Глава 5

Полет первым классом

— Ну как там?

— Ужас, — ответила стюардесса по имени Жанна. — Кошмар какой-то. Выступает.

— А что ему еще нужно?

— Откуда я знаю? — На глазах у Жанны выступили слезы. — Требует командира. Грозится написать куда-то. Блокнот достал и уже пишет. Спросил фамилию.

— А ты что?

— А что я? Что я могу?

— Выпить ему предложи.

— Предлагала. Говорит, что не пьет. Потом водки взял, потребовал содовую. Где я ему содовую возьму? Налила «Ессентуков», он попробовал, весь скорчился. Потом в туалет побежал. Вернулся — говорит, почему у вас в самолете курят. И все про свой первый класс долдонит.

— Так он же в первом классе и сидит.

— Да я ему сто раз говорила, что он в первом классе. А он не верит. Кричит, что его обманули.

— Ладно, — приняла решение старшая стюардесса Надя. — Пойду командиру скажу.

И вправду, какого еще рожна надо было Адриану! Российские экономические свободы подняли интерес к бывшей империи зла на невиданную высоту. И самолеты из Штатов в Москву и обратно неизменно летели забитыми до отказа. Причем все летевшие требовали первый класс. А где его было взять — этот первый класс, да еще в таком количестве, если в каждом самолете головной салон имел максимум шесть рядов до перегородки, а других самолетов не было? Да если подумать — что такое первый класс? Такое же сиденье под задницей. Пепельница, вделанная в подлокотник вашего кресла. Обеденный столик. О! В первом классе икру дают и выпить. Вот вам и решение проблемы. Сколько у нас заявок на первый класс в листе ожидания? Семьдесят четыре? Отсчитываем семьдесят четыре кресла, вот вам, девочки, скотч, веревочку крепите здесь, по краям, хорошенько только, чтобы не оторвалась в полете, и занавесочку, вот так, вот так. Теперь ты возьми чистый листик бумаги и начерти аккуратненько — сюда стрелочка, это первый класс, а сюда — экономический. Знаешь, как это по-английски будет? Ну и ладненько. И чтобы всем семидесяти четырем икры и выпить — по первому классу.

Адриан сидел прямо перед оторвавшейся еще при взлете занавеской, чудом державшейся на одном из уцелевших креплений. На почти упирающихся в подбородок коленях он держал блокнот с желтыми листами бумаги и пытался сочинить гневный протест.

— Брось ты, — сказал Адриану русский сосед, топивший разочарование в регулярно приносимом запуганной стюардессой Жанной коньяке. — Бесполезно. Считай, попали мы. Вон там мои сзади сидят, — он махнул рукой и чуть не сорвал занавеску окончательно, — зубы скалят. Они мне все завидовали, что я в первом классе лечу, а теперь зубы скалят. Затарились в аэропорту спиртным за пятнадцать баксов и гуляют всю дорогу. А я все то же самое имею за лишних триста.

Адриан упрямо сжал челюсти, встал и направился в туалет. Дома он много слышал про исключительное качество русской водки, но ничего подобного не ожидал. Да еще в сочетании с этой странной русской содовой. От интересного сочетания во рту у него был невероятно противный йодистый привкус, и вдобавок началась изжога.

Командир корабля, призванный на усмирение взбунтовавшегося американца, не обнаружил мятежника на месте. Но услышал доносящийся откуда-то из хвостовой части грохот. Проследовав по направлению к источнику шума, командир понял, что с американцем дело плохо. Не иначе как напился до зеленых чертиков. Виданное это дело — чтобы трезвый человек сам не мог из туалета выйти? Причем не просто не мог выйти, но еще и сделал с дверью что-то такое, что ее напрочь заклинило.

Пришлось вызывать подмогу.

Однако чертова дверь никак не поддавалась.

— Эй! — позвал командир, прижавшись к двери губами. — Ду ю спик инглиш?

— Можно по-русски, — донесся изнутри слабый голос Адриана.

— Вы сломали дверь, — объяснил командир. — Во время полета ничего сделать не можем. Через час сядем в Шенноне, вызовем механиков. Продержитесь?

— Постараюсь, — проскрежетал Адриан.

— Во время посадки руками упритесь в стенки и не вздумайте вставать, — посоветовал командир.

Возвращаясь в кабину, командир сказал Жанне через плечо:

— Ничего. Часок в сортире посидит, опомнится. Придет в себя.

— Правильно, Левон Ашотович, — согласилась Жанна. — А то замучил совсем. Они все думают, что если у них долларов полные карманы, то им все можно. Хозяева нашлись!

