по долготе. Но существует геополитическая закономерность, отмеченная К.Хаусхофером и заключающаяся в том, что интеграция по меридиану проходит гораздо легче, чем интеграция по параллели. Возможно, в случае Евразии и Америки огромную роль играет также расположение горного хребта, который в одном случае представляет собой важную естественную границу (евразийская гряда гор от Пиренеев до Тибета и Манчжурии), а в другом нет (Скалистые гора, Кордильеры, Анды). Как бы то ни было, асимметрия орденской структуры вытекает из самой геополитической картины мира, а та, в свою очередь, тесно связана с географией.
      Пока же необходимо ясно усвоить, что уровень геополитических операций по всем четырем выделенным направлениям является качественно иным, нежели действия и операции, традиционно разворачивающиеся в пределах кратополитики, т. е. обычных спецслужб.
      Четыре подразделения геополитических орденов являются невидимой надстройкой над всей системой спецслужб, проводящей собственную линию совершенно самостоятельно, но использующей в качестве инструментов классические кратополитические механизмы и организации. В определенные периоды истории геополитический рельеф “ордена Евразии” и “ордена Атлантики” выступает на поверхность, и в таком случае, возникает резонанс между геополитикой и кратополитикой. В другие периоды эти две реальности разделяются. Но сам рисунок резонансных периодов позволяет очертить общую траекторию геополитической деятельности метастратегических центров, дедуктивно выстроить и те отрезки, которые не отмечены данным резонансом и проходят за пределами явной и верифицируемой истории спецслужб.

      Для полноты картины следует отметить, что наряду с двойственным геополитическим делением карты мира существует еще одна модель, которая так или иначе дает о себе знать. Это — концепция мондиализма. Согласно этой модели, цивилизаионный дуализм, не говоря уже о более частном кратополитическом дроблении человечества, представляет собой не историческую норму, не объективную, вписанную в рисунок планеты диалектику развития человечества, остающуюся константой независимо от этапов его трансформации, но некий случайный и неокончательный период, ограниченный конкретными сроками и подлежащий преодолению. Мондиализм настаивает на необходимости однородной унификации мира, на конвергенции геополитических полюсов, на превращении планеты в Единый Мир с единым Мировым Правительством, своего рода Соединенные Штаты Мира. В основе такой концепции лежит представление о сущностном единстве человека, гуманистический оптимизм, отказ от признания обоснованности цивилизационных противоречий, и в пределе, стремление отменить устойчивую социологическую иерархию интерпретационных уровней, воплощенную в упомянутом выше трехчастном делении.
      Заметим, что мондиалистская доктрина не претендует на то, чтобы преодолеть геополитический дуализм, не представляет собой — даже чисто теоретического — синтеза тех цивилизационных парадигм, которые предопределяет базу геополитики. Мондиализм в принципе отвергает обоснованность планетарного дуализма, затушевывая, а то и просто отрицая, глобальные исторические и духовные импульсы, которые за этим скрываются. В некотором смысле, мондиализм представляет собой противоположность дифференциации, настаивает на отмене качественных характеристик, лежащих в основе культурной, национальной, и цивилизационной самоидентификации людей. Мондиализм есть не преодоление геополитики, но отрицание геополитики, а также кратополитики, и даже этно-государственной принадлежности.
      Вместе с тем, так как мондиалистская парадигма оперирует с глобальными категориями, напоминающими терминологический арсенал геополитики и кратополитики, но имеющими совершенно иное значение, в определенных случаях мондиалистские темы могут быть рассмотрены в геополитическом ключе. При этом мондиалистская парадигма входит в прямое противоречие с геополитической парадигмой. В таком случае можно было бы говорить о попытке релятивизировать или вообще отрицать обоснованность и значительность геополитического подхода в целом. И на сей раз речь идет не о простом неведении (как это имело бы место, если геополитические законы отрицались бы с позиций кратополитики или внешнего международного права, не говоря уже об обывательском нигилизме в отношении сложных интерпретационных схем), но о попытке сознательно релятивизировать геополитический подход, принизить его решающее значение. На практике такая позиция способна в конкретной ситуации сыграть на руку одной геополитической силы против другой, чтобы ослабить геополитическую бдительность, заронить сомнение в основательности и фундаментальности дуалистического представления о цивилизации. В какой-то ситуации мондиалистский проект может служить инструментом концептуальной дезинформации для Евразии, в другое время выполнять ту же миссию в интересах атлантизма. И в зависимости от того, какой геополитический полюс в конкретной ситуации использует мондиалистскую конструкцию, она приобретает (явно или косвенно) цивилизационный оттенок, свойственный заинтересованной стороне. Иными словами, будучи внешне антигеополитической концептуальной конструкцией, призванной принизить значение цивилизационного дуализма, на практике мондиализм может выступать как поле противодействия тех же самых геополитических полюсов, входящих в этой особой и довольно тонкой области в неявное и скрытое доктринальное противодействие.
