Cтыд и жалкое уродство. Человек по отношению к Сверхчеловеку — тоже лишь стыд и жалкое уродство. Вы прошли долгий путь от червя до человека, но слишком много у вас осталось еще от червя. Когда-то вы были обезьяной — смотрите. как много в вас еще от обезьяны. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли. Поистине человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и остаться чистым. Смотрите, я учу вас о Сверхчеловеке — он это море, в котором тонет ваше великое презрение. Не грехи ваши, но чванство ваше вопиет к небесам: ничтожество грехов ваших вопиет к небесам! Но где же та молния. которая лизнет вас своим языком? Где то безумие, которое необходимо привить Вам? Смотрите я учу вас о сверхчеловеке: он — эта молния, он — это безумие!
      Пока Заратустра говорил так, кто-то крикнул из толпы:
      — Мы слышали много о канатном плясуне, пусть нам покажут его!
      И весь народ начал смеяться над Заратустрой.
      В этих словах Фридриха Ницше кратко излагается и сущность его философии, и смысл его судьбы. Великий пророк, непонятый временем. Гениальный провидец, смотревший настолько выше человеческих высот, что представлялся шутом или безумцем… Вся философия двадцатого века будет ничем иным, как комментарием к Ницше. Он — свидетель современности. Он — обличитель человечества. Он — пророк Будущего. Он провозгласил о Неизбежном, Необходимом, Невозможном… Он оповестил нас о приходе СВЕРХЧЕЛОВЕКА.
      Фридрих Вильгельм Ницше родился 15 октября 1844 года в немецкой деревне Реккен на границе Пруссии и Саксонии в семье протестантского пастора. По линии отца он принадлежит к польскому роду — графов Ницких. Для юного Ницше это славянское происхождение будет важным философским элементом — он любит все славянское, тяжело переживает потерю русскими Севастополя, считает свое отличие от германской Среды — следствием расовой инаковости… В юности Фридрих показывает себя чрезвычайно одаренным и углубленным юношей. Он великолепно осваивает музыку, иностранные языки. С детства он отличается невероятной волей, способен ограничивать себя, подчиняет жесткой дисциплине. Готовится к тому, чтобы стать пастором. С того времени сохранился следующий анекдот:
      Нескольким соученикам Ницше по Пфорте показался неправдоподобным рассказ о Муции Сцеволе и они отрицали существование этого исторического эпизода, — "Ни у одного человека не хватило бы мужества положить в огонь руку", — рассуждали молодые критики.
      Ницше, не удостаивая их ответом, вынул из печи раскаленный уголь и положил его себе на ладонь. Знак от этого ожога остался у него на всю жизнь… Сквозь весь жизненный путь пронесет Ницше осевой вопрос, запечатлившийся в этом эпизоде:
      "Ist die Veredlung moglich?"
      "Возможно ли сделать их благородными?"
      Вначале он считает, что аскетический героизм, демонстрируемый элитой, способен увлечь за собой остальных — нерешительных и слабых. Особенно верится ему в это на франко-германском фронте, куда он едет санитаром и героически обслуживает тяжелобольных. в результате чего сам заражается тяжелой инфекцией, нанесшей непоправимый удар по его и так слабому здоровью. На войне Ницше видит то пробуждение духа, которое превращает презренных бюргеров в настоящих людей, вырывает у прохладных и вялых существ внутреннюю ценность.
      Позже он напишет в «Заратустре»: "Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир больше, чем долгий. Говорят, что хорошая цель освящает любую войну. Я же говорю вам, что хорошая война освящает любую цель. Что есть добродетель, спрашиваете вы? Добродетель — смелость."
      Ницше становится блестящим филологом, ему, совсем еще молодому человеку, неожиданно предлагают должность профессора в швейцарском городе Базиле. Но истинное духовное потрясение он испытает от знакомства с Рихардом Вагнером, великим композитором, горячим германским патриотом и теоретиком революционной силы искусства. Ницше лично знакомится с маэстро с его женой Козимой Вагнер, становится его учеником и под его сильным влиянием пишет свою первую книгу "Рождение Трагедии".
      После выхода "Рождения Трагедии" жизнь Ницше начинает постепенно омрачатся. В этой книге он высказал очень резкие суждения относительно Сократа и Платона, противопоставив их аналитическому методу досократическую мифическую мысль Гераклита и Эмпедокла и особенно трагическое мировоззрение, свойственное Эсхилу. Искусство представляется Ницше самостоятельной философией, причем схватывающей наиболее тонкие и глубокие аспекты истины. В этом он следует за Вагнером, крупнейшим теоретиком «артократии», политической власти «искусства», которое он сосчитал исторической и общественной силой, превосходящей самые радикальные и революционные социальные учения. Книга встретила крайне скептический и холодный прием. Ее почти не заметили. Отныне горестное ощущение того, что его идеи никто не понимает, начинает постепенно нарастать. Все больше разочарования и горечи в текстах Ницше. Его ранний оптимистический романтизм сменяется темной печалью и раздражительной ненавистью. Ухудшаются и отношения с Вагнером, которого он так любил.
      В "Рождении трагедии" Ницше писал:

