Иногда он, пригнув метелки камышей почти до земли, прорывался на островок, и тогда до самой середины поймы прокладывалась широкая, удивительно ровная, устланная камышом дорога; ветер устремлялся по этой дороге, как по трубе, и островок сразу превращался в буйное царство. Бился в испуге ковыль, бешено трепетала осина, хлопала боками палатка, покрывалась крупной рябью зеркально-гладкая речка, а дым от костра метался из стороны в сторону, затягивая все вокруг горьковатой синей пеленой. Вдруг становилась видна и железная дорога с ее столбами, проводами и будкой стрелочника на переезде, черные фигурки рыбаков, одинокая надувная лодка, упрямо продвигавшаяся по речке Один раз в прорези стены камышей длинной зеленой ящерицей мелькнула электричка, долетел звук гудка…

Электричка гудела весело и призывно, словно звала вместе с ней мчаться среди темных лесов и солнечных перелесков, среди покрытых дымкой поспевающих хлебов, полных тумана больших лощин из доисторического известняка, где раннее утро, куда не достигли лучи солнца и где на дне еще сверкают электрическими огнями села и деревушки…

Мы подошли к палатке. Возле нее грудой была свалена одежда, валялись пустые бутылки из-под пива и ситро, смятые пакеты с надписью «Молоко», консервные банки с грубо разодранными крышками. Здесь же стоял котел, накрытый доской, и различная посуда. Вчера, видно, на поляне было приличное пиршество.

Мы с Рисом нерешительно остановились около палатки. Оттуда доносился мощный храп. Может, просто положить бушлат поверх одежды и уйти? Но мне хотелось поблагодарить вчерашних гостей. Что было бы с Рисом без бушлата? Да и съестного не мешало бы добыть.

Вдруг храп резко прекратился и внутри палатки послышалось движение. Мне было неловко стоять возле вещей, и я отошел к берегу реки. Дверь палатки распахнулась, и наружу, тяжело кряхтя и отдуваясь, вылезло что-то огромное, заросшее шерстью, очень похожее на медведя.

Вылезший был в одних трусах. Немного очухавшись, он довольно проворно привстал, присел, сделал попытку пробежаться, но потом остановился и вроде бы задумался.

– Не помешает, – пробормотал человек. Он вернулся к палатке, к тому месту, где стояла посуда, и начал копаться там, гремя крышками. Вскоре человек нашел то, что искал. В одной руке у него оказалась синяя, без этикетки бутылка, в другой стакан. Человек залпом, морщась, выпил и снова полез в кастрюли. Теперь в руках у него были соленый огурец и куриная нога. «Медведь» съел все, стряхнул крошки и капли рассола с волосатой груди, крякнул, потянулся и вдруг увидел нас. Некоторое время он вглядывался в нас очень внимательно, возможно, посчитал нас за хмельное видение, он даже помотал головой. Мы в свою очередь рассматривали необычного человека. Человек был очень толст, но полнота не безобразила его. Он, если так можно выразиться, был красиво толст. Бородища-лопата делала его еще эффектнее.

Если мы с Рисом рассматривали это чудовище с большим вниманием, то бородач, очевидно решив, что мы не можем быть кошмарным видением, потерял к нам интерес. Он опять зевнул, запустил пятерню в бородищу, кое-как расчесал ее и снова скрылся в палатке. Наверно, опять завалился спать.

Я уже пожалел, что увлекся разглядыванием бородача и не сказал ему о бушлате, как волосатый появился снова, держа в руках какой-то желтый брусок и коробку спичек. Затем он направился по тропинке прямо к нам.

– Здравствуйте, дядя, – сказал Рис вежливо.

Бородач хмуро посмотрел на него и ничего не ответил. Он обошел нас, как неодушевленные предметы – мы стояли прямо на дорожке, – и спустился к реке. Бородач, видно, собрался купаться. Он потоптался возле самой воды, потом внимательно осмотрелся.

