1

Проснулся я от сильного холода. Мы лежали с Рисом на охапке осоки, которую я нарвал и бросил на потухший костер. С вечера мы накрылись бушлатом и тесно прижались друг к другу. Под утро замерзший Рис перетащил бушлат на себя, и я проснулся. Все было влажным от росы: одежда, волосы, руки, лицо. У меня стучали зубы. Вот когда я полностью понял выражение, которое сам часто употреблял, не придавая ему особого смысла: «Зуб на зуб не попадает».

Чтобы хоть немного согреться, я побежал по тропинке вдоль речки. Было уже совсем светло. Восток ярко алел розовыми полосами. Полосы шли почти строго параллельно земле, они были разной длины и разной тональности. Казалось, кто-то специально раскрасил небо в ожидании праздника.

Только теперь я смог хорошо рассмотреть место, куда мы попали. Это был большой луг. С одной стороны он упирался в сосновый лес, с другой – в железную дорогу (оттуда изредка, когда шла электричка, доносились низкие, стелющиеся по самой земле звуки). Третьей стороной уходил за горизонт. Луг весь зарос камышом, осокой и редкими деревьями (очевидно, на сухих местах): ветлой, тополем, осиной…

По лугу петляла речка. Встававший над ней пар четко обозначил русло. Пар неподвижно висел над речкой, строго над водой, очень похожий на стену из белого тесаного камня. Отсюда, с обрыва, где был наш лагерь, пар особенно походил на творение человеческих рук. Словно осажденные, чтобы защитить свои владения, построили громадную крепостную стену.

Со стороны железной дороги подул легкий, едва заметный ветерок, и хотя он почти тотчас же затих, картина на лугу мгновенно изменилась. Стена разом рухнула, и весь луг затянулся, словно пылью от ее падения, сплошным серым туманом. Только кое-где из тумана деревья тянули вверх ветви, похожие на руки утопающих…

От бега я немного согрелся. Теперь можно было умыться. Я спустился по тропинке к речке. Вода тихо cтруилась возле берега. Была она темной, несла пучки травы и пожелтевшие, длинные, извивающиеся, словно живые существа, листья камыша. Речка словно вытекала из тумана, показывалась на поверхности совсем коротким темным отрезком и опять скрывалась в тумане.

Я подошел вплотную к реке, опустился на корточки и, заранее ощущая обжигающий холод, опустил в воду ладонь… От неожиданности я отдернул руку. Вода была горячей! Не веря себе, я опять дотронулся до воды… Да, вода была именно горячей. Не теплой, не очень теплой, а горячей… Еще никогда мне не приходилось ни слышать о таком, ни ощущать самому ничего подобного.

Продолжая недоумевать, я разделся и, дрожа от холода, окунулся в воду. Речка оказалась совсем мелкой, даже мельче, чем я ожидал.

Надо мной, поверх тумана, кто-то пробежал по краю обрыва. Рядом посыпался песок.

– Па-па-а-а-а! Где ты? Па-па-па-а-а!.. – раздался жалобный голос.

Даже под бушлатом сын не выдержал рассветного холода.

– Я здесь! – крикнул я. – Слева от тебя тропинка! Спускайся ко мне!

Через минуту передо мной возникло утонувшее в бушлате синее дрожащее существо. Оно скулило и щелкало зубами. Но при виде меня, сидящего по горло в воде, Рис потерял дар речи. Он даже перестал щелкать зубами.

– Ты что делаешь! – закричал Рис. – Вылазь, а то простудишься и умрешь! Кто тогда отведет меня домой?

– Лезь, сынок, ко мне.

– Что?!

– Снимай бушлат, раздевайся и лезь! Вода-то горячая.

– Еще чего. Хватит придумывать, я тебе не маленький!

– Вода горячая потому, что днем ее нагрело солнышко, а потом вечером накрыл туман. Если, например, горячий чайник укутать полотенцем, он ведь долго будет горячим?

– Чайник-то конечно, – сказал Рис раздумчиво. – То чайник, а то целая речка. Я сначала все-таки попробую, – сказал сын недоверчиво.

