Ему даже немного подбрасывали на жизнь, в основном, в плане деловых и иных контактов, но дали понять, что появление в их роду чекистской династии, даже в виде побочной незаконнорожденной ветви, крайне нежелательно. И вообще лучше, чтобы внучка, если уж она надумает замуж, делала это в свободной стране и под присмотром.
Арманд Викторович честно и откровенно ознакомил Мотю с такой позицией родственников и предупредил, что вынужден будет испросить у них согласия на брак внучки. Что Арманд Викторович и сделал, воспользовавшись для этой цели служебным факсом.
Как следовало ожидать, родственники встревожились чрезвычайно. Меньше всего им хотелось заполучить в зятья очередного Рихарда Зорге. А также какого-нибудь комсомольца-добровольца или, не приведи Господь, племянника члена Политбюро. Поэтому они срочно запросили послужной список Моти. Узнав же, что Мотя является лицом свободной профессии и держит — в Советском Союзе! — собственный магазин, сперва не поверили, потом пришли в неописуемый восторг и благословили внучку посредством ответного факса, содержавшего три восклицательных знака.
Свадьбу дважды переносили, потому что старший Хаммер никак не мог определиться с приездом в СССР. Дела не позволяли. Но потом наконец-то назначили, ибо стало доподлинно известно, что старик такого-то числа приедет встречаться с дорогим Леонидом Ильичом. Что-то обсуждать насчет поставок нефти и борьбы за мир во всем мире.
Так оно и случилось. Прямо из Кремля старший Хаммер прибыл в гостиницу «Россия», где гуляла свадьба, расцеловал внучку, долго жал руку Моте, подарил новобрачным ослепительно белый «Линкольн» и отбыл восвояси.
А дальше было так. Породнившись с семьей мультимиллиардеров, Мотя серьезно задумался о перспективах дальнейшей жизни. Ясно, что в этой ситуации с ларьком надо завязывать. Несолидно. Фарцовка — явно пройденный этап. И фотомастерская тоже, не говоря уже об усилителях и динамиках. А больше Мотя ничего не умел. Довольно быстро пришлось отказаться и от идеи проникнуть с помощью тестя на необременительную государственную службу. Это только американские родственники могли не обратить внимание на кратковременное пребывание в городе Владимире. Советские кадровики такие истории ловили мгновенно. Также не получилось воспользоваться протекцией дедушки Хаммера на предмет устроиться главой какого-нибудь иностранного представительства. Дедушка насчет протекции не понимал. Он считал, что лицо свободной профессии, да еще и с коммерческой жилкой, должно пробиться самостоятельно.
И Мотя решил эмигрировать. Естественным пунктом назначения были Соединенные Штаты. Но тут он столкнулся с серьезным препятствием. Славные органы никак не хотели выпускать Мотю с молодой женой за границу. Они, по-видимому, считали, что пребывание советской ветви рода Хаммеров в Москве дает им некие преимущества в плане воздействия на американскую ветвь. И если папа Хаммер передвигался по миру совершенно свободно, то на чете Лайнеров был поставлен жирный красный крест. В плане выезда. Моте припомнили неоконченный институт связи и сообщили, что, пока полученные им сведения о законах Ома и Кирхгофа не перестанут составлять государственную тайну, не видать ему заграницы, как своих ушей. Турпоездка в соцстраны — пожалуйста. А дальше — ни-ни.
Хорошо, сказал Мотя. Соцстраны — так соцстраны.
Дело в том, что в это время в Польской Народной Республике началась заваруха. Там серьезную бузу поднял рабочий класс во главе с неким Лехом Валенсой. И Моте пришло в голову, что в условиях общей неразберихи, когда первые секретари польской компартии меняются, как картинки в калейдоскопе, проникнуть в американское посольство в Варшаве и попросить там политическое убежище будет не в пример легче, чем проделать то же самое в Москве.
Но оказалось, что и в Польшу попасть не так-то просто. Чтобы уберечь легко ранимых советских граждан от контактов с отщепенцами, весь польский туризм в одночасье закрылся. В ГДР — добро пожаловать. В Румынию — сколько угодно. В Венгрию и Югославию. А в Польшу путевок нет. Закончились все. И неизвестно, когда будут. Позвоните через пару месяцев.
