Борис ладонями вытер слезы у жены и опять удивился, как она постарела за эти годы. Перестала следить за собой. Волосы, когда-то сиявшие рыжим пламенем, потускнели и поредели, халат застиранный, нет одной пуговицы… Он погладил жену по голове.

– Перестань… Знаешь что, я там буду три недели, а неделю мы проведем с тобой вместе. Возьмем у Ивановых лодку, палатку и уедем куда-нибудь на необитаемый остров. Я буду ловить рыбу…

– И Танечку возьмем с собой.

– Конечно… ну хватит… Я скоро вернусь… Да… на тебе двадцать рублей… Купи себе халат, а то бог знает в чем ходишь.

Борис открыл кошелек, вытащил две десятки, потом подумал и добавил еще пять рублей.

– Смотри, не трать больше ни на что. А то опять своей Танюшечке всякой чепухи накупишь. Обещаешь?

– Обещаю. – Жена вытерла слезы и улыбнулась. – Напрасно ты. Вам они нужнее, мы все-таки дома… Ну, ни пуха…

– К черту! Да, и поработай над поэмой.

– Какая уж тут поэма…

– Ну, ну! В этом году ты должна обязательно закончить. Ну, ни пуха!

– К черту…

Из дверей высунулся голубой бант.

– Пап, а у черта и на руках копыта?

– Ух! Наконец-то! – Борис сбросил с плеча тяжелый рюкзак на скамейку. – Даже не верится. Еще несколько часов – и мы в горах. Одни. Представляешь? По сто грамм?

– Не стоит… Болтать будет в самолете.

– И здесь – умерщвление плоти?

Глорский встал в очередь к небольшому ларьку, который есть в каждом провинциальном аэропорту. Солнце уже пекло вовсю. То и дело взлетали и садились, поднимая тучи пыли, самолеты местных авиалиний. Выход на посадку туда был забит народом с чемоданами, корзинами, мешками, в которых визжали поросята. Два парня, примериваясь, поднимали и опускали на палке большую коробку, очевидно, с телевизором. Дед в соломенной шляпе с торшером в руках продвигался вперед, вызывая негодование толпы. Вслед за ним пробивалась, словно пришитая, бабка. Руки у нее были заняты узлом, на шее висело несколько связок баранок.

– Пассажиров, следующих в Петровскую Буйволовку, просим пройти на летное поле.

Толпа загудела, задвигалась. Полненькая хорошенькая дежурная откинула шлагбаум и, очевидно зная, что дальше последует, отошла в сторону Люди затеснились, пошли, все убыстряя шаг, потом побежали.

Вперед вырвался дед с торшером, поджарый и быстрый, как марафонец. За ним мчалась бабка. Бублики на ее шее раскачивались диковинными украшениями.

– Два по сто водки, туда же по сто шампанского и, если можно, две конфетки, – сказал Борис Глорский. Подошла их очередь.

– Я же просил… – сказал Кутищев.

– Спрячь свою волю до лучших времен.

Опытная буфетчица, руки которой так и метались от бутылки к бутылке, казалось независимо от их обладательницы, ответила привычным голосом, не глядя:

– Шампанского нет.

– Пожалуйста.

Буфетчица за все время, пока они стояли в очереди, впервые посмотрела на покупателя. У нее было молодое, но преждевременно располневшее лицо, на котором одновременно сочетались и равнодушие и вежливость.

– Пожалуйста, – Глорский улыбнулся.

Что-то дрогнуло в лице женщины, еще секунду она колебалась, потом ее рука потянулась под прилавок и вытащила начатую бутылку шампанского.

– Благодарю вас.

Буфетчица не ответила, но второй раз посмотрела на Глорского. Еще секунду на ее лице сохранилось человеческое выражение, потом исчезло, словно опустилось забрало шлема.

– Следующий!

Они выпили в тени пыльных акаций. Помолчали, прислушиваясь, как пошла по крови горячая пенистая струя.

