Столик с видом на трамвай (рассказы)

      - Пользуйся, Фомин,- говорят.- Дизайнер ты что надо, ребенок у тебя, ко всему прочему, народился...
      Взял я четырехкомнатную. Какой дурак от четырехкомнатной отказывается?
      И вот сложилась такая ситуация. Семья моя за пятьсот километров, теща, не желая есть гладких кур, с хозяйством возится, жена, боясь потери коммуникабельности, сына возле нее воспитывает, а я как дурак слоняюсь один в четырехкомнатной квартире в Чертанове.
      Телевизора как-то не завел, друзей тоже, музеи все были осмотрены, и вот вечерами сижу один, слушаю, как вода в центральном отоплении булькает да временами поет унитаз. Можно было бы, конечно, девушкой обзавестись, но дело в том, что я морально выдержанный. Во всяком случае, так у меня в характеристике записано, а по-моему, каждый человек должен соблюдать свою характеристику. В общем, скука смертная... Бессонница. Наглотаюсь снотворного и являюсь на работу с опозданием. Начальство, естественно, недовольно. Даже обижается.
      - Мы,- говорит,- Фомин, тебя из глубинки, как репку, выдернули, четыре комнаты дали, а ты систематически на работу опаздываешь.
      До того мне это осточертело, что решил я строить свой быт наоборот. Приду с работы, валюсь на раскладушку, высплюсь как следует, а ночью бодрствую, по улицам хожу. В основном по вокзалам околачиваюсь. Все-таки людно, пирожок можно съесть, стакан газировки выпить, газетку завтрашнюю купить.
      Как-то присел я на Казанском на лавочку отдохнуть. Пирожок жую. А рядом человек с огромным портфелем спит. Положил голову на портфель и спит. Приличный такой человек: шапка пыжиковая, пальто нейлоновое. На ноги ему бабка какая-то узел положила, на спине чемодан чей-то стоит, а девчонка напротив сидит, апельсин чистит и норовит этому приличному человеку в глаз кожурой попасть.
      Жалко мне стало бедолагу. Разбудил я его и говорю:
      - Пойдем ко мне, переночуешь. У меня такая большая квартира, что я ночью даже блужу, пока туалет найду.
      Посмотрел на меня человек и говорит:
      - А если ты меня ограбишь? У меня шапка пыжиковая, двести рублей денег и бутылка коньяка.
      - Коньяк мы выпить можем,- говорю я.- А насчет всего остального, так оно у меня тоже есть: и шапка пыжиковая, и деньги.
      - Ну ладно,- говорит человек.- Пойдем. Только бы нам третий нужен. Как-то неловко пить без третьего.
      - Давайте возьмем вон того с селедкой,- предлагаю я.
      А напротив действительно дядька в сельской необработанной дубленке спит, накрывшись серым картузом, а из сетки, которую он к груди прижал, хвосты селедки торчат.
      Разбудили мы дядьку в необработанной дубленке, объяснили ситуацию, и тот, немного подумав, согласился пойти с нами, тем более что его поезд на следующий день уходил, аж в четыре часа дня.
      Купили мы еще хлеба батон и пошли ко мне домой. Зажег я свет во всех комнатах, радио включил. Тепло, светло, настоящий праздник.
      - Только вот мебелью не успел обзавестись,- говорю, поесть не на чем, да и спать на газетах придется.
      - Ничего, мы люди привычные,- отвечают Коньяк и Селедка.- Закусим на подоконнике, а насчет поспать, так газеты - это просто роскошь.
      Здорово мы так посидели, вернее, постояли возле подоконника. Хорошими они людьми оказались.
      Коньяк в пыжиковой шапке на симпозиум по адаптации инфузории туфельки приехал из Владивостока и уже третью ночь спит на вокзале, поскольку Управление гостиницами не признало этот симпозиум законным.
      - Вы этот свой симпозиум должны в городе Гавре проводить,- сказали они командированным инфузористам.
      А почему именно в Гавре - неизвестно. Так что симпозиум вроде проходит успешно, а делегаты спят все на вокзалах.
