Ну а уж если русский человек умник, то он обязательно или еврей или человек с примесью еврейской крови 100. Этого-то не могут простить Ленину. Ну, а если сравнение Ленина с Аввакумом и Петром – легитимно, то с Василием Шуйским -заведомо подленькой фигурой русской истории, отрицательной даже с социологической точки зрения: ибо он казнил вождя крестьянской России – Болотникова101. Но, если сравнивать с Аввакумом и Петром, то возникают «ножницы» – в конце концов, к чему звал Россию Аввакум? К темному прошлому и у него ничего нет общего с Западником Петром. И все-таки связь с Петром Ленина закономерна. Да, Ленин сохранил империю, но какой ценой?
      Небольшой экскурс в историю.
      В июне 1831 года А. С. Пушкин получил разрешение пользоваться архивами, документами петровского времени. Если и была у заказчика (императора Николая Павловича) мысль, что из-под пера первого поэта выйдет апофеоз, то этого не произошло. «Медный всадник» при жизни не был допущен цензурой, несмотря на «идеальное вступление».
      В чем дело? «…Вступив в архивы, Пушкин дотронулся собственноручно до источников, свидетельствующих о величии реформатора, но вместе с тем и ужасающих, так как из этих документов струилась и капала кровь почти на каждом листе»102.
      Читатель, даже не историк, который касается томов Ленина и некоторых документов, опубликованных в последние два десятилетия, ошарашен: они наполнены кровью: «террор, расстрел, высылка, арест» и т. п. Петра отделяет от нас триста лет. Он стал знаменем стремления на Запад; потоки крови, пролитые им, забыты. Их знают лишь историки и любопытные. От смерти Ленина нас отделяет «всего» восемьдесят лет, из коих почти семьдесят ушло на его увековеченье. Уверен, что спустя двадцать-тридцать лет о его преступлениях будут знать только историки. Фигура не однозначная. Если вдуматься, то из времен Аввакума, а точнее царя Алексея Михайловича, к большевикам «перешла» стрелецкая форма: шлем с шишаком – «единорожка», что позже стали называть «буденовкой», длинная шинель с характерными косо-пришитыми на груди полосками, напоминающими древнерусские кафтаны военных людей…
      А под алым знаменем Дмитрий Донской победил на Куликовом поле…
      Родной брат писателя Вениамина Каверина – Лев Зильбер, впоследствии знаменитый врач, во время Гражданской войны получил назначение в штаб 2-й Донской дивизии, которой командовал бывший полковник царской армии Колчигин. На груди комдива – орден Красного Знамени – тогда весьма редкая награда. Недалеко от ордена на гимнастерке нашита желтая лента цвет лейб-гвардии уланского полка, где в иные времена он служил. Такое сочетание было любопытно пытливому доктору, которому было бы интересно узнать: что заставило Колчигина принять Советскую власть и служить ей не за страх, а за совесть. Случай представился – комдив и врач разговорились. Смысл рассуждений бывшего офицера сводились к тому, что большевики собиратели Русской земли, продолжатели дела Ивана Калиты. Если бы не большевики – Россия бы распалась, ее окраины были бы заняты англичанами, японцами, была бы обкорнана Западная граница. Далее следует аргумент, который я использовал в защиту Ленина: «Мы очень много говорим об интернационализме… и, конечно, наша революция имеет международное значение. Но, посмотрите, как одета наша армия и под каким знаменем она сражается. …ведь эти шлемы, в которые мы одеваем наших красноармейцев, и эти широкие красные петлицы на шинели -это же одежда великокняжеской рати, а красное знамя – это то самое знамя, под которым русский народ сражался при Калке. Это то знамя, под которым русский народ сверг татарское иго. 'Так что большевики совсем не забывают, что они являются политической партией русского народа». (Л.Л.Киселев, Е.С.Левина "Лев Александрович Зильбер (1894-1966). Жизнь в науке", М, 2004, с.96-97) Я испытал истинное удовольствие от прочтения этих слов. Для меня чехарда со знаменем современной России, которая отказалась от государственного флага СССР – возвращение к Византийщине, а не к русским истокам. Да и двуглавый мутант – символ загнившего православия, которому не место в многоконфессиональной стране.