– Хорошо, – сказал Глорский. – А ты говоришь – умерщвление плоти. Демагогией занимаешься, старик. Злобной античеловеческой демагогией. Ханжа ты, старик, злобный, античеловеческий ханжа. Проповедуешь воздержание, а сам жмуришься от удовольствия, старый кот. Где же твоя воля?

– Чтобы отменить прежнюю волю, требуется еще большая воля.

Глорский захохотал и хлопнул друга по плечу.

– Старый, злобный, античеловеческий трепач. Брось ты все. Живи, как живется.

– А что такое жизнь?

– Вот оно что! Теперь я понял, для чего ты потащил меня в поход. Ты будешь выпытывать у меня смысл жизни. Оказывается, ты философ, старик. Старый, злобный, античеловеческий философ. Хорошо. Отвечу. Очень все просто, старик. Жизнь, старик, – это вот эти пыльные акации, и дед с торшером, и поросята, которые будут визжать в небе. Ты когда-нибудь слышал визг поросенка на высоте тысячи метров? Это что-то потрясающее. Рядом плывут облака, прямо библейские, так и кажется, что из них выглянет дедушка бог, видны сложнейшие приборы в кабине пилота, сам пилот, важный в черном с золотом, и вдруг поросячий визг и крик бабушки: «Да замолкни ты, паскуда!» Жизнь, старик, – это контрасты. Вся прелесть именно в них. Ты обратил внимание, каким голосом дикторша объявила: «Пассажиров, следующих в Петровскую Буйволовку, просим пройти на летное поле»? Сколько в нем высокомерия. И послушай, как она скажет: «Прибыл самолет Москва – Краснодар – Адлер». В нем будет трепет. Глупая, злобная, античеловеческая девушка. Она презирает пассажиров, летящих в Петровскую Буйволовку, и завидует сидящим в лайнере «Москва – Краснодар – Адлер». Она не понимает, что счастье не в том, что человек может сидеть в дорогом самолете, а в том, что жизнь волочит человека по контрастам, как по ухабам. Вот мои золотые часы. Я не думаю о них, пока не потеряю. Я несчастен – такие отличные были часы. Я ползаю по траве, роюсь в пыли, может быть, даже плачу, если слегка под градусом. Но вот что-то блеснуло. Ах, как я счастлив! Находишь тогда, когда теряешь. Я великодушно дарю тебе, старик, этот афоризм. Можешь использовать его в одном из своих рассказов Хотя, конечно, этот афоризм стар, как мир. Просто о нем мало кто постоянно помнит. Поэтому в мире так много несчастных людей. Представляешь, как мало надо, чтобы мир был счастлив. Надо помнить лишь афоризм. Это, старик, уже записывать не надо Это я оставляю себе. Отличное изречение. Какие, старик, приходят отличные мысли, когда выпьешь. Еще по сто?

– Очередища. Да и в самолете душно.

– Ты старый, злобный, античеловеческий нытик. Борис стал в упор смотреть на продавщицу. Через минуту она подняла голову. Глорский улыбнулся. И его друг увидел, как опять поднялось забрало и лицо буфетчицы расплылось в улыбке.

Глорский взял пустые стаканы и вскоре вернулся с полными. В них пузырилось шампанское, а сверху плавало по кусочку льда.

– Ого! Ты пользуешься громадным успехом, – сказал Игорь. – Все дело в бакенбардах.

– Нет, старик, дело не в бакенбардах. Посмотри на того парня. Он красив, как черт, и тоже просит шампанского… Смотри, смотри… Ну, что? Шиш ему с маслом. Как он злобно глядит в нашу сторону. Нет, старик, дело не в бакенбардах. Этот трюк тоже старый, как мир. Просто я выделился из всех. Вот и все. Пусть какой-нибудь чепухой, но выделился. И на меня сразу обращают внимание. Что я сделал? Я просто состроил многозначительную мину. Человека всегда, старик, влечет к необыкновенному. Любопытство – наше главное свойство, которое досталось нам еще от славных криволапых и мохнатых предков.

Словно подтверждая его слова, буфетчица посмотрела в их сторону. Глорский поднял стакан, показывая, что пьет за ее здоровье. Женщина улыбнулась и, видно, перелила в мензурку, потому что посуровела и стала отливать назад.

