Человек, вошедший в здание детского сада, аккуратно прислонил пакет с бутылкой к стене, проверил, нормально ли открывается ведущая на улицу дверь, и сейчас сидел перед развернутой мешковиной. Карабин уже был собран, заряжен и оснащен оптическим прицелом. Хотя для стрельбы на двадцать шагов оптика, строго говоря, не нужна. Но таково было задание, и обсуждать его не приходилось. Около половины одиннадцатого из второго подъезда выйдет клиент. Может быть, чуть позже, но точно не раньше. Он пойдет к машине. В этот момент его к надо завалить.
      Машина, в которую должен был сесть клиент, пришла с большим опережением -когда сборка карабина еще только началась. Довольно странно, что она пришла одна, без сопровождения. Это могло означать две вещи – либо сопровождение подтянется позже, либо охранники сидят внутри "мерседеса", скрываются за тонированными стеклами. Человек связался с группой обеспечения, доложил обстановку и попросил установить присутствие охраны. Ему сообщили, что в "мерседесе", кроме водителя, никого нет. Это облегчало задачу.
      Общую картину портил неизвестно откуда взявшийся хлебный фургон. Он перекрыл обзор, и надо было либо менять точку, либо готовиться к тому, что человек увидит клиента только у двери "мерседеса". Человек встал и неслышными шагами перешел к соседнему окну, оставив карабин на мешковине. Нет, так не годится. Отсюда лучше видно, но до двери на улицу получается лишних пятнадцать шагов, а это потерянные секунды, в течение которых может произойти все что угодно. Человек вернулся на прежнее место, вдавил приклад карабина в плечо и стал примеряться, меняя позицию. Наконец ему удалось найти точку, с которой подход к "мерседесу" был виден вполне сносно. Главное – когда клиент попадет в прицел, он будет развернут лицом. Поэтому одного выстрела должно хватить. Не так, как с тем спортсменом, на которого пришлось потратить две пули – одну, чтобы развернуть его в нужную позицию, а вторую, чтобы окончательно завалить.
      Человек отчертил ботинком крест на грязном полу, подвинул табурет, сел и снова примерился. Да, так все будет нормально. Теперь надо разобраться с фургоном. Водитель сидит внутри и ведет себя смирно. Даже если он и выскочит сразу после выстрела, то сначала спрыгнет с подножки, а потом должен будет сообразить, откуда стреляли. Если он герой, то побежит вокруг фургона... На все это уйдет время. Хуже, конечно, если и фургон, и "мерседес" из одного, так сказать, таксопарка . Тогда не исключено, что внутри фургона как раз сидит охрана, отсутствие которой уже начинало беспокоить.
      Человек поправил темную вязаную шапочку, вскинул карабин и стал внимательно изучать заднюю дверь фургона через оптический прицел. Снаружи она была закрыта на железный засов, в петле которого висел внушительных размеров замок. Судя по всему, замок была полном порядке. Вряд ли кто посадит в фургон вооруженную охрану и намертво запрет ее снаружи. Хотя... чем черт не шутит. Но тогда водитель фургона, минуты за две до появления клиента, должен подойти и открыть дверь. В этот момент его ниоткуда не будет видно, к придется начать с него.
      Человек посмотрел на часы. Десять двадцать восемь. Пора. Он упер карабин в плечо, приложился к прицелу и стал ждать.
      Клиент наконец появился и уверенно направился к "мерседесу", оказавшись в перекрестье прицела. Киллер навел карабин на левую сторону груди клиента, потом решительно поднял прицел выше. Задержал дыхание, досчитал до трех и нажал на курок. Аккуратно положил карабин на мешковину, бросил рядом вязаную шапочку, взял пакет с бутылкой и, стягивая на ходу перчатки, исчез за ведущей на улицу дверью. Через несколько минут трамвай уже уносил его по направлению к трем вокзалам.
      Проехав одну остановку, убийца выскочил из вагона, немного постоял у газетного стенда, а когда трамвай исчез из виду, сел в припаркованный неподалеку "Москвич" и по мобильному телефону доложил, что заказ исполнен.

      Марк Цейтлин в детстве подавал очень большие надежды. Как и полагалось мальчику из не богатой, но и не бедной еврейской семьи, ему были созданы все условия. Марка пытались учить скрипке, однако неудачное падение с велосипеда, приведшее к серьезному перелому правой руки, поставило на этой затее крест. Тогда ему наняли учительницу французского, которая обнаружила у мальчика незаурядные способности к языкам. Реализации этих способностей помешала специфика французского произношения одной согласной. То есть у Марика с этой спецификой проблем не было. Но семья проживала в пролетарском районе, и когда Марик общался во дворе со сверстниками, характер этих контактов, во многом обусловленный различиями в фонетическом строе языка, зачастую вызывал у мальчика далеко не положительные эмоции. Когда количество отрицательных эмоций превысило критический уровень, Марик наотрез отказался от занятий французским.
      Это был поступок.
      Белла Иосифовна и Наум Семенович испробовали все без исключения меры воздействия, за исключением, конечно, непедагогичных, но сломить ребенка не смогли. С учительницей пришлось расстаться. А было тогда Марику всего семь лет.
      В течение некоторого времени в семье царил разброд. Никто не понимал, что делать с ребенком дальше. Но тут в Москву приехал дядя Володя из Свердловска, родной брат Беллы Иосифовны, по профессии школьный учитель математики и в прошлом фронтовик. Дядя Володя поселился у Цейтлиных, мгновенно покорил Марика рассказами о войне и обучил игре в подкидного дурака. Именно дядя Володя как-то за чаем сказал Науму Семеновичу:
      – Знаешь, Нема, а у мальчишки определенные математические способности.
      – С чего это ты взял? – поинтересовался Наум Семенович. – Они цифр-то не знает.
      – Знает, – с полной ответственностью заявил дядя Володя. – А если хочешь убедиться, я тебе сейчас покажу одну штуку. Марик! Иди сюда!
      Марик вышел из другой комнаты. Дядя Володя достал из буфета колоду карт. Наум Семенович не считал карточную игру, тем более в подкидного дурака, каким-то особым пороком, но играть ему приходилось редко, а уж мысль о том, чтобы сесть за карты с собственным сыном, ему вообще никогда не приходила в голову. Выигрыш Марика в первой партии Наум Семенович воспринял спокойно. Когда же было сыграно шесть партий, оказалось, что Марик выигрывает с роковой неизбежностью. Если же он проигрывает, то выигрывает дядя Володя, и никак иначе.
      – Вы сговорились, – констатировал шестикратный дурак, оставшись в седьмой раз с третью колоды на руках.
      – А вот и нет, – возразил дядя Володя. – Я тебе обещал кое-что показать. Сдаем еще раз.
      Когда около половины карт ушло в сброс, дядя Володя спросил:
      – Марик, какие карты на руках у папы?
      У Наума Семеновича было девять карт. Марик безошибочно назвал семь из них, а у двух оставшихся определил масть. Дядя Володя передал свои карты Науму Семеновичу.
      – А у меня?
      Точность результата была той же.
      – Ну как? – поинтересовался дядя Володя у Наума Семеновича.
      – Не может быть, – сказал потрясенный отец. – Давай по новой. Эксперимент был проведен еще трижды, причем в третий раз – в присутствии вызванной с кухни Беллы Иосифовны.
      – Володя, – спросила Белла Иосифовна, когда Марик был отправлен спать, – а почему ты все-таки думаешь, что у него будет хорошо с математикой?
      – А потому, – авторитетно ответил дядя Володя, – что я его учил, как держать карты в руках, как класть их на стол и что старше чего. До того, чтобы их считать, он додумался сам и делает это лучше меня.
      В результате дядя Володя, с общего согласия, взялся развивать математические способности Марика. Способности действительно были. Всякого рода занимательные задачки Марик щелкал как орешки, не пренебрегая при этом и отработкой чисто технических приемов. В результате, определение момента встречи двух пешеходов или степени наполнения бассейна не вызывало у него никаких трудностей, что и определило впоследствии школьную часть его биографии. На уроках арифметики, а потом алгебры и геометрии, Марику было решительно нечего делать. Все контрольные работы он писал мгновенно и если, вместо ожидаемой пятерки, получал четверку, то только из-за погрешностей оформления и арифметических ошибок, поскольку на такие мелочи Марик внимания не обращал. По два раза в год его посылали на математические олимпиады, откуда Марик неизменно возвращался с наградами. Один раз про него даже написали в "Комсомольской правде". К середине восьмого класса Марик был вполне готов к тому, чтобы сдавать вступительные экзамены по математике в институт.
      Забегая вперед, скажем, что математика из Марка не вышло. Вышел человек, хорошо владеющий определенной математической техникой. И суть не в том, была в нем потребная для математического гения божья искра или ее не было. Как говорится, посеешь характер – пожнешь судьбу.
      Во все последующие годы жизнь Марка складывалась по одной и той же схеме. Выбиралась некоторая область деятельности, которая, по тем или иным причинам, представляла для него интерес. Выбор этот, как и в истории с математикой, происходил зачастую по воле случая. Поскольку способности у Марка, как уже говорилось, были действительно незаурядные, и подкреплялись они удивительным упорством, то Марк довольно быстро выходил в избранной области на рубеж, который давал ему ощутимое превосходство над окружающими, после чего терял к повышению квалификации всякий интерес. Так было с математикой, где накопленная в молодые годы эрудиция соответствовала второму курсу мехмата – этот уровень так и остался неизменным во все академические годы. Марк начал играть в шахматы, дошел до какого-то разряда и остановился, потому что у всех знакомых он выигрывал, а большего ему нужно не было. Когда он смог купить машину (поначалу это был подержанный "Запорожец"), то сжигал по баку бензина ежедневно, осваивая технику вождения. В итоге Марк научился обгонять каждого, кто ехал в одном с ним направлении, однако по-настоящему классным водителем все же не стал. И так далее.
      Во всем, чем бы он ни занимался, Марк Цейтлин был полупрофессионалом, но всегда рвался сыграть первую роль. Со временем эта тяга к лидерству приобрела несколько болезненный характер. Скажем, если представить себе, что некоторая компания с участием Марка задумала бы поиграть, к примеру, в Чапаева, то можно безошибочно утверждать: во-первых, Марк лучше всех прочих знал бы историю чапаевских походов и без него игра была бы не такой интересной; во-вторых, если бы Чапаевым был назначен не он, а кто-то другой, то игра не началась бы ни сегодня, ни завтра, поскольку Марк втянул бы всех в серьезную дискуссию о правильном определении своего статуса; а в-третьих, если бы Марка все-таки, вопреки его желанию, назначили Петькой, то довольно быстро оказалось бы, что Петька пытается командовать Чапаевым, причем весьма настырно.