      Серп и молот – символы труда намного интернациональнее и справедливее. Я повторяюсь, но это так!
      А что же касается шлема, широких петлиц, длиннополой шинели – то спасибо Льву Давидовичу, который был достаточно образован, чтобы подчеркнуть национальный характер революции. Эскизы делал, если не ошибаюсь, Апполинарий Васнецов, знаменитый художник. Кстати красноармейская шинель была лучше и целесообразнее шинели царской армии. Но это так, к слову…
      Интересно, кто первый разглядел в Ульянове Ленина? Сложно ответить на этот вопрос. Но одним из первых был Виктор (Вигдор или Вольф) Евсеевич Мандельберг (1869/70-1944, Тель-Авив), врач, бывший член второй Государственной Думы от социал-демократической фракции, меньшевик, с 1907 года в эмиграции. Он был делегатом II съезда РСДРП, где произошел раскол эс-деков на большевиков и меньшевиков. Этот раскол был инспирирован Лениным. Расколовшись на две почти равные части, делегаты понесли со съезда в Россию семена раздора. Отношения между двумя фракциями установились самые скверные и эти возмутительные отношения были занесены в глубинку. Мусор дрязг, сплетен заполнял образовавшуюся щель. И щель росла, разногласия увеличивались. Почему?
      Вот ответ Мандельберга: – «Потому, что причина, вызвавшая разногласия на съезде, именно, специфическое ленинское упрощенное отношение и понимание задач партии и сущности революционной борьбы, – не только оставалось, но, наоборот, благодаря расколу получило возможность выкристаллизироваться, в последовательно проводимую систему; собирая вокруг себя элементы Партии, имеющие тенденцию именно к такому пониманию, и ими этими элементами отчасти покоряемое, – оно, чем дальше, тем все больше уходило от меньшевиков… Чем сложнее задачи ставила все стремительнее развивающиеся революция, тем, понятно, все более и более ошибочные ответы должен был давать все упрощающий ленинизм»103.
      Это потрясающие свидетельство. Во-первых, кажется, впервые употреблено слово «ленинизм».
      До этого общеупотребительным для обозначения большевиков и меньшевиков были «беки» и «меки» внутри «эс-деков» – социал-демократов.
      Ясно, что слово «беки», смахивающее на «бяки» было упразднено. Во-вторых, речь идет о кадрах большевизма, неизмеримо более примитивных, чем их оппоненты. Одна из причин произошедшего – полный отрыв лидеров эмиграции от России. Дрязги, сплетни, взаимные обвинения – эмигрантская клоака выбрасывала все это на территорию империи, и лишь примитивные низы могли быть электоратом нового движения.
      Кстати, первые оценки социал-демократов со стороны народовольцев были негативными и проявились в общих ссылках. Конечно, на лицах выживших героев семидесятых-восьмидесятых годов можно было прочесть отпечаток мученичества и трагизма. Но в оценке нового движения они были почти единогласны: «мы»- народовольцы, «аристократы», а «вы» – социал-демократы – «плебс». «…Недавно умерший народоволец и народоправец, позднее правый эсер Н. Тютчев высказался: «Теперь в Сибирь улица пошла»104.
      Множество версий выдвигалось в отношении псевдонима, который избрал Владимир Ульянов – ЛЕНИНЪ. Н. К. Крупская считала выбор псевдонима делом случая и не более105. Но у меня есть странная версия106. В Германии существует одно стихотворное пророчество no-латыни, приписываемое монаху Герману, жившему в XIII веке.
      Иногда называют «точную» дату появления пророчества – 1300 год, но оно получило известность в 1693 году и многократно переиздавалось. Выдвигались различные версия, кто в действительности создал эту фальшивку.