      Селедка в кепке приехал из города Лучинска. У них там в городской бане железная труба упала. Третий месяц народ не мытый сидит, поскольку при падении труба перегнулась пополам, и горисполком командировал Селедку за новой трубой в Москву. Пришлось походить по инстанциям недели две, но вчера, наконец, трубу отгрузили, и можно ехать домой.
      Я надул матрац, жена мне надувной матрац с собой дала, накрылся одеялом и заснул, а они долго еще газетами шуршали и каждый про свое толковали: Коньяк о проблемах адаптации и урбанизации, а Селедка все больше о неликвидных фондах, сметах...
      На следующий день Селедка уехал, а Коньяк еще две ночи у меня ночевал. Правда, мы опять ходили на вокзал и выбрали себе третьего: директора Разобовского завода тары. Его на проработку в Москву вызвали, да начальник главка забыл и уехал в командировку в Ховрино, а без начальника все дело остановилось: ни гостиницы, ни проработки, и уехать нельзя - командировку не отмечают, говорят, без проработки уезжать не положено.
      С директором все кончилось благополучно: влепили выговор, даже не строгача, и он уехал очень довольный, а у меня потом еще двое поселились. Один, правда, спекулянтом потом оказался: скупал в Москве дефицитный товар и отправлял его знакомым для продажи в разные города. Но этому типу я прямо сказал:
      - Мотай отсюда удочки.
      - А тебе какое дело, чем я занимаюсь? - нахально так он это спрашивает.- Ты что, милиционер?
      - У меня,- отвечаю,- в характеристике записано: "Честен и принципиален. Нетерпим к недостаткам". Понял? А я против собственной характеристики не пойду.
      Ну он, правда, не стал спорить, съехал с квартиры по-хорошему.
      Однажды на Павелецком я Нечипуренко встретил. Еле узнал. Небритый, помятый весь, спит на скамейке в грязных ботинках, под голову сетку с апельсинами подложил. Разбудил я его. Нечипуренко так обрадовался, что дар речи потерял: мычит что-то, головой мотает.
      - Друг... Откуда ты взялся? Пять суток по вокзалам... Милиция гоняется... Уборщицы швабрами по ногам... Портфель с отчетом украли...
      Увел я своего бывшего начальника к себе, напоил, накормил, дал отоспаться. Отоспался он и говорит:
      - Да, счастливый ты человек, Фомин. Каждый день в столице ночуешь... Если бы я каждый день в столице ночевать мог... я бы сельское хозяйство нашей области на такую высоту поднял... На такую...
      Говорит, а у самого слезы на глазах. Искренне верит человек: у него оттого урожай плохой, что сам редко в Москве бывает.
      - Теперь, Фомин,- говорит,- я у тебя каждый раз останавливаться буду, хочешь ты или не хочешь. Я тебя в столицу выдвинул, а потому имею право.
      - Ради бога,- говорю.- Сделайте одолжение. Привет вашей семье. И моей заодно тоже.
      Между тем народ на вокзалах прослышал про мою квартиру, валом и повалил. Пришлось одних газет на пол почти на рубль стелить. Разные, конечно, люди попадались, но в основном народ хороший: кто барахлишко приехал купить, кто отпуск провести, по театрам походить, однако, все же больше командированный люд - толкачи. Самые несчастные люди. В смысле гостиниц. Гонят их отовсюду, отлов устраивают. И отсыл назад, домой. Я бы для них министерство какое-либо создал и фонды этому министерству на гостиницы выделил. Но это так, между прочим.
      Тут случай вскоре небольшой произошел, который я никак не мог предвидеть. Послали меня в длительную командировку. Возвращаюсь, а в квартире моей народу видимо-невидимо. Устроились уже по-настоящему: кровати стоят, тумбочки, столы, графины, стаканы граненые, на стенах картины Айвазовского "Девятый вал" висят. А главное, в коридоре симпатичная строгая такая блондиночка сидит и ноготки полирует, а перед ней две таблички на ножках стоят. Фундаментально так сделаны, золотом по черному. На одной написано: "Администратор", а на другой - "Мест нет".
      Я еще порадовался немного в душе: видно, на этот раз народ с юмором попался.