– Слушай, старик, а это ведь отличнейшая тема для рассказа. Одна продавщица всю жизнь недоливала. Это был ее принцип, так сказать, философия. Она считала, что живется хорошо лишь тем, кто недоливает. Но вот ей улыбнулся случайный человек, она вздрогнула и перелила. Постой… надо записать. Обязательно напишу.

Глорский вытащил блокнот, карандаш и сделал в нем пометку.

– Да, но потом она все-таки отлила.

– Ну и что… Хотя, слушай, это еще даже лучше: человек опустил голову, и она отлила назад И в этом жесте – ее трагедия. Значит, ей все, конец… Понимаешь? Это был ее последний шанс. Больше, сколько бы ей ни улыбались, она не перельет. Здорово, а?

– Неплохо, – сказал Кутищев.

– А вообще ну его к черту. Если так и дальше пойдет, мы с тобой не отдохнем. Давай лучше отобьем v солдата вон тех девчушек. Я давно за ними наблюдаю. Мямлит им какую-то чепуху, а они носы в сторону.

Друзья допили и пошли к «выходу № 1». Там под двумя акациями с еще более пыльной и редкой листвой сидели пассажиры, ожидавшие прибытия самолета «Москва – Краснодар – Адлер». Их было немного. Солдат, две девушки и уже немолодая женщина с грудным ребенком.

– Так, – сказал Глорский, – вот перед тобой моя теория волочения по ухабам в действии. Посмотри, как оживлены лица этих людей. Из многих десятков жаждущих улететь судьба избрала их, и они по-настоящему счастливы. Раз, два, три, четыре, нас с тобой двое… Еще должен быть где-то один счастливчик: Москва передала, что свободных мест семь.

– А как тебе удалось достать? Опять принцип выделения?

– Увы, старик. Даже принцип выделения тут бессилен. Обычно мест на этот самолет не бывает. Кто захочет лететь в Рябовск, а не в Адлер? Наверно, волк в лесу сдох, а может быть, к нам едут иностранцы. Все простые смертные летают самолетом просто Рябовск – Москва, и наоборот… Здравствуйте, девушки, можно с вами присесть?

Девушки были молоденькие. С одинаковыми толстыми косами, в одинаковых капроновых платочках и одинаковых узких юбочках, «стильных», только одна девушка была черненькая, другая – беленькая. Ветер и солнце еще не успели огрубить их кожу, и мордашки у девчушек горели, словно с мороза.

– Давайте знакомиться. Мой друг Игорь – известный шпагоглотатель, победитель четырех европейских чемпионатов и одного неевропейского. Непревзойденный мастер в своем деле. Он так привык глотать шпаги, что когда ему подают шашлыки, он жрет шампуры, запивая их армянским коньяком, а мясо с отвращением выбрасывает.

Девчушки хихикнули, стрельнув в Игоря глазами.

– Да… – между тем продолжал Борис. – Мой друг не брезгует и мелочью. Гвозди там всякие, шпильки. У вас есть шпильки? Он может сейчас продемонстрировать.

– Есть, – сказала самая бойкая, черненькая. – Только на спор.

– Согласен. На что?

Солдат нахмурился и отвернулся.

– На… на коробку конфет!

Борис в раздумье почесал затылок.

– Да… Приз значительный, но игра сюит свеч. Игорь, приготовься. Я буду ассистировать. Давайте шпильку.

Черненькая девушка отколола косу, перебросила ее на грудь и стала вытаскивать шпильку. Ее более робкая подруга смотрела на нее с восхищением. Солдат, совсем еще мальчишка, с круглым лицом, встал, поправил гимнастерку и с деланно-равнодушным видом пошел в белый от пыли сквер, оставляя следы на траве, как пришелец с другой планеты из фантастического рассказа.

– Так… Благодарю вас, барышня… Следите за мной внимательно… Игорь, открой рот. Минуточку, прошу прощения…

Борис быстро встал и ушел. Кутищев видел, как он пролез между двух слег, отделявших аэропорт от улицы, и подошел к белому «Москвичу», возле которого стояла худая женщина в темных очках, с высокой копной светлых волос. Они поздоровались кивком головы и стали разговаривать.

