Булгарин был не исключением среди тех польских ультрапатриотов, которые после "грабежа Москвы" и "перебежек" раскаялись и сделались "порядочными людьми" (Пушкин). Вместе с тем вклад Выжигиных в русскую антисемитскую литературу почти не изучен, хотя, несомненно, именно этим уроженцам Западного края принадлежала ведущая роль в негативном изображении национального меньшинства черты оседлости. Не случайно одной из самых "теневых" фигур среди создателей русского мифа о "жидо-масонском заговоре" был другой "настоящий Выжигин".
      О.А. Пржецлавский (Josef Przeclawski) родился в 1799 г. в Ружанах Слонимского уезда Гродненской губернии. Происходил он из старинной польской семьи Глаубичей, хотя трудно сказать, был ли род Glaubicz чисто польским или "смешанным", поскольку сам Пржецлавский указывал на свое родство с белорусом – митрополитом греко-униатской церкви епископом Брестским Иосафом Булгаком.
      Его отец Антоний Пржецлавский, по авторитетному свидетельству поэта Адама Мицкевича, отличался неподкупной честностью и необыкновенной справедливостью. Он был председателем земского (уездного) суда, а впоследствии и межевого апелляционного, но в основном занимался арбитражем: тяжбы между помещиками длились десятилетиями, а поскольку Антоний был известен своей честностью и справедливостью, к тому же засвидетельствованной Адамом Мицкевичем, то и было решено обращаться к его посредничеству при условии беспрекословного согласия с мнением арбитра.
      Ружаны принадлежали графу Франциску Сапеге, и Антоний арендовал у него большое имение и само местечко. В середине XIX в. здесь проживало более полутора тысяч евреев (по переписи 1897 г. они составляли 70% населения города).
      Пржецлавский с детства видел жизнь евреев, а многочисленные обвинения в ритуальных убийствах в соседнем Гродно и в самих Ружанах, естественно, формировали его отношение к иноверцам. Католическое окружение и атмосфера ожиданий и надежд поляков в период французского нашествия во многом способствовали становлению его характера.
      Разочарование в Наполеоне и уверенность в том, что континентальная блокада принесла "пользу одним жидам", толкнули Пржецлавского в противоположный лагерь русофилов: впоследствии он неоднократно декларировал дружбу поляков и русских, осуждая подстрекательство Запада и предостерегая соотечественников от пустых мечтаний – надежд на помощь Франции в вооруженной борьбе против России. Не случайно в своих "Воспоминаниях" Пржецлавский процитировал одного польского легионера, который, узнав о поражении французов во франко-прусской войне, воскликнул: "…поделом этим фанфаронам! Это Бог наказывает их за то, что они два раза вовлекали нас в пагубу" 27.
      Домашним учителем Пржецлавского (как и многих его сверстников) был военнослужащий наполеоновской армии, старший врач Неаполитанского короля (Мюрата), доктор медицины и хирургии Петацци-Бордо, который привил любознательному ребенку вкус к естественным наукам, особенно к ботанике и химии, и передал обширные знания в гуманитарных дисциплинах. В сентябре 1815 г. Пржецлавский поступил в Виленский университет (здесь он подружился с Адамом Мицкевичем), и уже в 1818 г. закончил его с отличием, получив степень кандидата философии по физико-математическому факультету. Материальное положение семьи после смерти отца в 1814 г. было отнюдь не блестящим, и Пржецлавский вынужден был поступить на службу: 5 ноября 1818 г. он стал дворянским секретарем при уездном предводителе (маршале) в Слониме у своего родственника Броньского. Вскоре восемнадцатилетний юноша по рекомендации графа Адама Солтана, влиятельного новогрудского масона, был принят в виде исключения (в орден принимали только лиц, достигших 25-летнего возраста) в ложу и стал одним из основателей ложи в Слониме, добившись не без помощи Солтана довольно высоких степеней.
      Масонство в Польше было явлением распространенным. Приобретя самостоятельность во времена Варшавского герцогства, оно после Венского конгресса подписало унию с масонами Литвы, занимавшимися после разгрома наполеоновской армии благотворительной деятельностью (они помогали инвалидам, семьям погибших воинов, военнопленным и т.д.). Общий интерес к мистическим тайнам, поискам жизненного эликсира и философского камня увлек и любознательного юношу28.