      - Для хозяина-то местечко найдется? - спрашиваю и хочу пройти в комнату, а она удивленно так на меня ресницы, как черные зонтики, поднимает:
      - Вы к кому, товарищ? Ваш квиток?
      - Какой такой квиток? - удивляюсь.
      - Квиток на раскладушку.
      - Да я же хозяин этой квартиры.
      Тут она потеряла ко мне интерес и говорит:
      - Идите проспитесь. Не мешайте работать,- и дальше ноготки полирует.
      Я пытаюсь опять пройти, а блондинка уже сердиться начала.
      - Вызову милицию,- говорит.- Хулиганите, а еще в шапке пыжиковой.
      Вижу - дело серьезное. Тут, видно, какая-то организация мою квартиру захватила, а тягаться с организацией- дело долгое и хлопотливое. Неизвестно, чем оно может кончиться. Еще характеристику себе испортишь. Напишут что-нибудь наподобие: "неуживчив", "склочник", да не дай бог - "судим", пойди тогда доказывай, истец ты или ответчик.
      "Бог с ней, с квартирой,- подумал я,- мне она все равно не нужна, пусть люди пользуются".
      Сбегал я в соседний магазин - купил коробку конфет и подарил симпатичной блондинке. Она оказалась не такой уж сердитой и, между прочим, поставила мне внеплановую раскладушку в ванной.
      Сейчас живу себе я в ванной. Неудобно только по утрам, а так ничего. Все время на людях. Пью с толкачами водку, ем селедку, апельсины - у кого что найдется. За вечер столько наслушаешься про лимиты да про поставки, что валишься на раскладушку и спишь как убитый. На работу перестал опаздывать. Начальство довольно. Одно только плохо. Теща моя, куроедка эта старая, замуж собралась. Это значит, в моем семействе еще один человек появится и его тоже, разумеется, надо к себе прописывать. А наш главк опять дом затеял. Кому пятикомнатная квартира положена?
      Конечно, мне...
      ГРУСТНЫЙ ДЕНЬ СМЕХА
      В нашей организации я был известен как человек, которого невозможно разыграть. Уж чего только не придумывали! Сенькин даже немолодой девушкой загримировался и пытался со мной заигрывать, так хотелось ему выставить меня дураком. Сенькин - мой враг номер один. А все потому, что он младший экономист, а я просто экономист. "Не я буду,- клялся Сенькин в кулуарах,если не добьюсь, чтобы он вернулся назад, в младшие экономисты". Мечтая выставить меня на посмешище, Сенькин даже опускался до того, что однажды подпилил ножки моего служебного стула, а это уж самое последнее дело. Но я очень осторожный человек и никогда не теряю бдительности.
      И все же Сенькин меня разыграл. Да еще в день первого апреля! Вот как было дело. В первоапрельский день я, как обычно, принял особые меры предосторожности. По дороге на работу я еще издали обходил знакомых, вполне естественно, не ожидая от них на сей раз ничего хорошего. Я, не вскрывая, бросил в урну толстый пакет, переданный мне вахтером, так как там наверняка была какая-нибудь взрывающаяся гадость. В кабинете на моем столе лежали две телеграммы: "Встречай поезд 33 вагон 8 Дуся" и "Бабушка умерла похороны среду". Я их спокойно разорвал и выбросил В корзину. Все это были детские штучки.
      Первого апреля главная опасность - телефон. На телефоне в основном все и горят. Только не я. Нет, я не снимаю на весь день трубку и не обрываю провод, как некоторые. И не пытаюсь перепроверить каждый подозрительный звонок. В этот день на все звонки я отвечаю голосом нашей уборщицы тети Кати: "Они вышемши. Чаво передать?" Если человек звонит по делу, он скажет, что передать. Если хотел разыграть, сразу положит трубку: какой дурак будет через уборщицу передавать розыгрыш, который лелеял и холил, может быть, целый год?
      Особенно надо быть бдительным к концу дня. Хороший розыгрыш обычно вызревает к шести часам. Когда жертва уже забывает, что сегодня первое апреля, когда чувство опасности притупляется. Человек расслабляется, думает о домашних тапках, чае, телевизоре. Тут-то его и берут.
