Петр Кириллович давно бы уехал куда-нибудь на «живую» работу, но его удерживало слово, данное Игнату Карповичу. Это было самое твердое слово, какое только возможно: слово – умирающему. Он дал слово Профессору.

Профессор, завлаб, ученый с мировым именем, умирал от инсульта у себя на маленькой запущенной даче, почти одинокий, если не считать старенькой бабушки, которая была ему сиделкой, – по совместительству бабушка работала сторожем садового участка, завхозом и заведующей ларьком для приема посуды.

Коньшин часто бывал у Профессора. Ученому врачи запретили много говорить, и они разговаривали больше глазами и мимикой.

Профессор, совсем высохший, похожий на завернутую в одеяльце куклу с кудрявой головой, лежал в маленькой комнатке, откуда был виден заросший сад, летний душ – бочка над дощатым заборчиком, голубое небо, забранное в решетку из ветвей цветущей яблони.

«Все обойдется, Учитель», – говорил глазами Коньшин.

«Это не имеет значения. Я стар. Не думай обо мне. Думай о себе. Тебе жить и работать. Делай дело…»

«Я постараюсь, учитель…»

«Тебе по плечу настоящее дело. Делай его….»

«Я постараюсь, Учитель… Вы отдыхайте».

«Сорви мне ветку…»

Он всегда просил сорвать ему цветущую яблоневую ветку в конце посещения. Коньшин уезжал, а Профессор оставался, глядел ему вслед, с яблоневой веткой у щеки совсем похожий на реквизит, которым играет ребенок: маленькая кроватка, кукла, цветы…

Однажды Профессор сказал, тяжело ворочая языком:

– Завтра… все… Яблони… от… цвели… Про… щай… лаб… тебе… Только… тебе…

– Вам нельзя говорить!

Учитель отдышался, потом опять стал говорить, судорожно ловя воздух своим маленьким, кукольным ртом:

– Нуж… на… лаб… живая… кровь… Дай… словом… не стру… сишь… Не… убежишь…

– Не убегу, Учитель…

Профессор закрыл глаза и пошевелил рукой, давая знак Коньшину уйти…

В своем завещании Профессор просил сделать заведующим лабораторией Коньшина. Однако живые почтительно относятся лишь к просьбам живых. Пришла Рыжая Доцентша и сделала все по-своему…

Делать дело… Но как? В нелепой должности замзавлаба это было невозможно. Уйти рядовым сотрудником? Но Димка и слышать не хотел об этом. Казалось, завлабу доставляло особое удовольствие то, что именно «гений», «сгусток», «аккумулятор энергии» находится в его подчинении. Он по десять раз в день вызывал Коньшина к себе в кабинет и давал разные нелепые поручения, которые никому не были нужны, а главное – заранее обрекались на провал, – ибо сотрудники, получившие от Коньшина эти удивительные поручения, все равно шли к завлабу на утверждение, и тот поручения тут же отменял, приговаривая: «Ну и бред… Надо же додуматься до такого… бреда». Отношения между начальником и подчиненными стали резко ухудшаться, как вдруг произошел случай, который перевернул все с ног на голову.

Как-то утром возбужденный и радостный завлаб сообщил своему заместителю, что принял решение отправить научную экспедицию в Республику Сенегал.

– Поручаю тебе, – сказал Димка, – возглавить эту экспедицию. – Завлаб важно и покровительственно потрепал своего подчиненного по плечу. – Испытания топливной аппаратуры в тропических условиях. Только привези мне живого попугая и чучело крокодила. Привезешь?

Вот оно, наконец, настоящее дело! Испытание насоса в тропиках! Самостоятельная работа… Наконец-то у него появилось ДЕЛО. Он создает универсальный насос: экономичный, мощный, не боящийся ни ливней, ни жары, ни самого лютого холода… Если испытание в тропиках пройдет успешно – а он приложит все силы и постарается, чтобы все прошло успешно, – то следующий этап – Антарктида…

Неужели сбывается гадание на костре?.. Сбывается видение, которые ему мерещились в ледяных глазах замороженных рыб?