Мотя взял карту Европы, поколдовал над ней немного, с кем-то посоветовался и купил две путевки в Болгарию. С недельку они повалялись на золотых песках Варны, а потом Мотя забрел в польское консульство и сказал:
— Мы с женой хотели бы в Варшаву съездить, товарищ консул. Погулять по вашей прекрасной столице. Возложить цветы к памятнику воинам-освободителям. Это можно?
— Это можно, — ответил грустный консул. — В Польше сейчас все можно, пан Лайнер.
— А штампик в паспорта можно поставить, пан консул? — спросил Мотя, доставая документы. — Чтобы у панов-пограничников не возникало ненужных вопросов.
— И это можно, — согласился консул. Достал из стола резиновую плюху и припечатал ею оба паспорта.
После этого Мотя побежал на вокзал и купил два билета на поезд до Варшавы. Поезд шел через Бухарест, ненадолго останавливался в Чопе, потом попадал в Варшаву. Двухместное купе. Болгарская ракия. Трехлитровая бутыль «Гамзы». Помидоры, персики, виноград…
В Чопе дремавший на верхней полке Мотя неожиданно услышал в коридоре русскую речь. Открылась дверь, и вошли два суровых советских пограничника.
— Документы, — сказали пограничники хором. Мотя протер глаза и сел.
— Где мы? — спросил он, не веря своим глазам.
— На Родине, — ответили пограничники. — На пограничной станции Чоп. А что?
— Так мы же в Варшаву едем, — сообщил Мотя. — Видите штампы в паспортах? Это нам польский консул в Варне поставил.
— В Варшаву так в Варшаву, — согласились пограничники. — Сейчас поезд тронется, доедете до Бреста, а там до Варшавы рукой подать. Выходить из поезда, значит, не будете? На московский пересаживаться?
И ушли, отдав честь.
А через несколько часов, в Бресте, в купе снова постучали. На этот раз на пороге вместе с очередной парой пограничников возникли еще трое в штатском, которые Моте не понравились с первого взгляда.
— Одевайтесь, — сказал один из них. — И пройдемте. Вещи с собой возьмите.
Когда осиротевший поезд уже весело стучал колесами по ту сторону границы, Моте наконец-то был задан роковой вопрос:
— Так, — произнес человек по ту сторону лампы с зеленым абажуром. — Значит, вы и есть тот самый Лайнер, которому польский консул разрешил выезд из Советского Союза? Известно ли вам, какое наказание предусмотрено за попытку незаконного перехода границы?
Строгий и справедливый суд быстро и без всяких проволочек определил положенное наказание, и Мотя двинулся в восточном направлении, проклиная сговорчивого польского консула и собственное плохое знание географии. Известие о разводе настигло его уже на зоне, где он отбыл положенные две трети срока и получил условно-досрочное. Совсем уж было собрался на материк, да тут случилась идиотская история с неудачно найденным алмазом, и Лайнеру пришлось перебраться в Белое.
Повествуя о приключениях Моти Лайнера, водитель несколько раз прерывался, останавливал грузовик, не глуша мотор, выпрыгивал из кабины, подходил к неприметному придорожному камню, что-то там делал, потом возвращался.
— Шофер тут один навернулся, — объяснял он Адриану. — В прошлом году. Кореш мой был. Уснул за рулем и навернулся. Так и сгорел в кабине, не просыпаясь.
И вполголоса, чтобы не разбудить уснувшую Анку, затягивал грустную песню про лихого и отчаянного шофера Кольку Снегирева, после пары куплетов замолкал, шмыгал носом и снова продолжал историю про Лайнера.
Адриан не заметил, как его тоже сморило. Когда он проснулся, грузовик уже стоял с выключенным мотором, в кабине заметно похолодало, Анки рядом не было, а его тряс за плечо невысокий худой человек в грязно-белом переднике поверх черной телогрейки.