      Пророчество называется – Vaticanium Lehninese (Ленинское пророчество), названное по местечку Ленин (ударение на последнем слоге), неподалеку от Потсдама, известное развалинами старинного цистерцианского монастыря Гиммельпфорт, основанное в 1180 году. (Цистерциане – монашеский орден, ветвь бенедектиицев. В Польше их называют берпардинами. Они отличаются строгим уставом). Вероятно, пророчество позднейшая фальшивка107. В этом известном подлоге оплакивается гибель дома Асканиев (им когда-то принадлежал Ленин) и возвышение династии Гогенцоллернов, должное привести к объединению Германии.
      Предрекается и гибель последней династии в одиннадцатом поколении. Наследниками Асканийской династии были князья Ангальт-Цербские. Иначе говоря, дом Романовых был тесно связан через Екатерину Великую с этой династией, ибо она была принцессой Ангальт-Цербской. (Кстати, эта династия ведет свой род от славян – сербов (отсюда – цербская). Все эти исторические изыскания, возможно, могут помочь в выяснении странного псевдонима.
      Как бы то ни было, но в этом псевдопророчестве имеются антироялистские тенденции, которые, зная биографию Ульянова-Ленина, могли его привлечь к выбору конкретного псевдонима. Учтем, что впервые псевдоним «Ленинъ» появился в газете «Заря» в 1901 году. Том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона со статьей о «Ленинском пророчестве» вышел в 1896 году – версия имеет право на существование108.
      Добавим, что псевдоним «Ленин» использовался в артистическом мире. В девяностые годы XIX века этот псевдоним использовал провинциальный актер Н. Ленин-Менделеев.
      Он был племянником великого химика109.
      Второй раз этот псевдоним использовал знаменитый актер, народный артист РСФСР Михаил Францевич Игнатюк (1937).
      Псевдоним, возможно, был взят у его учителя, великого актера А. П. Ленского, как бы усеченная форма, принятая для бастардов XIX века (Пнин-Репнин, Шафиров – девица Фирова, Селиверстов-Верстовский и т. д.) или по имени женщины. Возможно, этот же псевдоним был взят и другой известной актрисы -Лениной Елены Лазаревны.
      Но у нее, вероятно, это как раз образование от имени. К сожалению, я не знаю ее девичьей фамилии. Но все эти актеры взяли свой псевдоним в начале XX века.
      Информативны и воспоминания Владимира Александровича Поссе (1864-1940). Он был одним из самых интересных людей своего времени, публицистом, народником, марксистом, и по словам Л. Н. Толстого принадлежал к лучшим образцам «интеллигенции»110.
      Являясь личным другом Горького, Поссе оказал громадное влияние на Ленина и Горького, что несомненно: но оба они отрицали влияние обаятельной личности111.
      Имея в виду Ленина, Поссе писал: «Искровцы» мечтали о своей диктатуре во всем революционном лагере112. Съезд партии – это турнир между социал-демократами и нарождающей партией социалистов-революционеров. Самый солидный теоретик первых был Плеханов, самый боевой теоретик и практик Ленин113.
      Удары Ленина пытался парировать Чернов с не всегда удачной помощью, которую оказывали ему хорошие практики, но плохие теоретики – Минор и Гоц. «Минор с обликом ветхозаветного патриарха и Гоц с обычной физиономией доктора, не добившегося ни практики, ни известности – чистокровные евреи, искренне полюбившие русский народ» – кажется это сказано без иронии. Где-то я слышал, что кто-то назвал Поссе дураком, но это далеко не так. Его прямота – это прямота давно вымерших мамонтов – идеалистов. Я не оговорился – не пескарей, а именно мамонтов. (У Владимира Набокова: «Умирают мохнатые мамонты, чуть жива красноглазая мышь…»). Плеханов и Ленин – русские, и в наружности – русское, купеческое, но у каждого своеобразное. «Ленин, почти ровесник Чернова, казался в то время (то есть в 1902 году), значительно старше его, а теперь, пожалуй, выглядит помоложе, ибо Ленин раньше Чернова и внешне и внутренне установился.