      С Платоном и Терьяном Марк познакомился в студенческие годы, на зимних каникулах, в одном из подмосковных домов отдыха, куда приехал с товарищем по группе Леней Донских за день до общего заезда. Когда Марк и Леня вошли в столовую, заведующая показала стол, за которым им предстояло завтракать, обедать и ужинать в течение ближайших десяти дней, Марк заметил двух молодых людей, сидевших за столиком у окна. Больше в столовой не было никого.
      – Вы знаете, Зинаида Прокофьевна, – повернулся Марк к заведующей, – мы хотели бы питаться у окна. Все-таки мы первыми заехали, а природа здесь красивая, аппетит будет улучшаться.
      – Пожалуйста, пожалуйста, – сказала заведующая, – только учтите, что у окна подают в последнюю очередь.
      – Так надо, чтобы подавали в первую, – оживился Марк, обаятельно улыбаясь Зинаиде Прокофьевне.
      Леня сразу понял, что Марик нацелился на подавление, и пошел к столику у окна, ближайшему к тому, за которым сидели ребята. Когда через двадцать минут он, разделавшись с ужином, наливал себе чай, к нему наконец-то присоединился Марк.
      – Что ты бегаешь? – обрушился он на Леню. – Почему я один должен все разгребать? Тебе это не нужно? Я, между прочим, договорился, теперь надо официантке объяснить. Девушка! Вы не могли бы подойти на минутку?
      Пятидесятилетняя девушка приблизилась к столу.
      – Простите, пожалуйста, – Марк встал, – разрешите, я представлюсь. Меня зовут Марк. А как ваше имя?
      – Елизавета Ивановна, – сказала несколько очумевшая официантка.
      – Очень приятно, Елизавета Ивановна. Видите ли, мы с молодым человеком будем питаться за этим столиком. Я договорился с Зинаидой Прокофьевной, что нас будут кормить не в последнюю, а в первую очередь.
      Леня обратил внимание, что ребята за соседним столиком перестали разговаривать и с интересом прислушиваются.
      – Да мне хоть в какую, – спокойно ответила Елизавета Ивановна. – Только я с завтрева в отгулах на неделю, так что надо со сменщицей говорить.
      – А где сменщица? – не сдавался Марк,
      – Утром и будет, к завтраку, ее Надей зовут.
      – Ладно, Елизавета Ивановна, большое спасибо. У меня еще одна просьба есть. Вот тут мальчонка, – Марк покровительственно обнял Леню за плечи, – у него организм молодой и растущий, ему надо много кушать, вы не принесли бы нам какую-нибудь добавку, и побольше?
      – Сейчас посмотрю, – сказала Елизавета Ивановна и удалилась на кухню. Через минуту она появилась с большой миской, в которой еле помещалась гора картофельного пюре и кусков десять жареной рыбы, а потом поставила на стол тарелку с тремя плавающими в рассоле худосочными солеными огурцами.
      – Класс! – произнес Марк и, не садясь, прошествовал к столику, за которым сидели два молодых человека. – Ребята, давайте познакомимся. Меня зовут Марк, я из института связи, юное дарование рядом с миской – это Леня. Я предлагаю сдвинуть столы и доужинать вместе.
      Ребята переглянулись. Тот, кто был ниже ростом, сказал:
      – Вообще-то мы уже поели.
      – Так ведь я предлагаю начать с того, что сдвинем столы, – резонно возразил Марк. – А потом разберемся. Тот, кто повыше, улыбнулся и сказал:
      – Поехали.
      Марк повернулся лицом к кухне.
      – Елизавета Ивановна, кормилица, можно вас попросить – две чистые вилки, хлеба, горчицы и четыре стаканчика.
      Елизавета Ивановна покорно принесла требуемое и попросила:
      – Только не курите тут, а то начальство ругается.
      – Начальство не увидит, – пообещал Марк, после чего вытащил из карманов пачку "Шипки", коробку спичек, длинный костяной мундштук и алюминиевую фляжку.
      Фляжка досталась ему в наследство от дяди Володи.
      – Меня зовут Платон, – сказал высокий, – я из инженерно-строительного, а Сережа – из Новосибирского университета. Марк разлил по стаканам коричневую жидкость.
      – Коньяк? – с недоверием спросил Сергей Терьян, рассматривая жидкость на свет.
      – Коньяк – не напиток, а дерьмо, – заявил Марк. – Это "Мурзилка", основные компоненты – спирт, кофе и еще кое-что по специальному рецепту. Готовлю исключительно сам. Ну, за знакомство и начало заслуженного отдыха.
      Знакомство состоялось.
      Марк влюбился в Платона, как говорится, с первого взгляда, и ему очень захотелось произвести на нового приятеля впечатление. Марк положил на это много сил, закручивая вокруг себя водоворот общественной активности и всяческих затей. Правда, с первоочередным питанием получилось не очень. Сменщица Надя оказалась женщиной с твердым характером, договоренность с Зинаидой Прокофьевной, как выяснилось, была не совсем окончательной, поэтому в первые дни в столовой постоянно вспыхивали скандалы. Они прекратились после того, как Марку пришлось посетить кабинет директора пансионата. Точное содержание их беседы так и осталось неизвестным, но после нее Марк стал затягивать появление всей компании в столовой.
      С утра он затеял обтирание снегом, организовал футбольные матчи, удлинил на несколько километров лыжные прогулки. В результате, когда компания, разросшаяся до десяти человек, приходила в столовую с получасовым опозданием, все уже стояло на столах, и конфликт был исчерпан. Вот только в результате игры в снежки во время одного из утренних обтираний было разбито окно бухгалтерии пансионата, а футбольный матч во время "тихого часа" прекратился только после личного вмешательства директора. И еще был сигнал про дяди-Володину фляжку, неизменно возникавшую во время обеда и ужина. Так что со временем популярность Марка могла конкурировать только с раздражением, которое он вызывал у пансионатского начальства.
      Угроза гонконгского гриппа, который в то время свирепствовал в Москве, не приостановила процесс активного отдыха. Марк неизменно появлялся в столовой с получасовым опозданием. Его голову окутывала шаль Ирочки Лепской из МИИТа, а на лице была марлевая повязка. Все остальное время Марк проводил в своей комнате, где было страшно накурено и где постоянно находилось не менее пяти человек. Марк поил всех кофе, который варил тут же на привезенной из Москвы спиртовке. В один прекрасный вечер, как и следовало ожидать, спиртовка, стоявшая на стуле, опрокинулась, и стул загорелся. Пока открывали окно и выкидывали стул на улицу, дым успел просочиться в коридор. Через пятнадцать минут в комнате появилось пансионатское начальство во главе с директором.
      – Почему дым? – спросил директор, стараясь не смотреть в сторону Марка, который уже исчерпал запас директорского терпения.
      – Накурили, – так же лаконично ответил Марк.
      – Вы мне это бросьте, – отмахнулся директор. – Пахнет гарью. Что спалили?
      Лекцию Марка о специфическом запахе отечественных сортов табака прервало появление завхоза с обгоревшим стулом в руках,
      – Ну все, Цейтлин, – подвел итог директор. – Вести себя не умеете, в столовой скандалите в нетрезвом виде, окно в бухгалтерии разбили, нарушаете режим. Теперь устроили пожар. Давно вас надо было попросить отсюда со всей честной компанией, а уж теперь...
      Не закончив фразы, директор вышел из комнаты. За ним потянулись остальные руководители.
      Снести такое при Платоне было решительно невозможно.
      – Много о себе думаете! – нарочно противным голосом затянул лежавший на кровати Марк. – Много на себя берете! Места своего не знаете!
      Выходивший последним завхоз обернулся, взглянул на Марка и аккуратно прикрыл за собой дверь, погрозив на прощание пальцем.
      С уходом начальства в комнате воцарилась тревожная тишина,
      – Леня, собирай коллектив, – жизнерадостно сказал Марк, хотя понимал, что наступил перебор и будущее приобретает мрачную окраску. – Будем веселиться. У меня есть классная идея.
      Собирать никого не пришлось, потому что половина компании уже была в комнате, а остальные, повинуясь привычному распорядку, быстро подтянулись без особых приглашений.
      – Сегодня я предлагаю вспомнить далекое детство и сыграть в садовника, – сказал Марк. – Чур, я буду рододендрон.
      Понятно, что именно Марк оказался в выигрыше. После нескольких выпитых бутылок и тридцати минут игры выяснилось, что практически никто не в состоянии правильно выговорить слово "рододендрон". Только Платону удалось подсадить Марка на один фант.
      Фанты были разложены на столе, Марка развернули лицом к двери, и он приступил к раздаче заданий.
      Звездой вечера оказался Терьян, которому выпало в одних трусах пробежать на лыжах по коридору, громко крича "Пожар!" Сергей успел юркнуть обратно в дверь за секунду до того, как из комнат высыпали другие отдыхающие, поэтому скандал, по причине отсутствия видимого источника возмущения, не разгорелся. Парочка любопытных, заглянув в комнату, получила возможность увидеть, как Ирочка Лепская, исполняя задание изобретательного Марка, пытается почесать ногой левое ухо.
      Последним свой фант отрабатывал сам Марк. Если бы он знал, что из этого получится, то пожелал бы себе чего-нибудь полегче, но фант есть фант – Марк должен был, одевшись в модное платье и туфли на высоком каблуке, спуститься в холл и без очереди позвонить из телефона-автомата в Москву. Девочки начали обряжать Марка. Колготки и парик принесла Ирочка Лепская, подходящие по размеру туфли нашлись в восемнадцатом номере, а платье пожертвовала Ирочкина соседка Люда. Когда все было готово, Марик взял в левую руку несколько двушек, зажал в правой дымящуюся сигарету в мундштуке и развязной походкой двинулся в холл. Остальные, давясь от смеха, потянулись за ним.
      У единственного автомата в холле стояла очередь из пяти человек. Неподалеку за столом сидела вахтерша, которую все называли бабой Маней. Марк подошел к автомату и, повернувшись к онемевшей очереди, сказал:
      – Товарищи, позвольте беззащитной девушке позвонить без очереди. Невозможно, знаете ли, пройти по этому заведению, чтобы кто-нибудь не пристал. Надо срочно выписать воспитанного кавалера, чтобы подавал шубу и защищал от домогательств. Мужчина, отойдите, не видите, что мешаете благородной девице?
      Нажав пальцем на рычаг, он прервав разговор коренастого парня с широким веснушчатым лицом, в спортивном костюме и вязаной шапочке. Парень неторопливо повернулся и положил Марку руку на плечо:
      – Слушай, девица, хочешь я тебе прямо сейчас рыло начищу? Или как?
      – Фи! что за тоy в общении с дамой! – Марк попытался свести все к шутке. – Где манеры, где воспита...
      Парень с виду несильно толкнул Марка в плечо. Марк отлетел к столу бабы Мани.
      – Вы что, вы что! – заверещала баба Маня. – Чего девку-то бить? Ой, матушки! – вскрикнула она, взглянув "девке" в лицо. – Это ты, что ли? Ну удумал! Ты хоть почитал бы, что про тебя пишут! – И баба Маня ткнула пальцем в доску объявлений.
      – Прошу прощения, молодой человек, – Марк бросил тревожный взгляд на Платона и поклонился, пытаясь сохранить достоинство, – сейчас изучу настенную надпись, и мы продолжим беседу.
      Настенная надпись представляла собой приказ по пансионату. Марк Цейтлин и Леонид Донских выселялись досрочно за многократные грубые нарушения режима, появление в общественных местах в нетрезвом виде, а также за сожжение "нового полумягкого стула".
      Марк и обступившие доску ребята прочли приказ в гробовом молчании. Марк повернулся и изобразил на лице надменную улыбку. Побледнев, но еще сильнее раскачивая бедрами, он подошел к очереди.
      – Видите, товарищи, что происходит. Директор пристает ко мне с гнусными домогательствами, я, как честная девушка, естественно, отказываю, – и вот результат. Выбрасывают прямо на улицу.
      Очередь захохотала. Коренастый перестал набирать номер, выудил из автомата свою монету и сказал:
      – Черт с тобой, лишенец, звони.
      Марк жеманно опустил монету в автомат, набрал несколько цифр и защебетал в трубку:
      – Алло, это ВЦСПС? Дайте женотдел. Алло, женотдел? Это я, Нонна. Тут у нас происходит форменное безобразие. Ущемляют женщину. Меня ущемляют в правах. Директор – натуральная скотина и мужлан. Предупредите председателя– пусть примет меры. Нет, нет! Снять с работы и с волчьим билетом на комсомольскую стройку – пусть там мужским общежитием заведует. Да, жду решения до утра. Вот прямо сюда в телефон-автомат и доложите. Целую, милочка.
      Марк повесил трубку на рычаг. Фант был честно отработан. Все находившиеся в вестибюле катались со смеху. Кроме бабы Мани, которая смотрела на Марка круглыми глазами и что-то неслышно шептала.
      Компания удалилась в номер Марка. Допили последнюю бутылку. Настроение у всех было не очень. Досрочная выписка из пансионата означала направление соответствующей "телеги" в институт. В преддипломный год такой подарок никому не был нужен. Хуже всего чувствовал себя Леня, поскольку его вина заключалась лишь в том, что он шел у Марка на поводу. По доброй воле Леня ни одной из затей Марка осуществлять не стал бы, и вот – в результате должен пострадать за непротивление.
      – Вот что, – сказал наконец напряженно думавший о чем-то Платон. – Давай я утром схожу к директору? У меня есть одна идея.
      – Какая? – заинтересовался Марк.
      – Потом скажу. А пока давайте собираться. Все равно до конца осталось три дня. Мы их в Москве не хуже проведем. Автобус на станцию уходит в полдвенадцатого, так что сразу после завтрака можем отваливать. Кто поедет?
      Утром Марк и Леня на завтрак не пошли. В одиннадцатом часу к ним в комнату заглянул Платон.
      – Директор сидит злой как собака. Секретарша, когда я пришел, печатала "телегу" в институт. Что ты вчера ляпнул, когда они выходили из комнаты?
      – Да вроде ничего.
      – Нет, что-то ты сказал. Он убежден, что ты обещал поставить его на место, и просто булькает от ярости. Какой-то сопляк, говорит, меня, заслуженного человека... И так далее. Я ему сказал, что сам был в комнате, ничего такого не слышал, наверное, его неправильно информировали. Тут директор мне и говорит: а то, что он вечером в Москву звонил, в ЦК КПСС, и требовал снять меня с работы, – это тоже неправильно информировали?
      – Ну, баба Маня! Ну, разведка у них поставлена! – только и смог прокряхтеть Марк.
      – В общем, я сообразил, что тут можно уцепиться. Я директору и говорю, что человек ты, конечно, дерьмовый, со всеми здесь отношения испортил, но родственник у тебя – большая шишка. И звонил ты как раз родственнику, просил заступиться. Поэтому наказать тебя надо, и надо выгнать отсюда в три шеи. Но ты больше не будешь звонить родственнику, а директор не пошлет "телегу". Примерно в таком ключе. Директор еще поупирался, потом сообразил, что, выгнав тебя и не написав кляузу, он и авторитет сохранит, и неприятностей не будет. Помимо прочего, я ему пообещал, что с тобой уедет вся гоп-компания. Так он вообще на седьмом небе.
      – Платоша, а он не обманет? – обеспокоился Марк.
      – Не должен, Смысла нет. И потом – ты ведь ничего не теряешь. В том плане, что ситуацию уже не изменишь. Будем считать, что баба Маня его здорово пуганула. А вообще, есть одна идея. Дай двушку.
      Платон забрал у Марка несколько двухкопеечных монет и побежал вниз к автомату. Через десять минут он вернулся.
      – Все в порядке. Через сорок минут будь готов к отъезду.
      – Так до автобуса еще час, – не понял Марк.
      – А ты поедешь не автобусом. Свои лыжи отдай Лене. И жди нас всех на станции. Все, больше ничего не обсуждаем, а то мы с Серегой не успеем собраться. Ровно через сорок минут жду тебя в холле.
      Когда Марк спустился в холл, он сначала увидел сверкающую белую "Волгу" у главного корпуса и только затем Платона, который стоял у двери. Марк подошел к Платону.
      – Сейчас ты выйдешь на улицу, – тихо сказал Платон. – Не вздумай хвататься за дверную ручку машины. Водитель выскочит из кабины, возьмет у тебя рюкзак и откроет дверцу. Прежде чем садиться, посмотри – просто посмотри, но чтоб было заметно – в сторону директорских окон. И все. Сядешь, водитель закроет за тобой дверцу, и поедете. На станции подождешь нас.
      Расчет Платона состоял в том, что директор, конечно, не пропустит появления на территории пансионата машины, у которой в номере буквы МОС. Это поддержит версию о наличии у Марка неких могущественных заступников. А достать машину было очень просто – друг детства Платона Муса Тариев работал шофером в Управлении делами Совмина, и договориться с ним ничего не стоило.

      Сейчас уже смешно вспоминать, как все начиналось. Смешно вспоминать первую зарплату, выплаченную за счет распродажи подержанной конторской мебели, что осталась в наследство от папы Гриши; битые старые "Жигули" и "Москвичи", на которых разъезжало инфокаровское начальство, мечтая о далеком будущем, когда удастся пересесть на новые машины; краснеющего от безысходности Платона, пообещавшего вечером какому-то начальнику распредвал и утром обнаружившего, что денег в кассе нет, купить обещанное не на что и вообще распредвалов в Москве нет ни одного...
      "Инфокар" вырос на беспрецедентных по объемам поставках с Завода. Дело в том, что Завод, будучи государственной организацией, имел право продавать машины только по твердым государственным ценам. Поэтому машины не продавались, а распределялись – по звонкам, по лимитам, по карточкам... И значительная их часть перепродавалась тут же за забором, но уже по цене, более соответствующей реальности. "Инфокар" же, будучи структурой коммерческой, оттянул на себя все "подзаборные" продажи, получая на каждой машине сотни процентов защищенного от инфляции навара. Защищенного потому, что доллары ходили по стране наравне с рублями и продажа шла только за валюту. На худой конец – за рубли по биржевому курсу плюс несколько процентов на покрытие возможных потерь, и с немедленной конвертацией.
      Понятно, что любая схема быстрого обогащения может действовать только на исторически коротком отрезке времени. По мере возникновения внешних обстоятельств, осложняющих жизнь, появлялись все новые варианты действий. Каждая законодательная или ведомственная новация получала достойный отпор, либо спокойно подготовленный загодя, либо возникший в результате интенсивного мозгового штурма с бессонными ночами, криками, взаимными оскорблениями и валокордином. Решения были изящны и сверхнадежны.
      Бешеная инфляция требовала немедленного принятия эффективных мер для защиты капиталов. Платон разработал и реализовал схему с участием некой иностранной компании, через которую должна была проходить вся выручка за машины. При этом в "Инфокар" возвращались только те деньги, которые были необходимы для расчетов с Заводом и для поддержания жизнедеятельности фирмы. Все остальное оседало в Швейцарии.
      Расстановка сил в верхнем эшелоне "Инфокара" определилась сама собой. Генеральным был Платон. Однако значительную часть времени он проводил за границей, отслеживая движение денег и определяя направления инвестиций, а если залетал в Москву, то начинал трудно предсказуемое передвижение по разнообразным инстанциям, плетя паутину интриг, цель которых определялась только в тот момент, когда все ниточки уже приобретали необходимую прочность на разрыв. В конторе Платон появлялся ближе к ночи, немедленно собирал всех, скороговоркой сообщал о достигнутых договоренностях, спрашивал, как дела и что нового, и, не дослушав ответы до конца, переходил к директивам, суть которых часто состояла в том, что такое-то количество машин надо продать такому-то по заводской цене. Или отдать бесплатно. Но чтобы все по закону. Ларри, займись!
      Поэтому первым лицом фактически был Муса, замкнувший на себя бухгалтерию, кадры, вопросы безопасности, взаимоотношения с городским и районным начальством, а также запутанные и неструктурированные вопросы внутреннего инфокаровского устройства. В коммерции он разбирался слабо и полностью передоверил эту область Ларри.
      Ларри же, несмотря на то, что через него шли все товарные потоки, приносившие, в конечном счете, живые деньги, значился в штатном расписании всего лишь коммерческим директором, правда, с правом банковской подписи, и на большее не претендовал. Круг его внешних связей ограничивался Заводом, ГАИ и некоторыми другими структурами, которые могли оказывать хоть какое-то влияние на процесс приобретения и эксплуатации транспортных средств. Прочие контакты Ларри отсекал, а если, по настоянию Платона, ему и приходилось принимать участие в каких-либо протокольных мероприятиях, то он подчеркнуто держался в тени, в светских беседах и дискуссиях участия не принимал и довольно талантливо изображал из себя застенчивого и скромного провинциала, занятого скучными и малоинтересными для окружающих делами, – этакого старательного крота-работягу. И взгляды присутствовавших на этих мероприятиях людей, завороженных красноречием Платона, немногословным обаянием Мусы и бьющей через край общительностью Марка, скользили мимо пристроившегося где-то на периферии грузина, чье безразличие к происходящему плохо скрывала дежурная вежливая улыбка, робко прятавшаяся в соломенных усах.
      Что касается Марка, то он, смирившись с тем, что при живом Мусе ему никогда не стать самым главным, решил сделаться самым нужным. Он попытался было влезть в деятельность Ларри, но потерпел сокрушительное поражение. Ларри, который демонстративно не вмешивался в чужие дела, к себе никого не допускал. Попытки Марка принять участие в переговорах по автомобильным проектам, чему Ларри формально воспрепятствовать не мог, привели к тому, что переговоры эти стали проводиться за пределами центрального офиса, в местах, известных только Ларри.
      Тогда Марк начал планомерную осаду Мусы. Памятуя о разоблачении директоров стоянок, состоявшемся в дни павловской реформы, он принялся методично заваливать Тариева разнообразными сведениями – мол, там-то и там-то, возможно, подворовывают, а там-то и там-то теряются большие деньги из-за бесхозяйственности, и знает ли Муса, как соотносится зарплата директоров дочерних предприятий с прибылями, которые они приносят в "Инфокар", и так далее и тому подобное. Сведения эти, как правило, ни на чем не основывались, поскольку квалификации, необходимой для такой агентурной работы, у Марка не было, однако законам природы и экономики они тоже не противоречили, поэтому Муса, задавленный текучкой, в ответ на требования Марка немедленно наладить всеобъемлющую систему контроля и учета покорно кивал головой и безропотно подписывал изготавливаемые Марком приказы. Постепенно Марк подмял под себя всю инфокаровскую систему документооборота. В самом процессе коммерческой деятельности это мало что изменило, поскольку процесс этот регулировался не бумагами, а негромкими распоряжениями Ларри, просачивающимися через табачный дым, но зато в организационно-бюрократической сфере произошла настоящая революция. Марк встал между теми, кто подписывал документы, и теми, кто хотел, чтобы их подписали. И всему среднему звену, всем директорам, небо показалось в овчинку.