— Это ты Немца ищешь? — спросил человек. — Я — Лайнер. Не спи, замерзнешь. Вылезай. Погуляем.
Глава 39
Прогулка с Лайнером
Единственным зданием в Белом был длинный одноэтажный барак с плоской крышей, из которой торчали дымящие печные трубы. У барака стояло несколько КРАЗов. Под ногами хрустела схватывающаяся ночным морозцем грязь. В окнах барака горел электрический свет, внутри передвигались темные фигуры.
— Что смотришь? — спросил Лайнер, перехватив взгляд Адриана. — Обычная точка на трассе. Если на север двигаться, то последняя перед Кандымом. А дальше только трасса и тундра. Тут все останавливаются. Подхарчатся, переночуют — и дальше. В машине чего-нибудь подкрутят. Отсюда до Кандыма на круг триста верст будет. По дороге встанешь, считай — хана. Особо если зимой.
— Здесь холодно зимой? — вежливо поинтересовался Адриан.
Лайнер пожал плечами.
— Как привыкнуть. Есть которые так ходят. А в основном, в намордниках.
— В на… Что?
— В намордниках. Респиратор знаешь? Штука такая на завязочках. Тырят на цементном заводе и развозят по всей Территории. Без нее туго. Особо если за пятьдесят стукнет.
Адриан начал спешно переводить Цельсия в Фаренгейт, сбился и испытал чувство тревоги.
— А когда начнется зима?
Лайнер с интересом взглянул на американца.
— Ты откуда свалился? Уже началась. Через неделю снег будет. А ты надолго сюда?
— Мне нужно найти моего родственника, — объяснил Адриан. — И еще мне нужно сделать одну вещь. Но если зима, то я могу не успеть ее сделать. Тогда я приеду потом. Когда не будет зимы. А родственника я могу успеть найти, пока еще не зима. Мне господин Георгий в Мирном сказал, что мой родственник у вас. А потом еще водитель сказал, что Иван Диц был у вас, но уехал. Потому что у него были гости. Что он с этими гостями уехал.
— Гости. — Лайнер скривился и сплюнул в сторону. — При таких гостях хозяевам тошненько бывает. Слушай, а ты правда американец?
Адриан полез было за паспортом, но Лайнер движением руки остановил его.
— Вот что. Сегодня заночуйте здесь, а утром бери свою деваху и дуй обратно в Мирный. Я тебе машину подберу. И на самолет. И домой. Лонг вей ту Типперери, лонг вей ту хоум. Нечего тебе тут ловить.
Адриан выпятил подбородок и упрямо замотал головой.
— Я не могу домой. У меня дело. Господин Лайнер, вам известно, куда уехал Иван Диц?
— Иван Диц, — неохотно сказал Лайнер, — никуда не уехал. За твоим родственничком заявились два архангела, дали ему десять минут на сборы, бросили в воронок и умчали далеко на север. В страну Лапландию, где много-много диких оленей. И белых медведей. Там всего много. Там только придурочных американцев не хватает.
Слово «придурочный» Адриан знал и потому обиделся. Но Лайнер взял его за плечо и повел в сторону от барака.
— Ваньку потянули в сторону Кандыма, — сообщил он, понизив голос. — Слышал про такое место? Город под куполом. Только в самом Кандыме он вряд ли задержится. Тут ребята с их водителем парой слов перекинулись, пока Иван собирался. В Кандымскую зону его собирались везти. Про такое место ты точно не слышал. «Ты слыхал про Магадан? Не слыхал, так выслушай», — пропел он, а потом продолжил, снова шепотом: — Самая гнилая зона на территории. Тут ведь что странно. Иван когда уже вышел — сто лет как. С чистыми документами. Никаких к нему вопросов не было. А тут раз — и прямо в Кандымскую зону. Что-то не так. Не иначе наследил где-то старик, круто наследил. Я это потому тебе говорю, чтобы ты поскорее отсюда сматывал. Хочешь Немцу помочь — найди на материке приличного адвоката, пусть копает. Чем быстрее найдешь, тем лучше будет.