      Уже тогда у него была очень солидная плешь, обнажавшая хорошо вылепленный череп с остатками рыжих волос. Лицо с сильно развитыми скулами, с рыжей бородкой – некрасиво, но вся суть в глазах, карих, умных, смеющихся и лукаво и ласково.
      Небольшого роста, коренастый, жилистый с быстрыми уверенными жестами – он мог сойти за смышленого прасола, промышляющего скупкой у крестьян шерсти и льна»114.
      Блестящий портрет, сделанный вовремя, в будущем он сошел бы за карикатуру. Ещё неожиданнее отношение к Плеханову. Возможно, и здесь имелся ввиду «Старик» (так называли Ульянова его сподвижники). Но так можно было обойти цензуру: «…на подмогу Ленину под шумные аплодисменты поднимается на кафедру пожилой плешивый интеллигент с густыми черными бровями, мефистофельски загнутыми над живыми, во все стороны стреляющими глазами. Это был Плеханов. Говорит он с продуманной жестикуляцией, говорит красно, точнее пестро: так и сыплются остроты, цитаты, в том числе из Крылова, ссылки на героев Гоголя и Щедрина… Несмотря на это или именно поэтому, слушать его было жутко, ибо легкая шутливая форма особенно ярко оттеняла зловещую жестокость содержания. Нападая на террор социалистов-революционеров, он восхвалял террор Великой французской революции, террор Робеспьера. «Каждый социал-демократ, -говорит Плеханов, – должен быть террористом а'lа Робеспьер.
      Мы не станем подобно социалистам-революционерам стрелять в царя и его прислужников, но после победы мы воздвигнем для них гильотину на Казанской площади…». Не успел он закончить этой фразы, когда среди жуткой тишины, переполненной залы раздался отчетливый голос: «Какая гадость!». Сказано это было громко, но спокойно, убежденно и потому внушительно, Плеханов побелел, вернее, посерел…»115. На следующий день Поссе написал резкое письмо Плеханову о разрыве с Плехановым, Лениным и другими, и печатно стал выступать против тогдашней социал-демократии. Обратим внимание, что в 1923 году Поссе имел мужество отвергать классовый террор, прозрачно намекая на советский режим:
      «Обещание поставить гильотину на Казанской площади стоит в тесной связи с обещаниями, данными Плехановым и его сторонниками на съезде РСДРП в 1903 году разогнать русский парламент через две недели, если состав его не будет соответствовать интересам Социал-Демократической Партии, или, напротив, сделать его бессрочным, если состав его будет этим интересам соответствовать, лишить буржуазию избирательных прав, ограничить свободу слова, не считаться с неприкосновенностью личности…»116.
      Не надо быть особенно прозорливым, чтобы узреть под анонимными словами «его сторонников» истинных главарей Октября, ускоренно решивших проблему Учредительного собрания и прочих «мелочей»: свободы слова, личности и т.д.
      Резюме о встрече с Плехановым и Лениным следующее: «Злость сильна, и на этот раз победа осталась за «искровцами», несмотря на гадость Плеханова»117.
      Интересен рассказ Поссе и о Кропоткине. Оказывается, знаменитый анархист если не был масоном, то, во всяком случае, интересовался масонством. Он спрашивал своего собеседника о том, масон ли Струве? И вообще придавал большое значение связям в высшем обществе, считая, что это может способствовать «движению». Он сожалел, что русские либералы игнорируют масонство118. О будущей власти большевиков: «Если я вернусь в Россию, когда у власти будет Николай II…, то меня, вероятно, пошлют на Сахалин, но не в ссылку, а для геологических исследований, если же у власти будет Плеханов, то, пожалуй, посадят»119. Что и было сделано при большевиках.
