РАЗГОВОР С РОМАНОМ СУНДУКОВЫМ «ЗА ЖИЗНЬ»

– Жор, – сказал Роман Сундуков, – напрасно ты все это, ей-богу, напрасно. Ты можешь умереть с голоду или заработать себе неизлечимую болезнь. А чего добьешься? Я тебе скажу по секрету: все равно нам отсюда не выбраться. По крайней мере в ближайшее время. Это я тебе точно говорю. Не для того они нас сюда привезли, чтоб сразу отпустить. Пока не выжмут из этого острова все… Значит, остается одно… вступить с ними в контакт. Чтобы влиять на них… По сути дела – это ведь темные, ограниченные люди, одержимые жаждой наживы. Дети природы… Возьми хотя бы Аггея… В сущности, ведь это неплохой человек. Он по-своему мудр, справедлив. Вспомни, сколько раз он защищал тебя. Единственно, что его портит, – жадность. Деньги, деньги, деньги. Но ведь от этой черты можно избавиться. Надо помочь ему в этом… Или твой… Василис… В сущности, он любит все прекрасное. Природу, например. Недавно он рассказывал мне про одно озеро. Однако неограниченная власть делает его зачастую жестокосердным… А Михаил… водка доводит его до безумия. Он даже представить себе не может, что мир полон удовольствий и без водки.

– Ты, я вижу, становишься проповедником.

– Я, Жора, много думал в эти дни. Я знаю, что ты презираешь меня… Но я, честное слово, на это пошел лишь из жалости к этим людям. Я все-таки хочу, чтобы они узнали настоящую жизнь. Их надо перевоспитывать. Чем-то поразить их воображение. Я, Жора, скажу тебе, только ты не смейся. Я хочу научить их философии Платона.

– Платона? – поразился я.

– Да. Ты читал его сочинения?

– Нет, грешным делом.

– Видишь, а это как раз то, что надо… Эта философия удобна тем, что она ничего не утверждает, опровергает все, учит во всем сомневаться. А на темных, ограниченных людей это производит сильное впечатление. Каждый из них страстно исповедует какую-нибудь веру: один – деньги, другой – насилие, третий – честолюбие. И вдруг мы им говорим: никто из вас, дорогие товарищи, не прав. Ты не помнишь, как Сократ – учитель Платона – рассудил трех мудрецов? Ты все-таки почитай Платона. Стоят, значит, трое и спорят. В те времена вообще много спорили. Делать было нечего. Соберутся и спорят. Что значит красота, например, или в чем смысл жизни. Сейчас все ясно. А тогда спорили. Так вот, значит, стоят эти трое и спорят. А мимо идет Сократ. Те и говорят ему: «Рассуди нас, Сократ». Послушал Сократ одного и говорит: «Ты прав», послушал другого и говорит: «Ты тоже прав». И третьему: «По-моему, и ты прав». А Платон, знаешь, что говорил? «Из вас, люди, всего мудрее тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего поистине не стоит его мудрость». Платон только тем и занимался, что ходил и доказывал, что человек, который возомнил себя мудрецом, не мудр.

Сундуков, наверно, еще долго бы плел о Платоне, но я перебил его.

– Значит, ты твердо решил остаться? – опросил я его.

– Что значит – решил? За меня решили обстоятельства. А ты решил прогуляться на тот свет?

– Ага.

– Ну, счастливого пути.

– Спасибо.

Сундуков ушел и закрыл нас на замок. У него, гада, уже был свой ключ…

Конек все работает и работает. На него уже жалко смотреть. Под кожей ходят ребра, лицо цвета лягушек, которых он потрошит. Производительность труда Конька за последнее время возросла за счет автоматизации производства. Конек глушит уже не по две лягушки, как делал это раньше, а сразу по десять. Он нашел где-то корытце, помещает туда десять штук и глушит их всех чугунной крышкой.

Конька за хорошую работу премировали ценным подарком. Подарок пришел вручать сам дядька Михай.

– Бери и чувствуй, – сказал Михай.