— Я должен его увидеть, — стоял на своем Адриан. — Я хочу приехать в эту зону…
— Туда не приезжают, — невесело улыбнулся Лайнер. — Туда привозят. Ну посидишь ты здесь дня три, пока попутку дождешься, ну договоришься. Предположим, что тебя до проходной подбросят. А дальше что? С тобой же там разговаривать никто не станет. Что будешь делать? Под колючкой ночевать? Я же тебе русским языком говорю — вот-вот зима ударит. И обратно тебя уже никто не повезет — некому будет. Выкопают тебя в мае из-под снега да и закопают тут же обратно. Пойдем-ка лучше ночевать. Утро, как говорится, вечера мудренее.
Пока они шли к бараку, Адриан обдумывал сказанное Лайнером. Конечно же, нет никакого смысла все бросить и позорно бежать в Москву, когда цель так близка. Если бы даже Иван Диц находился в Белом, все равно пришлось бы ехать на север, в Кандым, потому что именно там была реальная возможность напасть на след колчаковских денег. Или же можно поручить родственнику дальнейшие поиски, а самому вернуться в теплые края и переждать зиму. Это, кстати говоря, было бы не так уж и плохо. Патологический интерес героев Джека Лондона к сырой медвежатине на Адриана не распространялся. Но теперь уже делать нечего. Раз Диц в Кандыме, придется ехать за ним. Тем более, что он нуждается в помощи, если верить Лайнеру. Значительно больше беспокоило Адриана то, как он и Анка будут добираться до Кандыма. Регулярное транспортное сообщение, судя по всему, отсутствовало. Появление попутной машины дня через три вовсе не гарантировалось. А триста миль до Кандыма каким-то образом следовало преодолеть.
— Послушайте, господин Лайнер, — решил уточнить Адриан. — Вы сказали, что надо три дня ждать. Да? Это точно, что три дня?
— Может, три. Может, пять. А может, и до весны ждать надо. В это время на Кандым машины уже не идут. Если только случайный груз. Или начальству срочность какая-нибудь привидится.
— А эти машины? — Адриан показал пальцем на окружающие барак КРАЗы. — Они куда едут?
— На юг они едут. В Мирный и дальше. Они свое в тундре уже оттрубили.
— А может быть… — Адриан остановился и взял Лайнера за рукав.
Тот расхохотался.
— Да у тебя денег столько не хватит. Я же говорю — зима вот-вот. Эти все уже спят и видят, как в тепло попадут. Нет. Этих ты ни за какие коврижки не уломаешь.
— А может так быть, что вообще машина не придет?
— Я же тебе объясняю. Эти все завтра двигаются на юг. А потом ничего сказать нельзя. Ведь оно так может получиться, что ты со своей красавицей здесь, у меня, до весны застрянешь. Вот не придет больше ни одна машина — и все. В прошлом году так и было. Как последняя машина в первых числах октября в Мирный ушла, так мы тут и давили ухо до майских, пока тракт не встал. Ты подумай. Крепко подумай.
Изнутри барак напоминал армейскую казарму. В два ряда стояли железные кровати с синими байковыми одеялами. С потолка свисала мощная лампа, питаемая завывающим за окном генератором. Под лампой стоял стол со стопкой грязных алюминиевых мисок и объедками серого хлеба. Вокруг стола на розовых пластиковых стульях сидели четыре человека и играли в домино, азартно стуча костяшками по доскам. Еще двое спали, не раздевшись и укрыв головы подушками в серых наволочках. Угол барака был отгорожен простыней, за которой кто-то возился. Адриан увидел у простыни свою сумку и понял, что Анка там.
— Спать здесь будешь, — сказал Лайнер и ткнул пальцем в третью от двери кровать. — Если голодный, туда сходи, на кухню. Там щи с обеда остались. Девушка твоя вроде как отказалась. Подъем в шесть. Завтрак в семь. А там уж сам решай, что дальше. По мне, так хоть до весны здесь сиди. Все веселее будет. Ты мне про Америку расскажешь. Я тебе — про Север. Духовно, значит, обогатимся.