      И еще одна двусмысленная деталь. Думаю, она касается больше Ленина, чем царя: «Жизнью Николая Романова я интересовался. Будь на месте Николая II человек с такими способностями и с такой могучей волей, какие были у Петра I, русская история конца XIX и начала XX века была бы несколько иной, чем мы ее теперь знаем.
      Совершенно отрицать роль личности в истории для тех, кому интересно общественное творчество Ленина, невозможно. И надо помнить, что в социологии, как в математике, приходиться считаться с величинами не только положительными, но и отрицательными»120.
      В 1922 году вышла биография В. Г. Короленко. Автор предисловия к ней безусловно имел в виду Ленина и его противника Мартова. Следует различать между революционерами два основных разряда: «умозрительно-программной и органически-принципиальной.
      Умозрительно-программные революционеры всегда более или менее начетчики, склонные с чрезвычайным жаром «состязатися о словеси». Во многих из них сидят отцы христианской церкви эпохи вселенских соборов: по букве непримиримая вражда к язычеству, в существе – приятие и укрепление худших сторон того же самого язычества. Как бы наперекор старому афоризму: «из сердца исходят помышления», у революционеров этого типа ум ужасно непреклонный, а сердце чрезвычайно приспособленческое. Горячностью по формальным вопросам символа веры удовлетворяется потребность возместить холодноватое безразличие к вероисповедному существу.
      Органически – принципиальным революционерам дорого существо. Для них люди дороже слов. Им в высшей степени понятно, что революционная суббота для человека, а не человек для революционной субботы. Они мягки и уступчивы в тех частностях, относительно которых возможны разные мнения. Но зато горячи и непреклонны в существе»121. Вероятно, речь идет о первом пункте программы по поводу членства в партии социал-демократов, с пеной у рта защищаемого Лениным. Это первый водораздел между книжниками и практиками. Так сказать, школа Шамая против школы Гилеля…
      При анализе причин возвышения Ленина, следует отметить его несомненную «харизму».
      Обратимся к ранним воспоминаниям одного из первых соратников вождя, затем исчезнувшего в «Никуда», хотя он и умер в своей постели. Он, по его словам, рано отошел от революционной деятельности и «потому со временем перестал существовать для Владимира Ильича». Речь идет об экономисте Михаиле Александровиче Сильвине (1874-1955).
      Дело относится к самому раннему периоду: «остановлюсь на некоторых личных свойствах Владимира Ильича. Как я уже сказал, мы единогласно, бесспорно и молчаливо признали его нашим лидером, нашей главой; это его главенство основывалось не только на его подавляющем авторитете, как теоретика, на его огромных знаниях, необычной трудоспособности, на его умственном превосходстве – он имел для нас и огромный моральный авторитет… он импонировал нам также моральным величием. Нам казалось, [что] он был совершенен, свободен от тех мелких слабостей, которые можно найти в каждом»122.
      Примером его «харизмы» стоит привести встречу в Риге с латышскими социал-демократами, которые были предубеждены к россиянам. В течение 3-х дней общения с ними Владимир Ильич полностью очаровал латышей.
      «Здесь еще раз убедился я, насколько этот человек был одарен способностью увлекать сердца, внушать к себе беспредельное доверие, наполнить чувством беззаветной преданности единой цели – все это я не раз имел случай наблюдагь и в отношении целых групп и отдельных лиц.
      Бывали случаи, что человек достаточно зрелый, независимый в своем образе мыслей в своих суждениях, образованный и опытный, которого никак нельзя упрекнуть в недостатке самостоятельности, после нескольких недель общения с Владимиром Ильичом совершенно подпадал под влияние его железной воли, его сильного ума»123.
      Одержимость идеей была привлекательной и отталкивающей одновременно: «В личных отношениях В. И. был обаятельный человек с большой выдержкой, деликатный, терпеливый к собеседнику – не всегда интересному, очень гостеприим ный.