Он выполнит предначертание, предписанное Судьбой. Пусть это будет маленькое дело, совсем ничтожное по сравнению с тем, что делают другие, но это будет его дело. Ради которого он родился на земле… Ведь, наверно, из-за этого топливного насоса он родился на земле?

Ты можешь спокойно отдыхать, Учитель…

– Привезу… попугая… И чучело крокодила привезу, – прошептал Коньшин.

– Срочно составляй список необходимого оборудования, консервов там всяких… Водки не забудь Наша водка – лучшая в мире. Мешок полиэтиленовый для шкуры возьми… Клетку для попугая обязательно. Попугаев можешь парочку отловить. Одного научным терминам обучим и директору подарим. Пусть радуется старик.

Взволнованный, с дрожащими руками Петр Кириллович засел за составление списка… Экспедиция в Африку… Экзотика, приключения. Неужели повезло и он вырвется из своего затхлого угла? По ночам Коньшину снились мутные тропические реки, крокодилы и одетые в банановые листья негритянки с горящими, как угли, глазами.

Завлаб почти каждый день вызывал своего заместителя, брал из рук список и, отодвинув от глаз (Димка был дальнозорок), изучал его самым тщательным образом:

– Так… Борщ в пакетах… Это хорошо. Молодец. Борща там захочется… Плавки… А плавки зачем?

– Купаться.

– Купаться там нельзя. Крокодилы.

– Часть экспедиции будет в пустые консервные банки палками бить, чтобы отпугнуть, а другая станет купаться, – объяснил Коньшин.

– Ну что ж… разумно.. разумно… Молодец… Хвалю. А это что такое?

– Соломенные шляпы… От жары.

– Не… не пойдет. Там пробковые колониальные шлемы носят.

– Где же я их возьму?

– Поищи.

– Бесполезно.

– Без колониальных шлемов в экспедицию не пущу, – жестко сказал Димка. – Передохнете там как мухи от солнечных ударов. А я за вас отвечай – не пущу.

Коньшин загрустил. Куда бы он ни звонил – все рты разевали, услышав про колониальные шлемы. А женщины-снабженцы даже впадали в шок.

– Неужели такой дефицит появился? – тревожились они. – Всю жизнь на дефиците сижу, а про шлемы никогда не слышала. Если где найдете, не забудьте для меня парочку. Ну и жизнь пошла. Каждый день чего-нибудь придумывает эта заграница. Не соскучишься.

Однажды под вечер завлаб вызвал Коньшина. Уже давно Петр Кириллович не видел своего начальника таким сияющим.

Димка подмигнул заместителю:

– Ну что, холостяк, такой унылый? Заботы одолевают? Небось все женский пол обхаживает? Замуж хотят? А? Их понять можно. Ха-ха! Желающих много, а ты один. Ну, ничего, скоро ты и от них оторвешься. Между вами встанут крокодилы. А потом привезешь какую-нибудь африканочку. Вот будет цирк! Наши бабы от зависти полопаются! Сколько ни загорай, а такой, как твоя, не станешь! Ха-ха! Ну ты даешь, холостяк! Пробковый-то шлем достал?

– Нет, – огорчился Коньшин. – Сколько ни бьюсь – все бесполезно. Легче скаковую лошадь достать.

– Ну скаковая лошадь нам не нужна. Нам шлемы, шлемы требуются. Я, конечно, понимаю… Времени у тебя мало… Свидания, встречи, расставания. Ну зато у нас, женатиков, досуга хоть отбавляй. На всем готовом живем. Поэтому гляди, холостяк!

Димка быстро достал из стола что-то упругое белое и с торжеством кивнул своему помощнику.

Белое упругое распласталось по поверхности стола и задрожало, как испуганная лошадь крупом.

– Что это? – прошептал Коньшин, уже догадавшись.

– Надень, холостяк!

– Шлемы…

– Они самые. Во, гляди! Класс! Натура! Американские!

Завлаб схватил один из шлемов и напялил его себе на голову. И сразу Димка, трепач, лысатик, выпивоха, важняк, второе лицо в институте, этот сложный многоликий Димка исчез – и вместо него за столом сидел серьезный, загадочный человек, первопроходец, бесстрашный покоритель пространства и времени с загадочным лицом и с еще более загадочными глазами.

