— Как ты осмелилась заплыть в мои воды без позволения, нарушив Обычай? — Нита по звуку голоса поняла, что эта громадина — китиха.

Незнакомая китиха тяжело и медленно надвигалась прямо на Ниту, чем заставляла ее отплывать назад, усиленно работая плавниками и хвостом. Огромная голова и покатая спина без плавника. Кашалот! Гигантский кашалот!

— Извини меня, — поспешно пропела Нита, стараясь издавать самые мирные звуки. — Я и не собиралась вторгаться…

— Но вторглась! — взъярилась китиха на столь густой, грозной ноте, что это уже звучало почти как ужасный боевой клич кашалота. Такой Нита уже слышала, когда Кит ринулся на кальмаров. А грозная незнакомка продолжала надвигаться на Ниту, которая все пятилась и пятилась, не спуская глаз с острых зубов чудовища, — Это МОИ воды, и я не желаю, чтобы какая-то шумная любительница криля распугивала мою пищу!..

Голос ее становился уже не просто сердитым, но жестким, жестоким. Ниту звуки эти начинали раздражать. Она вдруг прекратила отступать и остановилась, напружинив хвост и подняв его, готовая в коротком броске протаранить китиху.

— Мне не нужна твоя рыба! К тому же она не может слышать меня… и ты это знаешь! — пропела Нита гневно. — Мы, киты-горбачи, можем петь на такой высокой ноте, что не только рыбы, но и ты не услышишь наш голос.

Громадная китиха продолжала надвигаться, обнажая зубы, которые, казалось, вырастают в ее пасти, как грибы после дождя.

— Ты похожа на кита, — подозрительно прогудела она, — и поешь ты, как кит… но звук твоего голоса все же не совсем привычен. Кто ты?

— Х'Нииит, — сказала Нита, стараясь придать своему голосу самые характерные нотки пения кита-горбача. — Я Волшебница. Волшебница-человек.

Китиха издала пронзительный вопль и ринулась на нее с широко разинутой пастью. Нита метнулась в сторону, с легкостью увертываясь от натиска гигантской туши.

— Лазутчица! Убийца! — уже выла китиха, испуская скрежещущие звуки. Она вновь понеслась на Ниту.

И снова Нита перекатилась на бок и ушла от удара. Раз за разом она легко избегала атаки слепой от ярости китихи.

— Да, я человек, — пела Нита, — но и Волшебница. Поберегись!..

У-УУХ! Заклинание кашалотихи ударило с такой силой, что обрушившаяся стена воды показалась каменной. Ниту отбросило назад, ее буквально завертело как щепку. Она пыталась удержать равновесие и кляла себя за беспечность. Заклинание китихи было столь простым, что граничило с презрением к противнику, казалось эдаким пренебрежительным жестом, равносильным пощечине…

Ниту бросило в жар от негодования. Она сосредоточилась, почувствовала свое единение с Морем и запела. Только три ноты, но очень высокие и протяжные. Она словно бы посылала назад полученный удар, возвращала его с удесятеренной силой. Вода вздыбилась. Гигантскую китиху швырнуло и закрутило. Она кувыркалась точно так же, как минуту назад сама Нита. Обескураженная кашалотиха успела издать лишь короткий вопль.

Нита остановилась, сотрясаясь всем телом от гнева. Ш'риии, Ст'Ст и Кит окружили ее.

— Со мной все в порядке, — все еще дрожа, успокоила их Нита. — Но этой громадине требовалось преподать урок хороших манер.

— Верно, встряска ей на пользу, — сказала Ш'риии. — Х'Нииит, извини. Мне надо было держаться рядом с тобой, но… — Она смущенно умолкла.

— Все нормально, — пропела Нита, постепенно приходя в себя.

— Отличный удар, — прогудел рядом с ней низкий голос. Она повернулась к Киту и слегка, благодарно потерлась о него правым боком.

Откуда-то сверху опустилась бледная, почти невесомая тень. Плоский темный глаз рассматривал ее с интересом.

— Да, — прохрипел Эд'рум. — Наша Килька, оказывается, зубастая! Поздравляю.

— Спасибо, — откликнулась Нита, не особенно желая в эту минуту продолжать разговор с акулой.

Они медленно подплыли к Ш'риии, которая пыталась утихомирить разбушевавшуюся китиху.

— Ты не права, Ар'ейниии, — говорила она. — Мы не нарушали Обычай, не вторгались в твои воды без предупреждения. Мы пели.