      Я же, наоборот, к концу дня мобилизую всю свою нервную систему. И поэтому, когда без пяти шесть ко мне в кабинет вошел Сенькин, я ему сразу сказал:
      - Бдю. Так что бесполезно.
      - Сегодня шестерых разыграл,- похвастался Сенькин.- Последний ты у меня остался. Я тебе самую лучшую хохму приберег. Ночь спать не будешь.
      Говорит, а у самого рожа так и лоснится, так и сияет.
      - Ну давай,- говорю.- Выкладывай, только бесполезно.
      У Сенькина рот до ушей.
      - Встречает меня сейчас Виталий Иванович и говорит: "Чтобы завтра утром расчет Е3856 был у меня на столе. Наш отчет в министерстве". Сел в машину и укатил в главк. Вот так!
      Я обомлел. Задание Е3856 мы с Сенькиным получили всего неделю назад, о срочности и речи не было, и я, честно говоря, даже не думал к нему приступать.
      - Врешь! - говорю.
      - Хочешь верь, хочешь нет, дело хозяйское. Я лично гробиться не собираюсь. Понижать меня некуда, поскольку я и так младший. А ты вот, дружище, повкалывай.
      И ушел. Я за телефон: "Где Виталий Иванович?" - "Уехал в главк, сегодня не будет".
      Что делать? Этому типу Сенькину было бы легче: у него жена оператором на ЭВМ работает и теща преподает арифметику в четвертом классе, а у меня всего и радости: общежитие физико-математического института из окна виднеется. И едва я подумал про институт, то сразу понял, что спасен.
      До утра в ту ночь светились окна общежития физико-математического института, а я мотался на такси по вокзалам, закупая в огромных количествах пиво и бутерброды. К утру расчет Е3856 был готов. Это был тринадцатый подвиг Геракла в условиях современной цивилизации и научно-технической революции.
      Утром, пошатываясь, с рулоном чертежей под мышкой, я поплелся на работу. Шеф был у себя.
      - Что это? - удивился он.
      - Вы же сами... к утру...- пробормотал я, уже догадываясь, что Сенькин разыграл.
      Шеф пробежал расчеты и уставился на меня.
      - Этого не может быть... За неделю...
      - За ночь,- поправил я.
      - Идите отдохните... Хотя, вернитесь... Впрочем, идите...
      Шеф то снимал очки, то надевал их, разглядывая меня, точно видел первый раз в жизни.
      Через неделю мне дали премию. Через месяц я уже заведовал отделом. Через год я был начальником управления. Через два года-управляющим главком.
      Сейчас у меня три секретарши, шесть телефонов и четыре курьера. Это предел, о котором может мечтать Скромный экономист. Я почти счастлив. Почти, потому что первого апреля мне немного грустно. В этот веселый день по шести телефонам говорятся лишь умные речи, три секретарши пропускают лишь людей, у которых на уме не розыгрыши, а лимиты и неликвидные фонды. Четыре курьера носят лишь залитые сургучом невзрывоопасные конверты.
      Только ближе к вечеру каждого первого апреля звонит младший экономист Сенькин.
      - Бдю,- говорю я ему с надеждой.- Так что бесполезно.
      - Что вы, Максим Петрович! И в мыслях ничего похожего нет! Я звоню, чтобы поздравить вас с праздничком. Первое апреля теперь днем смеха называется. Вы небось и не читали за делами. Так что с днем смеха вас, Максим Петрович! Желаю вам и вашей семье долгого, здорового, счастливого смеха. Извините за беспокойство.
      На той стороне частые гудки, а я с грустью смотрю на трубку. Да, теперь хохмы уже не будет...
      ЧЕТВЕРТЬ ТОПОЛЯ НА ПЛЮЩИХЕ
      Шофер автофургона "Мясо" Иван Синицын решил начать с понедельника новую жизнь. В понедельник Вечером, поставив на место машину, Иван очень удачно спрятался за мойкой от двух своих дружков, затем благополучно миновал комплектующуюся тройку возле проходной; заткнув уши, промчался мимо скверика возле гастронома, из которого неслись сладкие голоса знакомых: "Иван? Третьим будешь? Иван, я тебе нужен?" - и очутился почти что возле дома.