С этими словами Михай развернул сверток, и нашим глазам предстал великолепный несессер из черной кожи с застежкой-молнией. Пират дернул за язычок, в это время несессер попал под солнечный луч, падающий с крыши, я был ослеплен сиянием. Коробочки, баночки, чашечки, ножнички, щипчики – все было отполировано и покрыто если не позолотой, то, во всяком случае, очень похожим материалом.

Конек был поражен. Поднятая рука с чугунной крышкой, которой он собирался оглушить очередной десяток четвероногого сырья, застыла в воздухе. Воспользовавшись этим, лягушки засигали в разные стороны. Одна из них, самая длинноногая, прыгнула прямо на дядьку Михая и судорожно вцепилась ему в воротник рубашки. Тот сбил ее щелчком.

– Нравится? – спросил пират.

– Да, – прошептал Конек, боясь дотронуться до сверкающего чуда своими грязными, сморщенными от воды руками.

– То-то же, – сказал Михай. – Мы всегда ценим старательных работников. А те, кто не работает… – Старый пират покосился в мою сторону.

– Не получают несессеров, – закончил я.

Дядька опять глянул на меня, ударил костылем в бочку и ушел.

Конек вымыл руки и стал благоговейно перебирать сияющие предметы. За все время, которое я с ним находился, мне еще не доводилось видеть у него такого счастливого лица. Он то и дело спрашивал у меня, для чего тот или иной предмет. Особое восхищение у него вызвали ножнички. Конек тут же принялся приводить в порядок свои ужасные ногти.

– Отличная штука, – говорил он. – Как походная парикмахерская: и побриться, и помыться, и расчесаться. Вот видишь, а ты говорил. Им выгодно, чтобы мы работали. Значит, своих обещаний они нарушать не будут. Вот сделаю миллион…

Вспомнив о миллионе, Конек засуетился, спрятал несессер на полочке, где у него хранились самые ценные вещи: осколок зеркала, кружка, моток проволоки, аптечка, «хирургические» инструменты, и опять взялся за своих лягушек.

В этот день больше к нам никто не приходил. Ночью безо всяких приключений я сделал поход за овощами.

17 августа

Сегодня совершил кражу со взломом. Возвращаясь с огорода, я наткнулся на чей-то погреб. Он был закрыт на огромный ржавый замок. Конечно, он был мне не по зубам. Я дотронулся до него чисто машинально, как это бывает у всех профессиональных воров, но дужка замка неожиданно отскочила. Оказывается, она была приставлена лишь для виду. Погреб ломился от запасов. Я набрал сала, сушеной рыбы, малосольных огурцов и притащил все это в сарай. Затем я разбудил Конька, и мы отлично поужинали.

18 августа

Ночью опять делал вылазку. Совершил набег на другой погреб. Беру все в разумных пределах, чтобы не было заметно. У нас с Коньком скопилось уже достаточно продуктов, которые мы прячем под стропила. Здоровье мое восстанавливается. Наверно, даже слишком, потому что Василис Прекрасный, который по-прежнему приносит на обед Коньку разные вкусные вещи и комментирует их, когда Конек ест, стал поглядывать на меня с подозрением. Однажды, когда он был сильно под градусом и пришел не один, а со своим дружком Михаилом, я подслушал такой разговор:

– Странно, – пробормотал Василис Прекрасный, – какой день не жрет, а хоть бы хрен. Посмотри, как рожа лоснится.

– Может, он жаб, а?

– Не, я их считаю. Все целы. (Вот гад! Оказывается, он считает лягушек!)

– Слушай, а не опух ли он?

– Да ну…

Друзья зашептались. Я расслышал слова: «сам», «завтра», «доктор». Они поспешно ушли. Я недоумевал, что их так напугало. Неужели мое драгоценное здоровье?

Однако, как ни странно, это было так. Вскоре Василис Прекрасный и Михаил вернулись в сопровождении Тихона Егоровича. Шеф-повар выглядел великолепно. На нем был отлично выутюженный белый костюм, соломенная шляпа, на груди болтался стетоскоп.

– Ну-с, – сказал он совсем как настоящий доктор. – Где тут больной? На что жалуетесь, молодой человек?

– Сколько дней не жрет, а рожа как у повара, – объяснил за меня Василис.

– Ну-с, посмотрим. Поднимите рубашку.