— Вон та не ПЕЛА! — ярилась Ар'ейниии, и голос ее был таким резким от гнева, что причинял боль. — Мои права…

— …не означают, что можно нападать на молчащего, если он не нарушал Обычая. — Ш'риии пела на одной умиротворяющей ноте. — Ты напала на Х'Нииит в припадке злобы. Сначала злость, потом гнев. И все из-за того, что она человек. Мы слышали…

— В самом деле? А что еще вы слышали в этих водах, ты, Волшебница-младенец, и твои беспечные товарищи по играм? — Ар'ейниии окинула их таким бешеным взглядом, что, казалось, снова готова броситься на любого. — Вы слышали стоны моего детеныша? Вы видели его? Знаете ли вы, что три дня тому назад в этих водах побывали люди-китобои? С моим малюткой М'хали они поступили так же, как и с вашим другом Аэ'мхнууу! Пронзили гарпуном и оставили умирать мучительной смертью брюхом вверх. А сами стали охотиться за мной. А потом… потом они волокли его распухшее от воды тело и потрошили его. Они кидали за борт на потребу чайкам его внутренности! Да, клочки, обрывки, куски тела моего малыша!

Ш'риии молча выслушала источающую боль, гнев и бессилие надрывную песнь Ар'ейниии.

— Я разделяю твою скорбь, Ар'ейниии, — печально пропела Ш'риии. — И все же ничто, даже такое горе, не может помешать Песне. Только она остановит беду. Поэтому мы здесь.

Ответом ей был короткий смех, в котором смешались горечь и гнев.

— О какая ложь! — затряслась Ар'ейниии. — Или глупость и заблуждение! Неужели ты и в самом деле веришь, будто ЧТО-НИБУДЬ может заставить их уйти и перестать охотиться на нас, Ш'риии? — Китиха вдруг с ненавистью посмотрела на Ниту. — Теперь, как я вижу, они уже коварно проникают в самые глубины Моря!

Между Нитой и Ар'ейниии оказался Кит. Он прогудел своим ровным, глубоким голосом кашалота:

— Ты ошибаешься, Ар'ейниии. Она здесь для того, чтобы защитить твою жизнь и жизни твоих сородичей. За то, что случилось, она не может отвечать.

Ар'ейниии насмешливо фыркнула, и звук этот был похож на грохот волны, разбившейся о скалу.

— В самом деле? — всколыхнулась она. — Что же такое может сотворить эта пришелица? Такое, что изменит мою жизнь?

— Она — Молчаливая в Песне, — тихо произнесла Ш'риии.

Ар'ейниии смерила Ниту презрительным взглядом.

— Она? — И громадная китиха снова фыркнула. — Что ж, наконец-то от человека будет хоть какая-то польза. Но не сомневаюсь, что вам пришлось здорово потрудиться, чтобы заставить ее пойти на это. Ни один человек никогда не отдаст добровольно свою жизнь за одного из нас, будь он хоть трижды Волшебник. А может, вы заманили ее хитростью?

Медленно, еле двигая плавниками, словно подкрадываясь, Эд'рум подплыл к Ар'ейниии.

— Не умно, — прохрипел он, — ох как не умно, Волшебница, презирать другого Волшебника, пусть даже он не принадлежит к твоему роду. Ты хочешь сделать Х'Нииит ответственной за все неправедные дела ее собратьев? Хорошо. Тогда я стану винить тебя за те раны, которые нанесли моим сородичам твои братья за многие тысячи лун. И значит, буду вправе отплатить тебе ранами на твоей собственной шкуре. Теперь же!

Ар'ейниии повернулась спиной к акуле и спокойно поплыла назад, будто и не ее вовсе касались нешуточные угрозы.

— Ты принимаешь не ту сторону, Бледный Убийца, — откликнулась она наконец. — Люди убивают и тех, кто находится под твоим владычеством.

— Я ни на чьей стороне, Ар'ейниии. — Эд'рум продолжал неотступно плыть за китихой. — Я ни с китами, ни с рыбами, ни с людьми, ни с какой-либо Силой в Море. Вы, Волшебники, должны бы знать это. — Он принялся очерчивать круги вокруг китихи-кашалота. — И если я пою эту Песню, то только по той причине, по которой пел уже множество раз: мне это нравится. Лучше отбрось свое отчаяние, приглуши боль и поговорим о деле, ради которого мы приплыли сюда, в твои воды. Поговорим, пока ничего худшего с тобой не произошло.