      Но самая главная опасность как раз и была возле дома. Опасность возвышалась желтым дощатым пивным ларьком посредине пустыря, усеянного ржавыми консервными банками и битым стеклом. Пивная точка называлась "Маруся" (пойдем к "Марусе", завтра у "Маруси", к "Марусе" цистерну повезли).
      У "Маруси" каждая консервная банка знала Ивана Синицына и Иван Синицын тоже знал каждую консервную банку. A о людях и говорить нечего.
      Самое главное, "Марусю" нельзя было ни обойти, ни объехать. Все тропинки вели к ней. За многие годы сеть дорожек, дорог и тротуаров в микрорайоне Ивана складывалась в зависимости от силы притяжения "Маруси", наподобие того, как наша солнечная система образовывалась вокруг Солнца, и поэтому куда бы ты ни захотел пойти, все равно оказывался возле "Маруси".
      Сегодня Иван не хотел идти к "Марусе", но сеть дорожек все глубже и глубже подтягивала его к пив-точке. Иван Синицын барахтался в этих дорожках, как муха в паутине, он рвался к дому, он делал обманные движения, он наступал сам себе на ноги, он даже зажал рот, словно горькая пивная жидкость может сама собой пронестись над усеянным хламом лунным пейзажем и влиться в рот, однако сила пивтяжести была неумолима.
      Иван совсем было уже оказался подтянутым к злодейке "Марусе", уже показался ее желтый потрескавшийся рот, уже вот и хвост очереди, и Иван даже спрашивает хриплым, спекшимся горлом: "Браток, ты последний?" - как вдруг рука шофера случайно скользнула в карман и нащупала хрустящую бумажку. Ивана словно током ударило. Четвертная! Как он мог забыть, что сегодня, готовясь к новой жизни, специально обменял в буфете на четвертную всю мелочь. Чтобы не было соблазна. Ведь стоять с четвертной в пивной очереди глупо, смешно и даже как-то неэтично потом набивать мокрой тяжелой сдачей карманы.
      Вот почему хруст новенькой четвертной вырвал своего обладателя из пивной паутины, и освобожденный Иван помчался прямо к универмагу. Универмаг играл важную роль в планах Синицына начать новую жизнь. В универмаге Ивану надо было купить подарки для установления новых дипломатических отношений с женой и тещей. Прежде всего с тещей, ибо с тещей Иван вот уже многие годы находился в состоянии то холодной, то горячей войны, но больше все-таки горячей.
      Иван хотел купить сковородку. Тяжелую чугунную сковородку. Почему именно сковородку, да еще чугунную и тяжелую, станет ясно, если рассказать об одной слабости тещи. В состоянии горячей войны с Иваном теща из всех видов оружия индивидуального уничтожения предпочитала шипящую сковородку. Эта небольшая алюминевая сковородка не могла нанести серьезного увечья, она поражала противника главным образом содержимым, и, купив тяжелую чугунную сковородку, Иван как бы тем самым говорил: "Вот вам, дорогая теща, серьезное оружие. Я дарю его вам, ибо знаю, что у вас теперь не будет случая применить его - я начал новую жизнь".
      Купив в универмаге сковороду теще и нечто розовое, воздушное, венгерское жене, Иван забежал еще в кинотеатр "Ореол" и взял билеты на фильм "Три тополя на Плющихе". После этого, готовый к новой жизни, Иван Синицын переступил порог своей квартиры.
      - Готов? - привычно спросила жена.- Сегодня что-то рано.
      - Он всегда готов,- сострила теща.
      Теща у Ивана была как бы конферансье - она любила острить.
      - Во! Нюхайте!-Иван радостно дыхнул на женщин возле плиты. Газовая плита никак не прореагировала на дыхание Ивана Синицына. Обычно она в таких случаях сразу тухла, удушенная запахом портвейна "Золотистый".
      - Трезвый? - ахнула жена.
      - Еще развезет,- с надеждой сказала теща. Она не любила трезвого зятя. Трезвый зять был остроумнее зятя пьяного, и теще приходилось нелегко во время трезвых перепалок.
      - Все! - сказал Иван.- Завязал! А это вам подарки!