Я поднял рубашку и втянул живот. Завьялов надавил на него ладонью.

– Тут болит?

– Да, – прошептал я.

– А тут?

– Да…

– А тут?

Там у меня тоже болело. Эскулап заглянул мне в рот, вывернул веки, затем покрутил зачем-то головой и задумался.

– Ну что? – разом спросили Василис Прекрасный и Михаил.

– Дистрофиус.

Друзья разинули рты.

– Крайняя степень истощения, – пояснил Завьялов. – Опухлость всех органов тела, переходящая в гломерулонефрит острый диффузный. Наблюдается частичная анемия с пароксизмальной гемоглобипурией.

Наступило молчание.

– Есть также и кандидамикозы, – добавил эскулап.

На этом, видно, все медицинские знания Тихона Егоровича исчерпались, и он опять задумался. Однако и этого было достаточно. Зловещее слово «кандидамикозы» окончательно доконало друзей.

– Ну и что теперь? – осведомился Лягушачий король.

– Если до завтрашнего утра дотянет – хорошо, – бросил Завьялов и повернулся уходить, но Василис Прекрасный ухватил его за рукав и стал что-то шептать на ухо.

– Куриный бульон, – ответил Тихон Егорович важно. – Творог, яйца, битая птица, шоколад. И, разумеется, полный покой.

– И сколько…

– В течение месяца.

Завьялов поправил на груди стетоскоп и ушел. Дружки уставились на меня.

– Месяц… – проворчал Михаил. – Это он сожрет весь остров. Говорил тебе… Теперь Сам…

– Закройся. Еще два дня. Откормим. Вот шоколад только… Придется ехать в район… Я б ему дал шоколаду…

Приятели ушли. Щелкнул в замке ключ.

Из всего этого я понял, что через два дня приезжает загадочный Сам и что я зачем-то ему нужен не только живым, но даже и не полудохлым. И что Василис Прекрасный перестарался и теперь отчаянно трусит. Ну что ж, шоколада я давно не ел.

19 августа

Ну и дела! Василис Прекрасный кормит меня с ложечки. Они с Михаилом осторожно, словно я был зеркалом для шифоньера, перенесли меня в тот прежний чуланчик, положили на набитый сеном матрас и угождают наперебой. Хотя рожи, конечно, у них такие, что, будь их воля, они бы пустили меня на прокладки для карбюраторов вместе с лягушками.

Иногда я позволял себе слегка подшучивать над своими благодетелями.

– Не суп, а дрянь какая-то, – говорил я. – Наложили прорву укропа. Разве вы не знаете, что я не люблю укроп?

Василис отвечал:

– Ты же говорил, что не любишь петрушку.

– Все пьете, вместо того чтобы ухаживать за больным.

Я отворачивался к стенке.

– Ну, пожалуйста, съешь хоть немножко, – молил Василис Прекрасный.

– Съешь, – вторил ему Михаил голосом, каким Серый Волк подделывался перед бабушкиной дверью под голос Красной Шапочки.

– Хочу яйцо всмятку, – капризничал я.

И они шли варить яйцо всмятку.

Может, этот Сам – маркиз де Ля-Моль из «Графа Монте-Кристо», а я его внебрачный сын?

Сундуков опять приставал со своим Платоном. Оказывается, он уже успел прочитать лекцию о Платоне.

– Понимаешь, – говорил он мне, заискивающе заглядывая в глаза, – они как дети. И верят и не верят. На лекции слушали меня, разинув рты. Я им говорю: Платон…

– Отстань со своим Платоном, – попросил я. – Мне доктор прописал полный покой.

– Нет, ты подожди, – еще ближе придвинулся ко мне Сундуков. – Идея уже приносит плоды. Они заинтересованы, а это самое главное. Дед Аггей даже спросил меня: «А он что, причислен к лику святых?» Я сказал, что он причислен к лику величайших умов человечества. Дед был разочарован, но я успокоил его, что если нам понравится его учение, то причислить к лику святых – раз плюнуть.