      Привет, Петюня!
      Как ты там? Недавно Юрка ездил в ваши края, я просил его зайти к тебе, проведать. А он вернулся, говорит – три раза заходил, ни разу застать не мог. Что за дела?
      У меня все нормально. Месяц походил, поприсматривался, потом устроился на фирму. Называется "Инфокар". Торгуют машинами. Затащил меня сюда Костик, он у них охранником. Я сначала посмотрел, мужики все в порядке, все на "девятках", ну, думаю, годится. А мне выдали старую "шестерку". Сперва я был прикрепленный к ихнему буфету. Лафа! С утра на рынок, потом по магазинам, вечером официантов по домам развезу – и порядок. Месяц поездил, Костик меня устроил службу безопасности обслуживать. Тут уж пересадили на новую "девятку", штуку такую дали, представляешь, если тебе хотят чего-то передать, то звонят куда-то по телефону, и штука эта сразу начинает пищать. Нажимаешь кнопочку, а там на экране сразу сообщение – куда ехать, чего делать. Все такое. Балдеж! Педжер, называется.
      Короче, езжу с охраной, потом вызывает меня их главный охранник, говорит, о тебе, мол, хорошо отзываются, не пойдешь ли на машину сопровождения. Это знаешь чего? Едет впереди бугор на мерине, а ты за ним с охраной. И плевать на светофор или еще там на что, как есть пять метров дистанции, так и должно быть. А если тебя кто-то обходит, надо шефа прикрывать, то слева, то справа. А чего ж, говорю. Давай в сопровождение. Дали мне американский джип. Ну я тебе скажу! Навороченный весь, сверху люстра, впереди кенгурятник, телефон внутри стоит. Да, три охранника со мной. И понеслась. Так вот и езжу теперь.
      Со временем у меня никак. Раньше часов двенадцать оттрубишь, и в койку. И то считал – много. А тут сутками приходится не вылезать. Правда, сменщика дали, через день работаем. Только от этого мало проку. Вот вчера в шесть утра выехал, в четыре утра вернулся. День проспал – опять за баранку. Платят мало. Да еще говорят, чтоб никому не рассказывал сколько. Коммерческая тайна. Смех! Но охрана говорит, что шеф всем обещал лично подбрасывать. Так что ждем. Мужики говорят, что я попал в аристократы. Тут так считается: сперва разгон, потом охрана, потом персоналки, потом сопровождение, а потом начальство возить. Эти, которые с начальством, те самые крутые. А я зачуток пониже их. Только мне это до лампочки. Лучше всего живут которые на разгоне. Его послали бумажку везти, он поехал и закосил часа на два. Или вечером, к примеру. Рванул куда-нибудь на Тверскую, телку снял и – хорош. И машина в его распоряжении круглые сутки. Хочешь – калымь, хочешь – девок снимай. А я джип загоняю во двор конторы, утром за мной разгонщика присылают, привозят к джипу, забираю охрану и еду за шефом. И все время, пока я в машине, охрана при мне. Так что не забалуешь.
      Такие дела. Как там Галка? Передавай привет, скажи, что в отпуск заскочу. А ты в Москву не собираешься? Заезжай. Посидим, выпьем. Джип свой покажу. Костик тоже про тебя спрашивал.
      Привет передавай Слону, Вовке Кирпичеву и Димке. Витьке Большому скажи, что если будет к Ленке клеиться, то приеду и рыло начищу. Присмотри там, сестра все-таки. Ей я отдельно написал.
      Все. Пока.
      Шурик.

      Непонятна и пугающа была скорость, с которой "Инфокар" из рядовой коммерческой структуры превратился в одного из лидеров российского бизнеса. Но уже газетные страницы заполнились рекламой, призывающей покупать машины только в "Инфокаре", уже пошли по стране анекдоты типа "Вы думаете, это наш номер телефона? Нет, это наша цена". Уже ошалевшие от незнакомого словосочетания покупатели стали обрывать телефоны, интересуясь, как же все-таки выглядят эти "инфокары" и где их можно приобрести. И у всех, сидевших за новогодними столами, дрогнули в руках наполненные шампанским бокалы, когда, за одну минуту до полуночи, вместо традиционного обращения к народу главы государства прозвучало поздравление "Инфокара", а на привычном фоне кремлевской башни под бой курантов возник нахально подмигивающий инфокаровский глазок.
      Сотни машин уходили с инфокаровских стоянок, принося в копилку до полумиллиона долларов ежедневно. Как грибы после теплого летнего дождика, росли по всей стране инфокаровские станции технического обслуживания, аккуратные, беленькие, с обязательным инфо-каровским глазком на фасаде, при входе в которые сразу же хотелось если и не снять обувь, то, как минимум, тщательно вытереть ноги. И когда клиента встречала длинноногая красавица с инфокаровской эмблемой на трепетной груди и провожала его к начальнику приемки, элегантному джентльмену в тщательно выглаженном костюме и галстуке, когда, передав машину и ключи приветливому молодому человеку в безукоризненно чистом комбинезоне, клиент усаживался в баре, словно бы скопированном из иностранного журнала, и за счет фирмы накачивался кофе, чаем, пепси-колой или чем-нибудь еще, рука его уже непроизвольно тянулась к бумажнику, и в копилку капала очередная увесистая капля.
      А с начальником смены поговорить можно? Нет, нельзя. А с мастером? Тоже нельзя. Что? И с мастером нельзя? Слесаря вызовите сюда, я объяснить хочу. Невозможно, это нарушение правил обслуживания. Слушай, дорогой, можно я в ремзону пройду, мне поговорить надо. Нет, вход в ремзону запрещен, если хотите посмотреть, как чинят вашу машину, пройдите, пожалуйста, сюда, вам сквозь стекло все будет отлично видно. Да что ж это за порядки такие? Правила фирмы. Еще кофе желаете? И долго еще одуревший клиент мотал головой, отгоняя дорогие его сердцу воспоминания о дяде Сереже с Варшавки, долгих и проникновенных разговорах о непонятном скрипе при переключении передачи и фантастическом чувстве облегчения в момент передачи увлажненной трудовым потом десятки из рук в руки.
      Со всей страны в бывшую княжескую псарню потянулись представители золотоискательских артелей и угольных бассейнов, металлургических заводов и еще не совсем разорившихся колхозов, творческих союзов и начавших входить в силу коммерческих структур, управлений внутренних дел и бандитских группировок. И все они – чистые и нечистые – были в инфокаровском предбаннике как в райском саду: никто никого не ел, и седые опера с многолетним стажем мирно соседствовали с мрачноватыми, увешанными золотыми цепями образинами, а демократ с трясущейся от возвышенных идей козлиной бородкой стрелял сигаретку у типичного представителя партноменклатуры.
      Черный верх, белый низ есть? Есть.
      Белый верх, черный низ есть? Есть.
      Чтоб внутри было мягенъкое, есть? Тоже есть. Все есть. Вот утвержденные цены. Идите в кассу.
      А вот такое тоже есть? Нет, вот такого нету. Остальное все есть, а такого нет.
      Это не вполне соответствовало действительности. Было все. Но кое-что Ларри держал в неприкасаемом резерве, о чем, помимо директоров стоянок, не знал никто. И вокруг этого дефицита закручивались привычные людские водовороты, кипели страсти и разыгрывались нешуточные трагедии.

      – Простите, как ваше имя-отчество?
      – Зиновий Владимирович.
      – Зиновий Владимирович, очень приятно. Можно к вам с просьбой?
      – Слушаю вас.
      – У меня большое горе, Зиновий Владимирович... – Посетитель тряс головой, смахивая слезу.
      – Какое горе?
      – Моя жена должна вот-вот родить.
      – Поздравляю вас. А почему горе?
      – У меня вчера угнали машину.
      – Ай-яй-яй, как я вам сочувствую. Так в чем вопрос?
      – Понимаете, жена пока еще не знает. Если узнает, страшная новость просто убьет ее.
      – Что вы говорите!
      – Настоящий ужас! Она так любила эту машину...
      – Так чем могу?
      – Зиновий Владимирович, дорогой, мне срочно нужно купить такую же. Помогите, пожалуйста.
      – Какая модель?
      – "Пятерка". Белая. Внутри кожа.
      – Так в чем вопрос? Посмотрите в окно. Там стоит полтысячи белых "пятерок". Выбирайте и идите в кассу.
      – Вы меня не поняли, Зиновий Владимирович. Машина должна быть точно такая же. Понимаете? Точно такая же. Чтобы нельзя было отличить.
      – Понимаю. Ну так что?
      – Дайте мне вашего человека, пусть лично со мной походит пару часов. Я посмотрю машины. Иначе жена просто не переживет...
      – Понял вас, – говорил Зиновий Владимирович, косясь на дверь, за которой толпилось еще человек двадцать. – Вам механика надо. На пару часов. И все?
      – Все! Вы не думайте, я компенсирую.
      – Паша, – кричал по селектору Зиновий Владимирович, – зайди быстро.
      – Вот клиент, – говорил он возникшему Паше. – Окажи ему особое внимание. Пару часиков походи с ним, покажи машины. Пусть выберет, что ему нужно. Понял? Часа через два появлялся будущий счастливый отец.
      – Зиновий Владимирович, – захлебывался он от восторга, – нашел! Представляете, нашел как раз то, что нужно. Вы меня спасли. Это вам! Нет, нет, не вздумайте отказываться, это от чистого сердца.
      И сердобольный муж исчезал, кланяясь и прикладывая руку к груди.
      Только глубокой ночью, проходя по уже избавленной от покупателей стоянке, Зиновий Владимирович узнавал, что обласканный им посетитель выбирал машину не один, а с женой, и никаких признаков приближающихся родов в ее фигуре не обнаруживалось, и что, пересмотрев несколько "пятерок", они перешли к "четверкам", потом, само собой, к "восьмеркам", а потом клиент потянул Пашу к стоявшим в укромном месте "девяносто девятым", ткнул пальцем и сказал строго:
      – Беру эту!
      – Тебе кто разрешил выдавать машины из резерва Ларри?! – вопил трясущийся Зиновий Владимирович, предвидя неминуемую расправу.
      – Вы же и разрешили, – отбивался Паша, – вы мне что сказали? Особое внимание – раз, показать машины – два, пусть выберет то, что нужно, – три. А что, не надо было?..
      Изощренность клиентов, всеми правдами и неправдами пытавшихся вышибить из "Инфокара" какую-нибудь халяву, превосходила самые изысканные деяния Остапа Ибрагимовича Бендера, Ходжи Насреддина и Жиль Бласа из Сантильяны.
      – Заберите, – говорила случайно попавшемуся под руку Сысоеву рыдающая девица, и слезы с ее пушистых ресниц разлетались горизонтально, – заберите у меня эту кровавую машину, я вас умоляю, заберите ее, я ни спать, ни есть не могу...
      – Что случилось? – бледнел и волновался Виктор, наливая девице воды. Девица брякала зубами о стакан и постепенно успокаивалась.
      – Вы продали мне машину. Месяц назад.
      – Я?
      – Нет же, не вы. На вашей стоянке. "Восьмерка", длинное крыло, "мокрый асфальт"
      – Так, так. – Виктор кивал головой, пытаясь сообразить, каким образом девице удалось проникнуть в резерв Ларри. – Продолжайте, пожалуйста.
      – Вон она стоит, за окном. Посмотрите.
      За окном стояла "восьмерка", внешний вид которой однозначно свидетельствовал о недавнем близком контакте с уличным фонарем. Машину окружала кучка интересующихся инфокаровских водителей.
      – Дайте, дайте мне сигарету. Спасибо. Я никогда, никогда больше не буду покупать у вас машину. Мне говорили, меня предупреждали, я, дура, не верила. Теперь я точно знаю, кто вы такие.
      – Кто?
      – Вы убийцы! – Девушка с ужасом озиралась по сторонам.
      – Почему?
      – А! Вы не знаете! Не прикидывайтесь, пожалуйста. Бандитское гнездо?
      – Да почему же?
      – Вы в милиции когда-нибудь ночевали? На вас наручники одевали? Нет? А на меня одевали!
      И девушка протягивала Виктору дрожащие руки.
      – О! Я все теперь понимаю. Все! – переполнившись негодованием, лепетала она.
      – Объяснить можете? В конце-то концов!
      – Не притворяйтесь! Вы продали эту машину совсем другому человеку!
      – Как– другому?
      – Так! Узбекскому крестьянину из Ферганы. Я теперь все знаю. Когда он выехал за ворота, ваши убийцы напали на него, вытащили из машины, всего изуродовали и бросили. А машину вернули на стоянку и продали мне. Что, правда глаза колет?
      – И где же сейчас этот крестьянин? – вопрошал сбитый с толку Виктор.
      – Ага! Не смогли концы спрятать! Он пришел в себя, дополз до милиции и все-все рассказал. И сразу же умер.
      – Что вы говорите?
      – То и говорю! А когда я пошла регистрировать машину, они проверили ее по документам, арестовали меня, надели наручники и трое суток держали в камере. Пойдемте, пойдемте, я сейчас вам все покажу.
      Девица тащила Виктора во двор.
      – Смотрите, – тыкала она наманикюренным пальцем в резинку уплотнителя на дверце. – Видите, отстает? Это он ногтями хватался, когда его тащили из машины. Видите? Мне все объяснили в милиции. А это видите? Здесь его головой о капот били. Видите? Убийцы!
      Беседа продолжалась уже в кабинете, куда Виктор с огромным трудом уволакивал девицу от начинавшей собираться толпы любопытных.
      – Что вы хотите?
      – Я уже сказала. Заберите у меня эту кровавую машину. Заберите!
      – Погодите минутку. Как это – заберите?
      – Вот так! Заберите А мне взамен выдайте любую другую,
      – Стоп. – До Виктора начинало доходить, – А почему ваша машина в таком состоянии?
      – А в каком же еще состоянии она может быть? Когда меня выпустили из милиции, я была совершенно разбита. Я три ночи провела в наручниках, у меня ни руки, ни ноги не слушались. Я не справилась с управлением. Но это неважно! Заберите у меня эту кровавую машину!
      И у девицы начиналась истерика.
      – Так, – беспомощно говорил Виктор – Я все понял. Это вам не ко мне. Пройдите в соседнюю комнату, к юристам. Все напишите. Про крестьянина. Про наручники. Про машину. Все будет очень хорошо. Вам помогут.
      Девица пропадала в лабиринтах фирмы, время от времени появлялась снова и наконец исчезала насовсем, но в анналах инфокаровской истории оставалась легенда о невинно убиенном дехканине.
      – Стефан Львович? – вопрошал по телефону голос с непонятным акцентом. – Здравствуйте. Говорит шеф-директор московской штаб-квартиры Ассоциации "Двадцать пятый век", моя фамилия – Кротон. У меня деловое предложение. Девяносто девятые модели. Все цвета. Любая комплектация. Партия от двухсот штук. Со склада в Москве. Берете?
      – Беру! – радостно орал в трубку Светлянский, оценивая перспективу создания дефицитного резерва в обход Ларри. – Какая цена?
      – Договоримся. Приезжайте в Измайлово на остров. Вас будут ждать.
      На острове Светлянский мгновенно понимал, что ему пытаются запарить машины с инфокаровской же стоянки.
      – Видишь? – вопрошал его предводитель группы бритоголовых, прибывшей на двух БМВ, и обводил рукой грандиозную панораму автомобилей, выстроившихся за забором из колючей проволоки. – Это все наше. Сколько берешь?
      – Все беру, – отвечал Светлянский, интересуясь дальнейшим развитием событий. – Почем?
      Называлась цена, долларов на триста превышающая инфокаровскую. Светлянский мрачнел и крутил головой.
      – Смотри сюда. – Главарь бритоголовых брал Светлянского за пуговицу. – Сто баксов с машины дам тебе в откат наликом. Уловил? Сделаешь предоплату – еще сто баксов. Здесь пятьсот машин стоит. Сто штук твоих. Уловил? Сделаешь предоплату, конкретно?
      Предоплата неизвестным бандитам за собственные автомобили, безусловно, объясняла стотысячный откат.
      – А машины можно посмотреть? – интересовался Светлянский.
      – Смотри. Тебе чего, плохо видно отсюда?
      – Да нет. Внутрь зайти можно? Походить, посмотреть состояние?
      – Ты чего, мужик? Не видишь, что ли, новина какая? Прямо с завода.
      – А все-таки?
      – Тогда давай завтра в это же время. Сегодня стоянка закрыта.
      – Так попросим, чтобы открыли, – не сдавался Светлянский. – Ваша же стоянка. Пошли.
      И он подходил к тянущейся в струнку охране.
      – Все в порядке, Стефан Львович, – докладывал начальник смены. – Никаких происшествий, А господа с вами?
      Обернувшись, Светлянский еще успевал разглядеть исчезающие за поворотом габаритные огни БМВ...