      Женщины отупело смотрели на развязанные свертки: тяжелую чугунную сковороду и нечто розовое, венгерское.
      - А сейчас - в кино! Только быстрее - десять минут осталось.
      - Господи,- заплакала жена.- Да что же это случилось? Не то волк в лесу сдох...
      - Волки давно передохли,- не удержалась теща-конферансье.- Только теперь, в газетах пишут, собаки заместо волков живьем грызут.
      - Ну то собаки, не так страшно,- улыбалась сквозь слезы жена.- Господи, за что счастье-то мне такое...
      Женщины засобирались в кино. Жена надела новый японский костюм, который бесполезно висел в шкафу много лет.
      В кино Иван гордо шел первым, чтобы все видели. Сзади слышался шепот жены.
      - Теперь каждый день в кино ходить будем. А в воскресенье в театр...
      - Держи карман шире,- шипела теща.- Посмотришь - сейчас в кине пива назюзится.
      Но Иван не назюзился. Отвернувшись от буфета в сторону, на стенды "Новые фильмы", он прошествовал в зал мимо любимого пива "Московское оригинальное".
      Фильм попался хороший, про то, как городской таксист чуть было не соблазнил сельскую дамочку. Ивану ситуация очень понравилась, и он громко переживал за собрата шофера.
      - Жми!-чуть было не кричал Синицын.- Давай! Эх, лопух...- огорчился он, когда дело не выгорело.
      Жене фильм тоже понравился.
      - Чувствительный,- сказала она.
      Теща молчала, поджав губы. За ужином теща высказалась.
      - Все они такие,- сказала она.- Кобелями были, кобелями и останутся.
      - Кого ты имеешь в виду? - спросила жена.
      - Мужиков.
      - Тут другое дело - тут любовь,- не согласилась дочь.
      - Любовь... Знаем мы эту любовь... Ты вот лучше за своим муженьком посматривай, а то будет тебе любовь... На Плющихе.
      - А что мой? Мой ничего...
      - Тоже шофер. Не зря их в кино протащили. Так то таксист, ему деньгу зашибать надо, и то время нашел, а твой весь день сачка давит. Поневоле зашуруешь.
      - Что-то вы не то говорите, мама,- сказал Иван, обгладывая куриную кость.
      - Знаю, что говорю. Не зря про шофера кино показали. Может, тебя и вывели на чистую воду, только под другой фамилией.
      - Вы бредите, мама,- сказал Иван вежливо.
      - Небось застукали твоего сизаря на Плющихе, возле трех тополей, вот и сочинили кино,- теща все больше и больше входила в роль конферансье.
      - На Плющихе нет никаких тополей. Один был, да и тот поломали, четвертинка осталась.
      - Ага!-обрадовалась теща.- А ты откуда знаешь?
      - Проезжал мимо.
      - Ага! Проезжал!
      - Ну и что? Проезжал. Мне уж по Плющихе и проехать нельзя?
      - Слышишь, Варенька,- закричала теща.- Он таскается на Плющиху!
      - Не таскаюсь, а вожу мимо мясо.
      - Мясо! Знаем мы это мясо! Третьего дня в помаде домой заявился!
      - В какой еще помаде? - удивился Иван.
      - В такой! В рыжей!
      - Это не помада,- заступилась за мужа Варенька.- Это килька. Я нюхала. Рыбой пахнет.
      - Рыбой! Знаем мы эту рыбу,- не сдавалась теща.- В рыбном магазине она работает, потому твой мужичок и рыбой пропах.
      - Я портвейн килькой закусывал,- подал голос Иван.
      - А почему он вдруг пить перестал? - теща даже засияла, найдя наконец объяснение Ивановому странному поведению.- Ради нее... Плющихи, пить он перестал. Чтобы после работы ее в лес можно было возить. От инспекции он пить перестал.
      Иван даже вытаращил глаза от такой наглости.
      - Ах ты, старая карга! -закричал Иван, терпение его лопнуло.- Ради тебя я пить бросил! Ради тебя хожу весь вечер трезвый, как дурак! Сковородку ей еще купил!