Кутищев повернулся к девушкам.

– Вы правда фокусник? – спросила черненькая.

– Нет… то есть… конечно, да… но не шпагоглотатель, конечно.

– Ваш друг… такой смешной.

– Я, пожалуй, проспорил, – сказал Игорь. – Пойду за конфетами.

– Да мы пошутили!

Кутищев встал в длинную очередь к тому же киоску. Краешком глаза он видел, как из кустов вышел солдат в пыльных сапогах, снова сел на скамейку. Повертев с безразличным видом головой, он стал что-то говорить девушкам, но успехом не пользовался. Они шептались и смотрели в сторону Бориса. Разговор у «Москвича» стал оживленнее. Женщина в темных очках, казалось, в чем-то убеждала Глорского, а тот улыбался и пожимал плечами.

От бесцветного неба справа откололся светлый осколочек и через несколько секунд превратился в мчавшуюся к земле стрелу. Вскоре там взвилось облако пыли, в котором, как курица, копошился приземлившийся самолет.

– Произвел посадку самолет, выполняющий рейс 3815, Москва – Краснодар – Адлер, – голос дикторши дрожал от сдерживаемой гордости.

Борис стал прощаться, но женщина в темных очках все продолжала говорить, и он неохотно остался. Мать, не отнимая ребенка от груди, поднесла свой узелок к «выходу № 1». Туда же подошел пожилой человек без обеих рук. Из неподвижно висевших по бокам рукавов пиджака высовывались черные кожаные кисти. Очевидно, это был седьмой пассажир. Девушки взяли свои одинаковые чемоданчики, обклеенные коричневой клеенкой, с железными уголками и тоже подошли к выходу. Солдат поплелся следом.

Машина уже стояла напротив. Ее винты вращались все медленнее, точно спешили немного передохнуть перед дальней дорогой. К самолету успели присосаться длинными хоботами две зеленые машины, похожие на экзотических паразитов.

Глорский оказался прав. Прилетело семь иностранцев. Они сошли и тесной кучкой направились к выходу, все поджарые, в брюках, очках с большими стеклами, с пестрыми сумками, залепленными ярлыками, в широких войлочных шляпах. Сразу невозможно было определить, кто из них женщины, а кто мужчины. Впереди шла тоже в брюках и очках молодая женщина, но Игорь по неуловимым признакам сразу понял, что это русская, переводчица. От дерева отделился ранее не замеченный им человек в сером костюме и двинулся навстречу иностранцам, широко улыбаясь. Он с каждым поздоровался за руку и повел за собой. Когда они проходили мимо ларька, Кутищев услышал, как человек в сером костюме, по-прежнему широко улыбаясь, говорил:

– …на снос. Строим с бетонным покрытием. По последнему слову техники. Будем принимать реактивные. Переведите им, что тогда установим прямую связь Париж – Рябовск.

Женщина перевела. Иностранцы заулыбались. Один из них поднял фотоаппарат с огромным объективом, покрутился и, не найдя ничего подходящего, зачем-то снял флюгер, вертевшийся на крыше вокзала.

– Пассажиров, следующих в Краснодар и Адлер, просим подойти к выходу № 1.

На этот раз в голосе дикторши было меньше торжественности.

Впереди Игоря стояли двенадцать человек, и он вышел из очереди к ларьку. Глорский все разговаривал. Теперь разговор походил больше на ссору. Женщина говорила быстро, горячо. Она сняла очки и изредка вытирала ладонью глаза. Стюардесса уже повела пассажиров к самолету.

– Боря! – крикнул Игорь. – Поехали!

Глорский оглянулся, торопливо пожал женщине руку. Она догнала его, сунула сверток и все время смотрела вслед. Кутищев видел ее до тех пор, пока самолет не развернулся.

Свободные места все были справа. Первыми сели девушки-подружки, и обе сразу прилипли носами к окну, за ними Глорский и Кутищев. Мать с ребенком устроилась на свободное место рядом со старушкой. Солдат сел сзади них вместе с человеком без рук. Кутищев заметил, что Борис знаком с человеком без рук, так как при посадке поздоровался с ним, но тот почему-то не ответил.

