В таком виде фотокомпозиция «Вокруг света за семь рублей» была представлена на утверждение Ивану Христофоровичу.

Начальнику мое произведение понравилось. Он довольно хмыкнул.

– Недурственно. А это что?

– Женское лицо.

– Зачем?

– Отвлеченное. Так сказать, символ.

Иван Христофорович недовольно посмотрел на символ, но сказал:

– Ну, черт с ним. Давай сюда.

Я спрятал экспозицию за спину.

– Семь рублей.

– Какие семь рублей?

– А как же! Вокруг шара-то облетели?

– А! – рассмеялся Иван Христофорович и хлопнул меня по плечу мокрой от проявителя рукой. Это значило, что он понял и оценил мою шутку. После проявителя на одежде всегда остаются желтые пятна, которые не выводятся никакими средствами. Поэтому я окунул руку в раствор и, в свою очередь, похлопал по плечу заведующего.

Это привело Ивана Христофоровича в восторг, и он в избытке чувств наступил мне на ногу. Я не замедлил сделать то же самое.

– Люблю хорошую шутку, – сказал заведующий, крепко стиснув мне плечи.

– Я тоже.

С этими словами я провел прием французской борьбы. Посыпались склянки и мензурки. Заведующий захохотал.

– Молодец! Что красиво, то красиво.

Но я видел, что его тело напряглось для прыжка. Не знаю, чем кончился бы обмен любезностями, если бы в этот момент не вошла в комнату Тоня.

– Иван Христофорович, – сказала она, – вас кто-то спрашивает.

Я вышел вместе с заведующим и остолбенел. Перед нами стояла девушка с родинкой.

– Круглов Иван Христофорович?

– Да…

– Два года назад окончили физкультурный?

Я дал задний ход, но спрятаться за ширму не успел.

– Это ваш помощник? По-моему, мы где-то виделись.

– В-вряд ли… – пролепетал я.

– Но мне кажется, вы окончили СХИ.

В минуту смертельной опасности человек становится находчивым.

– У м-меня четырехлетка.

– Что ж так мало? Молодой, здоровый парень…

– Я только что из за-к-ключения…

Наверно, это меня и спасло. Тычинина не стала расспрашивать дальше из чувства деликатности.

– Зайдите завтра в горком, – сказала она. – Устроим вас в вечернюю школу. Хорошо?

– Хо-р-ро-шо… – ответил я, не сдержав зубной дрожи.

Девушка улыбнулась нам обоим на прощание, тряхнула косичками и упорхнула в дверь.

Иван Христофорович схватился за голову и заходил по комнате.

– Странно, – бормотал он. – Чертовски странно! Откуда она?.. Откуда она знает, что я два года назад?..

– Вы?

– Да! Два года назад я окончил физкультурный институт…

Ноги у меня ослабели, и я опустился прямо на банку с проявителем, обалдело тараща глаза. Он тоже гриб!

– Вот какие пироги, Гена…

Заведующий был жалок. Губы его дрожали, и в глазах качалась коровья тоска.

И тогда я (не без некоторого торжества) рассказал ему про эту «кошечку с бантиками». О ее «методе веры человеку». Об эксперименте над Кобзиковым. О гибели Тихого ужаса. О трагическом конце карьеры Березкина.

Иван Христофорович слушал безмолвно. Казалось, он даже не дышал.

– Что же теперь делать?..

– А здорово сработано, – сказал я почти с восхищением. – Куда ни ткнись – заколдованный круг. Выход один – покаяться.

– В горком?! Не пойду!

Два часа Иван Христофорович метался на кольцах, прыгал и рычал. Он был похож на раненого орангутанга. А потом, притихнув и поразмыслив, сорвал черную повязку – совершенно здоровый глаз испуганно взглянул на меня – и исчез.

Вернулся он вечером, меланхоличный и слегка похудевший.

– Ну, как дела? – спросил я.

– Новодевичий район, село Верхние Дергуны.

Так я стал заведующим фотографией артели инвалидов.