В Шенноне появившиеся на борту механики за пятнадцать минут сняли дверь туалета с петель, а потом, выпустив узника, внимательно изучили проржавевшие болты крепления, один из которых был сломан пополам. Наконец старший ссыпал болты в ладонь командиру и покачал головой.

— Что будем делать, Левон Ашотович? — спросила стюардесса Жанна, глядя на лежащую на полу дверь.

— Как что? Берешь, значит, скотч. Веревочку. Крепишь сюда на проем и вот сюда. И занавесочку.

— А где же занавесочку взять?

— Почему я об этом думать должен? — окрысился Левон Ашотович. — Обо всем я думать должен. Вот ту занавесочку возьмешь, с первого класса, она там уже не нужна, и сюда, вот так, вот так, аккуратненько приделаешь. Поняла?

Глава 6

Кадаши

Был когда-то в блаженных семидесятых такой забавный фильм… Не помню, ей-богу, ни как назывался, ни про что был, ни кто играл. Сидели там несколько мужиков за столом, пили они что-то эдакое, трепались о своем, о девичьем. А потом один из них и говорит: «Приходилось ли вам, ребята, с негром в бане париться? А мне вот приходилось.» И на этом самом месте зрительный зал заходился в хохоте. Понятно почему — попробуйте представить себе натурального черного негра в нашей русской парной. Мы, конечно, не расисты какие-нибудь, не в Америке живем, слава Богу, но негр в парной — это уж слишком. Это все равно как ихнее шампанское квашеной капустой закусывать. Законам природы не противоречит, и если о шампанском говорить, то не так и противно, особенно если с огурцами, могу засвидетельствовать, но все ж таки странновато. Потому и смеялись все.

Так вот. Прошло сколько-то лет. И году эдак в каком-то захожу я в Кадаши. Я знаю, вы сейчас подумаете, что там в парной негр сидит. С веником. Нет, братцы вы мои. Он там банщиком работает. И тут не то что расизм какой или еще что другое, а просто полное торжество демократии. Потому что негр этот нормально лопочет по-русски, раздает простыни, впаривает нуждающимся веники и торгует из-под полы пивом и водкой. Причем делает это бойко, весело, скалит зубы, каждого называет «товарищ», напевает что-то под Африка Симона и при этом пританцовывает, размахивая коленками. А у каждого, кто заходит, забирает документы, ценные вещи и деньги и прячет в сейф.

Вот, скажем, пришел ты попариться и ничего ему не сдал. Хоть ты в мумию от жажды превратись — ни черта не получишь. Ни водки, ни пива. В душе можешь похлебать чего-нибудь или из-под крана. А если сдал, то он тебе лучший друг и каждые пять минут рядом. Звал, не звал — все едино.

И ведь что характерно — наш русский банщик, когда ты у него пива, к примеру, просишь, либо сразу у тебя денежку возьмет, либо принесет кружку, но, пока не расплатишься, из рук ее не выпустит. А негр вроде как в кредит носит. Две кружки, четыре, шесть, четвертинку, поллитра — неважно. Носит и денег не берет. Он потом возьмет, когда из сейфа тебе твое отдавать будет.

Запад, братцы, просто Запад! Дожили! В кредит наливают!

Мне рассказывали, что один дух столько у банщика-негра в кредит набрал, что у него потом в сейфе не хватило чем расплатиться. И что вы думаете? Негр перед ним раскланялся, как перед родным, — заходите, говорит, еще, в следующий раз рассчитаетесь. Мужик просто на седьмое небо от счастья залетел. Обнимал этого негра, клялся завтра занести, еще пару кружек взял и негра же угостил. В кредит, понятное дело.

А когда этот дух до дома добрался, то и понял тут же, почему негр такой добрый. Оказалось, что негр из его паспорта, положенного в сейф, зафиксировал прописку, и, когда дух в подъезд вошел, его уже трое ждали. Объяснили, что денежки лучше сразу вынести, а то могут быть серьезные проблемы.

Ребята! Может, банщики из негров и ничего получаются, но рэкетиры из них просто никакие. Пока негритянские приятели на лестнице ждали, мужик позвонил свояку из отделения милиции. Приехал наряд на двух машинах, сперва этих троих замели, отмутузив на лестнице, а потом поехали в Кадаши.

Короче. Где-то в конце девяносто второго сижу смотрю телевизор. А там вроде как диковинку показывают. Как судят у нас — елки-палки — не Петрова или Сидорова, а натурального негра, и дают ему сколько-то там лет. Смотрю — и вижу банщика нашего, из Кадашей.

Братцы мои! Если уж вы так надрывались, когда вам с экрана про негра в парной рассказывали, то представьте себе такого же негра, но в нашей российской тюряге.

