Чего уж скрывать теперь… Любила я молодого Барина сильно… Так любила, что по ночам деревья те, что он понасажал, что его руки касались, целовала… Проберусь ночью, обниму саженец, прижмусь и целую его, будто милого…

Но он, Барин-то молодой, женился вскоре… Цирк к нам приехал… Ну, он и женился на циркачке… Красивая, правда, была и гибкая, как лоза… Цирк уехал, а она осталась… Да разве, кто к нашей жизни не привык, выдержит долго?.. Лес, скука, зимой волки воют… И года не выдержала – убежала… Барин совсем нелюдом стал. Только и знает вокруг той посадки бродит… Одно, значит, у него осталось…

А у меня… У меня тоже нескладна девичья жизнь сложилась. Чего скрывать… Был грех… Чего уж там… Не соблюла я себя. Парень молодой да хваткий был… На восемь лет моложе меня. Лесником при лесе нашем. Лес-то с самого начала научным сделали… Ну вот… Парень тот вроде бы лесником числился, а сам браконьерством промышлял… Рыбы наловит, зверя какого убьет, у него и хлеб, и деньги всегда были, несколько раз сватался, да я не шла. Противный он был, прыщастый какой-то, морда круглая, да и жестокий… Скот резал: свиней, овец, коров – кто попросит. «Резак» – тогда называли…

Вот один год неурожайный выдался, уж не помню, какой… Все звери поразбежались, подохли, рыбу в речке повыловили, траву покосили… Лось один оставался, не трогали его, на развод берегли… А у нас много в семье малышни было… Посинели все, распухли… Вот он лося последнего и убил… Приволок и говорит: «Пойдешь за меня – отдам». Ну я не пошла, перед людьми стыдно было… а так… встречалась с ним тайно…

Анна Васильевна опять замолчала.

– И где он сейчас? Жив? – спросил я, опять лишь бы что-нибудь спросить.

– Жив… Да вы его знаете… Это Наум… наш заместитель по хозяйственной части… Наум Захарович.

– Вот оно что… – Я почему-то не удивился.

– Да… Ну что было, то давно прошло… А дальше что?.. Перед самой войной Колька академиком стал. Не за те деревья, а за что-то другое. За травы там какие-то… А та посадка выросла, как обычная… Только на одном дубке зеленый листочек всю зиму трепыхался… Идешь по снегу и чудно как-то: дубки стоят черные, голые, и только один листочек зеленый бьется… Может, и случайно засох зеленый такой, но они, Колька-то академик с Барином, давай скорей с него желуди собирать да новую посадку закладывать… Перед самой войной, значит, было… Посадка-то уже подросла немного, когда наши стали уходить от немцев… С боями… За каждый бугорок цеплялись… У нас тут, сынок, большие бои были…

Ну вот из-за посадки-то этой все и получилось. И Кольку-академика, и Барина в армию не взяли. У одного бронь была. Тот до последнего часа все на Урал имущество заповедника отправлял… А у другого во время охоты еще в тридцатом году дробью всю правую руку размозжило…

Вот они с последней телегой уезжать стали, а тут фронт накатился. Наши блиндажи рыть… да прямо на той посадке… Что из дубка с зеленым листком посажена… Барин на них налетел, кричит: «Не смейте рыть!» – про ценность объясняет… И Колька-академик тут же… «Ройте, – говорит, – Другие после войны насадим…» Ну потом ссора у Кольки-академика с Барином вышла из-за этих дубков… Барин говорил мне после, что даже… драка была… Колька-то академик, мол, поскользнулся и головой об камень трахнулся да и помер… Барин его в речку сволок, чтоб на него не подумали… А может, и не так все было, кто теперь узнает… Той же ночью немцы пришли… Барин и спрятался у меня в доме, в погреб… Мне государство за хорошую службу домик построило… Не насовсем, конечно, а вроде бы как дом приезжих. Ученые у меня останавливались из области, из Москвы…

Вот он пришел и говорит: «Спрячь меня, Аня… Не хочу я немцам служить… Я ни за тех, ни за этих, я за лес…» Он знал, что я любила его… Ну я и спрятала… Мы ночами подпол этот с ним вырыли… Тут он и жил… А когда наши пришли, боялся выйти из-за Кольки-академика.

Анна Васильевна запнулась, пожевала тонкими серыми губами, точно раздумывая, говорить мне или нет, потом качнула головой и продолжала:

– Тут такое дело, сынок… Наши-то думали, что он с немцами убег… Мол, к отцу убег… И не искали его… Если б искали, так давно нашли… Наум видел, как он Кольку-то к речке нес, Вот в чем дело, сынок…

– А разве Наум не был на фронте?

– У Наума-то как получилось… Лось его на третий год войны копытом в голову ударил… Вот его и не взяли в армию… Раненый вроде бы… А это где же видано, сынок, чтобы лоси лягались? Темная эта история… Ну да бог ему судья… Ну так вот Наум видел, как Барин Кольку-академика в речку волок… После войны и заявил. Ходили по домам, расспрашивали про Барина… Взяла грех на душу, сынок, сказала, что с немцами убег… Ну и перестали искать…

Так и жил у меня под домом сколько лет… Книги читал, писал что-то… Книги я ему в городе покупала… Ученым настоящим стал, прямо как Колька-академик; ну, может, и не как Колька, но много книг прочел…

В лесу он посадочку опять с дубками заложил… Желуди, где наши блиндажи рыли, нашел… Из желудей и заложил посадочку… Почти каждую ночь ходил туда, все поливал, ухаживал…

Недоглядела я за ним сегодня. Не надо ему было ходить к своим дубкам… Уж больно плох был в последнее время… За шприцем к Науму побежала, глянь, а его уже нет… Ушел… Вернулся… белее снега… «Прощай, – говорит, – Аннушка… Извини, если что не так…» Лег и помер…

Анна Васильевна на минуту замолкла, провела ладонью по сухим глазам.

– Дите у меня должно было от него народиться… Так мы того… Чтобы уж его не выдавать… Знали все, что я ни с кем… Еще догадался бы кто… Сынок мог быть…

Хозяйка замолчала. Я тоже не знал, что сказать. Странная жизнь, странная смерть…

– Ты поможешь мне могилку вырыть, сынок? – спросила Анна Васильевна. – Он хотел, чтоб его в лесу похоронили, и место показал… Ты бы могилку утром вырыл, а я бы в сельсовет сходила, смерть заявить…

– Хорошо, Анна Васильевна…

Мы молча вылезли из подземелья. Гостей уже не было, веранду заливал лунный свет. Я пошел к себе в комнату.

Рис сонно возился на кровати.

– Пап, ты где так долго? – спросил он недовольно.

– На улицу ходил. Ты почему не спишь?

– Я заснул, а потом проснулся, а тебя нет… Вот и жду. Ты больше никуда не уйдешь?

– Нет…

– И завтра мы опять пойдем в лес?

– Да.

– Хорошо было, – сказал Рис, уже засыпая. – И лес, и речка, и дождь, и ежик… Только ты сказки не умеешь рассказывать… Глупая сказка какая-то…

Рис еще шевельнулся и затих.

Я разделся и лег на кровать. В окно уже тянуло предрассветной прохладой. Серый свет в окне забивал молоко луны. Из леса доносились предутренние шорохи: потягивание просыпавшихся деревьев, возня птиц…

Вдруг раздались глухие выстрелы, лай собак… Началась охота.