      - Получай назад свою сковородку!-теща схватила сковородку с жареной картошкой и швырнула ею в зятя. Сковорода просвистела мимо уха Ивана, ударилась в стену и обсыпала Синицына картошкой, словно конфетти.
      - Мама!-закричала дочь.- Ты убьешь его!
      - Одним кобелем меньше станет,- прошипела теща, уклоняясь от летящей назад сковородки.- Трезвый он пришел... Нашел дурочку. Новую жизнь начал... Знаем мы эту новую жизнь... Я сразу почуяла, тут что-то не так...
      ...Поздно вечером Иван сидел на пустыре возле "Маруси" в кругу самых стойких приятелей и рассуждал на тему искусства.
      - Конечно, искусство нужно людям,- говорил Иван Синицын.- Театры там всякие, романы, кроссворды... Чтобы человек поломал голову в свободную минуту. Но только не кино. В кино все уж очень ясно. Даже до тещи дошло, что к чему.
      - Жизнь, она и без кина интересная,- заметила Маруся, высовываясь из пивточки.- Не соскучишься. Мальчики, закрываемся, давайте кружки!
      - Это уж точно, не соскучишься...
      "Мальчики" философски закивали плешивыми головами и стали торопливо допивать пиво. Каждый из них вот уже, наверно, лет пять не был в кино, а теперь, после Иванова рассказа, не собирался идти туда вовсе.
      Наконец-то пивная практика получила свою искусствоведческую теорию.
      КУЛЛАН-1
      - Сегодня выбрасывали бананы,- сказала жена.
      - Да? - спросил я профессионально заинтересованным голосом, хотя из всех проблем меня меньше всего интересовала проблема бананов.
      - Желтые такие и почти без пятен.
      - Значит, на ужин у нас будут бананы? - В моем голосе светилась тихая радость, несмотря на то, что завтра предстояло бурное заседание кафедры и, честно говоря, мне было глубоко до лампочки меню ужина. Однако привычка держаться на людях заинтересованно и доброжелательно взяла свое, и я уточнил:- Желтые, без пятен?
      - Да, желтые, без пятен! - раздраженно сказала жена.- Только не у нас!
      - Не у нас? - переспросил я по-прежнему профессионально-доброжелательно.- А у кого же?
      - У всех! - крикнула жена.- У всех, кроме Ва-шей-не-от-мира-сего-Личности. Весь двор имеет бананы!
      - Почему же это весь двор имеет бананы, а у нас их нет? - по-прежнему мирно удивился я.
      - Потому что ты слишком много мнишь о себе! Подумаешь, кандидат наук! Сейчас камень кинешь - в кандидата попадешь. А Петр Петрович один! Ты с ним даже не здороваешься! Он человек добрый, но ни разу не поздороваться - тут и добрый взбеленится.
      - Кто такой Петр Петрович? - искренне удивился я.
      - Как?! Ты не знаешь Петра Петровича?!
      - Представления не имею. Начальник торга?
      - Ха! Начальник торга! Да он сам перед Петром Петровичем шапку снимает! Это же грузчик нашего овощного магазина! Немедленно ступай и поздоровайся с ним. Сегодня вечером обещали выбросить ананасы!
      Я признаю только две инстанции: ректора и жену. С ними спорить бессмысленно и чревато неожиданными последствиями. Поэтому я оделся и, благодушно посмеиваясь (а на самом деле по душе, как по крыше, бродили мяукающие коты), отправился к овощному магазину.
      Петра Петровича я узнал сразу. Несмотря на жару, он одет был в дорогую телогрейку из неизвестного меха, может быть, даже меха рыси. На голове грузчика красовалась белая фуражка с золотым якорьком. Седые бакенбарды и мощный живот, обтянутый тельняшкой, завершали сходство со старым морским волком. Ватага мелких обезличенных личностей в синих халатах разгружала с машины какие-то ящики, все в ярких наклейках, очевидно, ананасы. Грузчик-капитан руководил действиями обезличенных личностей едва заметными шевелениями бровей и толстых пальцев. На одном из пальцев сидел огромный золотой перстень и бил в глаза лазерным лучом, который испускал неизвестный драгоценный камень: может быть даже, это нежился в лучах солнца сам "Куллан-1".