– Надевай, холостяк, не стесняйся! Второй – твой!

– Мой…

– Ага!

Петр робко взял упругое, дрожащее и осторожно надел на голову. Шлем мягко стянул голову. Исчезли все звуки. Только вроде бы где-тo тихо неслась среди леса ночная река, выли неведомые звери и кто-то призывно негромко смеялся молодым девственным смехом.

– Вот это другое дело! – сказал Димка серьезно. – На человека стал похож. А то сидишь так, ни то ни се, ни рыба ни мясо. Глянь в зеркало! Там, в шкафу!

Коньшин открыл платяной шкаф и заглянул в прикрепленное на дверце зеркало И тут же невольно отшатнулся. Это было не его лицо. Обычно из зеркала на Коньшина всегда смотрело усталое грустное лицо с усталыми грустными глазами. Сейчас же это было энергичное, целеустремленное, даже жесткое лицо. И глаза глядели вдохновенно, в них горел подвижнический огонек. На Коньшина глядел человек, готовый на трудности, жертвы, даже смерть во имя идеи. ЭТО БЫЛ РЫЦАРЬ БЕЛОГО ШЛЕМА. Рыцарь с родословной, предками, традициями, идеями. ЭТО БЫЛ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЛ, ДЛЯ ЧЕГО ОН РОДИЛСЯ И ДЛЯ ЧЕГО ЖИЛ.

Коньшин обернулся и посмотрел на завлаба. Взгляд получился каким-то значительном, почти угрожающим.

– М-да… – пробормотал Димка растерянно… – А ты, оказывается, того… Тебе идет… Ты его всегда, заразу, надевай, когда бабу охмурить захочешь… Прямо могикан какой-то… Ты знаешь, я тоже решил с вами ехать. Возьмешь? Поеду простым сотрудником. Надоело руководить. Только шишки собираешь, а за что – и сам не знаешь. Включай меня в список. Будем с тобой рука об руку работать. Загорать будем, по деревенькам лазить, на танцы в африканские деревни ходить… В шлемах успех будет страшный… Больше шлемы я доставать не буду. А то растворимся в массе. Накупи остальным шапок. Обыкновенных шапок-ушанок. Ничего, перебьются. Пусть скажут спасибо, что берем с собой. Как ты считаешь? Слушай, ну и поживем мы с тобой! Конечно, дело на первом месте. Вкалывать будем на полную катушку. День отдай! Надрываться будем, но дело сделаем. Зато ночь наша! Ночью мы, холостяк, развернемся. На лианах будем качаться, шашлыки из носорогов жарить, ритуальные танцы-шманцы, то-се, пиво из бананов, а на похмелье сок кокосовых орехов. Зажевать же можно каучуком. Не пробовал? Говорят, здорово свежим каучуком. Ни в зуб ногой – запаха нет. Только где его у нас достанешь? А там на каждом шагу каучуковые деревья. Ткнул ножом – и через минуту жуй – не хочу. Здорово! И никакого семейного контроля. Пиши семье письма мелким почерком, поскольку места мало в рюкзаке, да почитывай ответы крупным почерком. Жизнь! Слушай, холостяк, давай тяпнем по этому поводу, все равно уже конец дня. Сейчас супруженция, зараза такая, за мной придет и погонит под конвоем домой. Как ты смотришь на это мероприятие?

– Положительно. А где взять? Тут ведь не Африка.

– Что не Африка – это точно подметил. Только надо везде создавать свою Африку, то есть микроклимат. Без микроклимата пропадешь.

Завлаб подошел к телевизору и нажал кнопку. Задняя стенка отскочила, внутри зажегся свет. Димка развернул телевизор экраном к стене. Внутри «волшебный ящик» был пуст. Вернее, в нем полностью отсутствовала телевизионная начинка, а вместо всяких там ламп и проводников возвышались бутылки, отраженные в зеркале, с водкой и коньяком, рюмки, стопки, фужеры, ваза с конфетами.

– Здорово, – не удержался Коньшин.

Завлаб махнул рукой.