Вдруг мы увидели, как бородач размахнулся, что-то мелькнуло в воздухе, и секундой позже послышался плеск, а затем сразу же глухой подводный взрыв. Высоко над камышами взметнулся грязевый фонтан. Фонтан немного повисел в воздухе фантастическим видением, потом рухнул вниз, шлепая по воде илом, камнями, ракушками, пригибая и пачкая камыши.

Мы с Рисом стояли, разинув рты от неожиданности. Потом Рис спохватился и спрятался за мою спину.

Вместо речки теперь мимо нас тек грязно-бурый поток, увлекая за собой траву, водоросли, растерзанные кувшинки и лилии, вырванный с корнем камыш. Резко запахло порохом. Густой ядовитый дым от взрыва медленно проплыл мимо нас, цепляясь за ковыль коричневыми, гноящимися лапами, смешался с дымом от костра и сделал кромку леса почти невидимой.

Толстяк стоял на берегу и вглядывался в воду. Видно, он что-то там увидел. Я прошел чуть вперед, чтобы посмотреть на то, что увидел в воде бородач.

Возле камышей вверх брюхом плавала крупная красавица щука. Живот серебристый, бока – темно-зеленые в черных пятнах, а голова длинная, сильная.

Щука была жива. Она медленно открывала и закрывала полную острых тонких зубов пасть, словно смеялась. Голова ее развернулась в нашу сторону, и мне показалось, что я уловил ее почти осмысленный взгляд. «Ну и шутник, – словно говорила рыбина. – Перевернул вверх животом. Смех один. Никогда так не плавала».

Вокруг щуки, тоже вверх животами, теснилось много мелкой рыбешки: красноперок, окуньков, пескарей, плотвы… Их слегка покачивало, вращало течение, и казалось, это подданные подводного царства исполняют ритуальный танец в честь своей повелительницы…

На траве, возле воды, валялись три оглушенные лягушки, лапки которых конвульсивно дергались. Два больших рака, выброшенных взрывом на берег, торопливо пятились назад, в родную стихию… Еще один рак с оторванной клешней корчился на прогнутых, залитых глиной камышах…

Над местом взрыва висела тонкая водяная пыль, и в ней, словно яркая вещь, положенная в полупрозрачный полиэтиленовый мешок, просвечивался толстый короткий кусок радуги…

Вдруг из леса пришел еще один звук взрыва, более низкий, глухой, чем первый. Потом еще глуше – со стороны железной дороги. Потом еще и еще… Гудела, грохотала вся долина… Это пришло запоздалое эхо…

Бородач немного постоял, прислушиваясь. На его лице было легкое удивление, видно, он не ожидал такого резонанса от своего броска.

В этот момент щука сильно ударила хвостом. Она начала приходить в себя. Бородач заторопился. Он решительно вошел в воду, плеснул себе на грудь, с уханьем окунулся по шею и направился к камышам, брезгливо разгребая ладонями зеленую ряску.

Щука перевернулась со спины на живот и, слегка погрузившись в воду, слабо шевелила плавниками. По-моему, ей нужно было всего несколько секунд, чтобы окончательно очухаться и скрыться. Понимал это и толстяк. Стремительным броском, неожиданным для его такого огромного тела, бородач преодолел оставшееся расстояние и тоже неожиданно проворно – сразу чувствовалась сноровка в этом деле – схватил щуку под жабры., Рыбина забилась на его пальцах, словно кукла, надетая на руку артиста театра кукол. Толстяк с довольным видом осмотрел свою добычу, широко размахнулся и швырнул ее на берег.

Выбросив на берег еще двух-трех окуньков, что покрупнее, бородач полез в камыши, согнувшись и разгребая стебли руками, – очевидно, он надеялся найти там добычу посолиднее, чем эти окуньки. Волосы, свесившись вниз, мешали ему смотреть. Толстяк смочил их, пригладил; струйки воды стекали по его лицу, капали с носа, на затылке торчал хохол.

Мы с Рисом подошли к щуке. Полет по воздуху и удар о землю окончательно оживили ее. Щука извивалась и прыгала по траве, словно зеленая молния. Длина рыбины, наверно, с полметра, толщина в руку, в пасть пролезет кулак. Если идти на эту зверюгу с удочкой, то с ней пришлось бы здорово повозиться… И еще неизвестно, чья бы взяла. Но это была бы честная схватка.