Рис спустился к воде. По его лицу я видел, что он ни капельки мне не верит и боится очутиться в глупом положении. Он осторожно протянул вперед руку.

– Прямо-таки горячая-прегорячая? – спросил сын. – А не обожгусь? – Это уже была явная насмешка надо мной.

– Думаю, что нет.

Сын осторожно опустил в воду палец… Сильное недоумение отразилось на его лице. Рис опять опустил палец и опять вынул его. Затем, подумав, он погрузил в воду всю ладонь.

– И вправду горячая, – недоуменно сказал он. – А я думал, что ты все наврал. Специально, чтобы затолкнуть меня в реку.

– Хватит болтать. Раздевайся быстрей, а то подует ветер, туман разойдется и речка сразу остынет.

– Откуда ты знаешь, что подует ветер?

– На рассвете всегда ветер.

– А ты раньше был на рассвете?

– Много раз.

– Значит, когда я сплю дома, ты приезжаешь сюда и залазишь в речку?

– Вот еще… На рассвете я бывал давно. Еще в детстве. Когда был таким, как ты.

– Таким, как я? – удивился Рис. – Как же тебя пускали родители?

– Я лошадей пас. Ходить в ночное называется. Ну, раздевайся…

– Подожди… Разве лошади ночью не спят?

– Нет. Ночью они пасутся. Ходят по лугу и едят траву.

– Всю ночь?

– Всю ночь.

– Когда же они спят? Днем?

– Нет, спят они ночью.

– Но ты же сам сказал – ночью едят траву.

– Когда пасутся, тогда и спят. Прикроют глаза и вздремнут немного.

– Прямо стоя?

– Ну да.

– Вот дают! Я бы так не смог. Пап, а еще что ты знаешь про лошадей? Они кусаются?

– Иногда между собой. Ты залезешь когда-нибудь?

– Подожди. А людей кусают?

– Кого любят.

– Па, я тебя серьезно спрашиваю.

– Честно. В детстве я очень дружил с одной лошадью. Так она всегда, когда была в хорошем настроении, подкрадывалась ко мне сзади и хватала зубами за плечо. Тихонько, конечно. Это она так шутила…

– Ничего себе шуточки. А еще ты чего знаешь про лошадей?

– Лезь ко мне, а то ты совсем замерз.

– Сейчас. Ты только расскажи немного.

– С чего это ты вдруг заинтересовался лошадьми?

– Так… Понравились… Что ты еще знаешь?

– Лошади очень любят мальчишек…

– Почему?

– Не знаю… Может, знают, что дети живут без обмана… А может быть, потому, что мальчишки больше всего с ними возятся. Кормят, поят, купают…

– Купают? Во… А как же они их купают? В таких больших ваннах?

– Что ты, сын, городишь. В каких там ваннах… В речке или пруду.

– И ты купал?

– Купал.

– Расскажи.

– Сначала лезь ко мне.

– Расскажешь – и сразу залезу. Честно.

– Купают лошадей обычно вечером. Когда они возвращаются с работы. Приходят лошади потные, пыльные, усталые… Сначала им дают немного остыть, потому что потную лошадь сразу купать нельзя: она простудится и умрет. Поэтому с час лошади прогуливаются по двору конюшни, кто сено ест, кто разговаривает – обмениваются новостями…

– Пап, ты загибаешь.

– Серьезно.

– И прямо слышно?

– Не слышно, а видно. Они трутся мордами, кладут головы друг другу на шеи, покусываются… Это и есть их разговор. Мальчишки всегда знают, о чем у лошадей идет речь: у какой лошади тяжелый день был, у какой легкий, кто в хорошем настроении, кто в плохом, кто пить хочет, кто есть. Когда приходят с работы лошади, мальчишки со всего села собираются их встречать. У каждого своя любимая лошадь. Ну, длинный рассказ. Сначала ты залезешь в воду.

Рис нехотя поднялся, снял бушлат. На фоне белого тумана возникла его тоненькая дрожащая фигурка в коротких штанишках.

– В-с-в-все с-с-сним-м-мать?

– Все. Потом оденешься в сухое. Входи чуть левее, там мелко.

Рис сбросил трусы, майку и побежал по тропинке вдоль речки.