      [Я] знал его позже в Сибири, во время ссылки, я видел его затем в эмиграции; и знаю, что, когда этот человек имел дело с теми, кого он считал врагами своей идеи, а, стало быть, и своими личными, он был беспощаден. На мои сомнения в некоторых случаях, и с той насмешкой, которая часто смотрела из его глаз, замечал мне: «Революция – не игра в бирюльки».
      «Это обывательские соображения – говорил он. Для того чтобы она победила, нужно сосредоточить на ней все внимание, всю свою энергию, все свои силы и всю волю, сосредоточить, отбрасывая все лишнее, все не идущие к цели». И эти, как иногда говорят, односторонность и исключительность, нетерпимость и беспощадность были ему свойственны»123.
      Илья Лохматый был знакомым Ленина. Они встречались в эмигрантском Париже.
      Эренбург об этом рассказывает в своих воспоминаниях. Встречались большевики в кафе «д'Орлеан». На втором этаже была небольшая зала заполненная людьми, человек тридцать. Все пили гренадин – приторно сладкий сироп. Ленин пил пиво. Эренбург глядел только на Ленина. Шел 1909 год, но магнетические токи привлекали к вождю людей. Одет Ленин был в темный костюм, со стоячим крахмальным воротничком -выглядел корректно. Не сказано, но, по-видимому, как средний буржуа. Молодой Илья, будучи дерзким мальчишкой (вообще-то он себя чувствовал неловко), попросил слово и высказал возражение по теме обсуждаемого. Ленин ответил мягко, не обругал (обычно в полемике он был несдержан), а разъяснил его неправоту. Молодой человек заинтересовал Первого Большевика. Он подошел к Илье и расспросил его о московских делах. Илья Лохматый к этому времени побывал в большевистской организации со своим однокашником по Первой московской гимназии – Николаем Ивановичем Бухариным, был арестован, а теперь эмигрировал. Ленин пригласил «мальчишку» к себе на улицу Бонье. К этому времени от дерзости ничего не осталось – была робость перед сильной личностью. Открыла дверь Крупская, «Сам» работал у письменного стола, чуть щуря глаза. Илья Лохматый подробно рассказал о провале московской ученической организации, о положении в Полтаве. Вождь внимательно слушал.
      Выяснилось, что Эренбург помнил адреса, по которым можно было рассылать газеты.
      Надежда Константиновна все записала. Настало время обеда, и Илья хотел раскланяться, но не тут-то было: его гостеприимно накормили. Поразил Илью порядок на столе Ленина: он этого никогда не видел среди своих друзей. И еще: – «Меня поразила его голова. Я вспомнил об этом пятнадцать лет спустя, когда увидел Ленина в гробу. Я долго глядел на этот изумительный череп: он заставлял думать не об анатомии, но об архитектуре»124.
      Наблюдал Эренбург Ленина в библиотеке Сент-Женевьев, слушал его выступления. По его воспоминаниям, сходными с воспоминаниям других, В. И. Ленин говорил спокойно, без пафоса, без красноречия, слегка картавя, иногда усмехался.
      Его речи похожи на спираль, для утверждения и разъяснения он возвращался и повторял: многие забывают, что спираль похожа на круг и не похожа – спираль движется дальше. Эренбург подчеркивает простоту жизни вождя, демократичность и участие в судьбе товарищей. Сия простота доступна лишь большим людям. В конце рассуждений о Ленине Эренбург приходит к выводу, что ему (Ленину) чужд культ личности, но это была, неизмеримо со многими политическими деятелями, сложная личность.
      В эмиграции встретился с Лениным интересный человек и в будущем сильный шахматный мастер А. Ф. Ильин-Женевский, победитель Капабланки, брат Ф. Ф.