Поболтав немного с Анкой и убедившись, что она в порядке, Адриан вернулся к указанной ему кровати, хотел было раздеться, но передумал, потому что из-под двери сильно тянуло холодом, сбросил на пол ботинки и мгновенно уснул.
Проснулся он от направленного прямо в лицо луча света. Фонарь находился в руках у кого-то тяжелого, который сел прямо на кровать, придавив Адриану ногу.
— Ты, что ли, на север собрался? — спросил пришелец. — Кончай ночевать. Поехали.
Глава 40
Кандымский тракт
Судя по всему, Адриан и Анка были последними, кто ехал в это время года на север.
Как сообщил Адриану немногословный человек с фонарем, обе прибывшие ночью машины оказались в Белом совершенно случайно, потому что кончилось курево. А так у них было строгое указание двигаться на предельной скорости на Кандым, передать начальству зоны пакет и, не мешкая ни минуты, возвращаться обратно. По дороге не останавливаться и не спать. Если сморит, сажать за руль сменного водителя. Сменный водитель сидел тут же в кабине и подпирал Адриана справа. Точно так же, зажатая между двумя водителями, во второй машине ехала Анка.
Попрощаться с Лайнером Адриану не удалось. С пробуждения под лучом фонаря и до посадки в кабину в плотном сопровождении двух попутчиков прошло не более двух минут. Он только и успел заметить, как в кабину второй машины залезает Анка, да, обернувшись, когда грузовики уже тронулись, увидел на пороге барака темную фигуру хозяина, который смотрел им вслед, широко расставив ноги в сапогах и засунув руки в карманы ватника.
После душного и вонючего барака, пропитанного потом и запахом испорченной еды, у Адриана разболелась голова. Он полез было во внутренний карман куртки за таблеткой тайленола, но сосед справа, вроде бы дремавший, внезапно ожил и перехватил руку Адриана, сильно вдавив его в сиденье.
— Спокойно, — сказал водитель, покосившись в их сторону. — Что еще?
— В карман полез, — лаконично доложил второй.
— Что у тебя там?
— Лекарство, — обиженно пробормотал Адриан, стараясь вырваться. — Голова болит. Отпустите меня. В чем дело?
Водитель чуть заметно кивнул, и захват ослаб. Но оказавшаяся в руке Адриана пачка таблеток как-то сама собой перекочевала к соседу.
— Тут не по нашему написано, — сказал он, изучив надпись на пачке. — Что делать будем?
— Дай сюда, — скомандовал водитель, покрутил пачку в руке, опустил боковое стекло и вышвырнул ее в разбиваемую фарами темноту.
— Таблетки, — объяснил он Адриану, — это последнее дело. Химия сплошная. Отрава, значит. А голова — что голова? Поболит и сама пройдет.
Через полчаса Адриан прекратил бессмысленное сопротивление. Сперва он пытался драться с соседом справа, пытаясь открыть дверь и выскочить на ходу. Это привело к короткой остановке, в ходе которой к схватке присоединился сперва водитель, а потом и подбежавший из второй машины человек со свежей царапиной на щеке. Втроем они скрутили Адриана и втиснули его на пол, под сиденье. Сосед справа взгромоздился сверху, поставив на Адриана ноги.
— Может, мне с вами? — тяжело дыша спросил тот, что с царапиной.
— А у вас там как? — поинтересовался водитель. — Баба как?
— Нормально. Связали ноги, а за руки наручниками к двери. Сперва ревела, сейчас воет.
— Ну, садись, — решил водитель. — Только скажи Маркову, чтобы вперед выезжал. Мы сзади пойдем. А то мало ли что. Здоровая кобыла. Может и помять ненароком.
Все расхохотались, и машина тронулась.
Адриан испытывал чувство ужаса и совершенного бессилия, подобного тому, что возникает в детском сне, когда перед непонятным, но от этого ничуть не менее реальным кошмаром, немеют руки и ноги, и нет никакой возможности бежать или сопротивляться. Он ощутил себя щепкой, внезапно подхваченной мощным потоком воды и стремительно летящей вниз, отчего внутри все вдруг оборвалось, как при крутом вираже на русских горках.
Его стошнило на правый сапог водителя.