      Не все бандиты были столь просты, случались и конфликты. Если Институт, находясь в Москве, еще как-то держался на плаву, сдавая в аренду коммерсантам половину лабораторных помещений, то подмосковный филиал давно уже лежал на боку. Платон, пролетая как-то по Институту, мгновенно подсуетился и предложил ВП избавить его от непосильного и ненужного по нынешним временам бремени. В результате "Инфокару" достался трехэтажный корпус на территории в пять гектаров, окруженной глухим бетонным забором. Стратегическое значение этого объекта для автомобильного бизнеса даже не поддавалось оценке: железная дорога находилась в трех километрах, и вагоны с машинами можно было разгружать тут же, не завозя их в Москву. Было решено создать здесь гигантский накопитель для автомобилей, из которого они будут уходить в розничную продажу на московские и немосковские стоянки. Заведовать накопителем поставили Леню Донских.
      Местная шпана, в мирные советские годы промышлявшая грабежами дачных участков и устрашающими пьяными набегами на населенные пункты с единственной целью – набить кому-нибудь морду и показать себя, – с началом борьбы за построение капитализма изменила свои стратегические установки. В лучших традициях юных тимуровцев бравые ребята появлялись на садовых участках ближе к завершению летнего сезона, находили председателя правления и предлагали ему свои услуги по охране территории.
      – В месяц двадцатка с участка, – говорил предводитель, поигрывая пачкой "Мальборо" и с покровительственной ухмылкой поглядывая на корешей, картинно восседающих за забором на своих мопедах. – И никто чужой к вам не сунется.
      Далеко не каждый председатель соглашался сразу. Первый, к которому они пришли, вообще попер их, пригрозив охотничьим ружьем. На следующую ночь у него пропала собака, а еще через день таинственным образом исчез и так и не был обнаружен окружавший участок забор из штакетника. Проснувшись поутру в чистом поле, председатель резко поумнел и пошел на переговоры.
      – Теперь будет тридцатка в месяц, – сообщил предводитель. – Я всех своих уже распределил. Надо будет новых нанимать. А это большой расход. Понял?
      Регулярно поступающая от садоводов дань создавала для "Тимуровцев" необходимый ресурс для безбедного и приятного существования Но не более того. А хотелось больше. Поэтому возникновение в ближайшем соседстве любой коммерческой точки, нацеленной на добывание денег, воспринималось как праздник.
      Понятно, что мощная автомобильная река, вливавшаяся за бетонный забор подмосковного филиала, не могла не заинтересовать бравых ребят. Через какое-то время охрана стала сообщать Донских что у забора крутятся подозрительные пацаны на мотоциклах Было замечено также, что несколько раз к воротам подъезжали "Жигули" с тонированными стеклами, из машины никто не выходил, и стояла она по часу, а то и по два. Обычно это происходило, когда шла разгрузка вагонов. Возникало ощущение что кто-то пытается подсчитать, сколько машин завозят в накопитель.
      Леня Донских, никогда с подобными ситуациями не сталкивавшийся, но увлекавшийся в молодости детективной литературой, распорядился зафиксировать номер, как только появятся таинственные "Жигули". Однако едва охранник вышел за ворота с бумажкой в руках, чтобы записать номер, как он был в считанные секунды исполосован велосипедными цепями и брошен в пыли. А "Жигули" мгновенно скрылись.
      Обращение в милицию ничего не дало. Районный участковый, обслуживавший территорию, на которой вполне могли бы поместиться три-четыре европейских княжества, снял с изувеченного охранника показания, осмотрел накопитель, поинтересовался ценой на машины, присвистнул, выпил с Леней водки и отбыл, пообещав принять меры. В Москве, когда Леня рассказал об инциденте, на него спустили собак и потребовали, чтобы он свою колхозную охрану разогнал к чертовой матери и взял профессионалов. На худой конец – ментов.
      Сделать это Леня не успел. Посреди ночи Виктора разбудил телефонный звонок. Как сообщил начальник охраны центрального офиса, только что звонили из подмосковного филиала – там ЧП, Ларри уже едет в офис и просит Сысоева тоже прибыть в срочном порядке.
      Выяснилось следующее. К вечеру у ворот филиала появились три мотоцикла и уже знакомые "Жигули", номерные знаки которых были тщательно заляпаны грязью. Из "Жигулей" вышли два молодых парня и вежливо попросили проводить их к самому главному. Зайдя к Лене в кабинет, они сообщили, что имеют деловое предложение и хотели бы провести беседу в присутствии главного бухгалтера.
      Как рассказала бухгалтерша, молодые люди выложили на стол несколько листков бумаги, на которых довольно точно фиксировалось поступление автомобилей за последние три месяца, и сказали, что склад функционирует на контролируемой ими территории. То, что это не было с ними согласовано, они рассматривают как неуважение. Впрочем, нет ничего непоправимого, и молодые люди готовы забыть нанесенную им обиду, если будут предприняты определенные шаги. Стоимость обиды они определяют в двадцать машин. Этот вопрос не может обсуждаться, поскольку здесь затронута их репутация как деловых людей. Что касается остального, то, после расплаты за нанесенный моральный ущерб, деловые люди вполне удовлетворятся пятью машинами с каждой сотни, поступающей на склад. К тем четырем с лишним тысячам, которые уже поступили, это тоже относится. Взамен гости гарантируют свою помощь всяческое содействие и вечную дружбу. Конечно, здесь разговор коммерческий, плата за дружбу может выражаться пятью машинами с сотни, а может, к примеру, – тремя, никто не мешает поторговаться. Однако ниже трех машин с сотни они опуститься не могут, потому что это унизительно.
      Как выяснилось, за время беседы на территорию просочилось около десятка накачанных молодцов, а к воротам подтянулись еще мотоциклы и три автомобиля.
      В ответ Леня сказал, что машины ему не принадлежат, что разговаривать на данную тему надлежит в Москве и что он может дать номер телефона человека, которому и следует делать подобные предложения. После этого ему дважды съездили по физиономии и объяснили, что Москва далеко, а здесь действуют свои правила. И правила эти заключаются в том, что он должен немедленно выдать ключи и оформить документы на двадцать машин, которые искупят нанесенное оскорбление. А если в Москве не хотят, чтобы неприятности продолжались, то вот номер телефона в Раменском, по которому надо позвонить и договориться о времени и месте встречи. Но лучше не тянуть, потому что иначе гости могут упереться рогами, включить счетчик и забить стрелку. Понял? Или еще раз объяснить?
      Леня не понял. Поэтому к моменту, когда гости уразумели, что со склада машины в розницу не продаются и оформить документы Леня физически не в состоянии, стены в кабинете уже были основательно забрызганы кровью. Умаявшись от деловых переговоров, старший посетитель объявил: "Кончаем базар. Вот от тех двух тачек, – он ткнул пальцем за окно, – положи ключи сюда".
      – Ларри Георгиевич, – ревела в голос бухгалтерша, – я больше не могла на это смотреть, они бы его убили, он уже стоять не мог, крови было – вы не представляете. Я принесла ключи и отдала. Увольняйте меня, что хотите делайте, но я просто не выдержала. Они забрали машины, а Донских увезли с собой.
      – Как тебя зовут, я не расслышал? – мрачно спросил Ларри. – Жанна? Ты все правильно сделала. Молодец. Они сказали что-нибудь?
      – Сказали, что завтра, то есть уже сегодня, приедут за остальными машинами. И пока мы с ними не рассчитаемся, Донских останется у них.
      – Ладно. Иди спать. Ни о чем не беспокойся.
      К утру было решено вынимать Леню любой ценой. Черт с ними, с двадцатью машинами. Даже со ста двадцатью. Главное достояние "Инфокара" – это люди. Все должны знать, что они защищены, что за ними – система, что деньги, ресурсы, мощь – в нужный момент подключается и используется буквально все. А потом уже можно будет разобраться с этой шпаной.
      Ларри, прекрасно представлявший себе действующую систему правил, вооружил Виктора полусотней бланков справок-счетов, а Марка – тридцатью тысячами долларов.
      – Говорить будете так,– инструктировал он.– Вот двадцать справок. Вы готовы их тут же заполнить. Вот еще десять. Они привозят обратно Леню, ты им выдаешь эти десять. В знак уважения. А ты, – Ларри кивнул Марку, – даешь еще десять тысяч зеленых. В обмен на Леню. Остальное держите в резерве. Но я думаю, что должно хватить. Возьмите с собой человек пять с оружием. Договорились?
      Неожиданно появившийся Ахмет внес в разработанный стратегический план некоторые изменения.
      – Я тоже поеду, – сказал он, следя за тем, как Виктор и Марк рассовывают по карманам пакеты с документами и деньгами. – Давай я сначала с ними поговорю. Только мне нужно переодеться.
      В филиал Виктор и Марк прибыли в сопровождении трех машин охраны и белого "мерседеса", за рулем которого сидел Ахмет. На нем был черный френч с накладными карманами. Коротко остриженные волосы Ахмета закрывала черная каракулевая папаха, в правой руке были зажаты четки.
      – Так, – сказал он, осмотревшись. – Мне кабинет нужен. Пусть накроют стол. Шампанское, виски... Покушать пусть принесут. И чаю. Машину, – он бросил ключи находившемуся поблизости механику, – пусть помоют. И поставят у двери. А вы, уважаемые, – обратился он к Виктору и Марку, -– пойдите куда-нибудь. Посидите пока. Надо будет, я позову.
      Через час тишину разорвал треск мотоциклетных моторов. К воротам склада приближалась кавалькада из тридцати мотоциклов, сопровождавшая два джипа и "Жигули". Исполняя приказ, охрана распахнула ворота, кортеж втянулся внутрь. Три последних мотоциклиста остановились на въезде, прислонили мотоциклы к створкам ворот и, поигрывая велосипедными цепями, стали неторопливо закуривать.
 
      Ахмет, сидевший за накрытым столом и аккуратно намазывавший на хлеб черную икру, при появлении гостей медленно приподнялся, продемонстрировав свой почти двухметровый рост, потом сел обратно и спросил, глядя из-под папахи:
      – Кто старший?
      Пятеро вошедших переглянулись.
      – Я, – сказал один из них, бритый наголо и с увесистым золотым браслетом на запястье.
      – Можешь остаться. Остальные пошли отсюда. В прихожей подождете.
      Спутники бритоголового испарились, оставив дверь в приемную приоткрытой.
      – Ты кто? – спросил Ахмет, откусывая от бутерброда.
      – Иван, – ответил бритоголовый, опускаясь в кресло.
      – Встань, зассыха, – дружелюбно посоветовал Ахмет. – Сидеть будешь, когда я разрешу. После того, как договоримся. А то придется кресло на помойку выбрасывать. Я жду. Бритоголовый встал.
      – Крутой, да? – спросил он срывающимся голосом. – Из Москвы, да? Чего выступаешь?
      – Я тебе пасть раскрывать разрешил? – не понял Ахмет, переходя к следующему бутерброду. – Я тебе, козел вонючий, разрешил вякать? – Он положил бутерброд на стол и взял в руки четки. – Слушай меня. Ты сейчас заберешь своих придурков и отвалишь отсюда. Через час обе машины должны быть здесь. И мой человек тоже. Если он на тебя пожалуется, молись богу. В асфальт закатаю. Пшел! – рявкнул он так, что задрожали стекла. – Время пошло.
      Ахмет посмотрел вдогонку бритоголовому и снова принялся за бутерброд. Через полтора часа кавалькада вернулась. Бритоголовый и Леня вошли в кабинет, остановились в дверях. Ахмет искоса посмотрел на Леню, игнорируя бритоголового.
 
      – Почему мне не сказал? – угрожающе спросил он. – Почему мне не позвонил? Зачем мне это беспокойство? Я тебя нанял, чтобы ты мне бабки приносил. А ты мне проблемы создаешь. Не умеешь с людьми договариваться, на хер ты мне нужен. Что скажешь?
      Леня стоял у двери, не понимая, что от него хочет Ахмет. Ночь он провалялся взаперти на складе минеральных удобрений, к утру стало полегче, и Донских смог заснуть. Но его растолкали, заставили раздеться, долго поливали водой из двух шлангов, влили в него стакан водки, кружку пива, дали закусить хлебом и луком, какая-то накрашенная девица запудрила ему кровоподтеки на лице. Потом Лене сказали, что он может тут же трахнуть эту девицу в машине или на сеновале. Когда Донских отказался, его посадили в машину и привезли сюда. А теперь Ахмет пристает к нему с какими-то идиотскими вопросами.
      – Ладно, – сказал Ахмет, выждав паузу. – Я здесь до вечера буду. Вечером принесешь пять штук, положишь сюда. – Он постучал пальцем по столу. – Штрафую тебя. За доставленное беспокойство. Подойди.
      Леня приблизился к столу. Ахмет взял фужер, посмотрел на свет, неодобрительно покачал головой, налил до краев виски и протянул Лене.
      – А так ты нормально держался, – одобрил он. – Мне доложили. Можешь выпить. Иди отдыхай, – распорядился он, когда Леня выпил. – До вечера.
      – Ладно, – сказал Ахмет жмущемуся у двери бритоголовому, когда дверь за Леней закрылась. – Я вижу, ты порядки знаешь. Можешь сесть. Сколько у тебя людей? – продолжил он, когда бритоголовый покорно пристроился на краешке стула. – Все, которые здесь? М-да. Набрал шантрапу. Выбери трех поприличнее, я их возьму на работу. Пусть здесь покрутятся. Положу я им, – Ахмет задумался, – по пятьсот баксов в месяц. Договоримся так. По двести баксов им плачу я. Оставшиеся Леня будет тебе передавать, дальше сам разберешься. Понял? Бритоголовый кивнул.
      – Дальше так. Я тебе сказал через час приехать. А тебя полтора не было. Мое время три штуки в час стоит. С тебя получается тыща пятьсот. Значит, за первый месяц ничего не получишь, за второй – соответственно, часть. А потом, как я обещал. Понял?
      Убедившись в покорности бритоголового, Ахмет изобразил улыбку и скомандовал:
      – Подойди сюда.
      Он протянул бритоголовому граненый стакан с водкой.
      – Выпей. У тебя тяжелый день был.
      – Я не пью, – промямлил бритоголовый, – у меня режим... Ахмет вопросительно взглянул из-под сползшей на глаза папахи. Бритоголовый судорожно сглотнул и опорожнил стакан.
      – Хорошо, – одобрил Ахмет, откидываясь в кресле. – Иди пока...

      – Вот так все и было, – рассказывал Ахмет вечером Мусе и Ларри, сидя за столом в инфокаровском офисе. – Я на него только посмотрел, он сразу обкакался. Я как крикну – пошел вон отсюда, он – раз! – и нету. И через пять минут все вернули. Машины вернули, Леонида вернули.
      Муса и Ларри слушали молча.
      – А вы сразу – машины отдавать, деньги платить... – продолжал Ахмет. – Я же сто раз говорил – если что, я всегда "Инфокар" прикрою. Любому башку отверну, пусть только сунутся. Солнцевские, ореховские, подольские – мне все равно. Вот так я сижу, вон там он стоит. Только он хотел сесть, я как крикну. Он вскочил, стоит и трясется. А потом, когда Леонида привезли, я так сыграл, так сыграл, – Ахмет закрутил головой, – будто это все мое, будто я хозяин, Леонида оштрафовал, всех разогнал. Они теперь понимают, что хотели у меня деньги отнять. Знаете, как перепугались!
      Ахмет долго еще ходил по кругу, вспоминая, как он сидел за столом и ел икру, а незадачливый налетчик переминался с ноги на ногу, как он влил в него стакан водки, как завербовал трех неплохих пацанов и обеспечил складу спокойное существование за полторы тысячи в месяц... Потом Ахмет выдохся и перешел к главной теме.
      – Ларри Георгиевич, уважаемый, – начал он, поблескивая глазами. – У меня есть большая просьба. Пообещай, что не откажешь.
      – Дорогой! – Ларри растопырил усы. – Как тебе можно отказать!
      – Нет, ты пообещай, – не отставал Ахмет. – Скажи – все сделаю.
      – Для тебя, дорогой, все сделаю. Как для лучшего друга. Ахмет придвинулся поближе к столу.
      – Очень трудно стало работать. Станция здесь, станция там, стоянки в разных местах. Если что, пацаны могут просто не успеть доехать. Надо обеспечить транспортом.
      – А что, – спросил Ларри, продолжая радушно улыбаться, – разве не хватает машин? В прошлом месяце я тебе пять машин выписал, в позапрошлом три. У тебя сейчас восемнадцать машин. Я не ошибаюсь?
      – Ай! – Ахмет с восторгом ударил себя по коленям. – Какой человек! Все помнит! Дай я тебя обниму. – Обняв Ларри, он продолжил: – Видишь, как получается – к Леониду сегодня целый час ехал. Из центра. А если пацаны поедут откуда-нибудь с окраины? Сколько времени уйдет? Надо обязательно еще четыре машины.
      Через полчаса, приняв во внимание, что две машины Ахмет сегодня вернул, было решено передать их ахметовской братве.
      Ахмет выставил вперед руку и загнул палец.
      – Еще хочу попросить. Можно одну машину лично для меня?
      – Погоди, погоди,– заинтересовался Ларри.– У тебя же есть "мерседес". Зачем тебе "Жигули"? Ахмет потупил глаза.
      – Я жениться хочу. Познакомился с девушкой. Знаешь, какая? О! Идет по улице – все оглядываются. Я ей говорю, такая девушка не может пешком ходить. Раз ее прокатил, два прокатил. Каждый день не могу, работы много. Вот сегодня. Я поехал Леонида спасать, она целый день дома сидит, плачет, ей в парикмахерскую надо, а я ей не разрешил на улицу выходить. Пожалей девушку.
      Когда о машине для невесты Ахмета договорились, Ахмет загнул второй палец.
 