      Раскольникова. Было это в весенний день 1914 года. Александр Федорович был совсем юным гимназистом, только что исключенным из гимназии Витмера и заканчивающим учебу в Швейцарии на деньги некоего благотворителя. Встреча состоялась в Женеве, куда Ленин приехал на один день с лекцией. Остановился он на квартире своего старого друга Вячеслава Алексеевича Карпинского. Ильин увидел низенького, коренастого человека и сразу в памяти всплыло лицо Сократа. Но затем он подумал, что все же это какой-то крестьянин. Недоразумение прошло сразу, когда Карпинский представил гостю Ильина. Растерянно протянув руку «Ильичу» для приветствия он почувствовал в свою очередь широкое и крепкое рукопожатие. Лицо вождя расплылось в приветливой и ясной улыбке.
      Молодой Саша Ильин отвечал на вопросы Ленина по поводу ареста их юношеской организации. Кстати, Женевский говорил, что в их группе дружно работали члены различных партий: большевики, меньшевики, эсеры, анархисты. Наверняка были и сионисты и бундовцы, но они не остались в памяти рассказчика. Жена хозяина – «товарищ Ольга», она же Софья Наумовна Равич, пригласила всех к столу. Разговор перешел на интимную тему – Ленин беспокоился о состоянии здоровья жены. У Надежды Константиновны была «Базедова болезнь». Было два пути решения проблемы: опасная операция или консервативный способ лечения. «С какой заботливостью и тревогой говорил Владимир Ильич о здоровье своей неразлучной и верной подруги».
      Как известно, революционер решительно расправившийся «операционным» путем со старой Россией, оказался в личной жизни консерватором: в итоге семья Ульяновых не решилась на операцию. Это вопрос психологический и, несомненно, представляет собой интерес для психологов. Думаю, что Ильин-Женевский приводит этот факт неслучайно. Будучи сильным шахматистом и разбираясь в психологии «противника», он обратил внимание на это, в принципе приватное обстоятельство. В то время можно было писать о болезни Крупской. И, конечно, Ильин обратил внимание на несоответствие личного и общественного.
      Оказывается: одно, не есть обязательно продолжение другого. Примеры Александр Федорович мог взять из истории шахмат: романтик Адольф Андерсен, жертвовавший фигуры направо и налево – в жизни скромный учитель, боявшийся потерять преподавательское место в гимназии… Неожиданно Ленин обратил внимание, что юноша не ест мяса, и Равич быстро приготовила для него яичницу. Александр был вегетарианцем и, со свойственной юности горячностью, стал защищать безубойный способ питания. В это время было страшное увлечение толстовством и, как непротивление уживалось в душе большевика – мало понятно. Ленин развеселился: «Ого, – сказал он, хитро улыбаясь и подмигивая Карпинским, – этак вы, пожалуй, произведете новый раскол в партии и организуете новую фракцию большевиков-вегетарианцев».
      Так смеясь и пикируясь, они перешли в библиотеку, где был приготовлен послеобеденный чай125.
      Тему для доклада Ленин выбрал вызывающую, (для той космополитической среды эмигрантов, живущих в Женеве): – «Национальный вопрос». Ибо, по словам Ильина, всякого рода эмигрантские национальные социалистические группировки, считали преступлением всякий последовательный интернационализм, будь-то еврейский или польский – всё окрещивалось бранным словом «ассимилятор». Аудитория пришла огромная: яблоку негде было упасть. Все ожидали полемики. Ленина встретили весьма прохладно, исключая маленькую кучку большевиков.
      Как оратор Ленин глубоко поразил Ильина, хотя с внешней стороны его нельзя было назвать блестящим оратором. Он не обладал теми артистическими данными, как, например, местная достопримечательность – итальянский анархист Бертони.
      Итальянец был в первую очередь актер-трагик, обладающий соответствующей внешностью, бархатным голосом и прочими атрибутами, необходимыми для обворожения женской половины публики.
      Ленин – антипод. Абсолютно невзрачная внешность, несколько хрипловатый голос и «привычка часто причмокивать в конце фраз» – этим не покоришь зрителя. Но, тем не менее, слушать его было приятно.