Машина притормозила и остановилась.
— Ты что, сука, наделал? — спросил водитель, поставив изгаженный сапог на плечо Адриана и внимательно его разглядывая. — За это знаешь что бывает? Заставить тебя, засранца, языком вылизывать?
— Брось, Тимофеев, — вмешался тот, что подсел из второй машины. — Не беспредельничай.
— Какой на хрен беспредел! — заорал водитель. — Какой, я тебя спрашиваю, беспредел! Где ты, Климов, видел беспредел? Я что, нанялся тут в говне ездить? Шесть часов я должен эту вонючку нюхать? Меня, может, самого сейчас вытошнит от этого! Ты такой добренький, так давай сам и убирай.
— Ладно, — примирительно сказал третий. — Кончайте собачиться. На-ка, оботри сапог. — И он протянул водителю Тимофееву кепку с надписью «Go Blue».
Тимофеев долго и тщательно оттирал сапог, что-то ворча под нос, потом с отвращением отправил кепку в ночную темноту за окном.
— Теперь придется с открытым окном ехать, — сердито объявил он. — Чтобы выветрилось. Застегивайтесь, мужики, пока не просквозило. И на этого говнюка набросьте что-нибудь. А то не довезем.
Остаток дороги Адриан провалялся на вонючем полу под наброшенной на него рваной мешковиной, стуча зубами от холода, ненависти и бессилия. Водитель нещадно чадил едким табаком, щелчком отправляя окурки в открытое наполовину окно, а двое других вполголоса тянули незнакомую Адриану грустную песню:
Эх, скоро я надену ту майку голубую,
Ту майку голубую, брюки клеш,
Эх, две судьбы-дороженьки, выбирай любую,
А от тюрьмы, братишка, хрен уйдешь…
Глава 41
Гости и хозяева
Машины стояли посреди бесконечной темно-серой равнины, переходящей на горизонте в такого же цвета небо, лениво сбрасывающее вниз редкую снежную крупу. Ветер с полюса закручивал крупу жгутами и заполнял ею обледеневшую колею. Прожекторы на вышках освещали бесконечную череду столбов с колючей проволокой и огромные металлические ворота, покрытые ржавчиной. Сверху на воротах болтался матерчатый плакат «НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ». Последнего слова, видимо, не доставало.
— Спят, что ли? — недовольно сказал водитель Тимофеев и снова надавил на сигнал. — Сейчас аккумулятор посажу, обратно на себе потащат.
— Ты что, мать твою! — заорали с ближайшей вышки. — Разгуделся, мать твою! Все уши, мать твою, продолбил! Козел, твою мать!
— Сам козел! — взъярился Тимофеев. — Как гостей встречаете? Час уж тут скачем под воротами. Открывай!
— Так не открывается на хрен, — прогудел кто-то из-под ворот. — Ни хрена на хрен не открывается. Замок на хрен схватился. И ни хрена. Васька! Слезай на хрен. И вы там, идите сюда, на хрен. Поможете.
Четверо вновь прибывших вместе со спустившимся с вышки часовым и ключником с той стороны поднатужились и, дружно крякнув, сняли с петель левую створку. Ворота жалобно скрипнули и угрожающе накренились, потянув за собой несколько соседних столбов. Ключник в капитанских погонах сдвинул на затылок серую ушанку и утер рукавом лоб.
— Хреново, — сказал он тем же гудящим басом. — Теперь эту хрень хрен приладишь. И на хрена вас принесло.
— Тебя не спросили, — отрезал Тимофеев. — Евгеньич у себя? Мы ему гостей привезли.
— Это этих, что ль? — заинтересовался капитан. — Смотри, баба. Мы их уже сутки поджидаем. Васька! Отведи их, на хрен, в карантинную и запри. А я доложу. А ты, Тимофеев, чего дальше планируешь? Побудешь чуток?
— А то, — иронично ответил Тимофеев. — Считай, сутки из-за баранки не вылезал…
Адриан без сил опустился на топчан, покрытый комковатым матрасом, и потер ноющие кисти. Анка встала у дверного косяка и скорбно подперла рукой голову.