Пережитый страх давал себя знать. Я вздрагивал от скрипа половиц, от телефонных звонков. Чтобы дать отдых потрепанным нервам, я решил заняться реализацией фотомонтажа «Вокруг света за семь рублей».

В колхозах фотокомпозиция пошла «на ура». Побывав в пяти деревнях, я получил изрядное количество заказов.

По пути на вокзал меня застал буран. Я сбился с дороги и три часа шел, не зная куда, увязая почти по пояс в снегу. Ветер валил с ног. Впереди маячил кто-то большой, лохматый, нелепо размахивал руками и бормотал: «Бу-у-у-у… уф… уфу-у-у-у». Я бежал, шел, полз за этим белым, лохматым, а он все отбегал, глядя на меня сквозь снег грустными стариковскими глазами.

Я уже начал замерзать, когда наткнулся на ферму. Это было так фантастично, что я не сразу поверил, что эта ферма – реальность, а не плод воображения моего замерзающего мозга.

На стук выглянула краснощекая девушка в платке, ахнула:

– Батюшки! Шо це за чудо?

Как раз закончилась вечерняя дойка, и у девчат было свободное время. Жалея и причитая, они нажарили яиц, напоили меня парным молоком. Я сидел на лавке под плакатом с доброй упитанной коровой и бессмысленно, глупо улыбался. Мое тело медленно оттаивало, словно опущенное в теплую воду. Было хорошо-хорошо. Девушки казались красивыми и милыми, мычание коров было как чудесная музыка. Если бы сейчас произошло чудо, я бы ничуть не удивился. Я даже был уверен, что чудо случится.

И чудо случилось.

Вошла Катя.

Она увидела меня еще с порога и замерла. Из-под ее ног вырывались дымящиеся волны морозного пара, катились по полу и таяли, исчезали. Катя напоминала мне возникшую из пены Афродиту. Афродита в валенках и теплом платке.

– Закрывайте дверь, Катерина Денисовна! – закричали девчата.

Катя вошла, сбросила полушубок на лавку и стала греть руки у печки, повернувшись к нам спиной.

– А к нам фотограф приблудился! – закричали девушки. – Чуть не замерз под окнами. Еле отогрели.

– Да? – Катя обернулась. – Что ты здесь делаешь… Гена? – Ее красные руки, прислоненные к печке, заметно дрожали, наверно от мороза.

– В командировке, – сказал я. – Фотографировал скоростную сеялку для диссертации…

– Значит, дело идет?

– Идет… А ты зачем сюда?

– Даю консультации. Девушки собираются поступать в институт… и вот попросили…

– Ну, не буду мешать. Мне пора.

– Подожди меня. Пойдем вместе.

Мы шли долго, очень долго, по снегу, хрустевшему, как крахмал. Буран утих. Стояла высокая, до самых звезд, тишина. Постройки давно скрылись из виду.

– Гена, – сказала Ледяная принцесса глухим голосом. – Ты прости меня за то, в кафе… Я вела себя как девчонка. И вообще за все… Больше я тебе надоедать не буду. Я многое передумала за это время. Ты очень хороший. Очень… Я даже рада, что не вышла за тебя. Я бы не узнала, какой ты. Если у меня будет сын, я назову его Геной… Пусть о тебе память… Иногда на душе так тяжело, так тяжело… И тогда я думаю о тебе, что есть на земле ты, справедливый… Ты все правильно делал, Гена… Я гадкая…

У первого дома Катя остановилась.

– Не надо дальше… Прощай… Дай тебя поцелую, Геночка… Честное слово, в последний раз! Мы ведь никогда с тобой не целовались… Только тогда, на платформе…

Она прижалась ко мне щекой.

– Прощай, Геночка!.. Спасибо за все…

Мне стало нестерпимо стыдно самого себя, своего тела, рук, одежды, этого дурацкого фотоаппарата, того, что из-за меня были сорваны черные розы…

Когда я завернул за угол дома, стыд стал настолько жгучим, нестерпимым, что я не выдержал и побежал к мерцавшим вдали огням города по хрустящему снегу.