      Н.Н. Новосильцев обратил внимание на исполнительного молодого человека (впоследствии Пржецлавский создал отнюдь не симпатичный образ своего покровителя, вызвав тем самым бурю в русских националистических кругах). Однако участие в масонской ложе и неформальное общение с выдающимися людьми и государственными деятелями благотворно сказались на воззрениях юноши, который именно в это время пришел к выводу о безнадежности открытой борьбы польской партии с Россией.
      Запутанные имущественные тяжбы дяди Фердинанда Боржимовского заставили Пржецлавского в мае 1822 г. уволиться со службы, и он по настоянию матери едет с рекомендацией Н.Н. Новосильцева хлопотать по делу в Петербург, 22 июля, имея аттестацию своей ложи и знаки своего масонского сана, Пржецлавский остановился в известной гостинице Демута в северной столице. Встреча с университетским товарищем Александром Парчевским, также хлопотавшим по семейному делу, была как нельзя кстати, и друзья сняли для проживания общую квартиру.
      Трудно сказать, каким образом у Пржецлавского возникло столь отрицательное отношение к евреям, однако на протяжении всей своей жизни он считал, что все плохое связано с ними. Эта idee fixe диктовала ему и прямые искажения сути тяжбы, по которой он приехал в Петербург. Так, по словам Пржецлавского, противную сторону дела его дяди представляла красивая молодая женщина "иерусалимского происхождения", госпожа С. (все лица в "Воспоминаниях" Пржецлавского названы инициалами или начальными буквами их фамилий), которая была любовницей директора департамента юстиции И.В. Журавлева (разночинца, сделавшего блестящую карьеру благодаря М.М. Сперанскому). Звали ее – Теофания Станиславовна С., а ее покровителем был не только "Ж.", но и, вероятно, сам Аракчеев. Долгое время ей помогал и К.Ф. Рылеев, посвятил даже "госпоже С." цикл стихов. Известно, что она была по происхождению полькой, и еврейских кровей в ней не находили не только Рылеев и Н. Бестужев, но и современный исследователь-антисемит В. Афанасьев29. Впоследствии выяснилась и причастность ее к шпионажу в пользу Аракчеева. Прибывший в Петербург с рекомендацией Н.Н. Новосильцева, Пржецлавский вовсе не был "казанской сиротой", вступавшим в неравный бой с "сильными мира сего". Для опровержения этого достаточно назвать покровителей молодого человека: член Государственного совета B.C. Ленский и небезызвестный князь Друцкий-Любецкий.
      Однако начал Пржецлавский столичную жизнь не с судебного разбирательства, а с появления в польской масонской ложе "Белого орла", во главе которой стоял известный художник и мистик Юзеф Олешкевич (1777-1830). Свое знание "Maitre en chaire" он унаследовал от графа и сенатора Адама Ржевусского, и все петербургские ложи признавали его первенство: когда Иосиф Иванович, имевший высшую степень в ордене, посещал "другие ложи, то его принимали с особой торжественностью и почестями (семи звезд и железного крова)" 30.
      1 августа 1822 г. по императорскому указу все ложи в империи были закрыты и строго воспрещены любые тайные общества. Новый шаг правительства в борьбе с ересями и крамолой не привел к желаемым результатам: известно, что, например, Пржецлавский и после указа продолжал посещать собрания в ложе. Тяжба, из-за которой он приехал в Петербург, затянулась и продолжалась в течение двух лет. За это время он завел новые важные светские знакомства, часто бывал у будущего министра народного просвещения адмирала А.С. Шишкова, женатого на близкой родственнице не то по линии бабушки, не то по линии матери Пржецлавского; по крайней мере, Юлию Осиповну, урожденную Нарбут, он называет в "Воспоминаниях" тетушкой.