Рис с интересом рассматривал хищника, держась на почтительном расстоянии, отбегая всякий раз, когда щука делала бросок в его сторону.

– Совсем как в сказке «По щучьему велению». Видел по телику?

– Видел… А потому пусть живет, как в сказке.

Я выбрал момент, когда щука затихла на секунду, схватил ее под жабры и запустил в речку. Щука перелетела через камыши, задев метелки, отчего на воду посыпалась коричневая пыльца, и с шумом плюхнулась в воду. Взбаламученная ее падением вода тут же стала прозрачной, – таким сильным было течение.

Некоторое время щука неподвижно стояла в воде, шевеля плавниками, очевидно окончательно сбитая с толку теми приключениями, которые выпали на ее долю в это утро, потом повела хвостом и совсем незаметно, как-то постепенно, будто кусок сахара, брошенный в крепко заваренный чай, растворилась в черной воде. Ни одного круга не образовалось, ни единого пузырька не поднялось в том месте… Родная стихия приняла в свое лоно дочь…

Сын наблюдал за мной с величайшим изумлением. Он, наверно, ожидал, что я немедленно помчусь с щукой к костру и примусь варить ее или жарить.

– Ты что наделал! – закричал Рис, опомнившись, когда дело было сделано и я вытер руки сорванным лопухом. – Зачем ты ее отпустил?

– Рыба добыта не по-честному.

Я подобрал оглушенных окуньков и тоже бросил их в воду. Сын совсем онемел от негодования.

– Ну ладно, – сказал он наконец. – Я тебе это припомню! Я тоже тебе все буду делать назло!

– Чудак…

Я притянул сына к себе, но он вырвался.

– Пусти! Такую щуку выбросил! Это потому, что не ты поймал! Тебе завидно стало! Я тоже лягушек повыбрасываю! – воскликнул сын без всякой логики, брезгливо схватил лягушку за лапу и бросил в камыш. Лягушка не долетела до воды и растянулась на песке. Рис не поленился, сбегал к ней и спихнул ногой в воду. Затем сын вернулся ко мне, взъерошенный и возбужденный.

– Сам так своих карасей охапками греб!

– Послушай, – сказал я Рису. – Ты же неглупый парень, должен понять. Есть честная борьба, а есть нечестная. Так ведь?

– Ну так, – буркнул Рис.

– Какая борьба, например, нечестная?

– Ну, подножка когда…

– Вот видишь… Я ловил карасей по-честному. Хитрость на хитрость. Кто кого. Пятьдесят процентов на пятьдесят. У карася пятьдесят и у меня. Плюс я еще рискую жизнью, если ловля зимняя и я ползу по льду. А этот человек боролся не по-честному. Он подставил рыбам ножку. Бросил в речку тол. У него самого было сто процентов, а у рыб ноль. А за что пострадали лягушки, раки? А сколько осталось на дне – мы не знаем… Небось раскромсаны сотни ракушек, улиток, погибли тысячи мальков, головастиков, мелкой всякой твари… Разве тебе их не жалко?

– Чего их жалеть, подумаешь, мелочь пузатая, – проворчал Рис, но как-то неуверенно, видно, слова про борьбу честную и про борьбу с подножкой произвели на него впечатление. – Щука жива осталась, а мелочь снова вырастет, – Рис попытался сгладить действия браконьера.

Между тем бородачу надоело лазать по камышам. Добычи больше не было, и он, чертыхаясь и сгребая с рук ряску и кашицу из камыша, образовавшуюся от взрыва, направился к берегу. По пути он выловил совсем маленькую плотвичку, не представлявшую, на мой взгляд, никакой ценности, и кинул ее в то место, где, как он предполагал, лежало, дожидаясь котла, все остальное. Улов, видно, привел браконьера в хорошее расположение духа. Он как-то игриво поводил плечами и подергивал свою мокрую бороду. Посередине речки толстяк издал громкий ухающий звук и ударил по воде ладонями. Со стороны леса прилетело маленькое эхо.