Я невольно рассмеялся. Сундуков обиделся:

– Критикан чертов! Хаять легче всего! Ты попробуй что-нибудь сделать! Лежишь на спине, жрешь куриц и обличаешь. Обо мне как о подлеце думаешь. Знаю – думаешь! Нагрянь сюда милиция – первого с потрохами продашь. Мол, вот он, негодяй, сотрудничал с работорговцами, а я – нет, я чистенький, я лежал, жрал кур и обличал.

Сундуков распалялся все больше и больше.

– Чего ты ко мне привязался? – не выдержал я. – Ну, скажи ради бога, чего ты ко мне привязался? Что я тебе – мешаю?

– Да! Мешаешь! Мешаешь своей ханжеской рожей. Корчишь из себя правдолюбца. А по-моему, заронить в темную душу сомнение в сто раз честнее, чем лежать на заднице, жрать курицу и обличать.

20 августа

Писать абсолютно не о чем. Лежу и считаю на потолке мух. С утра их было 78, к обеду – 156, к вечеру – 34. Аккуратно три раза в день меня кормит из ложки Василис Прекрасный. Причем от ненависти у него дрожит рука и дергается правая щека. О Самом пока ничего не слышно.

21 августа

Наконец-то пришла Лолита-Маргарита. Воля у нее оказалась сильнее, чем я думал. Сегодня она, видно, изображала какую-нибудь герцогиню. На ней было роскошное длинное платье, отороченное черным бархатом, и янтарное ожерелье. Волосы уложены в спиральную башню.

– Как здоровье? – спросила она.

– Так себе, – хотел я сказать жалобным голосом, но неожиданно получился сочный бас.

– Но выглядишь ты неплохо.

– Кто такой Сам? – спросил я.

– Сам – это Толик.

– А Толик – это Сам?

– Да.

– Ясно. Дважды два – четыре, а четыре – дважды два.

Лолита села рядом и погладила меня по голове.

– Ты его знаешь. Это бард, который пел в нашем дворе.

От изумления я не мог вымолвить ни слова.

– Тот… хиляк? – выдавал я наконец.

– Он не хиляк, Жора. Он очень серьезный человек.

Я сразу все понял. Ну конечно же, это идея чокнутого Анатолия, этого ненормального собирателя обломков кирпича и архитектора воздушных резиновых дач. Только он мог придумать этот милый остров. Он стал обращать в рабство людей, потому что у него не было «даже на бутылку пива». Он или украл Лолиту или она сама к нему пришла, похоже, что все-таки второе, а потом почему-то ему захотелось «приобрести» и меня.

Ну конечно же, все сходится, теперь я понял…

– Я ничего не знала, честное слово… Он меня обманул… Я с ним немного встречалась в последнее время… Вот они говорит: давай проведем лето на необитаемом острове… Ты вроде бы утонешь, чтобы никто не искал, а осенью объявишься, скажешь, что ездила к подруге на Сахалин… Я согласилась… Мы хотели пожениться… Он мне казался таким интересным… И вообще на острове было все так необыкновенно. А потом я стала понемногу понимать, что он страшный человек, ради денег готов пойти на все. Он превращает людей в рабов.

– Ну, а почему именно меня?

– Я тебе уже говорила, честное слово… Это я виновата… Он тут совсем ни при чем… В последнее время он мне не доверяет, следит… Вот я и упросила их привезти тебя, мол, вроде бы для художественной самодеятельности, чтобы пел. Им ведь все равно кого… А на самом деле чтобы ты помог мне бежать отсюда…

«Идиотка», – подумал я и отвернулся к стене. Безмозглая идиотка! Меня душила бессильная злость. Будь моя воля…

– Ты не сердись на меня, Жорик… Если бы я знала… Я думала, это так, игра… от безделья… Думала, и тебе будет приятно поиграть… Теперь я бы ни за что этого не сделала… Я… Ты мне… Ты пел лучше всех их… честное слово…

Лолита-Маргарита заплакала. Моя злость улетучилась. Я погладил ее по руке.

– Успокойся… Мы выберемся отсюда. Скажи мне, что он думает делать с нами… потом, когда кончится лето?

Лолита испуганно глянула на меня.

– Не знаю… я не думала об этом… Ты думаешь…

– Я ничего не думаю, но считаю, что не в его интересах кормить нас всю зиму до следующей весны. Еще невыгоднее ему отпустить нас. Его сразу же арестуют.