      – Ларри Георгиевич! Еще хочу попросить. Ты не обижаешься? Убедившись, что на лице Ларри сохраняется невозмутимо доброжелательное выражение, продолжил:
      – Понимаешь, она водить не умеет. Хочу тебя попросить, чтобы ты взял на работу водителя. Который ее будет возить. Пожалуйста.
      – Конечно, – с неожиданной готовностью согласился Ларри. – Забирай любого из разгона.
      – Нет, – замотал головой Ахмет. – Можно моего человека взять на работу? Я уже договорился. Такой хороший парень. Двоюродный племянник одного моего лучшего друга. Можно?
      Ларри и Муса переглянулись и кивнули.
      Ахмет загнул третий палец.
      – У меня еще одна просьба есть, Ларри Георгиевич.
      – А их много в запасе? – спросил Ларри.
      – Клянусь, последняя.
      – Давай, – сказал Ларри и посмотрел на часы. – А то я уже опаздываю. Ахмет поерзал на стуле.
      – Ларри Георгиевич, клянусь, мне стыдно на улицу выходить. Девушка хочет в ресторан, еще куда-нибудь. Поговорить с нужным человеком... Посмотри сюда. Вот мой кошелек. Что там? Тысяча рублей. Клянусь тебе, больше ни копейки нет. Просто неудобно.
      Ларри покосился на возвращенный Марком пакет с долларами,
      – Сколько?
      Ахмет развел руками.
      – Сколько дашь. Сколько не жалко.
      – Пять хватит?
      – Пусть будет десять. – Ахмет обворожительно улыбнулся.
      – Держи. – Ларри протянул перехваченную аптечной резинкой пачку.
      – Я пойду? – спросил Ахмет, убирая деньги в карман френча. – Дорогой Ларри, дай я тебя обниму. Знаешь, как я тебя уважаю. Муса, и тебя дай обниму.
      – Не дороговато? – не утерпел Муса, когда Ахмет скрылся за дверью.
      Ларри пожал плечами.
      – Три машины. Водитель. Десять штук. Это недорого. Но много.
      – А ты не думаешь... – начал Муса.
      – Что он это сам устроил? Нет. Мог, конечно. Но здесь все так и было. Я проверил. История, однако, неприятная. Кстати, я считаю, Леню надо оттуда убирать. Он не тянет.
      – Да ты что! – изумился Муса. – Если правда все, что рассказывают, ему орден давать надо...
      – А я с этим и не спорю, – пожал плечами Ларри. – Орден давай вручим. Но со склада его нужно убирать – однозначно. Если там такой порядок, что и самого Леню, и машины всякая шпана может забрать, нам подобный директор не нужен. Нам нужен такой директор, который сам на кого хочешь наедет. Ты помнишь, я возражал, чтобы его назначили? Это вы с Платоном мне руки выкрутили.
      – Погоди. – Муса покраснел. – Он в доску наш человек. Это раз. Умный. Это два. Честный. Это три. Держался молодцом. Это четыре. Дальше считать?
      – Не надо. Умный, честный... Я же не спорю. Я говорю, что он не тянет. Другое дело, пас в сторону надо правильно провести, чтобы обиды не было. Подумай, куда его пристроить.
      – А с Платоном ты не хочешь согласовать?
      – Почему не хочу? Хочу. А ты пока подумай.
      Закончилась эта история тем, что Леня был повышен в звании, брошен на фронт недвижимости под крыло к Мусе и получил солидную прибавку к зарплате. А складом стал заведовать один из людей Ларри.
      Так началась давно замышлявшаяся Ларри операция по выдавливанию из автомобильного бизнеса старой академической когорты. Через полгода все директора стоянок и складов смотрели Ларри Георгиевичу в рот. И, что было для него принципиально важно, не имели прямого выхода ни на Платона, ни на Мусу, принадлежа Ларри душой и телом.

      – Нет, ты объясни, – настаивал Марк, размахивая перед носом Ларри листом бумаги с пришпиленным к нему конвертом. – Объясни! Мы здесь что-то теряем?
      – Ничего не теряем, – рассеянно отвечал Ларри, копаясь в бумагах на столе. – Совсем ничего.
      – Ну так делаем?
      – Нет. Не делаем.
      – Почему? Объясни.
      – Не знаю. Не хочется.
      – Ладно. – Марк потерял терпение. – Черт с тобой. Сделаю сам. – Ткнув в пепельницу оставшуюся дымить сигарету, он вылетел из кабинета.
      Ларри с неудовольствием помахал рукой, развеивая курящийся над пепельницей дым, и нажал на кнопку внутренней связи.
      – Скажи, чтобы у меня убрали в кабинете, – приказал он. – И пусть воды принесут. С газом.
      Марк был вне себя. Про иномарки Сысоев напел что-то такое, что теперь Марку туда ходу не было. В СНК приближался очередной, очень ответственный этап, и все операции получили гриф сверхсекретности. Переговоры проводились исключительно в клубе, в специально подготовленной комнате, которую каждое утро проверяли люди, приходившие от Федора Федоровича, и куда допускали только по спискам, составленным Платоном лично. Несколько раз в этих списках появлялась фамилия Марка, но если ее там не было, проникнуть в переговорную, даже для того чтобы просто поздороваться, не представлялось возможным.
      Марк бушевал. Директора, только услышав в телефонной трубке его голос, начинали бледнеть и дергаться. Но в общей расстановке сил это ничего не меняло. И вдруг, прямо в руки, с неба свалилась изящная комбинация, которая могла принести не меньше двадцати миллионов.
      Письмо появилось неизвестно откуда. Марк нашел его утром в общей почте. Оно было адресовано в "Инфокар" и украшено экзотическими марками, на конверте фигурировал никому не ведомый герб с позолотой.
      "Уважаемые господа, – гласило письмо. – Уже несколько лет я с интересом наблюдаю за процессами в Вашей стране, и Ваша фирма внушает мне доверие. Именно в связи с этим мне хотелось бы сделать Вам предложение исключительно конфиденциального характера, которое не потребует от Вас никаких особых усилий, но принесет и Вам, и мне значительную выгоду.
      Как Вам должно быть известно, некоторое время назад в Республике Нигерия случился государственный переворот, в результате которого власть перешла к военной хунте. Одним из первых шагов нового правительства было назначение специального военного аудитора, которому вменили в обязанность тщательно проверить все внешнеторговые контракты, связанные с поставками нефти. Не секрет, что при свергнутом режиме в стране процветала коррупция, в результате чего цены на экспортные контракты в несколько раз занижались, и наоборот – цены на импортные контракты были значительно выше мировых. Все это приводило к оттоку из страны ресурсов и валюты и бесконтрольному обогащению кучки бесчестных чиновников. Первые же выявленные аудитом факты хищений привели к тому, что руководители Национальной нефтяной корпорации и Центрального банка Нигерии были в полном составе повешены на центральной площади Лагоса при большом скоплении торжествующего народа. После этой показательной казни, продемонстрировавшей нашему народу желание нового руководства страны навести порядок и покарать преступников, расследование внешнеторговой деятельности, с целью розыска похищенных денег и возвращения их в казну, было продолжено.
      Я, доктор Жером Шенье, председатель чрезвычайной подкомиссии военного аудитора, лично обнаружил фиктивный контракт с одной английской компанией на поставку в Нигерию технологического оборудования для нефтедобычи. Расследование, проведенное мною в одиночку, позволило установить, что упомянутой в контракте компании не существует, оборудование в Нигерию поставлено не было, а вся махинация была затеяна с единственной целью – перевести из Центрального банка Нигерии за границу 60 (шестьдесят) миллионов долларов. В настоящее время эти деньги находятся на корреспондентском счете Центрального банка Нигерии в одном из европейских банков, и, после казни вышеупомянутых преступников, о существовании означенных денег известно только мне одному.
      Поскольку мне уже много лет и я страдаю от неизлечимой хронической болезни, я испытываю понятное чувство беспокойства за будущее моей многочисленной семьи и хочу обеспечить ее на случай моего безвременного ухода из жизни. В связи с этим я делаю Вам, господа, следующее выгодное предложение. Я обеспечиваю перевод вышеупомянутых 60 (шестидесяти) миллионов долларов на счет Вашей уважаемой фирмы. Треть суммы, а именно 20 (двадцать) миллионов долларов, остается в Вашем распоряжении в качестве вознаграждения за участие в операции. Вторая треть должна быть передана моему дорогому сыну, который, после моей кончины, посетит Вашу фирму. Остаток же может быть предоставлен Вашей фирме в беспроцентный кредит на десять лет для выгодных инвестиций в Вашей стране и ежегодного распределения прибыли в соотношении 50:50 (пятьдесят на пятьдесят). Если Вы согласны с этим предложением, срочно вышлите по прилагаемому конфиденциальному адресу следующие документы:
      – банковские реквизиты счета, на который должен быть осуществлен перевод 60 (шестидесяти) миллионов долларов;
      – полное название фирмы, владеющей этим счетом;
      – заверенные нотариусом копии учредительных документов этой фирмы;
      – 5 (пять) официальных бланков этой фирмы, используемых для деловой переписки и платежных инструкций.
      Обращаю Ваше внимание на необходимость соблюдения строжайшей тайны. Буду благодарен, если Вы сообщите мне номер телефона и факса, по которым можно передавать конфиденциальные сведения. Подпись".
      Очаровательную непосредственность, с которой автор письма поносил воров и коррупционеров и тут же предлагал облегчить бюджет своей родины на приличную сумму, Марк отнес на счет особенностей национального нигерийского характера. А совершенно реальный шанс принести в "Инфокар" в это трудное время шестьдесят миллионов долларов было невозможно переоценить.
      Марк уже представлял себе, как будет потрясен Платон, увидев деньги, как он, Марк Цейтлин, скромно пожимая плечами, объяснит, что двадцать миллионов – это насовсем, а еще двадцать нужно куда-нибудь проинвестировать, и как он будет дурить голову наследникам нигерийского проходимца. Значит, решено. Платону – ни слова, пусть будет сюрприз, И Мусе говорить не нужно. Пошел он к такой-то матери после скандала из-за сысоевских иномарок. Правда, непонятна позиция Ларри, единственного сохранившегося союзника. Почему-то он воротит нос от этой истории. Но, в конце концов, сложного здесь ничего нет, а то, что делить славу ни с кем не придется, – это даже хорошо.
      В глазах Марка загорелись таинственные огоньки. Он немедленно сообщил доктору Жерому Шенье номер своего личного факса и уведомил хронически больного чрезвычайного аудитора, что в течение недели вышлет ему все требуемые документы. В качестве фирмы, которая радостно примет деньги, Марк выбрал багамский оффшор, открытый Ронни Штойером по его настоянию. Марк был единственным человеком, который контролировал счета оффшора, и там лежали кое-какие инфокаровские деньги, а также личные сбережения Цейтлина. Не так чтобы много. Марк представил себе, как удивится Штойер, когда узнает, что на счет упало шестьдесят миллионов, и, позвонив в Берн, намекнул Штойеру – мол, в течение ближайших дней на Багамах произойдут кое-какие события, готовьтесь к крупной финансовой операции.
      Назавтра же от доктора Жерома Шенье пришел факс, в котором тот выражал глубокое удовлетворение от намечающегося партнерства с господином Цейтлиным и сообщал, что оформить сделку можно следующим образом. Господину Цейтлину следует на два дня прилететь в Лагос, чтобы на месте подписать необходимые документы.
      Он, Жером Шенье, настаивает на этом, поскольку такова регулярная процедура. Кроме того, он будет счастлив лично познакомиться с господином Цейтлиным, представить ему старшего сына, а также познакомить с четырьмя своими дочерьми, младшей из которых уже пятнадцать, а старшей девятнадцать. Виза господину Цейтлину не понадобится, поскольку высокое служебное положение Жерома Шенье позволит ему встретить господина Цейтлина прямо в аэропорту и провести мимо паспортного контроля. Этого, кстати, требуют и соображения конспирации. Жером Шенье искренне надеется, что тяготы военного положения не отпугнут господина Цейтлина, равно как и начавшийся недавно в Нигерии сезон дождей, совпавший, к сожалению, с эпидемией бубонной чумы. Но Жером Шенье убежден, что приятные и радостные впечатления, которые за эти два дня испытает господин Цейтлин, положат хорошее начало будущему сотрудничеству и совершенно компенсируют возможные неудобства от поездки.
      Марк совершенно не представлял себе, каким образом даже очень близкое знакомство с дочками Жерома Шенье может компенсировать возможное неудобство от бубонной чумы, но писать об этом своему новому нигерийскому другу не стал. Он просто коротко сообщил, что исключительно плотный график деловой активности, к величайшему сожалению, не позволит ему предпринять какие-либо путешествия в обозримом будущем. Поэтому, если доктор Шенье изыщет возможность оформить сделку в отсутствие господина Цейтлина, господин Цейтлин будет ему чрезвычайно признателен.
      – Что у тебя за дела в Африке? – спросил как-то Платон, которому Мария сообщила о необычайно участившемся обмене факсами между офисом Марка и Нигерией.
      – Узнаешь, – загадочно ответил Марк. – Своевременно. Платон подозрительно посмотрел на него, но промолчал. Доктор Жером Шенье был невероятно огорчен тем, что личное знакомство с господином Цейтлиным в ближайшее время невозможно. Его опыт состоит в том, что подобные сделки, если они не основаны на близкой личной дружбе, часто срываются. Или заканчиваются весьма неудовлетворительно. Но господин Цейтлин вызывает у него весьма сильную симпатию и внушает столь непоколебимое доверие, что Жером Шенье готов пойти на личный риск и обратиться к Главному Государственному Нотариусу Нигерии с убедительной просьбой засвидетельствовать подпись господина Цейтлина в его отсутствие. Это непросто, и у Главного Нотариуса могут возникнуть нежелательные вопросы. Однако репутация доктора Шенье настолько безупречна, что он надеется на благополучный исход. Однако в связи с этим доктор Шенье вынужден просить господина Цейтлина дополнить список перечисленных в первом письме документов доверенностью, текст которой прилагается, Марк облегченно вздохнул. На самом деле, он и не сомневался, что черномазый мошенник найдет выход из положения, но приятно было убедиться, что интуиция его не подвела. Цейтлин исполнил требуемое и стал ждать результатов.
      В связи с военным положением почта в Нигерии работала из рук вон плохо. Отправленный Марком пакет путешествовал не менее двух недель, и в течение этого времени доктор Жером Шенье ежедневно высылал по нескольку факсов, выражая крайнее беспокойство. А один раз даже позвонил по телефону и умирающим голосом произнес несколько фраз на плохом английском. Оказывается, волнения последних дней настолько сильно подорвали его здоровье, что он боится не дожить до благополучного завершения операции, а посему тревожится за судьбу своего многочисленного потомства.
      Однако страхи доктора Шенье оказались напрасными. И документы наконец поступили по назначению. Потому что в одно прекрасное утро Марку позвонил встревоженный Штойер. Ему сообщили, что сто с лишним тысяч долларов, лежавших на счете багамского оффшора, больше там не лежат. Они списаны на совершенно законном основании – по подписанному Марком и заверенному нотариусом заявлению.
 