Самолет разбежался, оттолкнулся от твердого грунта и повис над лесом и речкой, которые быстро стали уменьшаться, пока не превратились в рисунок, сделанный неумелой детской рукой.

Девушки, видно, летели первый раз. Они теснились головами у окна, ахали, особенно их поражали домики проплывающего внизу поселка. Подруги даже поссорились, и Борис галантно уступил свое место у окна блондинке, перейдя вперед.

Вскоре самолет вошел в облака, внутри потемнело, зажглись плафоны, и салон самолета стал напоминать вагон вечерней электрички. Беленькая соседка Игоря отлипла от окна и стала напряженно смотреть перед собой. Ей было непривычно без подруги, рядом с незнакомым мужчиной.

– Вы далеко летите? – спросил Кутящее, но девушка сделала вид, что не расслышала вопроса. Игорю стало неловко. «Вот еще в самом деле», – подумал он, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Между тем впереди его друг вел оживленный разговор.

– Нет, правда, дяденька, кто вы? – допытывалась бойкая брюнетка.

– Откровенно говоря, Ирочка (вот черт, уже узнал имя!), мы не шпагоглотатели, мы золотоискатели, – трепался Глорский. – Вы видели наши огромные рюкзаки? Они предназначены для золота. Приезжайте к нам в гости. Так и быть уж, по карману насыплем.

– У нас нет карманов.

– Эх, Ирочка, Ирочка. Не пройдет и недели, как у вас будут брюки с тремя карманами – два по бокам и один сзади; косы вы срежете, сделаете себе огромный начес, купите черные очки, сверкающие бусы, и к вам не подступишься и на три шага. Ну-ка посмотрим, что в этом свертке… Ага… Апельсины… Ирочка, вы хотите апельсин? Игорь, передай своей соседке апельсин. Кстати, ты знаешь, как ее зовут? Машенька.

– Это была ваша жена?

– Ну, что вы, Ирочка. Разве жены провожают мужей в рабочее время? Это была моя любовница.

– Нет, правда?

– Клянусь вам.

– Но ведь… это нехорошо…

– Теоретически. Практически же очень приятно. У меня их целый три.

– Нет, правда?

– Клянусь вам.

Сзади мать кормила грудью ребенка н разговаривала со старушкой.

– Десять лет ждали… Уж где только не лечилась. Даже в Киргизию ездила… Стыдно признаться, к знахаркам обращалась… Говорят, от страха… Я в детстве такой страх перенесла, не приведи бог кому такой испытать… Под Воронежем немцы пять тысяч за город вывели и из пулеметов… Я за мать спряталась… Мать полная была… не пробило… Ночью из трупов вылезла. Когда стреляли – не страшно было, а вот, бабушка, когда из мертвецов вылазила… Холодные все… в крови…

– Не надо, дочка… не плачь… а то молоко пропадет…

– Как стала вылезать…

– Не надо, кому говорю. Знаю. Сама блокаду пережила.

– Доктора сказали… не будет детей… Мы уж свыклись… А тут такое чудо… Муж у меня моряк… Завтра их корабль в Новороссийск приходит… Вот специально везу показать… Посмотрите, какие глаза голубые, как подснежнички… В него…

– Зовут-то как?

– Васей.

– Василек! Василечек! Скажи бабушке: «Агу!»

Впереди Глорский продолжал разбираться со свертком.

– Гм… балык… натуральный. Балык. Слышь, Игорь, натуральный балык! Паштет… Черт знает что такое… Ты только понюхай, Ирочка. Печеночный паштет с луком! Лимон… Ну, братцы, назовите меня самым распоследним идиотом, если этот вечный спутник коньяка не предвещает бутылочку с тремя звездочками. Что это? А? Пять звездочек! Товарищ Кутищев, доставай свой железный складной, столько испытавший в жизни стаканчик. Ага… благодарю, старик… Какой аромат… Ножа, конечно, ни у кого нет…

– Может быть, у стюардессы? – подал идею Игорь.