— Ой-йо! — пропела она. — Во попали! Я, главное дело, не сразу поняла-то. Качнуло машину, чую, у него твердое в кармане. Думала — пистолет. Глянула — а оттуда наручники торчат. Ой-йо! А второй увидел, что я заметила, да как схватит меня. Да как стали крутить. Во попали! Чего ж будет-то теперь?
— Я не знаю, — глухо сказал Адриан. — Я — идиот. Мы не должны были садиться в машину. Ведь этот Лайнер, он предупреждал. Он говорил, что сюда, в этот Кандым, не ездят, что сюда только привозят. Я не услышал. Надо было сразу возвращаться в Мирный.
Анка села рядом с Адрианом, обняла его и прижала к груди.
— Бедненький! Кепку свою красивую потерял. Дурачок ты мой недоделанный. Да кто ж бы тебя обратно в Мирный-то выпустил? Они ж за нами специально ехали. Послушай! — У нее вдруг округлились глаза. — А может, ты шпион? Диверсант какой-нибудь? А?
Адриан помотал головой.
— Ты признайся, — настаивала Анка. — Признайся. Ну мне скажи. Сразу на душе легче станет. И понятно будет, чего дальше делать.
— А что будет понятно, если я шпион?
— Ну как же! — Анка явно оживилась. — Сейчас попросишься к начальству, там чистосердечно во всем признаешься, расскажешь, зачем тебя прислали. С каким заданием. И нас сразу отправят в Москву. Меня отпустят. А тебя обменяют на кого-нибудь из наших, я в кино видела.
— Да, — сказал Адриан. — Понятно. Проблема, Анка, в том, что я не шпион.
— А почему же тогда нас заарестовали и сюда привезли?
— Не знаю. Я знаю только, что день или два назад сюда же привезли Ивана Дица. Мне про это Лайнер тоже сказал. Я думаю, может, это как-то связано…
Заскрежетал замок, входная дверь распахнулась. На пороге стоял встретивший их у ворот капитан.
Анка вскочила, а Адриан команду «встать» гордо проигнорировал. Капитан неторопливо преодолел расстояние до топчана и с сонным безразличием ударил Адриана кулаком в ухо.
Анка завизжала.
Глава 42
Родная кровь
Старик привставал и надрывно кашлял, сплевывал мокроту в ладонь, зачем-то рассматривал ее под горящей вполнакала лампочкой, потом вытирал ладонь о ватник. В груди у него свистело и хрипело. Откашлявшись, он снова ложился, поджимал к груди ноги в грязных и мятых брюках и постепенно успокаивался. Время от времени он поглядывал на лежащего напротив Адриана, но молчал. Потом не выдержал.
— Слышь, — просипел он, — а правду говорят, что ты американец?
— Правду, — ответил Адриан.
— Врешь небось.
— Документы показать не могу, — сказал Адриан. — У меня все отняли.
— А ну скажи что-нибудь по-американски.
— Fucking cocksuckers, — скучно и без энтузиазма произнес Адриан. — Bloody shitheads. Motherfuckers. Assholes.
— Это что ж такое будет по-нашему?
Как смог, Адриан перевел.
— Ишь ты, — покачал головой старик и снова закашлял. — Ты не думай, я не заразный. Это у меня от никотину и от здешних мест. Так ты прямо в самой Америке живешь?
Адриан кивнул.
— А по-русски где так научился?
— Дома. У меня дед из России. Мы дома говорим по-русски.
— А как тебя зовут?
— Адриан. Адриан Тредиллиан Диц.
Старик пошевелился на нарах.
— Треди… чего?
— Тредиллиан.
— Это чего ж такое? Отчество, что ли?
— Это такое имя. Из семьи матери. У них в семье есть такое имя.
— Ага, — понял старик. — Это тебя, значит, по матушке так назвали. А по батюшке как будешь?
— Адольф. Отца зовут Адольф. И деда звали Адольф. Меня назвали Адриан, потому что отец не любит больше имя Адольф. Из-за Гитлера.
— Тебя били, что ли? — неожиданно спросил старик. — А?