      "Мир отвратителен. Он жесток как дисгармонирующий аккорд. Душа человека такая же дисгармония, как и весь мир, сама в себе несущая страдания".
      Хотя это и звучит довольно мрачно, все же речь идет еще лишь о подходе к тем безднам, которые встанут в центре его мысли несколько позже…
      Мало-помалу Ницше подходит к ужасающей (первую очередь его самого), кошмарной формуле, которая сегодня автоматически связывается с его именем:
      "БОГ умер! — От сострадания к людям умер Бог!"

      "Бог умер!" — Вы убили его. Вы и я…
      В этом никакой радости, никакого прагматистского цинизма, никакого французского остроумия или английского меркантилизма… Скорее глубокая истинно славянская или германская Трагедия, обнаружение страшной тайны, от которой хочется выть и с которой невозможно жить. Такая же страшная сила помещает Кириллова из «Бесов» Достоевского в желтую камеру добровольного суицида, — "если "Бога нет, то мы — Боги", — говорит Кириллов. К этой чудовищной, невыносимой мысли медленно и тяжело идет Фридрих Ницше. Для полноценной Традиции фраза о "смерти Бога" не означала ровным счетом ничего — в ней не было бы ни кощунства, ни парадокса, ни святотатства. Бог умирает и в христианстве. Именно Бог, и именно от сострадания к людям. Для полноценной метафизики Бог настолько выше жизни, что он тоже в некотором смысле «мертв», так как запределен, трансцендентен. Ужас откровения Ницше получает весь свой объем тогда, когда понятие о божестве сводится к узко этической, моральной категории, когда Традиция вырождается до фарисейского филистерского фарса, когда все ценности сведены "к человеческому-слишком-человеческому"… Ницше, говоря о "Смерти Бога", не стращает, но констатирует. Причем героически и жертвенно берет вину и на самого себя.
      Бога убили люди.
      Когда низвели его до своего уровня, превратили в моральную абстракцию, окутали в покрывала слабости и лжи… Но этот "моральный театр" вырождается на глазах, теряет свою убедительность. Европейский нигилизм — еще прикрытый этикой, гуманистической теологией и фальшивым псевдохристианством — разверзает свою страшную пасть. Чтобы объявить об этой катастрофе во всеуслышанье, чтобы довести до конца все содержащиеся в ней выводы надо обладать невероятной чистотой, удивительным мужеством и героической стойкостью…
      Ницше ставит безотзывный, не подлежащий пересмотру диагноз: "Бог умер".
      Наступило царство нигилизма. Жизнь остыла, дух рассеялся как утренние призраки, Истина вошла в неразрешимое противоречие с Добром и Красотой… Отныне героический гуманизм Вагнера видится Ницше как слабость и стремление примирить непримиримое. Если бездна есть, то мы не вправе затушевывать ее кошмарного присутствия. Оперы Вагнера — кич. Истинный героизм и истинный гуманизм в ином. Мы должны до конца осознать "смерть Бога", принять вызов ничто, ответить на самую суть безумного вопроса… или… Вопрос цены встает перед Ницше знаком мерцающего ужаса. Кошмар отгаданной тайны чреват полным одиночеством, тотальным непониманием и необходимостью нести все бремя мира на одних единственных плечах — плечах худого и болезненного немецкого профессора, страдающего приступами почти полной слепоты, бессонницы, нервными припадками…