      В качестве примера можно упомянуть ранние мондиалистские группы типа английских “общества Круглого Стола” Сесила Роудса и “Фабианского общества”. Обе организации отличались акцентированием необходимости унификации мира и создания единой управляющей структуры (Мирового правительства). Но при этом “Круглый Стол” Роудса был ориентирован в более атлантистском ключе, а у “фабианцев”, напротив, различались легкие евразийские тенденции. Другие примеры приведены в главе “Заговор против СССР”.
      Как бы то ни было, мондиалистский проект принадлежит к сфере, смежной с уровнем действия и анализа двух геополитических орденов, хотя структурно эта область самостоятельная и отдельная. Вместе с тем сама глобалистская ориентация мондиалистов и их специфической культурно-социальной среды делала их привилегированной зоной действия представителей интересующих нас “метастратегических организаций”. И именно в этих мондиалистских средах больше вероятности обнаружить следы представителей тех сверхсекретных организаций, которые нас интересуют.
      Прояснив уровень действия геополитических организмов, их общую структуру и, самое главное, их качественное отличие от организаций кратополитического плана, нам остается только наложить эту модель на совокупность исторических фактов и выявить общую интерпретационную модель, которая позволит заглянуть в тайну тайн мировых процессов.
      Здесь необходимо затронуть еще один вопрос, связанный с психологическим типом людей, являющихся характерными представителями “секретных служб”.

      Тип человека, становящегося сотрудником спецслужб, является совершенно особым. Конечно, в этой сфере деятельности существует множество побочных, подсобных организаций, обеспечивающих технические аспекты деятельности, где работают вполне обычные люди. Но ключевые организации и подразделения разведки и контрразведки, “секретных служб” комплектуются людьми особыми, обладающими специфическими характеристиками и наклонностями. Это касается обеих сфер: и кратополитической и геополитической. Хотя в разной степени.
      Сама область кратополитики находится за пределом конвенциональных юридических нормативов. Люди, действующие в этой сфере, должны руководствоваться особым, двойственным, представлением о “легальности”, “законности”, “преступлении” и пр. Если считать законопослушность характеристикой нормального члена общества, то деятель спецслужб сразу попадает в обособленную область, где “законопослушность” обнаруживает свою относительность. Сотрудник спецслужб с первых шагов своей профессиональной подготовки осваивает навык постоянного разделения двух планов социальной реальности — “номократического” и “кратополитического”. В одной из них доминирует общий социальный закон. В другой цели, задачи и методы их осуществления выходят далеко за рамки этого закона. Между социально-юридическим законом и нравственно-этической сферой, как правило, существует прямая связь. Законное и легитимное считается одновременно “моральным”. Верно и обратное: преступление нормативов “номократии” отождествляется не только с юридическим, но и с моральным, психологическим проступком. Поэтому сотрудник спецслужб вынужден постоянно подвергаться психологическому раздвоению, удерживать одновременно две логики и два плана. С одной стороны, он остается в рамках конкретного общества с присущими ему нормативами, с другой — принадлежит к реальности, в которой доминируют совершенно иные представления о “допустимом” и “недопустимом” и в дальнейшей перспективе о “добром” и “злом”.
      К раздвоению ведет не только профессиональная подготовка. Выбор профессии, призвание, склонность и симпатии к двуплановому существованию заведомо предполагают особую структуру психологического типа у человека, выбравшего работу в “секретных органах” делом жизни. Иными словами, классический сотрудник спецслужб, «активист кратополитической сферы», должен иметь психологическую склонность к раздвоенному существованию, которая в процессе исполнения функций развивается, укрепляется, становится стабильной и освоенной. Можно определить эту особенность как “двухуровневое существование”. Причем очень важно, что практика такого существования не должна приводить к дисбалансу личности, к доминации одного из этих уровней над другим, так как это полностью дисквалифицирует личность. Оба уровня (и “социальный” и “кратополитический”) должны быть в одинаковой мере освоены, и человек должен ощущать себя в них и по отдельности и одновременно уравновешенно и стабильно. Вести “двухуровневое существование” способны лишь определенные психологические типы, изначально отмеченные инстинктивной неудовлетворенностью только одного — номократического, морально-социального плана.