– Не очень солидно в телевизоре. По-мальчишески как-то. Был у меня бар в книжном шкафу, как у людей, да супруженция, зараза такая, засекла, заставила убрать. Ну вот я и приспособил телик. Все равно он не нужен. Кто же это телик смотрит в рабочее время? Обалдеть можно. Ну а в шахматы подуться, потрепаться, водку пить – еще куда ни шло, но чтобы телик в рабочее время… В общем-то на работе надо работать. По-моему, так будет по-честному. Иначе перед самим собой неудобно. Конечно, всем до лампочки, что ты делаешь на работе, никто за тобой не следит, но просто стыдно перед совестью. Поэтому я всегда работаю на работе. День гори, вкалывай, день отдай государству, народу, зато ночь – твоя. Ночью ко мне не лезь. Ночью я делаю, что хочу. Верно я говорю? Давай тяпнем, холостяк, пока зараза супруженция не забежала. А то набежит и закроет этот буфет. Она и так уж ходит вокруг, принюхивается, видно, коньячок через пробку дух дает. «Что-то, говорит, от твоего телевизора спиртным пахнет». «Наверное, диктор сегодня выпивши», – отвечаю. Ха-ха! Правда, ничего сказано? Ну давай, холостяк! За Африку!

– За Африку.

Выпили, закусили конфеткой. Завлаб налил еще:

– За африканский день. Мы там наворочаем дел. Я люблю так. На работе как на работе. День отдай государству, народу. Днем я как зверь. Сам вкалываю и другим спать не даю.

– Зато ночью мы…

– Подожди. За ночь отдельный тост будет. День, заразу, отдай, зато ночью меня не трогай. Ночь моя. Ночью мы на танцы в деревню ходить будем.

– А как же тигры, удавы…

– Какой же это дурак в Африке ночью по земле ходит? Ночью тебя там запросто скушают. Не… Мы по деревьям на танцы будем ходить. По лианам. Днем заранее проложим лианы и побежим по ним, как по рельсам.

– Я свалюсь…

– Натренируемся. Надо здесь начать тренироваться. Давай как-нибудь я оторвусь от своей заразы супруженции – и махнем куда-нибудь в лес, будем лазать по деревьям. Девочек возьмем, чтобы снизу страховали. А? Идея? То-то же! Учись! Все надо обдумывать заранее. Днем все надо обдумывать. День, заразу, возьми, но ночь отдай.

Завлаб возбудился и стал бегать по кабинету, перепрыгивая через стулья.

– Ах, крокодилы, бегемоты! А-ах, обезьяны, кашалоты! А-ах, и зеленый попугай! – пел он довольно приятным баритоном популярную детскую песенку.

В это время за дверью послышались голоса: один властный, настойчивый, второй – робкий, умоляющий. Властный, настойчивый забил робкий, как коршун забивает цыпленка, дверь распахнулась, и на пороге возникла внушительная фигура Рыжей Доцентши, супруженции завлаба. За спиной Язвы мельтешилось испуганное, раскрасневшееся личико девочки-секретарши.

Рыжая Доцентша окинула кабинет рысьим взглядом и мигом оценила обстановку.

– Ах, паразиты! – вырвалось у нее чисто по-бабьи, ибо Рыжая Доцентша, несмотря на все свои звания и посты, все-таки оставалась женщиной. – Алкаши проклятые! То-то я давно чувствовала, от этого сволочного ящика сивухой несет!

Димка, в своем пробковом шлеме похожий на белоголового перепуганного щенка, метнулся к телевизору и попытался замаскировать его нутро спиной.

– Это мастера… Чинили и забыли… Такая пьянь… Ни шагу без бутылки… Не веришь? Вот… они даже отвертку забыли.

Завлаб выхватил откуда-то из внутренностей телика огромную отвертку, очевидно специально припасенную на такой случай, и протянул супруге: – Посмотри, настоящая…

– Институт план не выполняет, – продолжала Доцентша, не слушая мужа. – Отца завтра на ковер тянут, а они, паразиты, водку жрут! Песни орут! Шапки какие-то дурацкие напялили… Не то к бабам собрались? – Доцентша пристальным, немигающим, как у совы, взглядом обвела по очереди мужчин.

– Какие бабы? Откуда бабы? – замельтешил Димка – Ни одной, кроме тебя…

– Что?!