      "Пустыня растет. Горе тем, кто несет в себе пустыню…"

      Вызов ничто фатален. Ницше все глубже погружается в кошмар неразрешимых проблем. Ему приходится вести борьбу по всем направлениям. С одной стороны, никто из его современников не хочет признавать факта духовной катастрофы. Все цепляются за отжившие мифы, малоосмысленные инерциальные решения, банальные отписки. Обращение к морали или к ее более современным эквивалентам — гуманизму, либерализму, всеобщему благосостоянию и демократии и т. д. — предохраняет от столкновения с бездной. Даже в том случае, если мораль совершенно экзотична или прикрывает собой невнятный и тлеющий порок. Мораль — это главный противник Ницше. Нет, не потому, что он гедонистически считает ее чреватой самодисциплиной или ограничением. Совсем нет. Сам Ницше любит дисциплину, даже аскетизм и считает их необходимым как для себя. так и для других. Более того, всей своей жизнью он являет пример высокой и последовательной морали… Он сам иронизирует над собой, — "В благословенные времена Средневековья такого отшельника как я признали бы святым."
      Мораль противна для Ницше потому, что она отчуждает человека от чистого и сверхразумного ритма жизни, от первичного источника бытия — потому что она ставит между человеком и миром «иллюзию», успокаивает духовную тревогу, подменяет страшный и опасный вопрос — "Кто Я?" — "Где Я?" — поспешной системой неоплаченных и непродуманных ответов. Мораль — грех против Жизни и Истины. Она вуалирует Бездну, защищая слабых. Это Ницше еще мог признать. Но она посягает и на свободу высших людей, на расу господ, удерживает в узде присущую элите волю к Истине… И в этом она преступна. Ницше называет себя «имморалистом». Человеком Жизни, а не представлений, Истины, но не красоты… Но воля к Истине, вскрывшая Бездну нигилизма и разбивающая старые скрижали лживой морали, ставит новую проблему — что делать с Ничто, которое открылось в результате героического разрушения пророком "идолов Европы"? И здесь у Фридриха Ницше — второй фронт. Война с европейским нигилизмом. Фатальное столкновение с ничто. "Бог умер" — это истина, но она невыносима.
      Она требует восполнения, жить с ней невозможно, она давит человека как нависшая скала в Сильс Мария — любимом месте, где Ницше пишет свои самые вдохновенные строки…
      Снова и снова возвращается Ницше к вопросу юности:
      — Ist Veredlung moglich?
      — Возможно ли их облагородить?
      Теперь ситуация представляется ему более сложной.
      Он видит, что героический всплеск войны не долговечен и эфемерен, что на место героя снова приходит самодовольный бюргер, обративший победу в повод для чванства и умственно ожиревший в эпоху мира. Ницше полагал, что процесс пойдет в ином направлении. Он ожидал того, что в следующем столетии его блестящий ученик Эрнст Юнгер назовет "Тотальной мобилизацией". Отчаяние приводит Ницше к довольно жесткому выводу. Существует не единое человечество, но два типа людей — раса господ и раса рабов. Между ними бездна. Господа имеют источник бытия в самих себе. Они — сами себе жизнь и закон. Они сильны и правят не потому, что они лучше, но просто потому что они сильны и хотят править, не могут не править и не способны прикидываться слабыми. Раса господ не ищет успокоения или иллюзий. Она ищет Истины и Власти, она интересует безднами и угнетает и презирает тех, кто устроен иначе, то есть расу рабов.
      Раса рабов, напротив, заимствует жизнь вовне, огораживается предписаниями, нравственными запретами и обязательствами, которые, однако, выполнять не торопиться…. Раса рабов предпочитает добро, мягкость, снисхождение, комфорт, безопасность, сытость, культуру — короче все то, что делает их существование закрытым для злых и бушующих энергий неразумной, дикой и страшной реальности… Такой «расизм» не имеет ничего общего с вульгарным национализмом, который Ницше беспощадно высмеивал. Грань между двумя расами проходит не по цвету кожи, языку, религиозной или государственной принадлежности. Эта черта, связанная со строением души. Внутреннее «я» человека заведомо принадлежит к определенной касте, и это чаще всего фатально. В индуизме такой порядок вещей был возведен в социальную норму. Ницше с огромной радостью открыл для себя законы Ману:

      "Чандалам, низшей касте, запрещается пить из колодцев и источников, откуда берут воду высшие касты. Они могут утолять жажду, черпая воду из дождевых луж, скопившихся в следах диких зверей. Нарушающих запрет следует забивать палками".