– И жизнь хороша, и жить хорошо, – сказал бородач басом и с выражением.

Я заметил, что он имел привычку разговаривать вслух.

– Искупаться, что ли? – спросил он нерешительно сам себя и тут же ответил: – Не помешает.

С этими словами бородач кинулся грудью на воду. От этого мощного броска пошла большая, беззвучная волна – для маленькой речки это был настоящий цунами. Тревожно залопотали камыши, у берега захлюпало, забурлило, оглушенную рыбешку, которой, наверно, уже не суждено было проснуться, и белобрюхую лягушку, брошенную Рисом с целью отомстить мне, «цунами» подбросил вверх, сбил в кучу и зашвырнул на поваленные взрывом камыши… Волна обогнула утес, следуя извилистому руслу речки, и исчезла из вида.

Толстяк продолжал резвиться и ухать, поднимая грудью все новые и новые волны… Мне это уханье и эти движения резвившегося крупного зверя показались знакомыми. Какое-то смутное воспоминание, как неясное пятно в толще воды, возникло в моей памяти, но тут же исчезло. Я еще раз напряг свой мозг, но так ничего и не вспомнил.

– Ну и силища, – сказал Рис уважительно, наблюдая, как и я, за всеми этими делами. – Он и без пороха рыбу глушить может. Как ахнет кулаком, и готово! Пойдем, пап, отсюда скорее, а то он знаешь как разозлится из-за щуки.

– Нет, Борис, – сказал я. – Сейчас мы не можем уйти. Мы должны сказать ему, что щука в воде, а то он может подумать, что мы украли ее.

– Ну и пусть думает себе на здоровье.

– Вот еще… Тебе хочется, чтобы о тебе думали, как о воре?

– Конечно, нет.

– Тогда остаемся. Да и за бушлат надо дядю поблагодарить.

– Мы пропали, – сказал сын грустно. – Он нас уничтожит.

Между тем бородач закончил купание и, смыв с плеч и с груди ряску и камышовую кашицу, полез на берег.

По мере того как он приближался, Рис все больше отступал в тыл, а когда до нас оставалось шагов десять, не выдержал и ударился в позорное бегство.

Бородач подошел к месту, куда он только что кидал добычу, и растерянно оглядел его. Добычи не было. Только валялась дохлая лягушка да один из раков никак не мог уползти в какое-нибудь укрытие; то ли у него был поражен центр ориентации, то ли он свихнулся от взрыва, но рак все время двигался наоборот, то есть полз головой вперед, причем по замкнутому кругу.

Браконьер обошел несколько раз поляну, даже заглянул под лопух. Затем он вернулся на поляну, где были мы, и немного постоял, задумавшись.

Мне было ясно, в каком направлении работала мысль бородача, потому что он все чаще и чаще поглядывал на меня исподлобья. Его взгляды не обещали ничего хорошего.

– Слышь, – наконец грубо обратился он ко мне. – Ты рыбу не видел?

– Видел.

Толстяк никак не ожидал услышать от меня столь быстрого признания. Он даже немного растерялся.

– Ну и куда она делась? – спросил он помягче, но все еще с ноткой угрозы.

– Я ее выбросил в речку, – честно признался я.

Браконьер опешил:

– В речку? Зачем?

– Глушить ведь рыбу нельзя.

Толстяк помолчал. Он, видно, не знал, как ему поступить. Может, я представитель рыбинспекции?

– Ты… из охраны, что ли… этой… как ее…

– Нет.

– А кто ж ты тогда?

– Да просто человек.

– А зачем же рыбу тогда выбросил? – искренне удивился браконьер.

– Так ведь глушить-то нельзя. Это во всех газетах пишут и по телевидению говорят. Вы разве не слышали? Ну, ладно… Мы пошли. Я вас попрошу – отдайте бушлат своему товарищу. Кстати, вы не знаете, как пройти на кордон?

Бородач пристально посмотрел на меня: уж не смеюсь ли я над ним? Я выдержал его взгляд.