Со всего маха сын бултыхнулся в речку. Течение подхватило его и понесло в мою сторону, переворачивая, как валун. Здесь было совсем мелко, даже Рису еле по пояс. Я пошел сыну навстречу.

– Ну как?

– Ух, ты! Здорово! Прямо горячо! И пол твердый, как в ванной, и мелко!

Я протянул Рису руку, помог ему перебраться через глубокое место.

– Пап, я хочу поплавать, – захныкал сын, как только огляделся. – Очень мне нравится! Поплыли дальше?

– Дальше я не был и не знаю, что там. Может быть, там омут.

– Омут? Что такое омут?

– Бездонное место.

– Ух ты! Совсем дна нет?

– Есть, конечно, но очень глубоко.

– Ты нырял… в этот омут?

– Приходилось. Тебе не холодно?

– Нет, что ты! Только нос и уши мерзнут. Можно я окунусь?

– Не надо. Голова станет мокрой – и можешь простудиться.

– А в омуте кто живет? Водяной?

– Мы думали, что он. Поэтому ныряли самые отчаянные.

– Ты был отчаянный?

– Мы ныряли из-за девчонок. Они сидели на берегу и дразнили тех, кто трусил.

– И ты боялся девчонок?

– Боялся.

– Нет, честно боялся?

– Честно.

– Не загибай, пап.

– Серьезно. Рассядутся, венки плетут из одуванчиков и насмехаются: «Что, слабо? А еще кудрявый!»

– Ты был кудрявый?

– Когда-то был.

– Странно. Ты – и вдруг кудрявый. Ну ладно. И как ты нырял в этот… омут?

– Очень просто. Возьмешь большой камень, разбежишься и с обрыва бултых прямо в воду. Открываешь в воде глаза и не дыша идешь на дно. По сторонам все зеленое, небо голубое, какая бы погода ни стояла, а внизу темным-темно. Как ночью. И вроде бы водяного глаза светятся. Ну вот, значит, опускаешься, а вокруг все темней и темней, дышать все тяжелей. Кажется, вот-вот легкие разорвутся или глаза выскочат. Воздух потихоньку из себя выпускаешь, по-морскому называется – стравливаешь… Если весь воздух сразу выдохнуть, то захлебнешься… Долго на дно идешь, кажется, что не выдержишь, сердце разорвется. Из последних сил рвешься ко дну, делаешь такой страшный рывок, когда чувствуешь, что на пределе находишься. Вот наконец и дно… Темнотища, ил липкий, по рукам что-то скользкое, какие-то усы…

Рис приоткрыл рот.

– Какие еще усы? Утопленника, что ли?

– Нет, не утопленника, а длинные такие, жесткие…

– Пап, если ты взялся, то рассказывай честно, без загибов…

– Я честно и рассказываю. Это соминые усы. На дне омута сом жил. Старый-престарый, его еще деды, которые в первую империалистическую воевали, мальчишками когда были, помнили. И такой огромный был сомище, что в какое место омута ни нырнешь, обязательно на него наткнешься.

Рис недоверчиво посмотрел на меня. Он стоял, глубоко погрузившись в воду. На поверхности оставались лишь его макушка, глаза, уши и кос.

– Ух ты! Ну и силища. Я никогда большого сома не видел. Правда, видел в рыбном магазине, но они были маленькие и замороженные. Слушай, а может, они здесь есть?

Рис с опаской посмотрел на камыши и подвинулся ко мне.

– Навряд ли. Здесь речка мелкая.

Восток стал совсем светлым. Там, за железной дорогой, уже было совершенно светло. Туман клубился в той стороне, занимая полнеба, но уже чувствовалось, что он начал движение в нашу сторону, хотя не было еще ни малейшего ветерка. Отчетливее и чище стали звуки: бульканье воды в камышах, всплески мелкой рыбешки, редкие далекие вскрики болотных птиц. Со стороны леса, откуда мы пришли, послышалось тарахтение мотоциклетного мотора, очевидно, кто-то торопился на рыбалку.

– Ты не замерз?