      Крайне гуманное и главное честное предписание, считает Фридрих Ницше.
      Страшное напряжение разрывает душу Фридриха Ницше. Он пишет философские сочинения — "Шопенгауэр как учитель", "Утренняя Заря", "Несвоевременные размышления". Но все это практически не находит никакого отклика в Германии. Только несколько друзей находят в себе силы, чтобы похвалить произведения странного мыслителя, которые на самом деле они не понимают. Тиражи его книг не превышают тысячи экземпляров, и при том они совершенно не расходятся. Более того, постепенно издатели и вовсе отказываются его печатать, и он вынужден тратить свою небольшую профессорскую пенсию на издания за свой счет! В двадцатом веке, которого он уже не застанет, тиражи его произведений будут исчисляться многими миллионами. Они будут переведены на все языки мира. Он будет первым среди философов по знаменитости и популярности. Каждое его слово, каждая его оговорка или намек будут обдумываться лучшими умами столетия. Пожалуй, в истории, столь богатой несправедливостью и пренебрежением к гению, никогда еще не было такого разительного контраста между полной безвестностью мыслителя при жизни и такой безмерной и несравненной славой после смерти. Сам же Ницше прекрасно осознает свое значение.
      Он говорит обитателям пансионата, которые лишь догадываются, что рядом с ними живет какой-то никому не известный литератор: "Поверьте, мои книги будут издаваться в будущем в гигантском количестве экземпляров."
      Но на вежливую просьбу подарить случайным знакомым "экземпляр с автографом", он отвечает вежливым отказом. Друзьям он объяснял — "Не хочу давать свои книги "случайным".
      Можно ли представить, какую боль переживал Ницше от сопоставления этих двух реальностей. Каждая из которых была для него кристально очевидна — осознание значимости своей философии для всего человечества и вместе с тем полную неизвестность и гонимость. Этого одиночества обычный человек представить себе не в состоянии…
      У Ницше были сложные отношения с женщинами. Он никогда не был женат. Но один раз он сделал предложение той, которая его поразила. Это была русская дворянка — Лу Саломэ, красавица с необычайно развитым вкусом и странным интересам к истинно великим людям и великим идеям. Она была знакома со многими гениями того времени, это сочетание ума, силы и женственности покорили одинокого Ницше, который, будучи крайне изысканным человеком, вряд ли мог увлечься красоткой с бараньим интеллектом. Лу Саломэ выслушивает самые интимные откровения Ницше. Он открывает ей свою философию «имморализма», посвящает в самые тайные аспекты своего мировоззрения… Ему кажется, что его страдания и одиночество скоро закончатся. Великолепная и преданная уму женщина станет его спутницей и тогда, и тогда… Он с новыми силами утвердит свой закон, убедит слепцов и лжецов в наступающей страшной, но чреватой новой Жизнью Истине… Но… рок беспощаден. Ученик и друг Ницше Пауль Рэ оказывается более удачливым поклонником очаровательной Лу Саломэ. Проницательная и тщеславная русская мадемуазель, путешествующая с маман и гардеробом по европейским столицам, решает по-иному. Вместо того, чтобы стать шакти величайшего пророка Сверхчеловека, она выбирает более молоденького, но совершенно посредственного его ученика, имя которого известно только из-за связи с Ницше. Вот так всякие гады из-за легкомысленных в конечном счете дамочек и попадают на золотые страницы истории. А огненная душа провидца служит проходимцам триумфальным ковром.
      Ницше, ясно осознававший своей значение и понимающий, с кем достойно сравнивать себя самого, прокомментировал этот драматический эпизод, означавший для него крушение последней надежды так:

      "Если бы я был господом Богом, я бы создал Лу Саломэ иной."