      С.Т. Аксаков в своих мемуарах искренно сокрушался по поводу прародителя "славенофилов": "Александр Семеныч… женился, несмотря на свои преклонные лета и хворость, на полячке и католичке Ю.О. Любаржевской, к общему удивлению и огорчению всех близких к нему людей… Шишков, заклятый враг католиков и поляков, был окружен ими. Новая супруга наводнила его дом людьми совсем другого рода, чем прежде, и я не мог равнодушно видеть достопочтенного Шишкова посреди разных усачей, самонадеянных и заносчивых, болтавших всякий вздор и обращавшихся с ним слишком запросто" 31. Именно в это время "достопочтенный" адмирал энергично требовал ликвидации статуса еврейских депутатов и в конце 1825 г. добился его упразднения32.
      Вместе с тем Пржецлавский, описывая свое времяпрепровождение и занятия33 в Императорской публичной библиотеке, упомянул о том, что богатства "публички" были положены грабежом и конфискацией библиотек епископов (Залусских) и князей (Чарторыйских). Особенное внимание он уделял изучению "любимого предмета occulta"34, прочитав почти все, что было в библиотеке, от пифагорейцев до Корнелия Агриппы35, преследуя "одну, давно задуманную задачу, и неутомимым трудом достиг, наконец, ее решения": "Событие это имело громадное влияние на будущность моего внутреннего человека. Все, что я об этом могу сказать, это: что и изыскания мои, и их результаты не имели ничего общего с герменевтической философией"36.
      Еще до окончательного решения Сената по его делу Пржецлавский 24 февраля 1824 г. поступил на службу в Министерство внутренних дел мелким канцелярским чиновником и затем в течение 40 лет состоял на государственных должностях. Начальник канцелярии М.К. Михайлов, Друживший с его опекуном В. Пусловским, и управляющий министерством В.С.Ланской продвигали молодого человека по служебной лестнице, который после "двух лет скучных занятий варварами" (курирования дел калмыков), сразу был назначен столоначальником37. В качестве чиновника Министерства внутренних дел Пржецлавский даже присутствовал 13 июля 1826 г. при казни декабристов на кронверке Петропавловской крепости и оставил интереснейшие воспоминания об этом событии.
      В бытность студентом Виленского университета Пржецлавский познакомился с А. Мицкевичем и сдружился с ним. Более того, Ципринус (Пржецлавский) был гидом Мицкевича по Петербургу, когда польский поэт проездом оказался в столице, следуя к месту высылки за филоматскую деятельность. Ципринус познакомил Мицкевича с художником-мистиком Олешкевичем, а в 1828 г. (после возвращения Мицкевича из южной ссылки) помогал редактировать сборник стихов поэта и был свидетелем личного знакомства Пушкина и Мицкевича38. С 1830 г. вместе с Ф. Малевским и А. Парчевским и с благословения Мицкевича Пржецлавский принимал участие в издании петербургской газеты на польском языке "Tygodnik" ("Еженедельник"), а затем стал полновластным ее владельцем вплоть до 1859 г. Газета имела успех и выходила два раза в неделю. Пржецлавский привлек к работе многих видных польских литераторов, в том числе митрополита Головинского, графа Г. Ржевусского, Р. Губе, Н. Малиновского, Э. Штюрмер (псевдоним), М. Грабовского, И. Крашевского, К. Буйницкого и др. Сам Пржецлавский писал острые критические и сатирические статьи на политические темы, никогда не подписываясь своим настоящим именем, а латинскими литерами: "I.E.G". – т.е. Иосиф Эммануилович Герба, "G" – т.е. Герба или "Glaubicz", "E.G." и т.д.). Свой псевдоним "Ципринус" Пржецлавский образовал от имени св. Киприана (ок. 210-280), которому молва приписывала сборник афоризмов, занимавшегося в молодые годы чародейством (см.: Cypriani citatio angellorum, Dimisso Cypriani etc.39). Сборник Киприана пользовался в средние века большой популярностью.