Ар'ейниии медленно развернулась.

— Ладно. Если вы явились взять с меня Клятву, — она взглянула на Ш'риии, — начинайте. Но вы помешали мне расквитаться за потерю.

— Смягчись, — остановила ее Ш'риии, — От тебя идет волна ярости. Используй ее в Песне, но не обращай на тех, кто рядом. У нас не так мало Волшебников, чтобы я рискнула взять певца, обуянного слепым гневом. Выбирай и скажи мне, усмиришь ли свой гнев и отдашься ли Песне всем своим существом?

Ар'ейниии медленно и молча плыла меж ними, издавая лишь слабый звук, похожий на тиканье часов, звук, который обычно издают плывущие кашалоты.

— Приятно знать, что человек будет петь ради Моря, — наконец произнесла она твердым, ровным голосом. — Я довольна. Но на сердце у меня горечь потери. Я лишилась своего детеныша и не смогу легко и быстро забыть такое. Пусть люди знают это и не приближаются ко мне.

Ш'риии взглянула на Ниту и Кита.

— Вы согласны? — Кит-горбач и кашалот пошевелили хвостами в знак согласия. — Тогда приступим, — сказала Ш'риии. — Ар'ейниии, те, кто собрались петь Песню, которая есть и позор Моря, и слава Моря, призывают тебя. Скажи, чтобы я слышала, согласна ли ты с этой Песней?

— Я согласна… — Ар'ейниии отвечала медленно и настороженно, но постепенно голос ее приобретал глубину и ровное спокойствие, и Нита начала постепенно расслабляться.

А китиха-кашалот издавала протяжное мелодичное гудение. Звук был приятен, в нем слышалась уже не злоба, а умиротворение. И все же Нита поймала мимолетный настороженный взгляд Ар'ейниии, брошенный на акулу. Да, громадная китиха все же помнила об угрозе, о том, что Эд'рум наблюдает за ней и теперь постоянно будет держать ее под прицелом своих холодных круглых глаз.

И во второй, и в третий раз был задан вопрос, и голос Ар'ейниии поднялся до самых высоких, доступных кашалоту нот.

— Пусть я вечно буду скитаться среди исчезнувших и потерянных, если откажусь от Песни, — пела Ар'ейниии, — или от того блага, что она несет живущим. — И все же Нита уловила в ее голосе отчуждение и слабый отзвук презрения к высокой Клятве, как будто китиха полагала, что потери ждут лишь ее и лишь ей грозит исчезновение. Особенная горечь послышалась в последних словах о тех, кто жив, кто еще живет в этих водах. И боль утраты и потери придавала ее словам один-единственный смысл: жизнь — это проклятие…

Кажется, и Ш'риии почувствовала тоску в голосе Ар'ейниии, но поздно, возврата уже не могло быть.

— Ну, — спросила китиха-кашалот, — когда состоится Встреча? И где?

— Завтра на рассвете, — ответила Ш'риии, — в водах у Барнегата. Ты будешь вовремя?

— Да, — коротко ответила Ар'ейниии. — Прощайте, — Она шевельнула хвостом и уплыла.

Кит покосился на Властелина акул и тихо сказал Ните:

— Если бы эти двое все же схватились, думаю, обоим пришел бы конец…

— Нет, не обоим, — услышал его Эд'рум.

— Конечно, Бледный, — слегка раздраженно откликнулся Кит, — кашалоту не под силу убить тебя, но разве он не может ранить, пролив твою кровь.

— О, она бы пожалела об этом, — просипел Эд'рум. — Кровь в воде привлекает акул. А кровь их Властелина призовет сюда всех акул, будь они хоть за тысячу длин пути отсюда. Это уже мое волшебство. С кем бы Властелин акул ни схватился, от его врага не оставят ничего, кроме лохмотьев и крох, годных лишь в пищу мелюзге.

Нита, Кит и Ш'риии переглянулись.

— Но почему нам потребовалась именно Ар'ейниии? — спросила Нита. — Она и в самом деле так хороша и незаменима в волшебстве?

Ш'риии сделала крутой поворот и поплыла обратно, в точности повторяя тот путь, который они проделали перед этим. За ней, ныряя и прыгая, устремился дельфин. Над ними скользил бледнеющий в начавшей быстро темнеть воде Повелитель акул.