      Отчаянье, непризнанность, окончательный разрыв с Вагнером, ужасное состояние здоровье, приступы долговременной слепоты… Но среди этого телесного ада, мучимый адом духовным, масштабом открытых проблем и протяженностью вызванных бездн, Фридрих Ницше пишет нечто не имеющее аналогов в мировой культуре. Потрясающий, полный света и духа, прозрений и откровений текст, сопоставимый разве что с сакральными источниками и заветами пророков: "Так говорил Заратустра", "Also sprach Zaratustra".
      Книга для всех и не для кого, завет, "пятое Евангелие", как называл его сам автор. Великая весть о «Сверхчеловеке» и "Вечном Возвращении". Решение для смерти Бога и развергшегося, всепоглощающего ничто найдено. Это СВЕРХЧЕЛОВЕК, Ubermensch. Ницше определяет его такой четкой формулой, под знаком которой будет проходит вся мистерия будущего и которая служит разгадкой тайного смысла всего самого интересного в двадцатом веке.

      "Сверхчеловек есть победитель Бога и ничто."

      Что это значит, каждый должен понять сам, опытным путем. Это магический ключ к Консервативной Революции, к той парадоксальной и удивительной идеологии, могущественной, утонченной и возвышенной, основателем которой был Фридрих Ницше. Отмена морального идола, выродившегося божества поздних европейцев, этой сомнительной фигуры, созданной моралью слабых, расой рабов — это первая победа Сверхчеловека. Здесь он тотальный революционер, ниспровергатель, отрицающий, ставящий под сомнение. Это священное преступление, высвобождение бездны от заржавевших оков лжи. Но, в отличие от левых и анархистов, Сверхчеловек не ограничивается великим отрицанием. Он и не может им ограничиваться, ведь он понимает, с телесной наглядностью безумия понимает, что это значит… Вкус ничто — мировой яд, лежащий на дне реальности. Тот, кто выпьет его, обречен. Победа над Богом — самая страшная победа. Она открывает победителю еще более великого врага — НИЧТО. Но ужасаясь и стеная, с развинченными нервами и нечеловеческой тоской Герой должен сразиться и с этой ускользающей, хохочущей бездной, с мраком европейского нигилизма, с цианистой тканью современного мира… Сразиться и победить… И тогда на пустом месте, после великого отрицания, после великого разрушения придет солнце Нового Дня. Сверхчеловек установит новые ценности и новые законы. Он откроет НОВУЮ ИСТИНУ.
      Фридрих Ницше свидетельствует:

      "Кто говорит мне, что любую найденную истину надо проверять огнем? Сверхчеловек должен из себя самого взять свою собственную истину и… проверить ее своим собственным огнем!"

      Злой, ужасающий, великолепный образ чистого Духа, высшего существа, стоящего по ту сторону всех противоположностей.
      Его спокойствие оплачено невыносимым страданием, его высокомерие проистекает из знания последних глубин, его жестокость оправдана силой и весенней роскошью его Любви…
      "Победитель Бога и ничто", он разрушает только то, что падает, но после разрушает и само разрушение. Не плохой, не хороший, просто ВЫСШИЙ — Тот, по кому так истосковалась ЖИЗНЬ.
      Мастер кристального бытия…

      "Я с восхищением наблюдаю за чудесами. расцветающими под горячими лучами солнца. Это тигры. пальмы, гремучие змеи… На самом деле, даже зло имеет свое будущее и самый знойный юг еще не открыт человеку… Когда-нибудь на земле появятся огромные драконы… Ваша душа так далека от понимания великого, что Сверхчеловек с его добротой будет для вас ужасен."