Вскоре произошли события, в корне потрясшие устои «королевства».

Дотоле тихие верноподданные жильцы шептались теперь по углам. Слышались крамольные речи. Началось брожение умов.

Каша заварилась с того, что в один прекрасный момент у нас в комнате появился Егор Егорыч и, пряча глаза, нерешительным голосом потребовал, чтобы я и Кобзиков съехали с квартиры.

– Когда я сильно выпью, то стараюсь поменьше раскрывать зев, ибо в эти моменты мой язык извергает чепуху, – витиевато ответил на это Вацлав.

Но хозяин «Ноева ковчега» тоскливо настаивал. Когда мы с Вацлавом убедились, что он совершенно трезв, спросили:

– Но почему?

Егор Егорыч долго бормотал что-то об ожидаемом приезде племянницы, о необходимости произвести капитальный ремонт (зимой!) и о том, что когда-то здесь жил какой-то студент-химик, который занимался опытами и, возможно, заразил комнату радиоактивными веществами.

Все это, разумеется, нас не убедило, и Кобзиков отправился на переговоры с самой «королевой». Вернулся он сильно озабоченным.

– Дело дрянь. Разгневанная тигрица. Требует, чтобы мы умыкнулись немедленно. Говорит, что не потерпит в своем доме морального разложения. Особенно на тебя нападала.

– Пошла она к черту! – сказал я.

Вечером пришел монтер и отключил у нас свет. С радиопроводкой справился сам хозяин. Мы изготовили сложное устройство и подключились к соседнему столбу. Затем мы поставили на окна мощные шпингалеты, на дверь – килограммовый крючок и торжественно заявили, что отказываемся вносить квартплату.

На следующий день в качестве парламентера пришел Егор Егорыч.

– Уходите по-хорошему, – сказал он.

– На каком основании? – спросили мы.

– Он пристает к моей жене, – «король» ткнул грязным пальцем в мою сторону,

– Это она сказала?

– Я сам вижу.

– Ты тряпка, Егорыч!

– Ребята, – сказал плачущим голосом «король», – ну уйдите! Что вам стоит?

– Не уйдем!

И началась борьба. У нас выставили окна. Мы заделали их фанерой. Не стали топить печку. Мы купили «буржуйку». Отключили водопровод. Мы перешли на пиво.

Жильцы «Ноева ковчега» с интересом следили за схваткой. Они были явно на нашей стороне. Хозяев ругали и в глаза и за глаза. Кто-то предложил написать в газету жалобу, но мы боялись привлечь к себе внимание.

Тогда Тина увеличила квартплату на пять рублей. Это был удар в спину. Сим мероприятием «королева» рассчитывала восстановить против нас общественное мнение.

Вечером Иван-да-Марья долго ходил по квартирам, о чем-то шептался, потом сказал мне:

– Только пока держи язык за зубами. Все решили уйти из дома.

А все началось с ананасов.

Однажды нам с Кобзиковым попались ананасы. Особой нужды в тропических лакомствах не было, но в магазине стояла такая аппетитная давка, так все заразительно ругались и толкались, что Кобзиков не выдержал первым.

– Надо достать, Гена, – сказал он. – Чем мы будем питаться на Новый год?

Вацлав нахлобучил на глаза кепку и, припадая на одну ногу, ринулся в самую гущу.

– Инвалидам Отечественной войны без очереди! – закричал он. – Пропустите! Да освободите же проход! Вот ты, чего растопырился! А ну, тетка, убери с дороги свою европу!

Мы уже были близко от цели, когда продавщица сказала:

– Ананасы кончились! Не стойте больше, граждане!

Очередь загалдела.

– Как это кончились? Почему по десять кило давали? Ишь вот сколько эта набрала! Целую сетку!

– А вам какое дело? – неожиданно вмешался знакомый голос.

Я приподнялся на цыпочки и увидел Тину. Кобзиков тоже заметил ее и рванулся вперед, расталкивая соседей.

– Привет, Тиночка! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? С наступающим Новым годом!

– Вас тоже, – буркнула Тина.