— Да, — спустя некоторое время откликнулась Ш'риии. — По справедливости она, а не я должна была стать преемницей Аэ'мхнууу.

Кит с удивлением глянул на Ш'риии.

— Тогда почему же она не стала ею?

— Не знаю. Не мне судить, — слегка раздраженно ответила Ш'риии. — Ар'ейниии гораздо сильнее меня. И как Волшебница тоже. Аэ'мхнууу был согласен со мной. И все же он несколько раз отказывал ей в просьбе обучить, открыть все тайны своего волшебства. А теперь еще и гибель ее детеныша… — Ш'риии с шумом выдохнула длинную цепочку крупных пузырей, что означало крайнюю степень неудовольствия. — Ладно, все решится скоро…

— Посмотрим, посмотрим, — послышался позади тусклый голос акулы.

Луна стояла высоко, когда Нита и Кит вышли из воды вблизи пристани и стали отыскивать свою одежду. Пока Нита одевалась. Кит поднял глаза к небу и, прищурясь, разглядывал золотящийся по краю серебряный диск. Потом перевел взгляд на едва колышущееся в темноте море.

— Вот тут-то нас и убьют? — словно бы ни к кому не обращаясь, прошептал он. Нита едва услышала его слова.

— М-мда-а, — промычала она, уселась на влажный песок и тоже поглядела на тяжело перекатывающиеся волны.

— Как же они это сделают? — спросил Кит, натягивая куртку-ветровку. Нита пожала плечами:

— Понятия не имею.

Кит подошел и стал рядом.

— А твои могут отослать меня домой, — сказал он с грустью.

— Могут, — согласилась Нита.

Они с трудом вскарабкались на последнюю дюну и сверху поглядели на бегущую к их дому дорожку. Окна верхнего этажа были ярко освещены. На первом этаже света не было. Очевидно, Дайрин отослали спать.

— Нита… — Кит запнулся и с трудом договорил: — Что ты собираешься делать?!

Она поняла, о чем он спрашивает.

— Я поклялась, Кит. И я буду петь. Я должна это сделать.

— Ты имеешь в виду, что собираешься…

— Нет. — Она напрягла всю волю, чтобы не выдать горечи и страха, переполнявших ее. Она не хотела сейчас даже думать об этом, а тем более говорить, потому что и сама еще не была уверена в том, как поступит.

— Я им для Песни не нужен, — сказал Кит.

— Мне тоже так кажется.

— Ага. — Он помолчал мгновение. — Слушай, а давай скажем твоим родителям, что я во всем виноват. Пусть они обрушатся на меня. Даже отошлют. Зато ты сможешь выходить из дому…

— Ничего не выйдет, — отмахнулась Нита. — Они не поверят. Вчера я обещала маме быть дома вовремя… и не сдержала слова. Сегодня я ускользнула без спроса, да еще из-под замка. Да, скандала не миновать…

— Ты думаешь?

— Знаю. — Мысль о том, что родители станут врагами, не желающими ничего знать и понимать, придавливала к земле тяжелее камня.

Единственное утешение, думала она, что завтра все будет кончено. Навсегда.

— Пошли, — сказала Нита, решительно направляясь к дому.

Дом встретил их мертвой тишиной. Дверь, казалось, хлопнула так, что слышно было на мили вокруг. В кухне темнота. Полоска света просачивалась из гостиной. Вероятно, горела лишь настольная лампа. Отец любил за полночь, когда все уснут, смотреть по телику ночные программы. Но сейчас не слышно было ни звука.

Во рту у Ниты пересохло, в горле запершило, будто оно было забито песком. Она замерла и посмотрела на Кита. Он тоже глянул на нее и легонько подтолкнул под локоть. Потом шагнул вперед и распахнул дверь гостиной.

Нита подумала, что всю оставшуюся жизнь будет помнить эту комнату и то чувство, с которым она сюда входила.

Гостиная давно требовала ремонта. А старый ковер на полу был протерт почти до дыр. Обшарпанные стены прикрывались дешевенькими морскими пейзажами и фотографиями двух сестричек, округливших умненькие глазки. И бросался в глаза нарисованный светящимися красками на черном бархате бравый матадор, картина, которую отец называл почему-то «Мастер Удара».