      – Не беспокойся, – уверенно сказал Марк, чувствуя, что волосы у него встают дыбом. – Все это часть плана. Я контролирую ситуацию.
      Положив трубку, он тут же поднял ее и стал трясущимися пальцами набирать номер в далеком Лагосе.
      К великому облегчению Марка, доктор Жером Шенье оказался на месте и объяснил, что возникли непредвиденные и весьма нежелательные осложнения. Главный Государственный Нотариус Нигерии, будь он проклят в потомстве своем и чтоб черви изъели его внутренности, оказался негодяем, мздоимцем и вымогателем. Разорвав многолетнюю дружбу, связывавшую его с семьей доктора Шенье, и растоптав все предварительные договоренности, этот сын шакала притащил на последнюю решающую встречу, когда оставалось только скрепить документы печатью, ни много ни мало как Заместителя Начальника Тайной Полиции. Эти изверги заявили доктору, что он кончит свои дни на виселице, а перед тем будет посажен в темную и зловонную яму, если только не расскажет со всей откровенностью, что замышляет. И доктору пришлось во всем признаться. Тогда эти злонамеренные псы объявили, что дают ему двадцать четыре часа для выплаты им определенной доли от сделки в виде платы за молчание. Несчастный председатель чрезвычайной подкомиссии продал дом, собрал все, что мог, но денег все равно не хватило. Поэтому ему пришлось воспользоваться средствами уважаемого партнера, за что он приносит свои извинения, но с известной оговоркой – по его мнению, в сделках подобного рода риск должен делиться партнерами поровну. Он, доктор Шенье, не только лишился всех своих сбережений, но и подвергался реальной опасности неминуемой и позорной смерти. Однако теперь все завершилось благополучно, документы подписаны, на них стоят все необходимые печати, и в самое ближайшее время шестьдесят миллионов долларов будут находиться на счете господина Цейтлина, после чего об этом досадном недоразумении можно будет забыть. Хотя здоровье доктора Шенье теперь подорвано окончательно.
      Марк, которому потеря денег отрезала все пути к отступлению, в категоричной форме потребовал от уважаемого партнера немедленно выслать по факсу документы, которые обошлись "Инфокару" и ему лично в сто тридцать тысяч долларов. Угасающий на том конце провода доктор Шенье с тоской в голосе сообщил, что пока что это невозможно, поскольку данные бумаги, в соответствии с нигерийским законодательством, составляются в единственном экземпляре, и в настоящее время они находятся в Центральном банке Нигерии. Впрочем, у доктора Шенье там есть надежные друзья, которые помогут ему получить эти важные документы. Вместе с тем господину Цейтлину совершенно не о чем беспокоиться – теперь уже можно определенно сказать, что шестьдесят миллионов долларов находятся в Лондоне, в отделении банка "Чейз Манхэттен", и чисто техническую операцию по их переводу будет осуществлять специально уполномоченный доктором Шенье человек, который свяжется с Марком в течение нескольких часов.
      Специально уполномоченный человек не заставил себя ждать. Еще до конца дня Марк получил факс из Лондона. В нем сообщалось, что адвокатское бюро "Томпсон, Томпсон и Бейкер" готово исполнить поручение общего друга из Лагоса. Фамилию друга из соображений конфиденциальности не называем. Суть поручения тоже не упоминаем. Учитывая, что размер и характер сделки могут привлечь нежелательное внимание, настоятельно рекомендуем игнорировать любые сообщения, в которых не содержится присвоенное отныне Марку кодовое имя "Лорд Монтроз". Искренне ваши. Томпсон, Томпсон и Бейкер.
      Лорд Монтроз вступил с лондонскими адвокатами в оживленную переписку. Через какое-то время Томпсон, Томпсон и Бейкер сообщили, что операция перешла в решающую фазу, хотя они до сих пор не получили от общего друга некий документ. Из соображений конфиденциальности документ не называется. Впрочем, это ничему не препятствует. Если лорд Монтроз соблаговолит оплатить прилагаемый счет на шесть тысяч двести одиннадцать фунтов стерлингов, сделка еще до исхода дня будет завершена. Томпсон, Томпсон и Бейкер.
      Платить десять тысяч долларов сверх того, что он уже потерял, Марк не собирался, даже если бы эти деньги у него и были. Но вызволение доктора Шенье из зловонной ямы полностью исчерпало все возможности Марка. А рассказывать кому-либо эту историю до получения денег ему категорически не хотелось. Тем более что оснований сомневаться в добропорядочности нигерийского партнера было предостаточно. Раз все дело в какой-то бумажке, пусть председатель чрезвычайной подкомиссии соблаговолит оторвать от стула свою черную задницу и выслать в Лондон требуемый документ.
      Разговор с доктором Шенье проходил под смутно знакомый музыкальный фон. Доктор был весьма рад снова поговорить со своим уважаемым знакомым. Он совершенно уверен в успехе. Совершенно. Да, он знает про документ. Это одна из бумаг, которые переданы в Центральный банк Нигерии. К сожалению, цена этой бумаги известна. И банковские чиновники требуют взятку. Небольшую. Нужны четыре черных костюма. Четыре пары черных ботинок. Носки. Четыре белые рубашки. Четыре скромных галстука для деловых людей. Четыре пары наручных часов "Омега". Четыре карманных калькулятора. Размеры банковских чиновников доктор готов сообщить. Он глубоко скорбит, что не может самостоятельно решить эту простенькую задачу, но в настоящее время не располагает необходимыми средствами вследствие известных господину Цейтлину печальных обстоятельств.
      Вся эта информация унылым голосом сообщалась Марку под веселую мелодию, которая звучала на том конце провода и что-то сильно Марку напоминала. Она просто въелась ему в память. Когда Марк вдоволь наорался, проинформировав доктора Шенье на русско-английском языке, что именно он думает о порядках в Нигерии вообще и в их Центральном банке, в частности, то поймал себя на том, что время от времени напевает ее, хотя обстановка вовсе не располагала к веселью. Было совершенно понятно – надо идти к Ларри на поклон. Проще заплатить английским юристам, чем связываться с покупкой носков и рубашек для коррумпированных нигерийских чиновников.
      Марк поплелся к Ларри, мурлыча под нос навязчивую мелодию.
      Секретарша Ларри попросила немного подождать, пока Ларри закончит телефонный разговор, предложила чаю и, прислушавшись к издаваемым Марком звукам, сказала:
      – А я не знала, Марк Наумович, что вы любите Пугачеву.
      – Какую еще Пугачеву? – рассеянно спросил Марк.
      – Аллу Пугачеву. Певицу. – И секретарша негромко воспроизвела несколько строк из гремевшей в восьмидесятые годы песни "Арлекино".
      Марк остолбенело уставился на секретаршу, пытаясь уловить связь между Аллой Пугачевой и военным аудитором Жеромом Шенье, потом хлопнул себя по лбу и пулей вылетел из приемной. Только теперь он осознал масштаб обрушившейся на него катастрофы. Что-то ему попадалось в газетах... примерно полгода назад... про группу жуликов, проходивших когда-то обучение в Москве, чуть ли не в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
      Марк вбежал к себе в кабинет и стал лихорадочно копаться в старых подшивках. Есть! В "Известиях", несколько месяцев назад. Красноярский бизнесмен... фамилия изменена... письмо из Нигерии... шестьдесят миллионов долларов... треть ему, за услуги... приглашение прилететь в Лагос... загадочное исчезновение сразу же после прибытия... списание всех наличных денег со счета красноярской фирмы... появление оборванного бизнесмена в российском консульстве... его вылет на родину экономическим классом под заразительный хохот дипломатов... предупреждение Центрального банка Нигерии о деятельности международной группы аферистов, за которую упомянутый Центральный банк никакой ответственности не несет...
      Купили!
      Его размышления прервал звонок Ларри.
      – Заходил, уважаемый? – поинтересовался Ларри ласковым голосом. -– Извини, дорогой, что заставил ждать. Приходи, поболтаем.
      Хорошее настроение Ларри всегда служило тревожным симптомом. Марк поплелся на встречу.
      – Тут какая-то непонятная история... – В глазах у Ларри появлялись и исчезали желтые искорки. – Мне сейчас Платон позвонил. Сказал, что он говорил со Штойером. Что там произошло с багамским счетом? Ты в курсе?
      – В курсе, – признался Марк. – Нас кинули.
      – Как это – кинули? Нас?
      – Помнишь, я тебе письмо показывал? – дребезжащим от стыда голосом произнес Марк. – Из Нигерии. Мы еще тогда решили, что ничем не рискуем...
      – Извини, пожалуйста. – Ларри поднял вверх обе ладони. – Я что-то не очень... Говоришь, мы решили?
      – Ну я решил. Короче, нас кинули.
      – Ай-яй-яй! Намного?
      – Примерно на сто тридцать штук. Ларри искренне расстроился.
      – А твои личные деньги там были?
      – Были, – сказал Марк. – Примерно половина. Ларри расстроился еще больше.
      – Я так и думал, – удрученно проговорил он. – И Платон тоже. Так что же у тебя теперь? Совсем ноль?
      – Да нет. У Штойера почти столько же лежит. В Лозанне.
      – Что думаешь делать?
      – Покрывать убытки, – пожал плечами Марк. – Что же еще? Я виноват. Так что Ронни может переводить лозаннские деньги в общий котел.
      – Это очень неправильно, – окончательно огорчился Ларри. – Как ты можешь так говорить?! Мы же друзья. О таком варианте и речи быть не может. Знаешь, как мы сделаем? Мы эти деньги отработаем, Ты пока не трогай лозаннский счет. Пусть Ронни с ним поработает. Тут намечается офигительный бизнес – просто офигительный. Через месяц-два он все бабки отобьет. А тебе... – Ларри нагнулся и выудил откуда-то бумажный конверт, – вот я тебе дам двадцать штук. Тебе же деньги нужны. Жена, семья... Возьми, пожалуйста

      Это называется бизнес? Это называется глупость. Бизнес – это товар. Потом деньги. Потом снова товар. И так далее. По почте приходит письмо про шестьдесят миллионов. Что должен сделать бизнесмен? Он должен выбросить такое письмо в корзину и заняться делом. А профессор глотает наживку. Начинает переписываться. Посылать дурацкие факсы. Потом попадает на деньги. Сейчас над ним все африканские обезьяны смеются. Но главное – не это. А что главное? Можем ли мы доверять серьезные дела такому человеку? Мы не можем ему доверять. Не потому, что он нечестный. Он честный. И не потому, что он глупый. Он умный. А потому, что он не бизнесмен. В чем проблема? Проблема в том, что он во все дела будет обязательно лезть. И других профессоров за собой тащить. А это никак нельзя допускать. Но Платон этого не понимает. Он не понимает, что старая дружба и бизнес – разные вещи. Совсем разные. Бизнес делать – это не разговоры разговаривать. Но он поймет. Потом поймет. А сейчас надо эту компанию задвигать. Хорошо, что он деньги взял. Жался, мялся, хотел благородство показать. Но взял. И хорошо, что Платон это правильно понял. Смеялся. Когда человек берет из рук деньги, у него весь гонор потихоньку уходит. Надолго? Посмотрим. Что у нас еще? Да, Сысоев... Тоже профессор. Он хорошо начал. Но сейчас уже делает ошибки. Он неправильно думает, что быстро продавать машины и следить за деньгами – этого достаточно. Он не хочет оглядываться по сторонам. А настоящий бизнесмен обязательно должен оглядываться. Это как за рулем. Если шофер только вперед смотрит, ему рано или поздно в жопу въедут. Надо направо смотреть, налево. Обязательно назад надо смотреть. А Сысоев не смотрит. Зря не смотрит. Там сейчас шевеление идет. Может неприятность получиться.
      Пусть уберут в кабинете. И водителя в машину. Я уезжаю.

      Таганская, группировка, одна из самых авторитетных в Москве, представляла собой выдающийся пример дружбы народов. Будучи славянской по своему духу, управлялась она азербайджанцем, который приехал из стольного града Баку еще в середине восьмидесятых. Сначала он контролировал поставки левой обуви, между прочим, посодействовал расширенным закупкам азербайджанского чая, изготавливаемого из отбросов чайного листа, с началом перестройки немного позанимался поставками оружия в Нахичевань, а потом, при падении платежеспособного спроса, и в Нагорный Карабах, несмотря на известные этнические противоречия. Испытывая неизбывную тягу к легальному бизнесу, подмял под себя два оптовых рынка, взял полностью Рязанский проспект и половину Волгоградки, дотянулся до Котельнической набережной, заимел свой банк на Яузском бульваре и еще один неподалеку от "Балчуга", открыл шесть ресторанов и две станции технического обслуживания "Жигулей". Угнетало его только одно. Его фамилия, совершенно благозвучная на языке независимого азербайджанского народа, в Москве производила жутковатое впечатление. Даже привычные ко всему столичные чиновники, услышав это звукосочетание, икали и долго не могли прийти в себя. Поэтому, намаявшись, бизнесмен вызвал юристов и сказал:
      – Так. Я вам бабки плачу. Делайте что хотите, но фамилию надо поменять. Чтобы прилично было, поняли меня?
      Юристы все поняли и через некоторое время сообщили хозяину, что никаких проблем с переменой фамилии нет. Существует закон – если фамилия неприличная, то вместо нее можно брать любую. Остается только придумать – какую именно.
      Обрадованный хозяин собрал близкий круг друзей, выставил угощение, а когда застолье подходило к концу, объявил конкурс на лучшую фамилию. Кто-то из присных, еще державшийся к этому моменту на ногах, посоветовал:
      – Эл Капоне. Фрэнк Эл Капоне...
      И рухнул под стол.
      С историей движения хозяин знаком не был, но звучание новой фамилии ему понравилось. Поэтому он тут же набрал юристов по ручнику и заявил:
      – Эл Капоне будет моя фамилия, Фрэнк Эл Капоне. Чтобы завтра новый паспорт был.
      Юристы изготовили новый паспорт одновременно с комплектом визитных карточек. Когда клиент, увидев визитную карточку, начинал медленно сползать по стене, специально обученный человек из сопровождения успокаивал:
      – Что вы, что вы, не волнуйтесь, пожалуйста. Он даже не член семьи... просто однофамилец.
      А из далекого Азербайджана шли и шли письма и факсы, адресованные Фрэнку Мамедовичу Эл Капоне-оглы.
      Но это к слову.