      "Тыгодник" стал выходить накануне польского восстания 1830 г., а затем Пржецлавский занял резко антиповстанческую позицию. Многие его статьи перепечатывались в русской прессе: газета "сделалась органом самого энергичного осуждения преступного варшавского движения и не переставала всеми силами противодействовать революционным доктринам, которыми, под знаменем лжепатриотизма, значительная часть польского народа была вовлечена в преступление и пагубу" 40. Конечно, подобная позиция требовала от автора известного мужества и обрекала его на изгнание из польских кругов. Эмигрантский трибунал приговорил Пржецлавского к смертной казни, которая была приведена в исполнение… заочно: на Ботильонском поле в Париже был публично сожжен портрет Ципринуса. Но зато "Тыгодник" заслужил полное доверие "со стороны правительства, представляя все ручательства благонамеренности и преданности" 41. И хотя "благонамеренность и преданность" не спасала Пржецлавского от многочисленных доносов (обычно в III отделении их сжигали по причине бессмысленности содержания) и перлюстрации газетной почты, однако "Тыгодник" получил название и права официоза Царства Польского (с этого началось финансовое процветание газеты). Когда после разгрома польского восстания под председательством И.Л. Туркула была учреждена комиссия по ревизии и составлению законов Царства Польского42, Пржецлавский был приглашен в нее, а с 1840 г. исполнял должность директора канцелярии, одновременно состоя членом Особого комитета при Министерстве народного просвещения (на этом поприще он заслужил орден св. Владимира 4-й степени). С 16 марта 1862 г. он стал цензором и членом совета Министерства внутренних дел по делам книгопечатания, а его сослуживцами были А.В. Никитенко, И.А. Гончаров, Ф.И. Тютчев.
      Столь успешно развивавшаяся карьера Пржецлавского была следствием той крайней охранительной позиции, которую он занимал по многим принципиальным вопросам (свобода печати, гласность и т.д.). Его докладная записка в цензурный комитет вызвала отрицательную оценку даже у И.Д. Делянова (позже – реакционнейший министр народного просвещения и создатель процентной нормы для евреев), который отметил, что "если ему (Пржецлавскому. – С.Д.) последовать, сделается решительно невозможно высказывать в литературе какие-либо мнения о делах общественных", ибо "этот господин заявляет себя отъявленным поборником тьмы и безгласия"43.
      "Проект" был "написан… гладко", однако А.В. Никитенко тоже считал его "неблагородным и неумным" 44. В своем дневнике он записал: "Я сильно поспорил с Пржецлавским: этот господин дышит ненавистью ко всякой мысли и вообще к печати и он предлагал самые жестокие меры. Его поддерживал Тимашев (шеф корпуса жандармов в 1856-1861 гг., а затем министр внутренних дел в 1868-1877 гг. – С.Д.). Я сказал ему: "Не думайте действовать террором. Ни правительственный, ни другой какой террор никогда не приводил к добру. Хуже всех Пржецлавский. Он, очевидно, добивается какого-то значения. А, впрочем, черт его знает: он поляк и, может быть, хочет гадить и самому правительству, клоня его к предосудительной жестокости" 45. Здесь же Никитенко сделал примечательную сноску: "После подвигов Огрызко все кажется возможным" 46.
      Напомним, что И.П. Огрызко (1826-1890), ревизор при департаменте неокладных сборов Министерства финансов, коллежский советник и издатель польской газеты "Слово" был арестован по настоянию М.Н. Муравьева-вешателя за печатание по поручению Варшавского комитета нелегальной литературы и руководство в Петербурге революционной деятельностью поляков. Его арест вызвал переполох в высших сановных кругах России47. Видимо, проницательный Никитенко, отличавшийся антиполонизмом, подозревал Пржецлавского в провокаторстве, ибо объяснить столь "предосудительную жестокость" Пржецлавского даже он не мог.
      (Примечательно, что Пржецлавский – "этот господин" – как раз и был тем самым официальным лицом, разрешившим публикацию в журнале "Современник" романа "Что делать?" Н.Г. Чернышевского, уже сидевшего в Петропавловской крепости. Характерно, что сам Пржецлавский, рассказывая об эпизоде, счел нужным сослаться на бюрократический казус, в то время как он не только хорошо знал автора, но и оставил интереснейший и глубокий анализ романа48. Так что намек Никитенко на провокаторскую "струнку" Пржецлавского не лишен оснований. А если учесть, что публикация романа "Что делать? для Пржецлавского прошла без последствий, то приходится думать о своеобразном двурушничестве этого "поборника тьмы и безгласия", позволившего публикацию "евангелия" русского освободительного движения.)