– Что же делать, Жора, а?

Видно, Лолита только сейчас поняла всю серьезность положения и по-настоящему испугалась.

– А я откуда знаю? Скоро у меня встреча с твоим Толиком.

– Жора, а до того они нас не убьют?

22 августа

С утра мух на потолке 76, в обед – 143, вечером – 28.

23 августа

Я действительно его недооценивал. Куда девался хлипкий тип с гитарой. Передо мной сидел загорелый энергичный человек с очень серьезным лицом и пристальными бесцветными глазами.

– Прошу прощения, – говорил он, не сводя с меня бесцветных глаз, – за то, что с тобой здесь так обращались. Я не давал указаний издеваться над моими работниками (он так и сказал: «моими работниками»). Но это даже лучше. Я теперь убедился, что ты волевой и принципиальный человек. Такие мне нужны. Я предлагаю тебе стать не простым работником, а равноправным членом нашего общества.

– Но чтобы стать членом общества, надо знать, что это за общество.

Анатоль оживился.

– Это правильно. Общая идея, в двух словах, такова…

Мы сидели «у меня», в чуланчике. Анатоль пришел один, без предупреждения. Просто вошел, протянул руку и сказал: «Здравствуй, ты почти не изменился». Одет он был в дешевый серый, но хорошо сидящий на нем костюм. От него пахло одеколоном «В полет», очевидно, только что постригся в районной парикмахерской. На ногах желтые, из хорошей кожи сандалеты.

Идея Анатоля была в двух словах такова. Работать за сторублевую зарплату – не дело для предприимчивого человека. Предприимчивый человек изо всего может сделать деньги. Пример – лягушки. Сколько их? Миллиарды. Как их используют? Никак. А лягушачья кожа прочнее бычьей. Предприимчивый человек берет лягушку и получает автомобильные прокладки, манжеты для насосов, сумки, ботинки, сапоги, кожаные пальто, шапки. А рыбьи пузыри? Их выбрасывают. А ведь просмоленный рыбий пузырь – непотопляемая вещь. Из рыбьих пузырей можно делать понтоны, плоты, лодки. Их можно применять в военном деле. Предприимчивый человек что хочешь сделает. Все люди делятся на предприимчивых и исполнителей. Поскольку идею воплотить в жизнь открыто невозможно, он, Анатоль, решил создать этот подпольный остров. Потом, со временем, можно организовать еще несколько таких островов. Через год-два все свободные члены общества станут миллионерами. Поскольку количество исполнителей будет все возрастать, чтобы держать их в повиновении, нужны проверенные, надежные люди. Вот почему он, Анатоль, наряду с поисками исполнителей ведет и поиски предпринимателей. По его мнению, я, после всех испытаний, показал себя надежным, твердым человеком. Возможно, со временем, если буду стараться, я стану заместителем Анатоля, потому что дядька Михай слишком прямолинеен, груб. А с людьми надо обращаться умно, интеллигентно.

Рассказывая все это, Анатоль возбужденно расхаживал по чуланчику, заложив руки за спину. На его бледных щеках появился румянец, глаза блестели.

– Ха, – рассмеялся он под конец каким-то угрюмым смехом. – Провалили на экзаменах… Пять лет вкалывал, а потом получать сотню-полторы…

Анатоль говорил еще долго. Я понял, что идея о подпольном острове вынашивалась им давно. Его родной дядька Михай еще раньше был связан с колхозной рыболовецкой бригадой – поставлял им соль, пшено, жмых, сети в обмен на рыбу. «Бизнес» процветал, только рыбаки постоянно жаловались на нехватку нужных, надежных людей. Вот тогда-то Анатоль, который был прекрасно осведомлен в дядькиных делах, и решил помочь им «рабочей силой». Дальше – больше. Аппетит приходит во время еды.

– Ну, так как, согласен?

– Согласен.

Анатоль, видно, не ожидал, что я так быстро соглашусь. Он долго, подозрительно смотрел на меня.

– Мне больше ничего не остается, – разъяснил я. – Я прекрасно понимаю, что живым отсюда никто не выберется.

Анатоль заметно подобрел.