– Я хотел сказать, откуда… если ты… Ты знаешь… Ты же недавно все мои карманы проверяла и книжку… все телефоны честные оказались… Сама же сказала… А это монтер чинил… внутренности унес, а бутылки забыл… Дядя Вася… Хочешь, дам телефон дяди Васи?

– Цыц! – брезгливо сказала Рыжая.

Димка вздрогнул, прикусил язык и затих.

– Чтобы в последний раз! – Язва погрозила ему пальцем. – Будешь продолжать – уволю. Станешь вместо своего дяди Васи с отверткой ходить. Понял? И малолетку с пути сбиваешь.

– Какого малолетку? Какого малолетку? – испугался завлаб. – Чего тебе еще взбрело в голову? Ты Верочку имеешь в виду? Так она совсем маленькая… Это только так кажется, потому что у нее грудь не по возрасту…

– Ты уже начал разлагать подчиненных. Ладно, поговорим дома. – Доцентша, брезгливо морщась, сорвала с головы мужа пробковый шлем, бросила его в угол, за телевизор и пошла к двери, толкая впереди себя завлаба, как тележку.

У дверей она оглянулась, пристально посмотрела на Коньшина.

– А вы не будьте тряпкой, молодой человек, имейте свою голову на плечах. Поняли?

– Так точно! – почему-то по-военному ответил Петр Кириллович, снял шлем, зажал его под мышкой и невольно выпятил вперед грудь, как при команде «смирно».

Хлопнули две двери, что-то предсмертно пискнула секретарша…

На следующий день завлаб вышел на работу с перебинтованным глазом.

– Поскользнулся… Гололед, – смущенно объяснил он. – Да… дела. Здорово мы вчера вляпались с тобой. Супруженция, зараза такая, до утра уняться не могла… Папаше три часа по телефону жаловалась… И вот… пожалуйста…

Завлаб сделал слабый жест, обводя им кабинет. Кабинет в самом деле стал неузнаваем. Книжный шкаф исчез. Вместо него висел огромный макет трактора Т-700 в разрезе. На месте цветного бара-телевизора скромно примостился переносной аппарат «Юность».

– Плохой телик, – поморщился Димка. – В него даже чекушка не залезет…

Но самое скверное было то, что вместо Верочки в приемной сидела седая мегера, похожая на индейца из племени сиу.

Верочка была преданной секретаршей, которая любила и понимала своего начальника. Мегера тоже была преданной, но только Рыжей Доцентше. Она под разными предлогами заходила в кабинет завлаба через каждые пять минут и тут же докладывала обстановку доцентше:

– Зашел… Сорок минут уже… Да так… просто треплются.

Голос у мегеры был трубный и свободно пробивал двойные двери.

– Вот… зараза.. – ругался Димка. – Каждый шаг контролирует… Хорошо, хоть шлем не догадались выбросить.

Завлаб достал из стола пробковый шлем, любовно отряхнул его от пыли и напялил на голову.

– А-ах, крокодилы, бегемоты… А-ах, обезьяны, кашалоты, – подмигнул он. – Ну ничего, холостяк, скоро оторвемся в развивающуюся Африку. Будем писать мелким почерком. А-ах, и зеленый попугай!

Вошла мегера, с удивлением посмотрела на начальника в пробковом шлеме.

– Вам чай заварить, Дмитрий…

– Хрен! Тертый хрен заварите! – рявкнул завлаб.

Секретарша исчезла. Воцарилось молчание. Димка барабанил по столу.

– М-да, – сказал Коньшин. – Теперь жди заразу.

И в самом деле скоро из приемной донеслось:

– Сидят с Коньшиным… Дмитрий Юрьевич в какой-то женской шляпе. Я их спросила, заварить ли чай, а они меня матом…

Завлаб схватил со стола портфель.

– К черту! – зарычал он. – Рвем отсюда когти! На симпозиум!

– Какой симпозиум…

– Любой! Неужели в Москве нет никакого симпозиума? – завлаб схватил шлем и запихнул его в портфель.

Они почти выбежали из приемной.

– Вы куда, Дмитрий Юрьевич? – мегера сделала движение, преграждающее дорогу, но приятели были уже в коридоре.

– Срочно… Вызвали на симпозиум, – бросил Димка через плечо.