Вам еще смешнее будет.

Я прекрасно понимаю, что у каждого нормального человека в этом месте должен возникнуть простой и очевидный вопрос — при чем здесь банщик-негр из Кадашевских бань и что вся эта аллегория должна обозначать? Отвечаю — ничего она обозначать не должна, и банщик-негр тут совершенно ни при чем.

Ровно то же самое можно сказать и другими словами.

Не зря ведь в православных храмах молитву возносят — о богохранимой земле нашей. Вы вдумайтесь. Один только народ есть — богоизбранный. Это не мы. И одна страна — богохранимая. Вот это уже мы. Не знаю, как там в иных странах, потому что в их церквях молятся не по-нашему, но есть у меня такое ощущение, что они себя богохранимыми не называют. И понятно совершенно — почему. Потому что мы есть Третий Рим, Четвертому же не быть.

А с чего бы иначе нахально заявил князь Александр Невский, глядя с холма на учиненное им Ледовое побоище, — кто, дескать, с мечом на Русь придет, тот от меча и погибнет? С того с самого и заявил, что в богохранимую страну ни с мечом, ни со своим уставом, ни с иными какими чужеземными прибамбасами соваться не следует. Небезопасно.

Ибо найдется у нас на всякую хитрую эту-самую соответствующий орган с винтом.

Взять, к примеру, того же хитроумного негра. Не иначе как он до Кадашей в каком-нибудь заморском колледже обучался, и ему там правильно и логично растолковали, что кредит есть движущая сила любого бизнеса. Надо всего лишь обеспечить возвратность отпускаемых в кредит ресурсов, и все будет очень даже хорошо.

Негр в точности так и поступил. С учетом местной специфики. Не учел он только, что по части местной специфики мы — богатейший народ в мире. У нас может чего хочешь не быть вовсе, ананасы не растут, кенгуру не водятся, но специфики — хоть отбавляй. Газ кончится, нефть всю выкачают, никель за океан вывезут, а специфика останется, и вечно будут шарахаться от нас народы и государства.

Супротив свояка из отделения милиции никакой бизнес-план не устоит.

Глава 7

Письмо домой

Глава 8

Письмо из дома

Интерлюдия

Это очень старый литературный прием. Очень старый. Ты хочешь рассказать историю. И для этого ты придумываешь главного героя, притаскиваешь его откуда-нибудь со стороны, чтобы история прошла через него, увиденная свежим, незамыленным взглядом. Так многие делали. С далеких островов во Францию привезли наивного дикаря. Князь Мышкин приехал из Швейцарии хлопотать насчет наследства. Люсьен де Рюбампре заявился из далекой провинции покорять Париж. Гость из Англии, потомок великого сыщика Эраста Фандорина, занялся поисками таинственного Алтына Толобаса. И так далее.

Вот так и Адриан Тредиллиан. Его, конечно же, нет. И никогда не было. Это даже не Адриан Тредиллиан, а так… Тримушки Трай, придуманный Михаилом Веллером. Дурилка картонная, литературный фантом, изобретенный для связности повествования. И будет он, повинуясь моей воле, бродить по стране и кабинетам, встречать таких людей и этаких, дурных и не очень, будет стараться пристроить свои деньги, защитить на них чьи-нибудь права, выполнить загадочное отцовское поручение и искренне удивляться, почему из этого ни черта не выходит. И наверное, это будет довольно смешно. Потому что мы любим клоунов. И придурки-иностранцы, ничего в нашей жизни не понимающие, нас очень даже развлекают.

Но мне почему-то страшно. Ведь даже картонная дурилка может кое-чему обучиться. Начнет, к примеру, говорить не на дурацком, заученном по вечерам и в кругу семьи псевдорусском, а на нашем, растворенном в крови, языке, втянет ноздрями ледяной воздух оренбургской степи и поймет, не приведи Господи, кто все-таки есть подлинный герой бессмертной повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка».

И когда я думаю об этом, мне хочется задать ему вопрос. Скажи мне, Адриан Тредиллиан, неужели тебе было так уж плохо в твоем американском Нью-Йорке? Разве так уж непривлекательны стеклянные сталагмиты Манхэттена, у подножия которых прямо из-под асфальта вырастают столбы белого пара? Детишки, карабкающиеся на памятник Алисе в Центральном парке? Широкая улица, по которой в незапамятные времена гнали неисчислимые стада быков? А про Бурбон-стрит в Новом Орлеане ты ведь сам вспомнил, никто не тянул тебя за язык. Помнишь Бурбонстрит, Адриан? Улицу, которую начинают мыть в шесть утра, потому что за ночь по ней проходят все племена и народы, обтекая вечно ухмыляющихся конных полицейских. Улицу, от которой рукой подать до болот Миссисипи, где живут крокодилы, и туристы бросают им грибы с ржавых прогулочных моторок. А помнишь, какие мелодии высвистывает колесный пароходик «Натчез», отправляясь в регулярный вечерний рейс? А как посреди дня в «Кафе де Пари» под оркестр отплясывают старички и старушки? Ручных белочек на улицах Анн-Арбора помнишь?