      Вторая весть «Заратустры» — Вечное Возвращение. Постижение его приходит к Фридриху Ницше внезапно, под скалой в Сильс Мария. Вдруг он понимает, что время нелинейно и никуда не исчезает. Что прошлое существует вечно также как настоящее и будущее. Что каждый миг времени будет повторен бесконечное число раз. Круг замкнут. Все повторится. Это высший удар. Сам Ницше назвал Вечное Возвращение учением "морального терроризма". Почему? Почему не радостное ощущение того, что все еще раз вернется и человек бессмертен? Для Ницше бытие невыносимая боль. Жить — значит страдать. Видеть людей — значит испытать непреодолимое, невыносимое отвращение. Menschliche-alzu-Menschliche не просто гнусно, оно преступно, недопустимо. Сверхчеловек рождается в муках. в страданиях, в тяжелой тоске и нервном срыве… Кажется там, в будущем, когда он наконец придет, когда он утвердит себя как новый Закон и Новую Жизнь, наконец-то наступит избавление страдающей расы господ, утихнет боль аристократических душ… А Вечное Возвращение отменяет восторг такой перспективы.
      Да. Сверхчеловек грядет.
      Это неизбежно, но это не отменит страдательного и мучительного пути к нему. Все будет повторяться вновь и вновь — червь, обезьяна, греческая трагедия, плебей Сократ, гений Наполеона немецкий бюргер и сам Фридрих Ницше, с расколотой душой. воспаленным мозгом и страстным взглядом, обращенным в суть Жизни… Вечно не только достижение, но и путь к нему. Жизнь настолько выше человека, что знает последнее средство ускользнуть от его хваткого ума, даже от жесткой длани Сверхчеловека, Господина Жизни. Жизнь — Женщина. И секрет ее — Непостоянство. Вечное Возвращение — вот скала, о которую разобьются самый совершенный корабль. Как вынести эту мысль о Вечном Возвращении? Как жить с ней? Человек не способен на это… Даже Сверхчеловек согнется под этой страшной тяжестью… Она по плечу только одному — богу. Но не всякому, а самому парадоксальному из богов, богу, совмещающему в себе противоположности, высокий экстаз и темную страсть, светлый ум и буйство ночного хмеля… Дионис. Ницше связан с ним не меньше, чем с древним персидским пророком Заратустрой. В своих письмах он сравнивает себя самого с сатиром, полубогом из свиты Диониса. Считает себя интерпретатора воли андрогинного божества, солнца полуночи.
      1888 год. Напряжение мысли у Ницше достигает высших пределов. Здоровье окончательно расстраивается. Во всем в природе, в самочувствии, в окружающих выразительные приметы краха. Ницше больше не сдерживает всю накопленную злость, все разочарование. Он обрушивается на Вагнера с буйством и не признавая никаких границ. Теперь он для него — воплощение фарисейства, главный враг и главный лжец… Он пишет воинствующую книгу «Антихристианин», в которой изливает всю ненависть к католичеству и псевдо-христианскому лицемерию, которым была пропитана ненавистная ему мещански-буржуазная Германия (шире, Европа). В последнем философском тексте ECCE HOMO, "СЕ ЧЕЛОВЕК", он сам себе воздает хвалу и славу, не дожидаясь признания окружающих (которого так и не наступит при его жизни).
      Главы называются так: "Почему я так мудр", "Почему я так умен", "Почему я пишу такие хорошие книги", "Почему я являюсь роком"
      В отчаянии и высшей смертной тоске он отрывается от кошмара настоящего и заглядывает в будущее — в реальное будущее, когда такая постановка вопроса будет вполне естественной: "Почему Фридрих Ницше так мудр?", "Почему Фридрих Ницше так умен?", "Почему Фридрих Ницше написал такие хорошие книги?", "Почему Фридрих Ницше является роком?"
      — Такие вопросы задают себе все интеллектуальные люди ХХ столетия, кроме мыльных философских карликов и расы рабов (эти вообще досужими вопросами не задаются).
      Последняя фраза из этой последней книги звучит так: "Поняли ли меня?" — Дионис против Распятого.
      Дионис против Распятого. Для Ницше это значит моральное божество против имморального. Положительный идеал против того, кто стоит выше противопоставления добра и зла. Поняли ли его? Надо спросить у самих себя. Мы поняли ли его? Это то же самое, что спросить: Ist Veredlung moglich? Возможно ли их облагородить?
      Самые обнадеживающие примеры такого «облагораживания» — насильственные меры по установлению "идеалистического порядка" и "духовных ценностей". Раса рабов другого языка не понимает.
      Veredlung ist unmoglich, aber notwendig.
      Облагораживание невозможно, но неизбежно. И запылали огни…
      Дионис. Точка совпадения противоположностей. Мысль слишком огромная даже для великого ума Фридриха Ницше. Темная ночь безумия уже стоит в плотную. 1888 год. Последние строки величайшего из думающих людей. Но уже не философия, лирика, видения, поэзия. Песня Песней Фридриха Ницше. Дифирамбы к Дионису. Последнее, что он написал, прежде чем прыгнуть в бледную ночь душевной болезни. Гениальный Евгений Головин утверждал, что всякий, кто сходит с ума, делает это сознательно и после серьезного размышления.
 