– Не знаю, что тебе здесь плела наша общая знакомая, наверно, всякую чушь, но тебе я скажу одно. Сюда тебя привезли по моему личному распоряжению. Ты мне приглянулся сразу: неглуп (он, гад, так и сказал – «неглуп»), вынослив, лицо без определенных занятий, а значит, без гроша в кармане. (Господи, как я теперь жалею, что не пошел куда-нибудь работать! Будь неладен этот театральный институт!) А самое главное – ты сочувствовал моим идеям. (Разве я сочувствовал его идеям?!) Прости за небольшое испытание, но оно, сам понимаешь, было необходимо. Правда, ребята («Ребята». У-у-у…) немного перестарались.

– Я согласен.

– Вот и прекрасно, – Анатоль еще раз прошелся по чуланчику. – Мы с тобой прекрасно сработаемся. Да и почему не сработаться? Деньги будут. Одним лягушачьим шкурам цены нет. Из них можно шубы шить. А автомобильные прокладки? Любой шофер голову отдаст за автомобильные прокладки. Можно организовать настоящий автомагазин. Я для этой цели и директора уже припас…

– Мымрика?

– Да… Мымрика…

Анатоль задумчиво посмотрел на меня и неожиданно сказал:

– Только, сам понимаешь, без испытания я не могу тебе поверить.

– Конечно, кто это поверит без испытания?

– Я дам тебе одно поручение.

– Хоть десять.

Анатоль еще раз пристально посмотрел на меня.

– Надо обезопасить этого… Мымрика. Он стал для нас вреден. Невменяем… Осечка вышла. Не та кандидатура.

На секунду я едва не потерял сознание. Потолок дрогнул, описал круг и встал на место.

– Как… обезопасить?..

– Как, как! Это уж сам решай. На твое усмотрение. Так сказать, задача на сообразительность…

Анатоль кивнул мне и вышел. Ах, мерзавцы! Значит, они решили убрать Мымрика! Да еще моими руками! Чтобы навеки привязать к себе. Ах, зверюги! Вот до чего додумались. А если не соглашусь, то и меня… Поручат тому же Роману…

Все… Я твердо решил бежать, чего бы мне это ни стоило. Пусть даже запутаюсь в сетях и погибну… Лучше уж так, чем совершить то, что они от меня требуют.

Ночью я взломал дверь в чуланчике, проник в дом и через окно выбрался на улицу (Василис уехал в экспедицию за очередной партией рабов).

Я решил бежать один, а потом уже привести сюда милицию, чтобы спасти Лолиту, Конька, Тихона Егоровича… Разыскивать их сейчас по спящим хатам и агитировать за побег было бы, конечно, безумием.

Я выбрался из дома и чуть не заплакал от радости. Я чувствовал себя почти свободным. Боже мой, переплыть какую-то речонку – и я на свободе.

Но надо было соблюдать осторожность. Я оглянулся – вокруг спокойно. Хоть бы удалось… Я крадущимися шагами направился к реке… Дул ветер, на той стороне шумел лес… Метров семьсот до этого леса…

Проходя мимо дома Аггея, я вдруг увидел трактор «Беларусь». Значит, они все-таки осуществили план Сундукова – заманили тракториста в свое логово. Очень хорошо. Значит, они сделали гать, не надо лезть в речку. Но при виде трактора неожиданная мысль пришла мне в голову. До утра, когда мой побег будет обнаружен, я безусловно не успею привести сюда людей. Увидев, что меня нет, вся пиратская шайка, конечно, улизнет, захватив с собой пленников, а может, даже уничтожив их, чтобы замести следы. А что если устроить пожар? Зарево будет видно далеко. Наверняка из ближайшего селения примчатся машины, а может быть, даже прилетят вертолеты спасать лес.

План очень понравился мне, и я немедленно принялся его осуществлять. Первым делом я отцепил от ворота колодца ведро, нашел в сумке тракториста шланг и набрал из бака трактора бензина. Спички на всякий случай я всегда носил с собой. Оставалось наносить с луга сена, что я и сделал.

На востоке уже светлело, когда к поджогу все было готово. Дома пиратов были обложены сеном и политы горючим. Лицо, руки мои горели от уколов, тело дрожало… Последний раз я оглядел все вокруг. Ночь уже стала серой, звезды потускнели, от реки потянуло предутренней сыростью – значит, дома возьмутся сразу.