– Я замерз? Ты что, пап! Мне даже жарко! Смотри! – Рис храбро высунулся по пояс из воды, но тотчас же юркнул обратно. – Ну и холодно на улице! Давай сидеть здесь до обеда, пока солнце не начнет печь. Давай, а?

– Через час «на улице» будет теплее, чем здесь.

– Уйдет туман?

– Ага.

– Жалко. Пап, ты обещал рассказать, как купают лошадей.

– Да… Ну вот, когда лошади остынут и наговорятся, мы, мальчишки, садимся каждый на свою и мчимся что есть духу к речке. Считалось, чья лошадь прибежит быстрее, значит, того мальчишку она больше любит. Лошади-то пришли с работы усталые, бежать особо не хочется, только из-за мальчишек и бегут. Чтобы любовь показать. Моя быстрее всех бегала…

Туман на востоке опускался все ниже и ниже. Слабо зашелестели метелки камыша и тут же, словно испугавшись собственной смелости, утихли. Нерешительно квакнула первая лягушка. Запахи уже не были такими ломкими и прозрачными. Они словно отсырели… Небо в той стороне сделалось чуть розоватым, и очень высоко, там, где уже совсем приглушенно светила одинокая звезда, появилось вдруг яркое красное пятно, похожее на щеку ребенка в морозный день…

– Сом! Папа, сом плывет!

Рис испуганно показал налево. Из тумана по течению на нас надвигалось что-то черное, большое, продолговатой формы.

– Бежим! Пап!

– Подожди. Это не сом.

– Сом! Точно тебе говорю!

Рис выскочил из воды и стал карабкаться вверх по склону.

– Вернись, надень бушлат!

Я всматривался в приближающееся тело. Оно медленно двигалось по течению, затем нерешительно остановилось у входа в бочажок и двинулось прямо на меня.

– Папа! Спасайся! – орал сверху Рис.

Тело остановилось неподалеку от меня, приткнувшись к обрыву, словно отдыхая, потом не спеша развернулось вокруг своей оси и опять тронулось в путь, но теперь уже хвостом вперед. Совсем рядом со мной оно опять сделало один кульбит, и на меня уставились два огромных черных глаза. Клочья тумана цеплялись за косматую перепутанную гриву, и казалось, что чудовище продирается сквозь туман, словно через груды слежавшейся ваты.

Чудовище придвинулось ко мне вплотную. Спутанная грива оказалась порыжелой травой, глаза – корнями камышей, а все – островком, оторванным от суши течением.

Островок прошел возле моего подбородка, коснувшись груди и ног мохнатыми стеблями, и растаял в тумане, оставив после себя запах одновременно и гнили и свежести.

Вернулся Рис, содрогаясь от холода.

– Уплыл?

– Уплыл.

– Это был сом?

– Если бы. Островок травы.

– Нет, сом, – заупрямился Рис. – Я видел пасть и хвост. И вот такие ножищи. Аж шесть штук.

– У сомов ног не бывает.

– А у этого были.

Рису, видно, очень хотелось, чтобы остров оказался сомом.

– Ладно, лезь сюда скорей.

Сын бултыхнулся в воду, я поймал его и поставил рядом с собой. Некоторое время он стоял молча, отогреваясь, потом сказал:

– Знаешь, что я, пап, придумал? Ни за что не догадаешься.

– Погнаться за сомом.

– Нет, не угадал. Давай купим лошадь.

– Лошадь?

– Ну да. Я тоже ее буду скоблить и чистить. И кататься верхом.

– Где же мы ее будем держать?

– Да где же еще, – в квартире.

– В квартире? – удивился я. – Она же там не поместится.

– Поместится. Я уже все продумал. Мы ее первую половину будем держать на кухне, а другую половину в туалете. Все равно ей в туалет надо ходить. А в кухне станем кормить.

– Здорово придумано.

– Конечно. Только вот она по лестнице на пятый этаж сможет подняться? Как думаешь?

– Не знаю…

– Наверно, сможет. Ты же сам говорил, что она сразу двумя копытами умеет скакать. Вот и пусть скачет. Я знаешь за ней как ухаживать буду! Весь свой торт отдавать стану.

– Лошади торт не едят.

– Только траву?