Солнце заходит.
Die Luft geht fremd und rein.
Schielt nicht mit schifem Verfuhrerblick
die Nacht mich an?
Воздух отчужден и чист
Уж не косится ли своим зовущим взглядом Ночь на меня…
Sei stark mein tapfres Herz
Frag nicht warum?
Будь сильным, храброе сердце!
Не спрашивай, ПОЧЕМУ?
Прыжок в бездну из бездны в окружении бездн…
 
      Январь 1889. Фридрих Ницше рассылает своим немногочисленным друзьям непонятные письма, подписанные словом «Распятый». Все невысказанное обретает странную плоть. Вдова Вагнера Козима Вагнер получает совсем неожиданное послание — "Козима Вагнер, я люблю Вас. Фридрих Ницше."
      На следующем витке Вечного Возвращения она снова получит его и также недоуменно и встревоженною будет вчитываться в строки, осененные священным безумием. Безумием великой Любви. Ученик Ницше Питер Гаст получает такое письмо —

      "Моему маэстро Пьетро. Спой мне новую песню. Мир ясен и небеса радуются. Распятый."

      Вот другое письмо:

      "Я Фердинанд Лессепс, Я Прадо, Я Шамбриж, я был погребен в течении осени два раза… Дионис."

      Друзьям кажется, что это бред. A propos, как назвать то, что в голове у самих этих друзей…
      Овербек, старинный приятель Ницше приезжает в Турин и застает Ницше под наблюдением хозяев пансиона — за роялем, играющем на пианино локтем и поющим гимны во славу ДИОНИСА. Таинство свершилось. Противоположности преодолены. Фридрих Ницше и греческий бог Дионис одно лицо. Эвое, Эвое, Эвое…Йакх!
      Ницше помещен в клинику для душевнобольных в Базеле.
      Из записи в истории болезни:

      "20 февраля 1889 года. Забыл начало своей последней книги. 23 февраля В последний раз я был Фридрихом Вильгельмом IV.
      28 февраля. Улыбаясь, просит у врача: "Дайте мне немножко здоровья."
      27 марта. "Это моя жена Козима Вагнер привела меня сюда".
      27 апреля. Частые приступы гнева. 18 мая. Довольно часто испускает нечленораздельные крики. 14 июня. Принимает привратника за Бисмарка.
      4 июля. Разбивает стакан, "чтобы бы забаррикадировать вход в комнату осколками стекла."
      9 июля. Прыгает по козлиному, гримасничает и выпячивает левое плечо"

      То самое плечо, на котором великий дух нес всю тяжесть мира…
      Так длится до 25 августа 1900 года. Безумие не отпускает его. Лишь тогда. когда он садится за рояль, его черты преображаются и из под его рук звучат фантастические мелодии, достойные высших гениев музыки. Друзья и родные, когда слышат эту игру, сожалеют, что нет фонографа, чтобы записать ее…
      25 августа 1900 года Фридрих Ницше умирает. Он прожил только шесть месяцев да и то в полном безумии того столетия, которое впоследствии безусловно получит имя — эра Фридриха Ницше.
 
Schield der Notwendigkeit!
Hoechstes Gestirn des Seins!
— das kein Wunsch erreicht,
das kein Nein begfleckt,
ewiges Ja des Seins,
ewig bin ich dein Ja:
denn ich liebe dich, oh Ewigkeit.
Щит Неизбежности!
Высшее созвездие Бытия!
до которого не достает никакое желание, которое не замарано никаким НЕТ
Вечное ДА Бытия:
Вечно я буду твоим ДА.
Потому что я люблю тебя, О Вечность.
Так и не встретил он женщины, от которой хотел бы иметь детей.
Потому что он любил только Тебя
О ВЕЧНОСТЬ!
 

FINIS MUNDI № 9
АРХИМНАДРИТ КИПРИАН (КЕРН) — ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