      Марка просто трясло от ярости. Он чувствовал себя незаслуженно обиженным, задвинутым в тень, обойденным и несправедливо исключенным из игры. Ведь это же он когда-то заработал те самые первые деньги, на которые в течение многих месяцев существовал "Инфокар". Он сутками просиживал в офисе, влезал в любые мелочи, перехватывал всех приходящих на переговоры и по крохам выдавливал из них информацию о цели появления и планируемом бизнесе. Это он мотался по всей стране – утром в Саратове, вечером в Вильнюсе, завтра в Сургуте, – нажил себе язву желудка и тахикардию. Это он – единственный из всей инфокаровской верхушки – так и не обзавелся приличной квартирой, продолжая жить в двухкомнатной конуре, купленной еще в институтском кооперативе, – с постоянными засорами водостока, вечно текущими кранами и мусоропроводов во дворе. Он продолжал ездить на "Жигулях", когда все уже пересели на "мерседесы" и "вольво", и демонстративно отказывался от любых командировок за границу, иронизируя над Платоном, вечно мечущимся по Европе. Он тянул весь воз повседневной бумажной и организационной работы, замыкая на себя разрывающиеся от звонков инфокаровские телефоны...
      А что в ответ? Где благодарность? Где признание заслуг? Где элементарная человеческая порядочность? Где хотя бы молчаливое, не высказанное вслух, понимание того, сколько он сделал для общего дела, чем пожертвовал, сколько вытерпел и перенес?
      Ведь что-то же происходит! Иначе зачем вся эта сверхсекретность? Что за документы в запечатанных конвертах постоянно курсируют между клубом и офисом? Почему за одну ночь весь секретариат во главе с Марией спешно и без объяснений переехал из приемной в кабинет соскочившего с балкона Сысоева? Почему у двери кабинета появилась охрана и никого не пускают внутрь? Кто распорядился вывести из подчинения Марка группу компьютерщиков и чем эти лоботрясы сейчас заняты? Почему никто даже не считает нужным ввести его, Марка Цейтлина, в курс событий? Он искал ответы и не находил их.
      На самом деле ответы лежали на поверхности. Все, кроме, пожалуй, Платона, давно и откровенно тяготились Марком. Неумолимая логика бизнеса беспощадно проредила толпы предприимчивых авантюристов, рванувшихся на заре перестройки сколачивать капиталы. Лежавшие на земле деньги, за которыми достаточно было только нагнуться, кончились. Элементарные представления о законности или незаконности тех или иных операций, постигаемые, при наличии общей культуры, на чисто интуитивном уровне, утратили всякий смысл.
      Вытесняя предпринимателей первой волны, в бизнес потянулись люди с профессиональной подготовкой, овладевшие – пусть даже умозрительно – головокружительной техникой банковских трансакций, небрежно бросающие слова "форвардный контракт" и "хеджирование", в совершенстве знающие два, а то и три иностранных языка, с легкостью работающие на компьютерах и общающиеся со всем миром через разнообразные сети. Во многих компаниях эти молодые волки вытеснили старое руководство, пришедшее из науки или комсомола, захватили ключевые посты и обеспечили себе фантастически высокие зарплаты, оставив владельцам право ежегодного принятия решений на собрании акционеров и полагающиеся дивиденды.
      Сплошь и рядом зачинатели кооперативного движения охотно шли на предлагаемые условия. Почему я не могу платить этому пацану десять штук в месяц? Сколько там получается в год? Сто двадцать тысяч? Так он мне по итогам года принесет не меньше пяти миллионов чистыми. А еще построит дом на Рублевке, виллу в Монтре или на Лазурном берегу. Плюс машины, телефоны, охрана... И если что – сидеть будет он, а не я, потому что он подписывает все документы, мое же дело – только голосовать на собрании. Конечно, нужно контролировать. Найму еще одного, лучше всего из налоговых органов, пусть за сто долларов в день проверяет, как тратятся деньги. Если они друг с другом пересекаться не будут, вполне можно заняться своими делами. А дел много! Вот на прошлой неделе кобыла Астра что-то захромала, и никто из этих чертовых ветеринаров не в состоянии вылечить. Привезли специалиста из Англии, а он требует поместить кобылу в клинику под Манчестером. Значит, нужно какие-то документы оформить, чтобы ее в самолет загрузить, да найти соответствующий чартер, да как она еще перелет перенесет... А дочка плачет, волнуется...
      Конечно же, с Платоном все было по-другому. На вызов времени он, как и все, ответил решительным обновлением среднего звена менеджеров, однако бизнес в их руки не отдал. Потому что в бизнесе была вся его жизнь. Он часами просиживал с мальчишками, годящимися ему в сыновья, вникая в тонкости и технологию современного предпринимательства, влезая вместе с ними в базы данных, – и при этом никогда не стеснялся признаться в собственном невежестве, а любую новую информацию впитывал, подобно губке.
      Но Платон мог себе это позволить, он был хозяином. Другое дело – его заместитель, Марк Наумович Цейтлин. Марк занимал административную должность, числился и был руководителем и, благодаря тесным дружеским отношениям с самим Платоном Михайловичем, а также благодаря причастности к сонму отцов-основателей, имел право отдавать приказы, не подлежащие обсуждению. В формальном смысле новая команда менеджеров обязана была эти приказы исполнять. Вот только ни времени, ни возможностей, чтобы выучить язык, на котором с этой командой можно разговаривать, у Марка не было. Потому что превосходство Платона всеми воспринималось мгновенно и без сомнений, а руководящая роль Марка нуждалась в ежечасном и неуклонном утверждении, и на это уходило колоссальное количество времени.
      Марк твердо знал: подчиненный только тогда правильно оценивает свое место в иерархической системе, когда пребывает в состоянии постоянной дрожи и трепета перед вышестоящим руководством, когда он в сортир без разрешения выйти не может, не говоря уже о каких-то иных надобностях. Поэтому Марк, продолжая, по традиции, гноить и гонять директоров, параллельно создал ежедневную систему давления на "мальчонок", как он пренебрежительно называл новое поколение. "Мальчонок" было много, а он – один. И если у каждого из них на общение с Марком бессмысленно тратилось не более часа в день, то у Марка на то же самое уходило полдня. Плюс воспитание директоров. Плюс выведывание, что вообще происходит и куда дует ветер. И хотя время от времени его посещала мысль, что надо бы кое-что почитать – он даже купил себе книгу Ли Якокки, – ни к чему положительному, из-за острой нехватки часов в сутках, эта мысль так и не приводила.
      Конечно, время, расходуемое на укрощение "мальчонок", можно было бы успешно потратить на то, чтобы заставить их поделиться сокровенным знанием, но этого Марк допустить не мог. Какой он, к черту, начальник, если знает меньше своих подчиненных! Поэтому Марк изо всех сил надувал щеки, пыжился и с невероятной цепкостью запоминал обрывки фраз и новые термины, которыми пользовался, совершенно не вникая в существо вопроса.
      Никаких иллюзий насчет компетентности Марка у "мальчонок" не было. Оставаясь в своем кругу, они довольно беспощадно высмеивали его, а встречаясь с Платоном, осторожно делились впечатлениями от общения с господином Цейтлиным. Платон всегда ужасно расстраивался, порывался немедленно позвонить Марку, потом забывал, и история повторялась.
      Но даже если бы Платон и поговорил когда-нибудь с Марком на эту тему, из такой беседы вряд ли что получилось бы. Поскольку на руках у Марка были неубиваемые козыри: старая дружба – раз, абсолютная преданность делу – два, фантастическая работоспособность – три, семидневная рабочая неделя по шестнадцать-восемнадцать часов ежедневно – четыре, кристальная честность и неподкупность – пять, полный аскетизм в быту – шесть. О чем тут говорить? Чтобы Марк не лез командовать и руководить тем, в чем ни хрена не понимает? А кто будет все контролировать, кто будет ежеминутно стоять на страже инфокаровских интересов, следить, чтобы ни одна копеечка не ушла налево, чтобы буфетчики делали свое дело, а водители свое? Муса? Так он болеет. Ларри, что ли? Он вообще не умеет с документами работать, Платон? Ой, не смешите!
      Тем не менее доводимая до Платона информация все же делала свое дело. И если на форпостах, уже захваченных Цейтлиным, ему был негласно предоставлен карт-бланш, то от новых проектов Марка потихоньку начали отсекать. И уж тем более не могло быть речи о том, чтобы допустить его до участия в складывающейся кризисной ситуации. От одной только мысли, что Марк полезет, например, в переговоры с Фрэнком Эл Капоне, будет орать, размахивать руками и сорить сигаретным пеплом, Платона бросало в дрожь. Поэтому он переселил секретариат в освободившуюся после смерти Виктора комнату, объявил Марии о режиме особой секретности, выдал ей собственноручно написанный список лиц, допускаемых в эту комнату, и категорически запретил данный список кому-либо показывать.
      Цейтлина в списке не было. Зная, что ее ждет, Мария, в нарушение всех правил, задала Платону прямой вопрос – не забыл ли он вставить в список Марка Наумовича? Платон взвился.
      – Тебе что, непонятно? Читать разучилась? Вот по этому списку... Все!
      – Но он же... – не сдавалась Мария, – будет же скандал...
      – Охрану поставь у дверей, – рассвирепел Платон. – Что тебе еще неясно?
      Больше вопросов у Марии не было. В тот вечер она рано распустила девочек, уехала домой сама, а когда ей доложили, что Марк Наумович наконец-то угомонился и отбыл отдыхать, вернулась и в одиночку до утра перетаскивала в бывшую сысоевскую комнату папки с документами. В десять утра Марк был поставлен перед фактом.
      И тут началось.
      Увидев опустевшую приемную и двух охранников у сысоевского кабинета, Марк взбесился и с ходу рванулся к двери в кабинет, но был отражен. Навопив на охранников и пообещав им немедленное увольнение, он влетел к себе, трясущейся рукой набрал номер и вызвал Марию. Та выждала минут десять, накапала в стакан сердечные капли, выпила и побежала к Марку, предупредив девочек, что в случае звонка Платона Михайловича переключать на номер Марка Наумовича ни в коем случае не следует.
      В кабинете Марка резко пахло валокордином. Сам он сидел не за большим, карельской березы столом, а на угловом диванчике, приберегаемом для чаепитий во время переговоров, и игнорировал заходящийся от звонков телефон. Марк был смертельно бледен, лоб его покрывали крупные капли пота, глаза покраснели, а лежащая на колене правая рука заметно дрожала.
      Вопреки всем ожиданиям Марии, Марк не стал орать. Он уже понял, что ломиться напролом бессмысленно и что в эту минуту союзники или просто сочувствующие намного нужнее, чем враги. Поэтому впервые за все время их знакомства Мария увидела перед собой не наводящего всеобщий страх и оцепенение монстра, а глубоко страдающего человека, раздавленного неожиданно свалившейся бедой. Первые же слова Марка, слова, произнесенные обрывающимся шепотом, слова, в которых не было ни привычных агрессивных ноток, ни запредельной самоуверенности, а наоборот – отчетливо звучала чуть ли не мольба о помощи, – эти слова заставили Марию дрогнуть.
      – Ты понимаешь, что сегодня произошло в конторе? – хриплым шепотом спросил Марк. – Ты понимаешь?.. Я что, заслужил это? За что?
      Мария опустилась рядом с ним на диванчик. Не выполнить приказ Платона она не могла. Но также не могла спокойно смотреть на дрожащую руку Марка и не могла не понимать, какой силы удар нанесен по самолюбию этого, внезапно отодвинутого в угол человека.
      – Я же не сама придумала, – тоже шепотом произнесла Мария. – Я сделала, как сказали...
      – Ларри сказал? – болезненно скривился Марк. Мария покачала головой.
      – Платон?
      Она кивнула, глядя в пол.
      – Я тебя прошу, – Марк с трудом выговорил непривычные слова, – как друга... Устрой мне встречу с Платоном. В клубе меня с ним не соединяют, на даче охрана снимает трубку... Как друга прошу...
      – Но как... – начала говорить Мария, однако, посмотрев на Марка; oсеклась.
 
      – У тебя же есть способ. Ты знаешь, где он бывает. Просто предупреди меня. Я подъеду и подожду. Ты не беспокойся, я тебя не выдам. Все будет выглядеть совершенно нормально
      Способ был.
      Много лет назад, когда "Инфокар" только вселялся в собственный офис, а Платон сосредоточенно размышлял, допустимо ли брать на работу девушку, еще вчера засыпавшую у него на плече, было достигнуто соглашение, что работа и постель несовместимы. Мария отчетливо понимала: любовь со дня на день сойдет на нет, тем более что безошибочные признаки этого уже стали явственно обнаруживаться, а совместная работа – категория более жизнеспособная. Поэтому она сделала единственно правильный выбор, положив немало сил, чтобы монополизировать все платоновские контакты и тем самым стать для Платона единственной и незаменимой связью с внешним миром. Время от времени в голове у Платона что-то щелкало, он осознавал невидимую, но непреодолимую зависимость от Марии и начинал совершать судорожные движения, пытаясь вырваться. Так было, когда он выдернул из Института Леню Донских. Конечно, головокружительный провал Лени во многом был вызван специфическими особенностями платоновского характера, но и Мария, почувствовавшая в появлении Лени немалую угрозу, сыграла здесь немалую роль. Ничего особенного ей и делать-то не надо было – Мария просто-напросто отсекла Леню от своей записной книжки. И когда Платон поручал Донских, скажем, организовать якобы случайную встречу неких А и Б, то у Лени были всего две возможности: либо выяснить у Платона, кто это такие и как их найти, либо идти к Марии на поклон. Из-за нарастающих трудностей при контактах с Платоном, откровенно не понимающим, почему нельзя сделать столь простую вещь, не надоедая ему идиотскими вопросами, Леня вынужден был все чаще и чаще выбирать последний вариант. Мария кивала головой, что-то записывала на бумажке и с легкостью решала задачу. Нет, она никогда не отказывала Лене, если он просил чей-либо телефон, но давала ему только номера приемных, где вышколенные секретарши привычно налаживали Леню по большому кругу. А сама, выждав некоторое время, набирала либо прямой номер, либо номер мобильного телефона. И Леня довольно быстро ушел в тень, а потом перебрался на подмосковную базу, откуда, после известных событий, его убрал Ларри.
      Попыток вторжения в деятельность Марии было еще немало, но она отражала их с той же решительностью и эффективностью. Вряд ли Мария отдавала себе в этом полный отчет, но чем больше проходило времени, тем необходимее для нее становилась близость к Платону, не имеющая никакой интимной основы, не подкрепленная материальными благами, не влекущая за собой даже эпизодических деловых встреч. Если в течение дня Платон долго не звонил в офис, чтобы скороговоркой справиться, как дела, и дать несколько поручений, на щеках у Марии загорались красные пятна, голос становился резкими неприятным, и попадаться ей на глаза в эти минуты было опасно.
      Проще всего объяснял перемены в ее настроении Марк Цейтлин, который в таких случаях обычно говорил, пожимая плечами:
      – Бесится баба. Обычное дело – ее трахать некому. Вот она и сходит с ума. Ей бы найти кого-нибудь, вот с таким членом, и все было бы в порядке.
      Однако простые объяснения не всегда оказываются верными. При инфокаровском режиме работы с личной жизнью у всех было не очень. А у Марии, при канувшем в неизвестность муже, хуже, чем у других. Иногда, во время коротких отпусков, у нее завязывались курортные романчики, но они так ничем и не кончались и приносили мимолетное, скорее моральное, чем физическое удовлетворение, потому что после первой же ночи Мария начинала откровенно тяготиться партнером. Вряд ли даже она сама отдавала себе отчет в том, что ее "я", перекипев в алхимическом инфокаровском тигле, попросту сублимировалось в насущную, требовательную и всепоглощающую потребность служения, конечной целью которого было бы полное слияние с человеком, олицетворяющим ныне весь смысл ее существования, – слияние не физическое, не плотское, но духовное, не подвластное ни времени, ни внешнему миру и не обремененное низменными человеческими страстями – страхом, жадностью или ревностью.
      Мария с удивлением обнаруживала, что, когда Платон, поглощенный важными государственными или коммерческими делами до полного забвения, поручает ей срочно связаться с какой-нибудь очередной Эммой или Кларой, послать машину, забрать эту Эмму из косметического салона и привезти в ресторан, или же оформить швейцарскую визу, купить билет, провести через депутатский зал и проследить, чтобы Клара точно вылетела к нему в Лозанну, то она, Мария, которой, с учетом прошлого, полагалось бы испытать если не злость, то по крайней мере обиду, воспринимает поручение с какой-то непонятной радостью, чуть ли не с восторгом. Она встречалась с ослепительными длинноногими красавицами, подолгу разговаривала с ними, выслушивала интимные откровения, давала советы... И оставалась лучшей подругой Эммы, даже когда ей на смену окончательно и бесповоротно приходила Клара. И не переставала общаться с Кларой, когда появлялась Элина.
      Может, в этом было что-то противоестественное, но в калейдоскопической смене платоновских подруг Мария видела чуть ли не основу все усиливающегося единения между собой и Платоном. И чем больше было этих подруг, тем меньшую потребность ощущала Мария в налаживании своей собственной личной жизни.
      Марк, будучи человеком сугубо земным, конечно же, ошибался, объясняя вспышки темперамента причинами физиологического характера. Все было куда сложнее. Именно эта сложность привела к тому, что, захватив полностью все деловые контакты Платона и осуществляя регулярное руководство его личными связями, Мария стала самостоятельно расширять круг его знакомств. Теперь уже девочки стали попадать в постель к Платону только через нее. Хотя сам Платон об этом, скорее всего, и не догадывался.
      Ее знали во всех модельных агентствах. Она находила время, чтобы приезжать на просмотры и конкурсы, куда со всей страны стекались девочки в поисках славы и выгодного мужа, тихо садилась в углу, доставала блокнот и делала пометки. Затем подолгу беседовала с возможными кандидатками. Беспощадно отсеивала непригодных. А тех, кого в результате выбирала, приближала к себе, шлифовала, давала не подлежащие обсуждению советы и наконец приводила на какой-нибудь прием, на котором должен был появиться Платон. Видя, как загораются его глаза, как он, отставив недопитую рюмку, начинает с мальчишеской застенчивостью протискиваться в сторону новенькой, Мария испытывала чувство, близкое к экстазу. А когда, в конце вечера, Платон увозил с собой ее творение, ошалевшее от неожиданно свалив
      шегося счастья, Мария явственно ощущала, что это она сама сидит с ним сейчас на заднем сиденье "мерседеса", и у нее радостно перехватывало горло от ожидания того, что сейчас – через какие-то полчаса – должно произойти.
      Именно это Марк и имел в виду.
      Именно это Мария ему и обещала.