– Гениально, старик, просто гениально! Девушка, можно вас на минутку?

Проходившая мимо стюардесса остановилась с дежурной улыбкой.

– Слушаю вас.

– Есть лимон, коньяк, печеночный паштет с луком, наконец, есть натуральный балык, но нет ножа. Если мы откажемся от четырех конфет в пользу Аэрофлота и взамен попросим на четыре минуты нож?

Стюардесса снова улыбнулась, но теперь уже искренне.

– Ножей у нас нет. Я спрошу у летчиков…

– Боже сохрани! Если он полезет в карман, то ему придется управлять самолетом одной рукой, а это еще опаснее, чем делать то же самое на велосипеде. Один раз я ехал на велосипеде, и мне зачем-то потребовалось полезть в карман. Велосипед вильнул и сбил с ног девушку. Сбежался народ, крик, шум, меня повели в милицию, и знаете, чем это кончилось?

– Штрафом.

– Свадьбой. Так что уж лучше не надо. Мы распилим лимон расческой.

Пока Борис рылся в карманах в поисках расчески, из кабины летчика вернулась стюардесса.

– Пожалуйста.

– Вот это да! И самолет даже не тряхнуло. Позвольте с вами…

– Нам на работе нельзя.

– Ну, конечно. А то сейчас дверь откроется, войдет милиционер и скажет. «Товарищ стюардесса, а ну дыхните. Ага… есть запах. Пап-ра-шу со мной». Нет, правда?

– Что вы!

– Вам приходилось летать на международных линиях?

– Нет.

– В любом самолете международных линий есть бары, и стюардессы там пьют наравне с бизнесменами. Когда я летал в Калькутту…

– Вы были бизнесменом?

– Только на короткое время. Пока не кончились мои двадцать два доллара и пятьдесят центов. Чтобы продлить это приятное состояние, я вместо виски пил вермут. Вас зовут Валей, если не ошибаюсь?

– Да.

– Так вот, Валечка, вам никогда не летать на самолетах авиационных международных линий.

– Почему?

– У вас слишком милое лицо.

«Боже мой, – думал Кутищев. – Какую галиматью несет, и его слушают».

– Может, вам принести минеральной воды?

– Минеральная вода, коньяк, лимон, печеночный паштет – и все это на высоте пять тысяч метров! Нет, это сказка!

Девушка ушла. По походке было видно, что ей приятно принести минеральную воду Глорскому.

– У нее слишком курносый нос. Как ее взяли? – сказала Ирочка.

– Именно поэтому ее и взяли.

Кутищев глянул в окно. Там по-прежнему было темно. Ветер сдувал с крыла воду. Маша сидела, закрыв глаза, но Игорь чувствовал, что она вслушивается в разговор впереди.

«Итак, действие второе – сцена ревности в миниатюре. Ну, друг…»

Стюардесса принесла воду лишь в трех стаканчиках.

«Милая месть за курносый нос. Конечно, стюардесса слышала».

Теперь, когда с ее лица исчезла официальная строгость, девушка совсем не была похожа на стюардессу. У нее было веснушчатое личико. Из-под берета выглядывал натурально-рыжий чубчик.

– Приятного аппетита.

– Благодарю вас… Может, все-таки…

– В другой раз.

– Ловлю на слове. Обратно летим только этим рейсом. Ирочка и Машенька! Выпьем за вас! Да будет вам везде сопутствовать удача, да будут ваши мужья кроткими, как агнцы, мудрыми, как электронно-вычислительные машины, и красноречивыми, как политические обозреватели. А ваши дети…

– Ладно уж, – сказала Ирочка.

Она выпила из складного железного стаканчика и долго махала возле рта ладонью, фыркая и морщась.

Кутищев думал, что Маша пить не станет, но она выпила решительно и даже зло, закусывать отказалась и опять закрыла глаза.

– Может быть, вам дать паштета? – спросил Кутищев.

– Нет, не хочу.

– Или балыка?