– Ах, чмырь! – прохрипел он. – Чмырь поганый.

Видно, драки было не избежать.

– А вы знаете, что такое чмырь? – спросил я. – Чмырь водится в болоте и довольно безобидное существо.

Не говоря ни слова, толстяк ткнул меня в грудь своим огромным волосатым кулачищем.

От здоровенного удара у меня зазвенело в ушах, но все же я сдержался и лишь сказал:

– Слышите, вы, василиск, будьте поосторожней.

Может быть, моя пассивность раззадорила бородача, а возможно, слово «василиск» было ему незнакомо (замечено, что незнакомые оскорбления действуют сильнее всего), но толстяк, после моей фразы рассвирепел.

– Прибью! – прохрипел он и всей массой ринулся на меня, кровожадно растопырив перед собой пальцы, как опереточный разбойник.

К несчастью, я провел прием слишком близко к палатке, и мой противник, падая, стукнулся головой о кол, поддерживавший палатку. Разумеется, ни колу, ни тем более чугунной голове толстяка ничего не сделалось, просто палатка пришла в сильное движение и накренилась на один бок. Пытаясь перевернуться со спины на живот, «василиск» инстинктивно уцепился за этот кол, и все сооружение рухнуло.

В палатке послышался женский визг и сонное мужское бормотание. Брезент забился, как силок, накрывший перепелов. Иногда кто-нибудь пытался встать, но тут же валился под тяжестью брезента, дергаемого в разные стороны.

Я так был увлечен этим зрелищем, что на некоторое время забыл про своего противника. И совершенно напрасно. «Василиск» был уже всего в двух шагах от меня. За считанные секунды он ухитрился выйти из положения перевернутого на спину жука, вскочил на ноги и, приняв боевую стойку, приготовился к последнему броску.

И тут я узнал его.

Это был Человек-гора!

Вот так встреча! Несмотря на все, я даже обрадовался. Все-таки приятно встретить человека из своей юности.

– Друг! Здорово! – воскликнул я, улыбаясь. – Тебя сразу и не узнаешь! Помнишь секцию классической…

Я не успел договорить. Человек-гора, с хриплым шумом выдыхая воздух, уже мчался на меня, нагнув свою могучую шею. Еще секунда, и он сшиб бы меня, как скорый поезд может сбить поставленную на его пути кеглю, но в этот момент инстинкт бросил меня толстяку под ноги. Это было, конечно, не совсем по правилам классической борьбы, но вряд ли Человек-гора стал бы отрабатывать на мне классические приемы.

Человек-гора на бреющем полете перелетел через меня, пробежал на четвереньках, как настоящий орангутанг, с добрый десяток метров и рухнул с обрыва в речку. Послышался всплеск, не меньший по силе, чем когда сваливается утес. Над обрывом поднялся фонтан брызг.

Я направился к палатке. Сейчас палатка напоминала поверхность бурно кипящего котла. Из «котла» возникали очертания то ноги, то головы, слышались ругань, смех, бормотание… Я приподнял край брезента в том месте, где был выход, и наружу тотчас же выглянула блондинка с растрепанной прической.

– Ой! – испуганно воскликнула она, увидев меня, и нырнула назад, под брезент.

– Вылазь! Чего ты возишься! – послышались недовольные голоса.

– Дайте мне расческу!

– Зачем тебе расческа?

– Там какой-то мужчина!

– Какой еще мужчина?

– Симпатичный, вот какой!

– Нинка, хватит дурочку валять!

– Ей-богу, не вру! Это он нам палатку поднял.

– Разве это не Коля? Где же Коля?

– Откуда я знаю?

– Человек! Эй, человек! Есть тут кто-нибудь? Помогите выбраться!

– Нинка, да уйди ты отсюда со своей расческой!

– Не могу же я вылезти растрепахой!

– Пропустите меня! Я не боюсь, предстать в неглиже!

После этих слов из дверей вылез щуплый человек с аккуратной интеллигентской бородкой неопределенного цвета.