– Боже, какой запах! – простонал ветврач, принюхиваясь. – Какой идеальный запах!

– А вам не досталось? – смягчилась Тина.

– Увы!

– Могу уступить немного.

– Нет, это сон. В действительности так не бывает, – прошептал Кобзиков.

Хозяйка положила в нашу кошелку несколько ананасов и сказала:

– Вчера здесь бананы давали. Я взяла себе три килограмма.

– И один, конечно, на нашу долю?

– Пожалуйста, если хотите…

– Нет, это научно-фантастическая повесть, – мотнул головой ветврач. – Гена, придется тебе пойти домой, а я побегу в соседний «Гастроном». Там польскую карамель должны выбросить.

Кобзиков исчез. Мы остались с Тиной одни. На бывшей невесте моего друга было темно-коричневое пальто в талию с меховой оторочкой и красная шапочка, придававшая ей юный и легкомысленный вид. Я незаметно попятился, собираясь исчезнуть в толпе, но Тина схватила меня за рукав:

– Ты же собирался пойти со мной за бананами.

На улице крупными косыми струями шел дождь.

Снег на тротуарах превратился в грязное месиво и хлюпал под ногами прохожих. Под голым, как использованный веник, деревом топталась запряженная в телегу лошадь и грустно разглядывала номер впереди стоявшего «Москвича». Тина открыла дверцу машины:

– Садись.

Я взобрался на мягкое сиденье.

Автомобиль появился в «королевстве» недавно – автомобиль, холодильник, сервант и еще многие другие вещи. Ким был прав, не таким уж безденежным оказался Егор Егорыч. Тина сделала правильный ход.

Моя хозяйка вела машину уверенно. Я подумал, что ей не хватает только закурить папироску, чтобы стать похожей на рекламную картинку из заграничного журнала.

– Здесь меньше трясет, чем на «Летучем Голландце», – заметил я.

– Гена, не надо. Я же знаю – ты добрый.

Егорыча дома не оказалось, Тина открыла дверь своим ключом.

Я остановился возле порога, рассматривая нарядную комнату. Пахло обоями и свежевыкрашенным полом.

– Раздевайся, проходи, – сказала Тина, бросая мне комнатные туфли.

– Не нужно. Давай бананы, и я пойду.

– Эх, Гена, Гена! Когда ты выучишься хорошим манерам? Если тебя приглашает в комнату женщина, отказываться не принято. Есть хочешь?

– Нет.

– Знаю, что хочешь. Вы всегда с Кобзиковым голодные.

Тина сбросила пальто и, подпоясавшись фартуком, захлопотала у стола. Через минуту из буфета появились сыр, колбаса, бутылка коньяку и лимон в сахаре.

– До свиданья, – сказал я.

Тина грустно посмотрела на меня.

– Не уходи, Гена.

– Меня ждет Кобзиков. До свиданья, – повторил я, не сводя глаз с расставленных на столе яств.

Тина подошла ко мне и решительно сняла пальто.

– Не пущу. Можешь звать на помощь.

«Проклятый желудок, – подумал я, сбрасывая калоши. – Он всегда ведет себя как предатель». «Королева» ушла в соседнюю комнату и через минуту появилась в нарядном платье, слегка озябшая и веселая.

– Будем решать философские проблемы. Как тогда, помнишь? С чего начнем?

Тина включила радиоприемник и села напротив.

– Одна моя знакомая уверяет, что человечество идет к матриархату. Через сто лет всеми делами вершить будут женщины, а мужчины возьмутся нянчить детей. Свою теорию она проверяет на собственном муже.

– Ты тоже сейчас работаешь над этой проблемой?

– Да, – засмеялась Тина. – Ну ладно, бог с ними, с мужьями. Выпьем за старую дружбу.

– За старую можно.

– И за новую тоже.

– Сразу за два тоста не пьют.

Тина поставила свою рюмку на стол. Рюмка была сделана под золотой кубок. Я усмехнулся:

– Вот и сбылось твое пророчество. Из золотых кубков пьем.