Адриан хотел сказать, что да, но у него перехватило дыхание, и он позорно всхлипнул, потом еще, и, наконец, разрыдался, закрываясь рукавом и зажимая правой рукой горло. Он и не заметил, как старик оказался рядом с ним.
— Ну будет, будет, — бормотал старик, тряся Адриана за плечо. — Будет. На все беды не наплачешься. Даст Бог — образуется все. Кем же ты мне, сынок, приходишься? Ежели по годам смотреть, то папаша мой твоему деду приходился двоюродным брательником. Значит, я твоему папаше… кто ж я ему? Ну да пес с ним. А вот ты мне вроде как племянничек. Троюродный или еще дальше, да это и неважно. Так что можешь называть меня запросто дядя Ваня. Так как я и есть Иван Иванович Диц.
— Вы — Иван Диц? — изумленно спросил Адриан. — Правда? А откуда вы про меня узнали?
— Иди сюда поближе, — поманил старик. — Сейчас кой-чего расскажу. Только тихо сиди и не дергайся. Тут такое дело, — задышал он Адриану в распухшее от удара ухо. — Я сперва в Мирном работал, потом перебрался в одно место, думал там перезимовать…
— В Белое? К Лайнеру?
— К нему. Ты смотри, шустрый. Уже с Мотькой успел познакомиться. Короче, живу себе у Мотьки, помогаю ему там по хозяйству. Вдруг приезжают. Дали мне пять минут собраться — и сюда. А здесь же мне все знакомое, я, почитай, лет пять тут чалился. И сразу к начальнику. Сели напротив, все втроем, и стали меня тиранить. Есть ли за границей родные и все такое. А я, вот тебе крест святой, никак про это не знаю. Вроде отец-покойник говорил что-то про Америку, так это когда было. Туда-сюда, поорали на меня, погрозили всячески, потом вроде сошлись на том, что есть родные. Скоро, говорят, мы тебе встречу с родственником устроим. Он сюда едет, чтобы одно дело тут провернуть. Вроде как махинацию. И нам надо все доподлинно выяснить, потому как здесь могут быть государственные интересы.
— А вы что?
— А я ничего. — Старик хитро прищурился. — А что я? Я свое отсидел. И оттрубил. И у меня к государству более никаких дел нету. Я им, конечно, так не сказал. С родственником, говорю, встретиться могу. А про себя думаю — дела ваши вы уж, дескать, сами улаживайте. Так что ты, сынок, имей в виду. Они тебя так просто отсюда не выпустят. Раз уж заманили сюда, будут держать, пока не вытрясут до самых потрохов. Меня-то к тебе почему подсадили? Чтоб ты мне тут все раскрыл, а я им потом передам — что да как. Считай, предупредил я тебя.
— Подождите, — сказал Адриан. — Я не понял. У меня — да — есть здесь дело. Но оно касается только меня и моей семьи. Оно не касается никакого государства. Ни Соединенных Штатов, ни Советского Союза. То есть, России. Это личное дело.
Старик отстранился и похлопал Адриана по плечу.
— Зеленый ты еще пацан. Это, может, твоей Америке ни до чего дела нет. А нашему государству до всего есть дело. И до африканских негров, и до всяких там австралийских кенгуру. И до того, принесут нам сегодня пожрать чего-нибудь или так и завалимся спать с пустым брюхом. Ты мне лучше вот что расскажи. Ты меня как нашел-то?
— Мне про вас рассказал господин Георгий в Мирном. А про него мне сказал один человек в Самаре. Да! — вспомнил вдруг Адриан. — Я же приехал… Я не один приехал. Я в Самаре был у одной леди. Она умерла. Но я разговаривал с ее сыном. И он познакомил меня со своей дочерью, внучкой той умершей леди. Ее зовут так же, как бабушку. Ее зовут Анна Трубникова. Я с ней сюда приехал. Нас сначала заперли вместе, а потом пришел человек в погонах, который нас встретил, и стал кричать. И он меня начал бить. Я его тоже ударил. И Анка его ударила. Тогда прибежали солдаты. Они утащили Анку, а меня привели сюда и били.