      Ильин поймал себя на мысли, что он, слушая оратора, как бы читает книгу. «Удивительная стройность мыслей, строгая последовательность изложения и неумолимая логичность сделала то, что вся это большая и, в большинстве чуждая нам аудитория, не двигаясь и почти не дыша, как зачарованная, прослушала до конца лекцию Владимира Ильича». Когда он окончил говорить, уже большая часть зала аплодировала ему. Но настоящее мастерство проявилось во время полемики. Он разделался с ними быстро – «это был не бой, а избиение младенцев!» Враги повержены, собрание закончено, и дружные аплодисменты сопутствовали победе логики полемиста. Карпинские и Ильин провожают Ленина до поезда. Последняя реплика Ильича из окна вагона: «Советую вам перестать быть вегетарианцем!» -«Советую вам сделаться вегетарианцем!» – с юношеским задором отвечаю ему я. Ленин смеется…».
      Юноша запомнился Ленину, и он неоднократно справлялся у Карпинских о его житье-бытье и приглашал на отдых в Краков, но этому помешала война. А после приезда Ленина в Петроград они коротко встретились еще раз. Ленин не узнал его: загорелый, запыленный в офицерских погонах – он не был похож на довоенного юнца. Ильин напомнил о себе: «Мы с вами виделись в Женеве». Я – «витмеровец»… «А, Вегетарианец! – воскликнул он, и веселая ласковая улыбка озаряла его лицо. По-видимому, это обстоятельство всего сильнее врезалось ему в память. Милый, добрый Ильич!»126.
      К месту добавить мнение графа П. Н. Зубова об ораторском искусстве Ленина: «Его ораторское дарование было удивительно: каждое его слово падало, как удар молота и проникало в черепа. Никакой погони за прикрасами, ни малейшей страстности в голосе; именно это было убедительно. Позже я имел случай сравнить способ его речи с Муссолини и Гитлером. Последний сразу начинал с истерического крику и оставался все время на этой форсированной ноте, не имея дальнейшего подъёма; я никогда не мог понять, как этот человек мог влиять на слушателей, разве что они все были истериками.
      Прекрасноречие Муссолини могло действовать на настроение итальянцев, но по сравнению с ленинским оно не было таким же толковым. Лишь один европейский оратор мог сравниться с Лениным – Черчилль»127.
      К этому можно добавить весомое свидетельство московского обывателя Н. П. Окунева, который в годы 1914-1923 вел дневник. Для историка этого времени он необыкновенно интересен важнейшими деталями быта: ценами на хлеб, сахар, рыбу, мясо, на услуги парикмахерской, баню, ценами на одежду и обувь. И все дается в широком аспекте и чуть ли не ежедневно. Наш интерес связан с упоминанием Ленина.
      Так в записи от 17-30 апреля 1918 года мы читаем следующее: «Ленин все пишет, все говорит… Энергия этого человека действительно выдающаяся, и оратор он, как и Троцкий, – безусловно, замечательный. На их выступления идут уже не одни серые большевики, пошла и «пестрая публика». Залы выступления буквально ломятся от жаждущих послушать их. Ни кадетам, ни Керенскому такого длительного и бесспорного успеха не давалось.
      И говорят ведь, в сущности, вещи довольно неутешительные, не хвалятся своими успехами, а вот, подите, каких оваций удостаиваются! Куда тут Шаляпин!»128.
      Интересно признание, человека относящегося отрицательно к большевизму.
      Поразительна и честность обращения к толпе. Выше автор дневника дает такую характеристику главным деятелям революции: «Все-таки надо признать, что наши настоящие властители – Ленин и Троцкий люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами.
      Если это и нахалы, то не рядовые, а своего рода гении. Керенский перед ними мелок. Он может умереть, про него лучше того, что писали весной и летом, уже не напишут»129.