Мать и отец сидели, выпрямившись, на кровати, застеленной одеялом цвета кока-колы. Они молча наблюдали, как Нита и Кит нерешительно переступают порог комнаты. На неподвижном лице матери застыл ужас. Лицо отца было похоже на… на запертую дверь. Они, видимо, листали журналы, которые теперь уронили рядом с собой. Обычно уютная и такая теплая комната вдруг стала мрачной и чужой, как тюремная камера. А светящийся матадор действительно, как мастер удара, отталкивал, оттеснял, отбрасывал Ниту, вжимая спиной в захлопнувшуюся дверь.

— Садитесь, — сказал отец. Голос его, ровный, тихий и спокойный, звучал так, будто говорил с ними сейчас холодный Властелин акул.

Нита заставила себя медленно подойти к столу. Она, вся внутренне окаменев, опустилась на любимый стул Дайрин.

— Поздравляю, — так же холодно продолжал отец. — У моей дочери великое будущее взломщика. Потрясающая способность взламывать замки, не оставляя следов.

Нита открыла было рот, но снова его захлопнула. Она готова была к крикам и взбучке. Но эта холодная ирония просто испугала ее. Она не знала, как себя вести.

— Ну-у? — протянул отец. — Советую отвечать, юная леди. И ты тоже не молчи, — обратился он к Киту.

Глаза его уже сверкали. Лицо наливалось краской. При виде гнева отца Нита почувствовала облегчение. Этот грозный взгляд уже был нормальным и понятным.

— Итак, — процедил отец, — по тому, что вы оба скажете в свое оправдание, мы будем судить, отправить ли Кита немедленно домой, и… и решим, позволим ли мы вам вообще когда-либо видеть друг друга.

Кит глядел прямо в глаза отцу Ниты и молчал.

«Упрямый кашалот!» — мелькнуло вдруг в голове Ниты. Но тут же сообразила, что Кит молчит неспроста. Он ждет, что скажет она, чтобы поддержать ее потом в любом слове. Ну что ж! Теперь все решается. Она должна сделать что-то. И это ЧТО-ТО решит все!

Но что, что сказать?

— Кит, — снова заговорил отец, — я предупреждаю тебя, у меня нет никакого желания и настроения видеть сейчас перед собой галантного рыцаря и выслушивать его благородные слова в защиту дамы. Тебя доверили мне, и я хочу услышать прямой и честный ответ. Твои родители узнают обо всем в любом случае, скажешь ли ты что-нибудь или нет. Но от твоих слов будет зависеть, КАК я стану говорить о тебе с ними.

— Я понимаю, — тихо сказал Кит и взглянул на Ниту.

Нита кивнула, чувствуя пугающую волну решимости. Она должна начать первой! И Кит ей не помощник. Он бессилен сейчас, как на глубине без Сети Жизни. Значит, сама…

Отец и мать в ожидании не сводили с них глаз.

«О Господи!» — подумала Нита, опуская голову и закрывая лицо ладонями. Она поняла, что должна сказать!

И выпрямилась на стуле.

— Ма… — начала она, но следующее слово комом застряло в горле, и пришлось пытаться сначала. — Ма, ты помнишь, о чем мы говорили вчера? И ты еще сказала, что хотела бы знать, почему мы так много времени проводим вне дома и что между нами происходит, кроме «ничего»?

Мама кивнула, но продолжала сидеть с застывшим лицом.

— Ну… и вот… — Нита мямлила, никак не умея подобрать слова, которыми можно все объяснить им. Два месяца волшебства, работы заклинаний, странные места, где они оказывались, чудеса, которые окружали их… Как все это объяснить людям, не имеющим понятия о существовании Волшебников? Тем более что они не видели и не увидят все эти волшебные превращения. «Не обращай внимания, говори, говори, — убеждала себя Нита, — если долго будешь размышлять, добьешься лишь того, что похолодеют ноги». Эта глупая мысль вдруг принесла спокойствие.

На лице матери было словно бы написано: «Готова-услышать-самое-худшее».

— Нет, мама, не ЭТО. Не то, что ты думаешь, — сказала Нита, понимая, что мать все еще полагает, будто они занимались всеми этими идиотскими делами. — Но, ма, то, о чем я хочу рассказать, потребует много времени.

Нита с трудом преодолела спазму, перехватившую горло.

— Вы помните, весной, — продолжала она, — тот день, когда я и Кит поехали в город… и ту ночь, когда вдруг вышло солнце?

Родители, все еще сердитые, но уже достаточно сбитые с толку, молча глядели на нее.

— Мы имели некоторое отношение к этому, — сказала Нита.