И вот скажи ты мне честно, Адриан Тредиллиан, на кой же черт понесло тебя на наши галеры? Неужели тебе так уж плохо жилось в заокеанской Америке? Или там с правами и свободами все уже устаканилось и защищать нечего? Или захотелось удивить родителей и друзей невиданными подвигами в неизведанной стране? Или же потянуло на приключения по молодости и неразумности?

Но молчит Адриан Тредиллиан. Не отвечает. Он еще ничего не понял.

Глава 9

Двенадцатый год

Я сейчас скажу совершенно еретическую вещь. Настолько еретическую и противную, что заранее хочу повиниться перед знатоками отечественной истории и признать покаянно, что эта моя точка зрения есть несусветная глупость, ни на какие реальные факты не опирающаяся и придуманная для того лишь, чтобы немного соригинальничать.

В 1812 году у нас приключилась война с Наполеоном Бонапартом. До того как напасть на Россию, он слегка размялся в Европе, погулял по Африке, убедился, что в военном деле ему здорово фартит, и, прежде чем окончательно разобраться с Англией, решил повоевать с нами.

Фюрер Адольф Гитлер, кстати говоря, действовал в той же последовательности, так что здесь — вполне вероятно — скрывается какая-то закономерность. Но во всем этом должны разбираться специалисты.

Так вот. Император перешел границу и прямиком устремился к Москве, приговаривая, что, захватив древнюю столицу, он поразит Россию в самое сердце.

Французы и прочие инородцы вообще склонны к красивым и ярким высказываниям, которые непременно входят во все учебники истории и восхищенно повторяются грядущими поколениями.

Если помните, то против французских захватчиков мы выставили сразу две армии. Одной из них командовал князь Багратион, человек, по слухам, невероятной отваги, впоследствии получивший смертельное ранение в Бородинском сражении, а второй — генерал Барклай-де-Толли, большой российский патриот, но иностранной национальности.

Обе наши армии время от времени показывались императору издали, чтобы он не слишком зарывался, но в соприкосновение не вступали и отходили в глубь нашей необъятной страны, зорко следя за тем, чтобы скорость их передвижения в любой момент времени была не меньше, чем скорость императорского авангарда.

В художественной литературе, посвященной событиям того времени, вы можете прочесть, как мучились от этого унижения храбрые русские офицеры, как они рвались в бой и какими словами поносили бездарное военное и политическое руководство.

На самом же деле, и военное руководство и политическое действовали единственно возможным образом, прекрасно понимая, что наполеоновская военная машина без особого труда перемелет армию отважного Багратиона и закусит армией осторожного Барклая. Не понимали этого все остальные, включая анархически ориентированных гусаров, которые отрывались от основных сил, чтобы немного повоевать в свое удовольствие, и возвращались с трофеями и шапкозакидательскими настроениями.

Эти настроения владели и патриотической общественностью, которая, мало разбираясь в тонкостях военного дела, сперва тихо, а потом все громче стала требовать, чтобы командование российской армией передали русскому же человеку.

В России в то время правил император Александр. Наполеоновский блицкриг с каждым днем вызывал у него все большее и большее беспокойство. При этом Александр прекрасно понимал всю безнадежность ситуации. Вариантов действий у русского императора было не так уж и много. Можно было, например, приказать Багратиону и Барклаю незамедлительно сойтись и дать французам генеральное сражение. Но с очень высокой вероятностью это привело бы к потере обеих армий и ускорило развязку. Можно было бы продолжать ничего не делать. Но усиливающееся патриотическое брожение в этом случае вполне могло перерасти во что-нибудь чрезвычайно неприятное для трона и Александра Павловича лично, с тем же неизбежным результатом. А можно было прислушаться к поднимающему голову общественному мнению и дать им князя Кутузова в командующие.

На каком решении остановился русский император, мы все знаем. Мне почему-то кажется, что он вполне адекватно оценивал стратегический гений Михаила Илларионовича и рассчитывал единственно на то, чтобы как можно дольше не наступил военный и политический крах.

Опираясь исключительно на свободу слова и допустимость плюрализма мнений, а вовсе не на историческую правду, я предполагаю, что знаменитое Бородинское сражение было для императора Александра неприятным сюрпризом.