      Важно подчеркнуть, что способность к “двухуровневому существованию” требуется не только для “нелегалов”, агентов, осуществляющих свою деятельность на территории иностранных государств или в особых средах, подчиненных принципам, радикально отличным от тех, что главенствуют в родном для агента обществе. Здесь потребность в “двух уровнях” очевидна. Такие же качества требуются и от сотрудников, остающихся в своем собственном обществе. При этом от них требуется жесткая дифференциация, поскольку сама их профессиональная принадлежность помещает их в область, которая должна оставаться тайной, неизвестной для окружающих. “Раздвоение” требуется от всех участников кратополитической деятельности независимо от конкретной возложенной на них миссии. Став общеобязательным психологическим требованием, такая особенность превращается в основное требование, учитывающееся при отборе кадров, и формирует отличительные особенности самого человеческого типа. Парадигма этого типа заключается в оперировании двумя уровнями интерпретации социальной действительности. Каждое событие, каждый социальный факт, каждый бытовой, ситуативный элемент, каждое происшествие сотрудник спецслужб трактует в двух плоскостях. С одной стороны, он вынужден осваивать реакции и оценки обычных законопослушных граждан, оценивающих события по привычной для данного общества и его более узкого социального сектора шкале. С другой стороны, тот же самый факт он интерпретирует в особой перспективе, которую вынужден скрывать от непосвященных, но которая обсуждается и поддерживается в кругу таких же профессионалов, как он сам. Кратополитика как сфера диктует особую систему интерпретаций социальных фактов. Причастный к кратополитике всегда знает “больше”, чем непричастный, даже в том случае, если это “знание” фиктивно. Важно не то, справедлива или несправедлива кратополитическая модель, важно, что она присутствует и сосуществует наряду с обыденным сознанием как дополнительное измерение, как еще один надстроенный этаж сознания.
      Такая специфика психологической структуры классического сотрудника спецслужб имеет отношение к вертикальной двойственности, к навыкам одновременного нахождения в двух сосуществующих интерпретационных сферах — “номократической” и “кратополитической”. Эта двойственность может быть названа “вертикальной”, так как речь идет о неравнозначных моделях. “Номократия” объясняет и регламентирует внешнюю сторону событий и фактов, наиболее далекую от их реального содержания. “Кратополитика” имеет дело с неявной, скрытой подоплекой вещей, недоступной для непосвященных. Между этими двумя сферами существует иерархия: “обыденная” трактовка социальных событий всегда заведомо дальше от истины, нежели ее тайная кратополитическая подоплека.
      Существует и иная форма “раздвоения сознания”, также присущая типичным представителям спецслужб. В отличие от первой она может быть названа “горизонтальной”. Речь идет о способности сотрудников находиться одновременно в двух интерпретационных контекстах, принадлежащих одному и тому же социальному и интерпретационному плану. В сфере “номократии” адекватный представитель спецслужб склонен к одновременному пребыванию в довольно далеких друг от друга секторах, с пониманием и активным владением приемами всех этих сред. Закрытые круги воинских гарнизонов и столичная богема, литературные салоны и инженеры из конструкторского бюро, преступные группировки и законоохранительные органы, низшие и высшие классы обществ — все эти области, имеющие разную специфику, систему подразумеваний, этикета, жаргона и социальных установок, могут быть в равной мере доступными и естественными сферами для профессиональных сотрудников. Более того, “вертикальное раздвоение” уже само по себе облегчает эту задачу, поскольку опыт прикосновения к кратополитике обнаруживает относительность социальной фиксации в рамках конкретного общественного сектора. Все это открывается как не более чем условность, второстепенная по отношению к реальностям, с которыми сотрудник имеет дело в кратополитическом срезе своего существования.
      Но помимо “горизонтального раздвоения” на нижнем, номократическом, уровне может существовать и иное “горизонтальное раздвоение” на высшем уровне. Имеется в виду такая ситуация, когда сам кратополитический уровень начинает пониматься как относительный и условный. В таком случае мы имеем дело с феноменом “двойного агента”, человека, чье сознание настолько “раздвоено”, что он способен — по той или иной причине и под воздействием тех или иных обстоятельств — смешать между собой конфликтные кратополитические парадигмы. В некоторых случаях это качество необходимо для тончайших операций по инфильтрации агентов во враждебные спецслужбы; в этом случае “раздвоенность” на верхнем уровне используется инструментально. Но сама структура кратополитики такова, что данный прием может оказаться крайне опасным, поскольку человек не может функционировать одновременно в двух противоположных парадигмах, если у него нет еще одного, третьего, высшего уровня, который бы делал два предыдущих уровня более или менее относительными. Следовательно, для эффективного внедрения в противоположную кратополитическую службу необходимо обладать какими-то совершенно незаурядными качествами и апеллировать к особой, еще более внутренней и глубокой, инстанции. В противном случае сотрудник рискует сам утерять нить того, на кого же он, собственно говоря, работает.