– Ах, что вы не даете поспать! – Кутищев с удивлением и даже некоторым страхом увидел, как из-под плотно прижатых Машиных ресниц показались слезы.

«Это она из-за подруги… Какая чепуха и глупость…»

– Я ему дала телеграмму по радио, – говорила позади женщина старушке. – Ночью «молнию» принесли… Почти пятьдесят слов… Пишет, продай мой костюм и прилетай. Мы такой с тобой пир устроим. Три дня тебя шоколадом буду кормить. Я очень люблю шоколад. Он всегда в отпуск плиток пять привозит заграничного. Мы, знаете, небогато живем. Я все время лечилась, а у него отец с матерью нетрудоспособные, оба парализованные… Помогаем все время…

– Это ничего, детка, не в этом счастье…

– Я, бабушка, сейчас так счастлива, так счастлива… Думала: умру, а после никого и не останется… Ночи не спала, все думала, думала…

– Рада за тебя, детка…

– Старик, держи. Угощай даму. Да она никак уснула у тебя? Ирочка предлагает тост. Так какой тост, Ирочка?

– Чтоб у вас все было хорошо… Чтобы побольше золота добыли!

– Слышишь, старик? Пьют за нас! И чтобы мы золото добыли.

Маша выпила второй раз. Борис уговорил се взять кусок балыка. Девушка стала есть его, по-прежнему отвернувшись к окну. Дождь превратился уже в ливень. Окно заливало, как иллюминатор корабля в сильный шторм. Временами желтый свет в салоне забивался синим от вспышек молнии.

– Давайте играть в какую-нибудь детскую игру, – вдруг предложил Глорский. – Ну, хотя бы в прятки.

Ирочка засмеялась.

– В прятки? Где же тут спрячешься?

– Спорим, что не найдете.

– Ты пойдешь и закроешься в туалете, – сказал Кутищев.

– Старик, ты меня обижаешь.

– Спорим! – захлопала Ирочка в ладоши. От коньяка она раскраснелась и стала совсем хорошенькой. Платочек она сняла, и толстая черная коса спускалась по груди на сиденье между нею и Глорским. – На что?

– Победитель требует все, что захочет. Итак, вы все трое закрываете глаза и открываете через пять минут. Ирочка водит. Ну, начали. Кутищев, ты забыл про правый глаз. Прощаю тебе вечную рассеянность. Машенька смотрит в окно. Ну и отлично.

Когда Игорь через пять минут открыл глаза Глорского уже нигде не было. Ирочка вертела во вес стороны головкой.

– Как вы думаете, где он может быть?

– Догадываюсь. Поищите его в багажном отделении. Наверное, под чемоданами и накрылся презентом. Я видел, когда садился, – там лежал брезент.

Девушка ушла в хвостовое отделение и вскоре вернулась.

– Нет?

– Нет.

– Вы хорошо смотрели?

– Да.

– Хитрый, черт. Поднимите фуражку вон у того грузина. Он слишком подозрительно сладко спит.

– Но у него… усики.

– Он может и усики приклеить. Он такой…

– Я боюсь…

– Точно говорю – он. Больше негде.

– Он у летчиков, – сказала Машенька, не поворачивая головы от окна.

– Что вы говорите!

Кутищев прошел в кабину пилотов. Борис был там. Он стоял возле двери и рассказывал что-то смешное, потому что летчики и стюардесса смеялись.

Даже командир, бледный, невысокого роста, совсем не похожий на повелителя огромного скопища приборов, которое его окружало, улыбался.

– … сажаю я его в бормашину, – трепался Глорский, – и думаю, что же дальше. Он – пасть до ушей и смотрит на меня с ужасом. Поковырял я у него в зубах каким-то пинцетом и говорю: «У вас лошадиные зубы». – «То есть?» – спрашивает он. «То есть зубы крепкие, как у лошади, а может быть, и как у быка». – «Но, – говорит, – профессор мне сказал, что надо удалять полчелюсти». – «Ну, – говорю, – пусть себе и удаляет. С вас десять рублей, поскольку мы на хозрасчете». Через полгода в Магадане бросается ко мне на шею какой-то тип и вопит: «Спасибо, доктор! Как хорошо, что вы отговорили меня от операции!» А… это ты, старик… Пошли, не будем мешать людям работать. Это меня кто-то продал.