На улице он немного успокоился.

– Обложила со всех сторон, зараза такая, – сказал он. – Но черта лысого! Без боя я не сдамся! Пусть хоть лопнет! Поехали в лес тренироваться по деревьям лазить. Не бойся! Это приказ!

До леса они не добрались. Набрали вина и застряли в квартире Коньшина. Завлаб скоро захмелел, разделся до трусов, напялил пробковый шлем и стал завидовать Коньшину.

– Живешь, как африканский вождь, – ныл он. – Делаешь что хочешь. Захотел – в трусах ходишь, захотел – фрак надел, и ни одна тебе зараза ничего не скажет. А у меня каждый день под контролем. Даже газету выйти купить – целая проблема… Ты должен одеться соответствующим образом, «чтобы перед людьми не стыдно было», потом должен пройти таможенный досмотр, зараза такая, больше десяти копеек брать нельзя, телефонов при себе никаких не иметь. Придя домой ты должен дыхнуть и отчитаться за десять копеек. Причем подо все это подведена теоретическая основа. Мужчина, дескать, не должен иметь «личные» деньги, ибо они неизменно ведут к «разврату личности»… Кроме того, мужчина все свое свободное время должен отдавать семье. Вот я, как идиот, сижу или дома, или в гостях у Папаши… А этот Папаша ее – зараза, каких поискать. Ему уже давно надо в лучший мир перебираться, а он все о власти и почестях думает. Прямо-таки помешался на власти и почестях. Работает директором, а все мечты его, зараза, в министерстве. И дочка, зараза, вовсю взялась плести паутину. Вот сидят все вечера и плетут, плетут, заразы такие. Папаша и дочка, паук и паучиха, заразы такие. На мне они свои теории проверяют. Сядут, заразы, чай пить, лакают сами чай, а меня заставляют что-нибудь изображать, кого они опутать хотят. Игра у них, зараз, такая. Вопросы мне задают, капканы ставят, а я из этих капканов выбираться должен. Вот такие у нас игры, холостяк. Ловко ты меня обошел, холостяк, с этой женитьбой.

– Я тебя не обходил.

– Брось… хитрый ты, зараза… Подсунул мне эту Рыжую… Усек сразу, что к чему, и подсунул. Ведь усек? Признайся.

– Ну… усек.

– Вот видишь! – обрадовался Димка. – Подлый ты человек, холостяк. Подсунул другу заразу.

– Во-первых, ты мне никогда другом не был, во-вторых, ты сам стремился к этому.

Завлаб сник.

– Стремился… Это верно… Стремился, идиот такой… Променял волю на золотую клетку… Ладно, сегодня и я холостяк, сегодня развлекай меня…

Этот день они провели отлично. Пили шампанское в кафе, ходили смотреть замороженной рыбе в глаза, познакомились с девушками, угощали их мороженым, опять пили шампанское, потом в сквере начали готовиться к поездке в Африку, но лиан не было, а ветки деревьев не выдерживали тяжести их тел, откуда-то взялась милиция, и пришлось срочно убегать назад в квартиру, бросив девушек.

Включили телевизор, пожарили яичницу с салом. Завлаб вдруг начал мрачнеть, а когда Петр Кириллович открыл окно и комната заполнилась майской сыростью – холодно запахло белой сиренью, петуньей и донеслось из сквера пение соловья, – совсем сделался угрюмым.

– Слушай, – сказал он. – Давай меняться. Езжай к Рыжей, женись на ней, а я останусь здесь… И должность мою, заразу, забирай себе…

– Чужих жен и должностей не отбиваем, – сказал Петр Кириллович.

– Так я сам отдаю их, зараз, чудак.

– Нет уж, спасибо.

– Нет, правда, возьми.

– И не подумаю.

– Ты же ей нравишься, холостяк. Честно. Однажды она даже твое имя во сне назвала. Не веришь? Я ей наутро скандал закатил. Понарошку, конечно… Ругаюсь, а в душе смеюсь. Вот бы, думаю, здорово было, если бы, зараза, она за Коньшина замуж вышла. А должность завлаба для тебя им с Папашей, заразам таким, раз плюнуть сплести. В общем, я отсюда, холостяк, никуда не поеду.