– Доброе утро, – сказал он вежливо. – Разрешите, я помогу вам.

Незнакомец с бородкой взялся за другой угол палатки, мы растянули переднюю стенку, приподняли ее.

– Все в порядке! Можете вылезать! – объявил интеллигент приятным тенором. – Живее!

– Мужчина не ушел? – спросил голос блондинки.

– Нет, здесь стоит.

– Попросите, чтобы он отвернулся.

– Отвернитесь, пожалуйста.

Я отвернулся. Кто-то торопливо, шурша травой, пробежал к речке.

– Теперь можно? – спросил я.

– Минуточку. Больше никто не боится мужчины? – спросил интеллигент.

– Нет.

С этими словами из палатки показался совсем молодой парень без бороды, зато с длинными кудрявыми волосами почти до плеч. В одной руке он держал приемник «ВЭФ», в другой – гитару.

– Так и концы отдать недолго, – сказал он, зевая. – Ты, что ли, завалил?

– Не совсем, – сказал я.

– Сейчас мы тебя бить будем, – парень почесал безволосую цыплячью грудь. – Вот только Коля придет. Ты не видел Колю?

– Коля, по-моему, купается.

– Вот подожди, Коля придет, он тебе как следует бока намнет. Будешь знать, как хулиганить.

Кудрявый парень уселся на землю, скрестив ноги по-турецки, вытащил из приемника антенну и стал сосредоточенно крутить ручку, насторожив левое ухо. Про меня он сразу забыл.

Остальные двое, вылезшие из палатки, оказались моими знакомыми. Это были мужчина и женщина, которые приходили ночью к нашему костру. Женщина была в спортивном костюме, голова повязана цветной косынкой. Она сразу узнала меня, сдержанно кивнула.

– А где же ваш мальчик?

– Вон стоит.

– Не холодно было ночью?

– Спасибо вам. Если бы не вы… Я принес вам бушлат. Кто-нибудь из ваших знает, как пройти на кордон?

– Он знает, – женщина кивнула в сторону юнца с приемником, – но сначала мы вас чаем напоим. Хотите чаю?

– С вареньем? – спросил Рис издали. У моего сына был отличный слух.

– Варенья у нас нет, – сказала женщина. – Но печенье найдется. Сейчас я только умоюсь, и мы начнем с тобой разводить костер. Умеешь?

– Конечно, – небрежно сказал Рис. – Мы с папой вчера знаете какой разожгли!

– Вот и хорошо.

Мужчина, ее муж, сначала смотрел на нас удивленно, потом узнал, кивнул:

– А-а, вчерашний таинственный незнакомец… Выпить хотите?

– Рано еще.

– В самый раз. Перед шашлыками. Сейчас придет Коля и нажарит шашлыков. А пока мы под курицу…

– Но вчера вы были против спиртного.

– Я интеллигенция. Мне можно.

Мужчина ушел к палатке, повозился в посуде и вернулся с бутылкой, стаканчиком и куском курицы.

– Осталась одна шея, – проворчал мужчина. – Какой-то тип ночью обглодал всю курицу. Я точно помню, что была половина курицы. Шею мы отдадим подрастающему поколению. Хочешь? – вчерашний знакомый протянул Рису остатки курицы.

Мой сын молча схватил шею и впился в нее зубами.

Мужчина вытряс из стаканов крошки, налил из бутылки, и мы выпили.

– Давайте теперь познакомимся, что ли, – мужчина протянул руку. – А то как-то неудобно получается: философствуем, а имени друг друга не знаем, как трое в магазине. Геннадий… – Мужчина подумал, словно прислушиваясь к слову, потом добавил: – Геннадий Васильевич. А вас?

– Анатолий. Дальше не надо. Я пока еще не привык.

– Вы, наверно, инженер?

– Почему вы так решили?

– Сейчас все инженеры. Днем клепают машины, а вечером рассуждают, кто кого победит, люди или машины. Лучше бы перестали клепать, и сразу бы вопрос решился в нашу пользу.

– Я спортсмен.