Стюардесса, улыбаясь, закрыла за ними дверь.

– Заходите, – сказал командир совсем домашним голосом, словно пригласил не в кабину, а к себе, в коммунальную квартиру.

Они сели на свои места.

– Вы проспорили, – сказала Ирочка.

– Ага… Краснодар, девочки, не принимает. Там жуткая гроза. Идем на Ростов.

– Как на Ростов?! – всполошились пассажиры. – Черт знает что такое! Люди встречают, а мы вдруг садимся в Ростове.

– Ничего страшного. Попьем пивка, часик в Ростове и полетим в Краснодар. Летняя гроза больше часа не бывает.

– Меня муж встречает! – набросилась на Глорского женщина с ребенком. – Завтра вечером они уходят.

– Я вам что – бог или командир самолета?

Разыгрывает он! Всю дорогу треплется. Но тут вышла бортпроводница и объявила:

– Прошу внимания, граждане пассажиры В связи с тем, что Краснодар не принимает, наш самолет совершит посадку в Ростове. Прошу сохранять тишину и спокойствие. Пристегните ремни.

Посыпался неизбежный в таких случаях град вопросов Кутищев устроился в кресле поудобней п попытался задремать. В щель между спинками сидений доносился голос Бориса.

– В детстве, когда мы играли в прятки, меня никто никогда не мог найти. Ей-богу, не было ни одного случая. А между тем здесь нет никакого секрета. Просто надо знать психологию людей. Надо спрятаться гак, чтобы никому это место и в голову не пришло. Ну скажите, например, кто полезет в кабину летчиков? Его же сразу выпрут оттуда. Поэтому человек отправляется прямо в багажное отделение пли туалет. Однажды меня искали два часа на спор, облазили все, а между тем я сидел на дереве прямо над головой.

– Кем вы работаете? Скажите… Только честно.

– Я журналист, Ирочка. Я мог бы сказать, что писатель, но не будут врать. У меня опубликовано около десяти рассказов, но все равно я не писатель.

– А сколько надо, чтобы стать писателем?

– Можно и один. А вы кем собираетесь стать?

– Мы хотим на корабль.

– На корабль? Гм…

– Кем-нибудь Хоть поваром, хоть уборщицей.

– Это с чего же вдруг такая традиционная романтика?

– Так…

– И все же?

– Не будете смеяться?

– Клянусь.

– Мы даже ничего еще не видели… У нас в колхозе и пруда нет. Купаемся в роднике. Самая близкая речушка за сто километров.

– И потому вы сразу решили махнуть на море? Эх, девушки… Каждый день купаться в роднике. Это же прекрасно! Вы сами не понимаете, какая это прелесть! И вы еще чего-то ищете Стоп! А может быть, вы отправились за женихами? А? Это же так здорово быть женой моряка!

– Нет. Жених у меня есть.

– Гм… Вот как… Бросить родного жениха и отправиться за романтикой. Вот они, плоды нашей журналисткой деятельности. Ну и кто же он, интересно?

– Шофер. Председателя возит.

– Ну, Ирочка, знаете ли… И вы еще недовольны.

Ирочка ничего не ответила. Минут пять они сидели молча.

– Знаете, – вдруг заговорила девушка тихо. – Скучно с ним. Неинтересный он. Придет, молчит и курит… А если и начнет говорить, то все про своего председателя. Ненавидит он его… Ездит тот к своей ухажерке в город, а мой дурак ждет во дворе по пять часов. Плюнул бы на все… Вот с вами интересно. Вы такой веселый.

– Благодарю.

– Нет, правда… Вы много знаете и так красиво говорите. Вы правда были за границей?

– Всего лишь один раз, и то случайно Приходит ко мне как-то приятель, международный разведчик, и говорит: «Слушай, друг, выручай, у меня катар верхних дыхательных путей, а мне срочно надо вылететь за границу, проинспектировать одного агента, по-моему, запил, негодяй».