Разговор, конечно, шел в шутку, они здорово были навеселе, во всяком случае Коньшин вел его в шутку, поэтому для него все дальнейшее получилось очень неожиданно.

Петр Кириллович стоял в прихожей и набирал номер телефона одной своей знакомой, как вдруг из кухни выскочил завлаб, обежал вокруг своего заместителя, открыл наружную дверь и ударом плеча вышиб Коньшина на лестничную клетку.

Щелкнул замок. Сверху упал кусок штукатурки. Стало тихо.

Петр Кириллович стоял на лестничной клетке в банном халате и тапках на босу ногу. Он ничего не понимал. Потом до его сознания стал доходить коварный замысел начальника. Димка захватил его собственную квартиру, чтобы толкнуть в объятия Рыжей Доцентши. Ах, негодяй!

Петр Кириллович разбежался и ударил плечом дверь. Никакого результата. Два замка держали дверь прочно.

– Эй! – крикнул Коньшин. – Эй, открой! Слышь, кому говорю!

Ни звука. Петр Кириллович из всех сил забарабанил кулаками:

– Открой! Пошутили – и хватит!

У соседей, кажется, заскрипели половицы. Наверно, кто-то смотрел в глазок. Если появятся соседи, трудно будет объяснить ситуацию. Неожиданная мысль пришла Петру Кирилловичу. Он сунул руку в карман халата, вытащил кучку мелочи: как-то расплачивался за телеграмму наложенным платежом от неизвестного человека, захотевшего переночевать у Коньшина, да так и оставил в халате сдачу. К счастью, там было несколько двушек.

Петр Кириллович, бормоча ругательства в адрес своего начальника, пошлепал к автомату на углу и набрал свой номер. Завлаб тотчас же взял трубку.

– Алле! – сказал он уверенно, словно из своей квартиры. – Коньшин слушает.

Петр даже растерялся. Ну и наглость!

– Слушай, хватит валять дурака. Я замерз.

– А… это ты? Не уехал еще?

– Кончай, мне спать хочется.

– Езжай ко мне домой и спи. А я теперь Коньшин Петр Кириллович. У меня и паспорт есть… В столе нашел… Завтра карточку переклею, и ни одна зараза не придирется…

– Слушай, надоело…

– Я тебе серьезно. Привет супруженции и Папаше.

– Дмитрий Юрьевич…

– Я не Дмитрий Юрьевич. Я Петр Кириллович. Коньшин Петр Кириллович. Все. Не мешайте мне спать. Завтра рано вставать.

Щелчок. Гудки. Петр Кириллович вышел на улицу, глянул на свои окна. Ах, черт возьми! Ну и дела! Третий этаж. Ни сверху, ни снизу не достанешь. Вдруг в его квартире погас свет. Все. Завалился спать. Теперь не поднимешь никакими силами. Коньшин уныло стоял около телефонной будки. Что же делать… Не обращаться же в милицию… Будут ломать дверь… Скандал… Спать в сквере, на скамейке?.. Обязательно заберут… Подозрительная личность… В халате, тапках… Попроситься к соседям? Стыдно… Куда ни крути, а придется звонить Рыжей Доцентше. Коньшин помнил домашний номер своего начальника.

Доцентша сразу взяла трубку, словно ждала звонка.

– Это я, Коньшин, – сказал Петр Кириллович. – Мы тут немного выпили с вашим мужем… Он шутку такую пошутил… Закрылся в моей квартире и завалился спать… А я на улице… Вот не знаю, что делать…

Полминуты трубка молчала.

– Ах, паразиты… – послышалось в трубке. – Я так и знала, что насосались… Симпозиум… Ну я покажу вам симпозиум… Будить его бесполезно… Теперь станет дрыхнуть до полудня… Езжайте ко мне. Возьмите такси.

– Я в банном халате… и тапках на босу ногу… И денег нет…

Короткое раздумье. Потом решительный голос:

– Хорошо. Скажите мне адрес. Я сейчас приеду.

Коньшин назвал улицу и дом, объяснив, как лучше ехать.

Через полчаса напротив остановилось такси. Рыжая Доцентша вышла решительно из такси, в руках у нее был целлофановый мешок.