      Впрочем, сам Пржецлавский свое положение охарактеризовал вполне точно: "Мое положение в главном управлении как католика и как чиновника царства (имеется в виду Царства Польского. – С.Д.), было несколько исключительно" 49.
      Сорок лет находился Пржецлавский на государственной службе. За это время он стал тайным советником (3-й чин в "Табели о рангах" после канцлера и действительного тайного советника), был награжден различными орденами за "верноподданническую ревность к службе" (среди наград Пржецлавского был и 5-й по старшинству в Российской империи орден "Белого орла"). Пржецлавский умер в Твери на 80-м году от рождения (1879), завещав положить в гроб щепотку слонимской земли, которую хранил всю свою жизнь.
      Сама по себе биография государственного чиновника не представляла бы интереса, если бы Пржецлавский не оставил после себя заметок по еврейскому вопросу и таких воспоминаний о встречах с выдающимися людьми своего времени, по которым можно было бы судить о характере его "безымянной" литературной деятельности, имевшей самое непосредственное отношение к генезису "Протоколов Сионских мудрецов".
 

 
      В 1872 г. в "Русском архиве" появилась первая публикация ушедшего в отставку тайного советника Министерства внутренних дел О.А. Пржецлавского «Замечания на статью г. Берга в "Русском архиве" 1870 года»50. К 1874 г. в "Русском архиве" были напечатаны многочисленные отрывки из его мемуаров под заголовком "Калейдоскоп воспоминаний Ципринуса", а затем объявленные как "Воспоминания О.А. Пржецлавского" в "Русской старине". С 1874 по 1890 г. публикуются многочисленные очерки об исторических лицах и событиях до- и послереформенной России (рукописи Ципринуса в редакцию "Русской старины" доставлял его сын – А.О. Пржецлавский51, ревностно относившийся к литературному наследию своего отца).
      Публикация первых статей Пржецлавского («Иосафат Огрызко и его польская газета "Слово"», «Несколько слов по поводу "ответа" г. Берга на мои замечания на его записки о польских заговорах и восстаниях», "Н.Н.Новосильцев", "Адам Мицкевич", "1811 и 1812 гг.") вызвала оживленную полемику в среде русских националистов, считавпшх, что он "при своем видимом уважении к русским и уверениям в беспристрастности, не всегда свободен от желания уколоть самолюбие России и доказать нравственное и умственное превосходство поляков над русскими" 52.
      Особенные нападки вызвали его воспоминания о Пушкине и Мицкевиче, в которых "славянофилы" усмотрели "умаление достоинств" великого русского поэта и возвеличивание польского гения53. К тому же, лицемерно восхваляя покорность русского народа перед "власть имущими", Пржецлавский "устами" Мицкевича провозглашал: "Можно было бы подумать, что малодушие, рабство; вовсе нет… народ, который так инстинктивно уважает власть и, покоряясь ей, забывает о собственной силе – великий народ… Поэтому-то русский народ и сильнее всякого другого, что индивидуальные силы сосредотачиваются у него в одну идею и действуют конкретно" 54. Комплимент весьма сомнительный…
      Яростную реакцию критиков вызвали и страницы воспоминаний о Н.Н. Новосильцеве, столь много сделавшим для карьеры молодого Пржецлавского.
      Н.Н. Новосильцев (1761-1836) – фигура в русской истории неоднозначная. В первые годы царствования Александра I он входил в "Негласный комитет", который в шутку его члены называли "Комитетом общественного спасения", в то время как молодых либералов противники именовали "якобинской шайкой", потому что один из членов комитета, П.А. Строганов, в 1790 г., находясь в Париже, вступил в якобинский клуб55. Членом "негласного комитета" был и князь Адам Чарторыйский.
      За Н.Н. Новосильцевым, председателем Государственного совета с 1832 г., в исторической науке установилась "слава" реакционера, жестокого подавителя национального самосознания поляков и бескомпромиссного колониалиста. Возникновение подобной точки зрения на "императорского комиссара при административном Совете" во многом связано с Адамом Мицкевичем. Авторитет революционного поэта, боровшегося за свободу Польши, естественно, перевешивал любые объективные оценки деятельности Н.Н. Новосильцева.