– Футболист? Футболисты тоже интересные люди. Днем гоняют мяч, а вечером спорят, какая команда победит. Они глубоко убеждены, что это самое главное в мире.

– Нет, я не футболист. Я борец.

– Это уже лучше. Честная борьба – самое достойное, чем только может заниматься человек. С этого начинался мир, наверно, этим все и закончится. Честной борьбой. То есть спортом. Может, не было бы ни войн, ни этих вонючих машин, если бы человечество сразу стало соперничать лишь в области спорта.

– А вы инженер?

– Нет.

– Или кандидат наук? Кандидатов наук, по-моему, даже еще больше, чем инженеров.

– Нет. У меня необычная профессия. Угадывать движения человека.

– Угадывать движения человека?

– Да. Знать, что он сделает в следующий момент.

– Странная профессия.

– Очень странная. Я должен знать, если человек пошевелил рукой, то что он сделает в следующий момент. Я должен узнать это по глазам, по походке, по позе, по выражению лица. Это целая наука. За два-три взгляда я должен определить убийцу и выстрелить первым.

– Вот как… Кто же вы такой? Милиционер?

– Инкассатор.

– Ах, вот как.

– Вы удивлены? Потому что я назвался интеллигентом?

– Нет… Но, однако…

– Я пошел в инкассаторы, потому что недоволен устройством мира. Причем свое недовольство я тут же реализую: убиваю опасных для общества людей.

– И вам… приходилось?

– Да. Два раза. И три раза просто задержал. Я почти не ошибаюсь, когда смотрю на человека и жду от него следующего движения.

У Геннадия Васильевича опять, как тогда у костра, взгляд стал отсутствующим.

– Еще по глотку? – спросил он, словно отогнав от себя какое-то воспоминание.

– Что-то очень крепкое.

– Это спирт. Лишь слегка разбавленный. Мне дали его на одном заводе. Я им спас миллион семьсот тысяч. Правда, ведь кругленькая сумма? За нее не жалко отдать литр спирта. Как вы считаете?

– Думаю, что не жалко.

– И взяткой это нельзя считать? Ведь правда?

– Ну какая это взятка…

– Так что пейте спокойно, это спирт не ворованный.

Мы выпили. Спирт был теплый и отдавал железом. Наверно, хранили его в железной канистре.

– А как вы спасли им… этот миллион? – спросил я.

– Миллион семьсот тысяч.

– Да, миллион семьсот тысяч.

– А-а… Шел я с сумкой к проходной и вдруг вижу, плюгавенький такой тип объявления о найме читает. Мне он сразу показался подозрительным. Неестественно как-то читает. По его спине было видно, что не читал он, а следил за мной. Нервная у него спина была какая-то, и руки он в карманах держал, наверно, чтобы не дрожали. Да и вообще, кто это в наше время подолгу изучает объявления о найме? А? Ясно, что требуются всюду одни и те же: токари, слесари да фрезеровщики. Объявления о приеме главных инженеров не вывешиваются. Правда ведь?

– Нет, конечно.

– Вот видите. А этот тип изучал список так, как будто искал там сообщение о приеме главного инженера… Я и приготовился к прыжку. Когда он мгновенно обернулся и выстрелил, я уже прыгнул в сторону. У меня очень быстрая реакция. Через секунду этот тип был уже трупом. Я хорошо стреляю. Я в армии был снайпером. У меня, правда, на счету немного было, но я поздно войну начал. Я считался хорошим снайпером. Видите, я все же интеллигент. Я мыслю, я психолог. Если бы я не определил со спины, что этот тип убийца, я бы сам был мертв, а государство пострадало бы на миллион семьсот тысяч. Вот видите, я интеллигент – убийца убийц.

– Ну зачем вы так…

– Разве не правда? Вы думаете, я занимаюсь самобичеванием, стыжусь своей профессии? Нисколько! Я горжусь своей профессией. Я очищаю общество от скверны. В обычных условиях распознать и обезвредить убийцу очень трудно. Как правило, убийца готовится к своему делу тщательно, убивает почти не оставляя следа, его потом долго ловят, поймают или нет – неизвестно, а, если поймают, то возятся потом с ним, ищут улики, а он оправдывается состоянием аффекта, невменяемости, ревности… Сколько возни. У меня же все решается в доли секунды…

– Но вы рискуете собой.