      Описание психологического типа классического сотрудника спецслужб показывает, что речь идет о неординарном психологическом складе, тяготеющем к умножению социальных форм и интерпретационных пластов одной и той же личности. Неудивительно, что такому складу вполне может сопутствовать целый веер психических отклонений, неврозов, психозов, явных или скрытых заболеваний, в некотором случае, прямых извращений. В сфере кратополитики психические отклонения от нормы являются одним из главных признаков профессиональной пригодности. Но вместе с тем, здесь же кроется и опасность того, что данная черта приведет сотрудника к коллапсу и сделает его профессионально непригодным.

      Психологический тип сотрудника спецслужб с характерным раздвоением сознания не является лишь одной разновидностью из многих. Он представляет собой выражение фундаментальной дифференциации человечества, никогда, однако, не систематизированной в должной мере. Строго говоря, все люди делятся на тех, кто довольствуется системой интерпретаций этических и поведенческих кодов, главенствующей в их непосредственном окружении и более широком социальном контексте, и тех, кто ищет принципиально иной модели объяснения событий, отличающейся не по количественным, а по качественным характеристикам. Обычные люди примиряются с одноплановым пониманием реальности, каким бы усложненным и комплексным оно ни было. Интерпретация событий и вещей, а также система отношения к ним и соответствующих личных действий в этом случае проходит в одном срезе и является однозначной. Это характеристика “нераздвоенного сознания”. Какими бы странными, противоречивыми, даже абсурдными ни были представления этой категории, они всегда отличаются одноплоскостным, одномерным характером, вытекающим из проекции на единую плоскость множества наличествующих во вне схем.
      Второй тип, тип “раздвоенного сознания” отличается изначальной и априорной установкой на одновременное создание параллельных интерпретационным систем.
      Дело не в том, что первый тип (“обычные люди”) обязательно знает “меньше” о реальном положении дел, нежели люди с “раздвоенным сознанием”. Это совершенно не обязательно. “Обычный человек” может знать гораздо больше и иметь несравнимо более широкую интерпретационную систему, нежели “раздвоенный”. Но при этом все равно эта система будет качественно одномерной, принадлежащей одной и той же плоскости. И напротив, “раздвоенный” может иметь самые зачаточные представления об обеих областях реальности (о “явной” и “скрытой”), но в самых изначальных предпосылках отношения к действительности этот подход будет радикально иным.
      Для наглядности картины можно обратиться к классификации раннехристианских гностиков, деливших всех людей на три категории — “гиликов” (“телесных”), “психиков” (“душевных”) и “пневматиков” (“духовных”). Такая же трехчленная антропологическая иерархия свойственна большинству традиционных обществ и духовных организаций. Предопределила она и структуру “оккультных обществ”, о типологической связи которых с системой спецслужб мы же упоминали, и к которой мы еще не раз будем обращаться в дальнейшем.
      “Раздвоенное сознание” сотрудника спецслужб соответствует второму градусу гностической иерархии, т. е. типу “психиков”. “Психики” — люди, которые получили доступ ко второму уровню интерпретации реальности. Они наблюдают как события материального, телесного плана, так и их “душевную” подоплеку, параллельный мир, невидимый для “профанов”, “гиликов”, остающихся на первой ступени иерархии.
      Складывается интересная картина: деление психологических типов на людей “раздвоенного” и “нераздвоенного” сознания, соответствующее древней классификации” “гилики-психики”, отражает в политико-правовой области делению на “номократию” и “кратополитику”. “Нераздвоенный” человек, “гилик”, его этика, поступки, суждения, нормативы соответствуют общеправовой, нормативной системе поведения и интерпретации. Он рассматривает вещи и события в той системе координат, которая доминирует в обществе, а свобода выбора осуществляется в системе строго определенных рамок, во многом предопределенных социальным сектором, к которому он принадлежит. Существует огромное разнообразие подтипов “гиликов”, но общая характеристика остается постоянной — они трактуют реальность только на одном уровне, смена интерпретационной модели осуществляется путем замещения. Иными словами, если “гилик” меняет социальный сектор, с соответствующей ему интерпретационной схемой, он оставляет “старую” модель и принимает “новую”, так как все эти модели существуют в одной плоскости. “Психик”, напротив, на любой сектор “номократической” реальности накладывает дополнительное кратополитическое измерение, и поэтому у него любые события, явления или действия раскладываются на две стороны — “профаническую” и “психическую”.