Я чиркнул спичкой и поднес ее к соломе, брошенной под дом Аггея. Огонь вспыхнул с легким хлопком. Как раз подоспел ветерок, и сразу заискрилось, загудело, как в хорошей печке, набитой сухим березняком, в морозный день…

Пора было бежать к следующему дому. Я повернулся и вздрогнул. Сзади меня стоял Аггей. Он был в белых подштанниках и белой длинной рубахе, похожий на привидение.

– Ты что же это, карасик, спичками балуешься? – спросил он и вдруг точным сильным движением сбил меня с ног. Падая, я ударился о деревянный колун и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, вокруг уже было много народа: старуха, Михаил, Марфа, Черкес, Катя, еще кто-то. Они все галдели и разглядывали меня, словно видели в первый раз. От дома тянуло горелой мокрой соломой. Было почти светло.

– Вышел я до ветру, – рассказывал Аггей, – гляжу, чудище какой-то ползет с реки. Чуть спозаранку в штаны не наклал. Крест положил на всякий случай, смотрю, што дальше будет. А это он сена припер. Полил керосином, карасик, спичку кинул и стоит лыбится. Спалить живьем хотел! – вдруг закричал дед. – Всех спалить задумал!

Толпа загудела. Михаил медленно подошел ко мне и стал раскачиваться на носках, как гремучая змея. Из-за его спины вынырнула бабка и плюнула мне в лицо.

– Гнида! – завизжала она. – Дохлая гнида! Нас этот дом чуть в могилу не загнал, а ты спалить захотел! Дите без крова хотел оставить!

Старуха схватила цепляющуюся за ее платье Марфу и толкнула ее вперед. Михаил подошел еще ближе и совсем стал похож на змею, разве что не шипел. Из кармана его, как всегда, торчало горлышко бутылки.

– С-сс-ам-осуд! – закричал Катя. – С-са-мо-суд! Ра-зо-рвать п-по клокам! – В сумерках его лицо казалось особенно белым.

Неожиданно Михаил с силой выдохнул и коротким взмахом ударил меня в зубы. Я отшатнулся и выплюнул зуб вместе с кровью.

– Ых! – сказал Михаил, возбуждаясь. – Ых!

– Подожди, – дед Аггей оттащил его в сторону. – Не сейчас… Потом… Мы его судить будем.

– Убью! – вдруг заревел Михаил и рванулся ко мне, но дед Аггей и Черкес вцепились в него и едва удержали на месте.

– Ты выпей, полегчает, – сказал Аггей, выдергивая из кармана Михаила бутылку.

Тот присосался к ней, запрокинув голову. Постепенно он успокоился.

Меня увели в дом, надели кандалы и бросили в погреб.

25 августа

Ну вот и кончилась моя одиссея… Среди друзей на быстроходном катере я плыву домой. Скоро обниму своих близких. Все позади. Все совершенно неожиданно, буквально за несколько минут, окончилось вчера. Впрочем, зачем я пишу эти слова, для кого? Надобность вести дневник отпала, я свободен, и все-таки я пишу, так я свыкся с дневником, привык к нему. А вдруг мой дневник кто-то прочитал и будет искать третью бутылку, чтобы помочь нам, узнать, чем все кончилось? Дорогой неизвестный друг! Я все-таки для тебя закончу дневник и брошу его в реку. Тем более, что написать мне осталось совсем немного. Про последний вчерашний день, 24 августа.

24 августа

Суд состоялся лишь после обеда. Как потом выяснилось, ждали Самого, который куда-то ездил. Ввиду важности событий послали человека и за Василисом. Заседание проходило в доме Аггея. Когда меня ввели, все были в сборе. Председательствовал, разумеется, Анатоль.

– Встать! Суд идет! – ляпнул, не подумав, Василис при виде меня.

Все вскочили. Анатоль тоже приподнялся, но тут же сел, нахмурившись.

– Садись, – кивнул он мне на стоявшую в стороне табуретку. Сами они разместились за столам, накрытым ради такого случая новой клеенкой.