– Да. Тут уж ничего не сделаешь. Я как подсадная утка. Они слетаются на мою сумку, как мотыльки на огонек. Я их ненавижу… Вы их тоже ненавидите. Вы ненавидите их, как смерть. Смерть ведь все живое ненавидит и боится. Я же ненавижу их совеем по-другому. Я ненавижу их не из-за страха. Я ненавижу умом. Понимаете, не телом, а умом. Вы ненавидите убийц инстинктивно, я же сознательно. Вы их не считаете за людей. Признайтесь, вы думаете, что это выродки рода человеческого. Нечто вроде хищных зверей…

– В некотором роде…

– Конечно, вы не правы. Зверь очень естественное существо. Он не убивает из-за страсти к накопительству, алчности или еще почему. Он убивает потому, что голоден и не знает другого способа утолить голод, нежели убийство. Если бы он знал другой способ, он бы не убивал. Во всяком случае, мне так кажется. Как вы считаете?

– Да, но природа не дала ему возможности выбора…

– К сожалению. Давайте выпьем…

Стоявший рядом Рис потянул меня за рукав:

– Ты, пап, больше не пей, ладно? Мы тогда дорогу домой не найдем. Договорились?

– Договорились.

– Вот у вас какой умный сын, – Геннадий Васильевич взъерошил Рису волосы.

Его слова, видно, польстили Рису.

– Я вообще не люблю алкоголиков, – сказал мой сын доверительно. – Они как придурки какие-то. Хуже пацанов из младшей группы. К нам в садик под грибок приходят иногда алкоголики водку пить, особенно когда дождь идет. Напьются, как понесут какую-нибудь чушь, аж уши вянут. С играми какими-то дурацкими к нам пристают. Один все время на четвереньки становится и лает, он думает, что в собаку играет. Думает, нам приятно.

– Правильно, дружок, вырастешь – в рот не бери это зелье поганое.

– Конечно, – сказал Рис. – Один раз я лизнул из стакана – так потом весь день тошнило. Так что не сомневайтесь.

– А я и не сомневаюсь, – сказал Геннадий Васильевич. – Ты есть сильно хочешь?

– Очень, – честно признался Рис. – Мне эта шея – так… Я бы сейчас тыщу таких шей съел.

– Шашлыки любишь?

– Это такие куски мяса…

– Точно. Вот сейчас придет дядя Коля, вы и займетесь с ним…

Едва он произнес эти слова, как сзади послышался какой-то хриплый рык. Я быстро обернулся. В трех метрах от нас стоял «дядя Коля», держа в руках огромный грязный камень. «Дядя Коля» стоял полусогнувшись, в позе, в которой обычно рисуют наших прародителей в учебниках по истории: с камнем или палкой в руках, внизу подпись: «Труд создал человека».

Человек-гора, снедаемый жаждой мести, даже не нашел времени обмыться. Плечи, ноги, грудь были у него в грязных подтеках и заляпаны зелеными водорослями. С мокрой бороды-клина капала вода.

– Ах, чмырь! – прохрипел «дядя Коля», имея в виду меня. – Он еще водку дует!

Человек-гора присел, крякнул, как подсадная утка, и взметнул над головой камень. Я инстинктивно бросился плашмя на землю. Камень просвистел надо мной и грохнулся в кастрюли. Полетели черепки, алюминиевые ложки…

Не успел я приподняться, как Человек-гора насел на меня и принялся мять, душить, мутузить кулаками… Я попытался применить прием, но наши весовые категории были слишком неравны.

– Вот тебе за щуку! – ревел Человек-гора, поддавая мне под дых. – За окуней!

Не знаю, чем бы кончилась эта неравная схватка, если бы на «дядю Колю» не набросился Геннадий Васильевич и человек с интеллигентской бородкой. Кроме того, мне на помощь спешила блондинка, которая первой вылезла из палатки.