– Вот, – сказала она, даже не поздоровавшись. – Это костюм. Переоденьтесь в подъезде, и едем ко мне.

Коньшин взял мешок, зашел в подъезд и переоделся в завлабовский костюм, рубашку, галстук, носки и ботинки. Костюм оказался тесноват, ботинки велики, галстук не доставал до живота, не хватало какой-нибудь нелепой шляпы, чтобы окончательно превратиться в клоуна.

Петр Кириллович сложил у своего порога халат, тапки и вышел па улицу. Доцентша курила сигарету, прислонившись к капоту такси. Увидев Коньшина, она глубоко затянулась и бросила сигарету в урну.

– Поехали.

– Я не поеду.

– Почему?

– Так… Я лучше посижу в сквере. До утра… А потом подстерегу его у дверей. Как только он откроет дверь, я ногу вставлю…

– Но всю ночь…

– Ничего… Я терпеливый.

– Езжайте, – сказала Доцентша шоферу. Она открыла сумочку и сунула в окошко купюру: – Спасибо.

Машина рявкнула и унеслась. На повороте она подмигнула зеленым глазом.

– Посидим в сквере, – в голосе Доцентши был почти приказ.

Они перешли через дорогу, немного прошли по дорожке и, не сговариваясь, сели на скамейку под огромным цветущим кустом сирени.

– Да, пожалуй, вы правильно сделали, что не поехали, – сказала Доцентша. – Иначе могла произойти какая-нибудь глупость. Не терплю глупостей и неожиданностей. Все должно быть заранее предусмотрено и обговорено. Как вы считаете?

– У меня другой характер. Я, наоборот, люблю, случай, неопределенность, приключение…

– Издержки холостяцкой жизни.

– Нет… От рождения.

Доцентша закурила, протянула пачку Коньшину:

– Согрейтесь.

Он неумело закурил. Запах дыма мешался с сильным, влажным от росы запахом сирени.

– Если вы любите приключение, почему же тогда не поехали? Боитесь меня?

Петр Кириллович немного подумал.

– Только не врите.

– Если быть честным – да.

Они долго молчали. Рыжая Доцентша потушила сигарету о доску лавочки и сразу же закурила другую. Потом она сказала:

– Это я во всем виновата. Мой рассудочный характер. Мне надо было применить обычные женские штучки, которые проверены веками: пофлиртовать, пококетничать, отпустить вам парочку комплиментов. Мужчины, вопреки общепринятому мнению, падки на комплименты в сто раз больше, чем женщины. А я начала рассуждать. Раскрыла вам карты. Я, дура, думала, что если у меня аналитический ум, то у мужчин тем более. Разве я могла подумать, что вы эмоциональнее любой красной девицы… Я на вас тогда здорово разозлилась. Со злости даже глупость сделала… Поспешила с замужеством… Женила на себе этого недотяпу… Не та ставка… Мелко плавает… Ленив… Полное отсутствие честолюбия… Так… Холодец говяжий… Выпить да поваляться с газетой на диване – больше ему ничего не надо…

– Мне тоже больше ничего не надо, – усмехнулся Коньшин.

Рыжая Доцентша повернулась к нему и приблизила свое лицо к лицу Петра Кирилловича. Они встретились глазами. Глаза Доцентши в темноте расширились и слабо мерцали зеленоватым светом. Огни проезжавших машин то зажигали их, то тушили, и Коньшину казалось, что он всматривается в светофор, у которого едва теплится зеленое напряжение.

Так они смотрели в глаза друг друга. Казалось, сдвинься их головы еще чуть-чуть, всего на несколько миллиметров, и произойдет что-то непоправимое, неожиданное, непредвиденное, «глупость»… Петр Кириллович чувствовал, как пахнут волосы Доцентши: смесью запахов майской листвы, сырой земли, сигаретного дыма и сирени, – значит, правда он слышал: волосы рыжих вбирают запахи, как губка.

– Нет, вы другой, – прошептала Доцентша. – Вы умный, добрый, талантливый, честный… Но вы неудачник… Так бывает часто… Стечение обстоятельств… Стечение обстоятельств губит и более сильных, талантливых людей.