      - Здравствуйте, Петр Петрович,- сказал я. Грузчик-капитан даже не удостоил меня взглядом.
      Лишь лазерный луч от камня полоснул меня по глазам.
      - Давай, давай, чево рот раззявил! - вдруг неожиданно тонким голосом закричал Петр Петрович на одну из замешкавшихся обезличенных личностей.
      - Я живу в вашем дворе, Петр Петрович,- сказал я заискивающим, самому себе противным голосом.- Я по поводу ананасов... Говорят...
      - Помогай!, - пропищал владелец, может быть, "Куллана-1". Движением фокусника он вытащил откуда-то из-за груды ящиков и бросил мне застиранный синий халат.- Получишь три кило вне очереди.
      Я воровато оглянулся по сторонам. Знакомых не было. Вскочив в синий халат, я слился с обезличенными личностями.
      ...Через час я, гордо прижимая к груди два ананаса, прошествовал через весь двор. Сзади слышался завистливый шепот сидящих на скамейке старушек:
      - Ишь, попер... Небось с самим Петькой нюхается. Вместе водку жрут да по бабам...
      Зато жена обняла меня и заплакала.
      - Ну и слава богу... Теперь и у нас все, как у людей.
      Через неделю выбросили свежие болгарские помидоры. Поработав полтора часа на разгрузке, я получил аж пять килограммов самых отборных. Потом подоспели крымские яблоки... Все знакомые нам завидовали, а некоторые даже попытались, конечно, из корыстных соображений, стать нашими лучшими друзьями.
      Постепенно я втянулся. В конце концов какая разница: прогуливать пса, большого бездельника и эгоиста, или разгружать ящики? Я похудел, на моих щеках заиграл южный румянец - наверно, отблеск золотых крымских яблок.
      Теперь я запросто справлялся с сыном-восьмиклассником, когда дело доходило до особо критических ситуаций.
      Одно только плохо: я пристрастился к "Портвейну-33". Но это еще научно не доказано, что вреднее для здоровья: свежий портвейн или коньяк "Одесса" пятнадцатилетней выдержки.
      Петр Петрович ко мне благоволил, так как я лучше всех распознавал его шевеление бровей и пальцев (сказывалась научная степень). Нашего шефа раздражало во мне лишь одно: моя интеллигентная внешность (бородка, темные очки, пристрастие к лакированной обуви). Пришлось бородку сбрить, от очков отказаться, а лакированную обувь заменить на кеды.
      - Вот ты, Мотя, ученый (меня зовут Матвеем Ивановичем),- говорил Петр Петрович, подвыпив "Портвейна-33",- а по жизненному уровню до меня не достигаешь.- Шеф распахивал свою телогрейку, может быть, из меха рыси и пускал по стенам солнечные зайчики бриллиантом, может быть, "Кулланом-1".- А все почему? Потому что ты хоть и ученый, а неграмотный. Сейчас надо быть при деле. Вот я, допустим, при деле. Я конкретное добро людям делаю. А ты ни при чем. Вот чем ты занимаешься?
      - Микробов в микроскоп рассматриваю.
      - Во! - Шеф радостно поднимал вверх палец, возможно, с "Кулланом-1".- В том-то и дело. Ты их рассматриваешь, а я их ем! Вместе с ананасами, бананами и красной икрой! Сам ем и с друзьями делюсь! Посему выпьем за съедобных микробов!
      Обезличенные личности почтительно смеялись, стараясь дышать в сторону "Портвейном-33", и закусывали импортными овощными микробами.
      Однако вскоре шеф загрустил. Он стал менее интеллигентно руководить, то есть вместо шевеления бровями и пальцами злоупотреблял не очень культурными выражениями.
      Влюбился? Неприятности с начальством? Ревизия? Мы перебрали все варианты, но ничего не подходило.
      Однажды Петр Петрович во время разгрузки огурцов отвел меня в сторону и грустно сказал:
      - Беда у меня, Мотя...
      - Какая? - испугался я.
      - Понимаешь... все у меня есть.
      - То есть? - не понял я.
      - Ну... все... Квартира, дача, машина, жен аж целых три... Ну, о жратве и говорить не буду... Получается, вроде бы и жить не для чего...