– Гена, – сказала Тина, – зачем нам травить друг друга? Ты ведь знаешь, что я… Разве мы виноваты, что так сложились наши судьбы? Наконец-то мы сможем быть с тобой рядом. Гена! Живем один раз! Гена, не суди меня слишком строго. Я тебя люблю…

Я смотрел на нее и думал: «Тина добилась своего и счастлива. Неужели и я стремился к этому? Деньги, автомобиль… живет в городе… Теперь можно и покрутить немного… Это ведь входит в комфорт».

Тина пристально посмотрела на меня.

– Гена, это все из-за Кима. Я знаю, он всегда стоял между нами. Идеалист! Ах, какая я была тогда дура!

Я поднялся.

– Куда же ты?.. Геночка, останься. Я… Слышишь? Это ведь самое главное!

Я бежал уже по лестнице.

– Ты просто неудачник! Ты мне завидуешь! – крикнула Тина вслед. – Это я тогда отвинтила у трактора пробку!

– Дурак, – заключил Кобзиков, узнав результаты моего похода за тропическим лакомством. – Упустил бананы, не говоря уже о женщине.

Однако потеря бананов, Тины и квартиры меня не огорчила. Я все-таки собирался жениться. В этом смысле дела продвигались довольно успешно. Лиля была близка к тому, чтобы пригласить меня домой «на предмет представительства» предкам.

Однажды я задержался в фотографии допоздна. Это было за два дня до Нового года. В соседней комнате Тоня бубнила:

– Таким образом, экспериментальное изучение адсорбции из раствора на твердых веществах заключается прежде всего в изменении начальной и равно весной концентрации…

Таким образом, Тоня готовилась поступать в университет. Голос секретарши звучал торопливо. Ей не терпелось быстрее запомнить определение адсорбции. Я знал, почему будущая студентка так жадно поглощает знания, – с минуты на минуту за ней должен был зайти новый заведующий отделом парикмахерских и фотохудожественных работ Дынин, гриб скромный, но с большими претензиями.

Преуспевание Дыни было для меня неожиданным. Тоня буквально светилась от счастья. Она надевала на работу самые лучшие платья, часто бегала в парикмахерскую делать укладку и для повышения эрудиции усиленно зубрила классиков.

Дынин уже сделал предложение, получил благожелательный ответ, и скоро все у них должно было закончиться обычным порядком.

Хлопнула дверь. Наверно, это пришел Дыня.

– Рабочий день кончился, – послышался голос нашей секретарши. – Зайдите завтра.

Вошедший в чем-то горячо ее убеждал. Голоса доносились до меня минут десять. Потом Тоня крикнула:

– Геннадий Яковлевич! Выйдите на минутку.

Я положил снимок в закрепитель и открыл дверь. Посреди комнаты стояла Лиля.

– Геннадий Яковлевич, – сказала Тоня, делая большие глаза. – К вам клиентка. Хочет сфотографироваться на ракете. А я ей говорю, что рабочий день у нас уже кончился. А она говорит, что ей к Новому году позарез нужно. Сюрприз хочет сделать жениху.

Но я не слышал ничего. Я смотрел на Лилю. На ее лице были сразу изумление, испуг и брезгливость.

– Лиля, – пробормотал я, машинально вытирая руки ватой. – Лиля, я все тебе сейчас объясню. Это все чепуха… Понимаешь, так получилось…

Но из глаз девушки, пахнущей апельсином, уже капали злые слезы.

– Лжец, – прошептала она и бросилась вон из комнаты.

Оставив Тоню стоять с раскрытым от изумления ртом, я, как был в войлочных туфлях и халате, кинулся за ней. На улице стоял крепкий мороз. Падал редкий снег.

Лилю я догнал возле трамвайной остановки.

– Ну выслушай же меня! – сказал я, переводя дыхание. – Произошла страшная нелепость. Это скорее смешно… Сейчас я расскажу тебе все…

Лиля круто повела плечом, сбрасывая мою руку,

– Не нужно. Обманщик! Уйди!

– Подожди… послушай!

Лиля, не оглядываясь, уходила.