– Преимущественно.

– Тогда я ей траву буду рвать, на газонах. Все равно ее косят и никто не берет.

– Твои газоны ей на один укус.

Рис задумался.

– Знаешь тогда что? Я буду ездить на электричке каждое утро за город. Встану рано-прерано, еще до садика, съезжу, нарву и накормлю. Ну так как, купишь?

– Это сложный вопрос…

– Пап, я тебя очень, очень прошу…

– Достать лошадь сейчас трудно.

Рис пододвинул ко мне по воде синий мокрый дрожащий подбородок.

– Если ты купишь лошадь, – сказал он голосом, каким обычно передают важные сообщения, – я все для тебя сделаю. И слушаться стану, и Маму дразнить не буду, и есть начну все. А за лошадь не беспокойся, с ней вам возиться не придется. Кормить я ее буду сам, мыть тоже и на прогулки водить. Все, как ты в детстве. Ну, пап, а? Говори только честно. Врать не надо.

– Если честно – то ничего не получится.

– Ну, пап… Чего тебе стоит…

– Ничего не получится, сынок.

– Значит, нет?

– Значит, нет.

– Ладно! Я тебе это припомню!

Мордочка Риса, как поплавок во время клева, дернулась в сторону, и по воде пошли круги.

– Делай что хочешь, но это невозможно.

– Я очень сильно припомню!

Из глаз сына покатились слезы и стали падать в воду, словно капли крупного дождя. Я погладил Риса по голове, влажной от осевшего тумана.

– Лошадей, сынок, сейчас частным лицам не продают.

– А ты скажи, что для тренировок…

– Гм… Допустим… Но даже, если бы удалось достать лошадь, ее негде держать.

– Я же придумал!

– Ну что ты придумал: голова на кухне, а зад в туалете? Лошади, сынок, нужен простор. Что это за жизнь ты ей уготовил? Мы знаешь что лучше сделаем? Когда лошадь в заповеднике выздоровеет, мы попросим конюха, чтобы он разрешил нам ее купать. Каждое утро будешь на ней скакать. Я тебя научу. Согласен?

Рис задумался.

– А сколько здесь мы будем?

– Месяц…

– Только месяц…

– А на следующий год уговорим Маму и все вместе поедем в какую-нибудь деревню, где есть речка и лошади. Снимем там домик, будем купаться, загорать, ходить по грибы и ягоды. Ты подружишься с какой-нибудь лошадью, станешь за ней ухаживать, кормить, поить, купать… Ну как?

– Ладно уж… – «Поплавок» снова повернулся в мою сторону. – Только, чур, эта лошадь моя. Чтобы Мама ее у меня не отняла. А то знаю я ее…

– На этот счет будь спокоен, – заверил я Риса.

Горизонт на востоке стал чистым. Туман быстро тек в нашу сторону, освобождая все большее и большее пространство поймы. На фоне теперь уже совсем розового неба проступили черные столбы электрической дороги и белая будка сторожа на переезде… Вот граница между ясным небом и туманом переместилась уже к середине топи. И вдруг там, скрытое тьмою, что-то залопотало, забилось жалобно и тоскливо, словно стая птиц в смертельном испуге. В тишине эти одинокие звуки казались особенно сильными и тревожными.

– Что там? – испуганно спросил Рис.

– Сейчас увидим. Смотри, как быстро уходит туман…

– Может, это сом кого поймал?

– Дался тебе этот сом.

Рис на всякий случай придвинулся ко мне поближе. В это время туман отошел дальше, и мы увидели большую старую осину. Ветер раскачивал ее ветви, рвал листья. Осина охала и беспомощно лопотала. Ярость ветра в каких-нибудь трехстах метрах казалась особенно странной, потому что у нас было абсолютно тихо.

– Пора вылезать, – сказал я Рису.

– Еще немного…

– Давай, пока ветер до нас не добрался.

Мы вылезли из воды, я вытер Риса своей рубашкой, одел, укутал в бушлат, сам тоже хорошо растерся, набросил пиджак поверх трико и крикнул:

– Ну, кто вперед? Вон до того камня!

Я побежал вдоль речки, Рис подумал, подумал и припустил вслед за мной. Пока добежали до камня, запыхались.

– Уф! – сказал Рис. – Жарко! – Он сбросил бушлат. – На, грейся!

– Нет уж, спасибо! Побежали назад!

Вся излучина реки теперь была свободной от тумана. Туман громоздился только на темном западе огромной кучей, похожей на слежавшийся зимний снег, когда его сгребают бульдозеры в большие грязные валы вдоль тротуаров. Было ясно. С востока дул свежий, пахнущий инеем ветер. Там разливалась широкая алая заря. Вот-вот должно было взойти солнце.

– Ух, и есть я хочу! – сказал Рис, когда мы прибежали на место стоянки. – Собаку бы съел! Чтоб меня ударило током!

– Что-что? – удивился я.

– Это божба такая.

– Что за глупая божба!

– У нас в садике все так божатся. Пап, а ты знаешь, откуда берется ток?

– Конечно, знаю. Есть такие машины…

– А как они называются?

– Ну эт… как их… Забыл.

– Эх, ты! Ток получается из генераторов! А какие бывают генераторы?

– Большие и маленькие.

– Xa! Постоянного и переменного тока. А что такое постоянный ток?

– Где ты всего этого нахватался?

– В садике.

– В садике?

– Ну да. Садик-то у нас физический.

– Физический?! – поразился я. – Что это значит?

– Как что? Физический и значит. Над нами завод шариковых подшипников шефствует. Приезжают инженеры, рабочие, разные фильмы показывают. Даже настоящий токарно-винторезный станок притащили. Двадцать человек волокли. Сам считал. Я все марки машин знаю и все стали знаю. Чем отличается легированная сталь от углеродистой? А?

– Понятия не имею.

Рис был очень доволен.

– Ты, пап, – сказал он важно, – приходи к нам на занятия. А то еще, когда за мной придешь, тебя кто-нибудь спросит, а ты ничего в технике не смыслишь. От стыда умереть можно.

Итак, мой сын растет физиком, а я ничего и не знаю. И Мама наверняка ничего не знает. И Бабушка! Может быть, Дедушка только в курсе. Наверняка Дедушка в курсе, потому что, когда он приезжает на своем самосвале, они с Рисом только и говорят о машинах, копаются в моторе… Даже изучают какие-то схемы в книгах…

– Ну, а сказки-то в садике читаете?

– Сказки? – Рис пренебрежительно фыркнул. – Мы их еще в младшей группе все прошли.

– Все-все?

– Все-все.

– Братьев Гримм, Андерсена?

– Ну да. Всех братьев и сестер в придачу. И дядюшек и тетушек. Ты вот лучше скажи, чем отличается понижающий трансформатор от повышающего? Неужели и этого не знаешь?

Я поспешил перевести разговор на другую тему:

– Сейчас мы пойдем ко вчерашнему волшебнику, перекусим, узнаем дорогу на кордон…

– В животе бурчит, – сказал Рис и вдруг замолк, удивленно уставившись на лежащий на земле бушлат.

Темный бушлат стал розовым. И остатки костра, и камыши, и трава аж до самого леса стали розовыми. Пораженный Рис перевел взгляд на свои руки. Руки были похожи на лапы гуся, только что вылезшего из студеной речки. Сын недоуменно повертел их перед глазами, потом догадался оглянуться назад. Из камышей, словно только что откованная в кузне, еще раскаленная, но уже слегка покрывшаяся окалиной, вылезла половинка солнца. Нижний ее край как будто был изъеден, выщерблен, оттого что касался стены камышей. Посередине диска, словно шрам, темнел столб железной дороги. Но верхняя часть была геометрически совершенна.

Эта половинка, такая маленькая по сравнению с огромной поймой, лугом и начинавшимся неподалеку от нас высоким еловым лесом, преобразила все вокруг. И шоколадный камыш, и черная речка, и зеленая трава, и грязные валы тумана на западе, и серый угрюмый лес перекрасились в один цвет: темно-розовый… Так было в детстве, когда найдешь стеклышко от цветного пузырька, приставишь к глазу – и весь мир вдруг станет или зеленым, или красным, или коричневым…