      Встреча с Фрэнком Эл Капоне оказалась очень непростой. Этого, впрочем, и следовало ожидать.
      Началось с того, что Фрэнк категорически отказался входить в клуб в одиночку. С ним было пять человек – два кавказца и три славянина – огромные, накачанные, с торчащими из-под пиджаков рукоятками пистолетов. Когда Ларри вышел на шум, обстановка в холле уже накалилась. Фрэнк стоял у зеркала в углу и неторопливо причесывался, а две противостоящие группы вооруженных людей – сопровождение Фрэнка и инфокаровская служба безопасности– угрожающе рычали друг на друга.
      – Выйдем, – предлагал начальнику смены кавказец, держа руку у пояса, – давай выйдем отсюда, я с тобой сейчас разберусь. У тебя три жизни, да?
      Ларри, сделав своей охране чуть заметный знак и лучезарно улыбнувшись, пошел по направлению к Фрэнку, раскрывая объятия. Фрэнк отвернулся от зеркала и тоже заулыбался.
      – Ларри Георгиевич? – утвердительно спросил он. – Салям алейкюм, уважаемый. Столько слышал, очень рад познакомиться.
      – Мы встречались, – ласково напомнил Ларри, обнимая гостя. – Два года назад, в Саратове. На свадьбе у одного человека.
      – Правильно! – Фрэнк осторожно хлопнул себя по голове. – Совсем плохая память стала, просто никуда. Все забываю, ничего не держится. Пора на покой, поеду на родину. Вот только бизнес передам партнерам, – он махнул рукой в сторону сопровождавших его людей, – и сразу же поеду...
      Ссылаясь на то, что без "партнеров" он никаких разговоров вести не может, Фрэнк наотрез отказался от единоличной встречи с Платоном. А на доводы Ларри – мол, здесь не принято беседовать с оружием в руках, – резонно возразил, что есть и другие места, где к этому относятся намного спокойнее.
      – Уважаемый, – сказал Фрэнк, – ты же знаешь, у нас на Кавказе оружие – первое дело для мужчины. Без штанов можно на улицу выйти, без пистолета никак нельзя. А твои шумят, кричат, требуют оружие сдать. Обидно, понимаешь.
      – Эти тоже, что ли, кавказцы? – с уважением отнесясь к народным обычаям, спросил Ларри, кивая в сторону возвышающихся под потолок русских богатырей. – У них вроде бы и папы, и мамы русские.
      Фрэнк рассмеялся дребезжащим голоском.
      – Так тоже часто бывает, – пошутил он. – Папа русский, мама русская, а сам – кавказец.
      Ларри по достоинству оценил юмор собеседника, но впускать во внутренние помещения клуба вооруженных до зубов "партнеров" отказался категорически. Сошлись на том, что прямо сейчас, чтобы не тратить времени зря, все поедут в "Метрополь". Если уважаемым господам, которые так настойчиво требовали встречи с господином Эл Капоне, нужно взять с собой охрану, – пожалуйста. Нет проблем. Там будет тихий отдельный столик на троих, за которым можно хорошо покушать. И поговорить о делах. В "Метрополе" присутствие на переговорах "партнеров" было для Фрэнка, судя по всему, излишним.
      Фрэнк сел за накрытый стол последним, дождался, когда официант удалится на приличное расстояние, сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил диктофон с болтающимся на черном проводке микрофончиком и, небрежно положив его на скатерть, вопросительно посмотрел на Платона.
      – У меня ничего нет, – сказал Платон, изъявляя готовность расстегнуть пиджак.
      Он говорил чистую правду. Диктофон был вделан в лежавший на столе серебряный портсигар Ларри. Платон знал, что раз уж их привезли в "Метрополь", то жест Фрэнка был элементарным надувательством – наверняка столик и слушается, и пишется.
      Ларри промолчал весь вечер, предоставив Платону самому выяснять отношения с Фрэнком. Выслушав претензии Платона, Фрэнк явно загрустил и чистосердечно признал, что к Первому Народному банку он действительно имел отношение. Но довольно давно. Год назад. Или два. А потом его это перестало интересовать. Вот рынок – он понимает. И ресторан понимает. А с банком трудно. Фактически ничего нельзя проконтролировать Поэтому Фрэнк его продал. Вернее – подарил. И теперь этот банк принадлежит совсем другим людям. Иностранцам. Одному знакомому греку с Кипра и его партнерам. Три миллиона долларов? Ай-яй-яй, какая жалость... Так в чем вопрос? Да, держатель реестра – вроде бы из наших. Ну и что? Это же одно название – бумажки хранит, учет акционеров, то да се... "Балчуг"? Да, что-то слышал. Так это вашего человека там ранили? Что, убили?.. Пусть ему земля будет пухом, ах, горе какое... Наверное, семья, дети? Может, чем-нибудь надо помочь семье? Десять тысяч, двадцать тысяч? Хоть никогда и не были знакомы, но когда такое горе... Банк взорвали? Ай, что делается! Беспредел! Тоже всех убили? Нет? Ну слава аллаху! А мы с вашим банком можем совместный бизнес делать?
      Несмотря на ногу Ларри, безжалостно давившую под столом на его ступню, Платон в конце концов не выдержал издевательства и сорвался.
      – Мы ищем тех, кто все это устроил, – отчетливо произнес он. – Думали, вы нам поможете. Жаль, что разговор не получился. Я хочу вам сказать, что мы намерены предпринять...
      – Зачем же это? – искренне удивился Фрэнк Эл Капоне. – У вас свой бизнес, у меня – свой. Зачем мне знать лишнее?
      Платон получил под столом ощутимый удар по коленке, на мгновение скривился, помолчал и сказал уже более спокойным голосом:
      – А вдруг в течение ближайших трех дней вам – совершенно случайно – станет известно, к кому у нас претензии... Может быть, окажется, что эти люди вам знакомы. Возможно такое?
      Фрэнк прикрыл глаза и зашелестел четками.
      – Наверное, возможно, – продолжил Платон. – И три миллиона, и стрельба у "Балчуга", и взрыв в банке – у всего этого ноги из одного места растут. И кое-какие имена нам известны. Если в течение трех дней нам вернут наши деньги и выплатят компенсацию, мы будем считать вопрос закрытым. Если нет, то через три дня мы передаем всю информацию нашим людям в прокуратуре и МВД. Вам наши связи известны, правда ведь? Мы можем заставить этих людей работать, но не можем диктовать им, что надо делать, а что не надо. И я не исключаю, что они могут наехать не на тех. На кого угодно могут наехать, пока не выйдут на вашего знакомого грека с Кипра.
      – Не понимаю я, о чем вы, – огорченно произнес Фрэнк. – Клянусь этим столом, не понимаю. Какие-то три дня... В моем бизнесе обычно год... Ну полгода...
      – Три дня! – Платон поднялся, игнорируя подаваемые Ларри знаки. – Первый день начинается завтра в девять утра, в девять вечера заканчивается. До свиданья!
      – Ахмету Магомедовичу большой привет передавайте при встрече, – сказал им вдогонку Фрэнк. – Его ведь сейчас нет в стране, правда?
      В клуб Платон и Ларри возвращались на одной машине, но разговора не получилось. Платон искоса поглядывал на Ларри. Тот сосредоточенно молчал. Заговорил он только в кабинете Платона, когда принесли чай и дверь плотно закрылась.
      – Давай Федора Федоровича позовем, – сказал Ларри. – Надо посоветоваться.
      Когда сверху спустился Федор Федорович, продремавший все это время в комнате отдыха, Ларри начал.
      – Я очень волновался, – сообщил он, раскуривая сигару. – Очень. Потом я подумал и решил, что все правильно...
      – Ты мне все ноги оттоптал, – пожаловался Платон.
      Ларри ухмыльнулся в желтые усы и похлопал Платона по плечу.
      – Надо посоветоваться, как быть дальше, – сказал он сквозь дым. – Тут такая история, Федор Федорович. Фрэнк крутит, говорит, что банк уже давно продал и вообще ни при чем. Ну, это понятно. Ему известно, что Ахмета в Москве нет, а если даже Ахмет и вернется неожиданно, то в это дело не полезет. Но про МВД и прокуратуру Фрэнк услышал и усвоил. И прекрасно понимает, что его вещевые рынки могут в два счета прикрыть на неопределенный срок. А Фрэнку это неинтересно. Если как следует покопают, могут и на поставки оружия выйти, и уж тогда он попадет на такие бабки, что не дай бог. Так что ему выгоднее всего разойтись с нами нормально.
      – Какие-нибудь сроки назывались? – спросил Федор Федорович. Ларри кивнул.
      – Платон объявил ему три дня. Через три дня мы передаем все материалы нашим людям в прокуратуре. И на Октябрьскую площадь.
      – А он что?
      – Помотал головой. Говорит – сроки нереальные. Вот если бы год. Ну, может, полгода...
      – А вы?
      – А что мы? Встали и ушли. Он все понял.
      – Ну что ж, – сказал Федор Федорович, – вы думаете, что они через три дня вернут деньги? Вряд ли. Надо готовиться к большой войне.
      – Вот и я про это, – кивнул Ларри. – Так просто они деньги не принесут. Нам бы надо на опережение сыграть, но получится не по правилам. Если мы выйдем на прокуратуру прямо сейчас, то вроде как слово нарушим. Могут и другие проблемы возникнуть. Так что придется ждать. А они ждать не будут. И здесь надо хорошо подумать. Я больше всего за Платона опасаюсь. Слушай, может, мы отправим тебя куда-нибудь – в Швейцарию или в Киев? У меня в Киеве надежные люди есть. Или где-нибудь в шалаше поселим?
      – Лучше в шалаше, – ответил Платон, о чем-то сосредоточенно размышляя. – В подмосковном Разливе. Или еще где-нибудь, чтобы поближе и связь была нормальная.
      – Клуб закрываем? – полувопросительно, полуутвердительно произнес Федор Федорович.
      – Угу, – кивнул Ларри. – Клуб закрываем. Центральный офис пусть работает, всем известно, что нас там не бывает. На станциях и стоянках надо усилить охрану. Я сейчас вызову директоров – пусть завтра же с утра установят прожекторы и пустят по периметру собак. Что еще?
      – Кто пойдет в прокуратуру? – спросил Федор Федорович.
      – Я, – ответил Платон. – Только я. Иначе все в пользу бедных. Ларри и Федор Федорович переглянулись.
      – Значит, если за три дня они вас не найдут, то останется только одна возможность, – сказал Федор Федорович, – Отловить вас по дороге в прокуратуру. Или на Октябрьскую площадь. Это трудно, но в принципе реально.
      – Совершенно нереально, – твердо заявил Ларри. – Он же не идиот, чтобы в этой ситуации ехать в прокуратуру на своем "мерседесе". Понятно, что мы его отправим на "Жигулях", на "Запорожце" или, в крайнем случае, на "Газели". Даже если они и перекроют все подъезды, то что? Будут все машины останавливать и проверять?
      Федор Федорович покачал головой.
      – Не будут. Просто посадят по соседству снайпера. Тот дождется, когда подъедут, и пальнет.
      – Снайпера? Напротив прокуратуры?
      – Ну и что? Я же говорю, что это трудно. Но реально. Поэтому я предлагаю вот что. Прежде всего, сейчас увозим Платона Михайловича в совершенно надежное место. Про которое вообще никто и ничего не знает. Организуем связь. Усиление охраны – это понятно. А может, вообще закрыть станции на три дня?
      – Ни в коем случае, – возразил Платон. – Просто категорически нет! Потом два месяца будем налаживать бизнес. Ни под каким видом!
      – Ладно, – кивнул Федор Федорович. – Хотя я бы закрыл... Значит, через три дня посылаем две бригады – одну на Пушкинскую, вторую на Октябрьскую. Пусть прочешут все окрестности. Потом надо еще будет продумать возможные пути отхода. Наверняка у них и там, и там есть свои люди, и о приезде Платона Михайловича сразу же станет известно. Могут какую-нибудь гадость устроить на выезде.
      – А уезжать я буду на своем "мерседесе". Он бронированный. Надо будет только взять пару джипов в сопровождение.
      – Тут один уже ездил на бронированном, – мрачно напомнил Ларри. – По дороге с танком не разъехались. Ладно, это я решу. Приезд и отъезд – за мной.
      – Какие у нас есть возможности насчет связи? – спросил Федор Федорович. – Этими мобильными пользоваться никак нельзя. Если их сейчас еще и не слушают, то завтра начнут.
      Ларри вышел из кабинета и через несколько минут вернулся с небольшой черной сумкой.
      – В Германии купил, – сказал он, вываливая содержимое сумки на стол. – Здесь пять аппаратов. С роумингом. У них прямые берлинские номера. На них с наших телефонов надо звонить, как в Германию, – восемь, десять, сорок девять и так далее. А с них на московские номера – вот так: набираешь крестик, потом сразу московский номер. Здесь ими никто еще не пользовался. Один я себе возьму, один – тебе. Этот – вам, Федор Федорович. Кому-нибудь еще даем?
      – Пусть у тебя еще один будет, – приказал Платон. – А последний отдай Марии. Надо ей сообщить мой номер. И чтобы ни с каких других телефонов мне не звонила.
      Ларри кивнул и сел переписывать номера телефонов на четыре оранжевые бумажки.
      – Давайте черту подведем, – сказал он, закончив и раздав бумажки. – Со связью мы разобрались. Клуб закрываем – решили. Со станциями решили. Подходы к прокуратуре и к МВД в пятницу перекрываем – это вы, Федор Федорович. Приезд, отъезд – это я. Ничего не забыл? Значит, осталось только тебя куда-нибудь пристроить. Идеи есть?
      – Дача исключается, – заметил Федор Федорович. – Нужно абсолютно незасвеченное место. Где Платон Михайлович ни разу не был. А на улице поставить наружку. Есть такое место?
      – Есть! – просиял Платон. – Одно такое место еще есть. Эй! Быстро, вызовите сюда Марию. Пусть немедленно приезжает.
      Когда он выскочил на минуту из кабинета, Федор Федорович вопросительно посмотрел на Ларри.
      – Вы знаете, что он имеет в виду?
      – Похоже, что знаю, – медленно ответил Ларри. – А что? Не так уж и плохо. Наверное, даже хорошо. Оттуда он точно три дня на улицу носу не покажет.

      Девушку Фиру Мария нашла не в модельном агентстве. Фира пришла сама – насчет работы – и нарвалась на Ленку, которая быстро выяснила, что печатать девица не умеет, компьютер видит впервые в жизни, а английским владеет в пределах пятого класса средней школы. Мария, спешившая с какими-то документами, увидела Фиру, когда та уже стояла в дверях и изо всех сил старалась не зареветь. Мария пролетела было мимо, потом поворотилась, осмотрела Фиру с головы до ног, вернулась, задала несколько вопросов, решительно взяла девушку за руку, отвела в кабинет Платона, осиротевший после открытия клуба, усадила под пальмой и потребовала у буфетчиков чаю, минералки и сигарет.
      Отец у Фиры был московским узбеком, еще в конце восьмидесятых попавшим под колесницу, запущенную Гдляном и Ивановым. Куда он делся после этого, Фира либо и вправду не знала, либо не хотела говорить. В девяносто втором мать увезла ее в Ригу, откуда и была родом, а московскую квартиру сдала на два года иностранцам. В Риге мать нашла себе хахаля, с которым у Фиры не сложились отношения, и когда Фира сказала, что хочет вернуться в Москву попытать счастья, мать особо не возражала. Тем более что будущее Фиры не вызывало у нее сомнений.
 
      Фира унаследовала от матери стройную фигуру, высокую грудь, длинные ноги и густую гриву соломенно-желтых волос. От отца – темно-карие глаза, смуглую кожу и выдающиеся скулы. Попадавшиеся на ее пути парни шалели и теряли дар речи.
      Фира прекрасно представляла себе, как она будет жить в Москве и чем будет заниматься. Конечно же, устроится на фирму, которая ведет большие дела. В эту фирму будут приходить на переговоры важные иностранцы, а она будет принимать их, угощать кофе и коньяком. Иностранцы станут дарить ей цветы и всякие безделушки, приглашать в рестораны. А потом появится ОН – наверное, американец, – потеряет голову и увезет Фиру навсегда в Штаты.
      Фира возлагала большие надежды на квартирантов. Если люди платят за квартиру тысячу долларов в месяц, то, скорее всего, у них неплохой бизнес, и, увидев Фиру, они вполне смогут предложить ей работу. Тогда-то она себя и покажет. Это ничего, что квартиранты не из Америки, а всего лишь из Индии. Для первого шага Индия тоже сгодится.
      Но квартиранты Фиру разочаровали. Они два года успешно торговали индийскими самоцветами, потом вошли в клинч с налоговыми органами, разорились на взятках и теперь спешно сворачивались. Когда Фира появилась в квартире, исполнявшей по совместительству и роль .офиса, индусов там уже не было. Остались только пустые папки, сваленные в кучу на кухне, да пухлая визитница с карточками. Оттуда Фира и узнала про существование "Инфокара".
      Мария мгновенно оценила, с каким материалом ей довелось столкнуться. Внешние данные – исключительные. Наличие трехкомнатной квартиры в Москве – неоценимое достоинство. На прямой вопрос девушка, несколько смутившись, ответила, что да, был один мужчина, еще в седьмом классе, но сейчас никого нет. Значит, не шлюха, это тоже плюс. Остаются шлифовка и доводка.
      Три месяца Мария доводила Фиру до кондиции – спортзалы, массажные кабинеты, четыре часа занятий английским ежедневно, парикмахерские и портнихи, – а потом повезла ее в Третьяковку, где открывалась выставка из частных коллекций и куда обязательно должен был приехать Платон.
      Мария вооружила Фиру пейджером, надежно укрыла в одном из соседних залов и приказала появиться по сигналу в дверном проеме и там замереть. Сигнал поступил, когда официальные лица уже отговорили и слово дали Платону как генеральному спонсору.
      Платон взял в правую руку микрофон, собрался с мыслями, открыл рот и тут увидел у входа в зал Фиру. Микрофон бессильно опустился вниз. Собравшиеся в зале повернулись к двери и онемели. Кто-то закашлялся. Продолжавшаяся минуту гробовая тишина ознаменовала абсолютное и бесспорное торжество Марии. Придя в себя, Платон что-то пролепетал, сунул микрофон охраннику и стал пробиваться сквозь толпу Но Фиры уже не было. Повинуясь полученным от Марии инструкциям, она исчезла, как Золушка, не оставив ни хрустального башмачка, ни иных следов.
      В тот же вечер Мария призналась Платону, что прекрасную незнакомку привела она, но у той практически не было времени, чем и объясняется поспешное исчезновение. На самом деле Мария приказала Фире сгинуть только потому, что Платон был не один, а с предыдущей пассией, тоже подобранной Марией, и она не хотела скандала. Тем более что через два часа Платон должен был улетать, и знакомство не имело бы немедленного продолжения. Сразу же после возвращения Платона началась заваруха, и ему стало не до Фиры. А теперь, когда понадобилась незасвеченная квартира, все складывалось просто наилучшим образом.
      Платон, естественно, не стал рассказывать вызванной в клуб Марии, что ему грозит реальная опасность, а потому нужно надежное укрытие. Он просто сказал, что хочет отдохнуть и отвлечься, и главное – чтобы его никто не дергал. Если эта девочка... ну та самая... с выставки... А? Только отсюда звонить не надо. Лучше поехать к ней и выяснить. Договорились?
      Мария вернулась через час и утвердительно кивнула. Платон просиял, схватил бумажку с адресом, вызвал администратора и распорядился. В машину, которую определил Ларри, потащили шампанское и снедь. Платон протянул Марии один из немецких телефонных аппаратов и сказал:
      – Вот... Это тебе, на три дня. По нему тебе могу звонить только я. И Ларри. И еще Федор Федорович. Вот тебе еще мой номер телефона. Если что-то неотложное, звони мне только по нему. Ларри тебе объяснит... Надо набрать восемь, потом десять, потом еще что-то. Он точно скажет. Больше ни по каким телефонам мне не звони. Считай, что меня нет. Поняла? В четверг вечером я сообщу, во сколько мне будет нужна машина в пятницу. Все, обнимаю тебя.
      И Платон умчался.
      Заручившись обещанием Марии свести его с запропастившимся Платоном, Марк вообще перестал давать ей проходу. Каждые полчаса он звонил Марии со всех телефонов, время от времени вызывал на собеседование в коридор, проникновенно заглядывал в глаза. Брал на жалость. Мария держалась, как партизанка. Тем более что Платон, похоже, всерьез обосновался у Фиры на все три дня. Ни одного звонка, даже по новому телефону. Сказать Марку было решительно нечего. Не может же Мария, в самом деле, сообщить ему засекреченный адрес. С Марка станется припереться туда для разговора, а Платон специально укрылся от всех, чтобы хоть немного передохнуть. Этого Платон уж точно не простит. Другое дело, если Марк случайно окажется по соседству, когда Платон будет в пятницу выходить из подъезда. Мало ли что – ехал мимо, увидел, подошел... Через некоторое время Мария сдалась и сказала Марку:
      – Ладно. Только потому, что обещала. Он в четверг обещал позвонить и сказать, во сколько подавать машину.
      – А куда?
      – И куда – тоже, – солгала Мария. – Вот тогда и сообщу. В четверг около девяти вечера Марк позвонил Марии по внутреннему телефону и трагическим голосом сообщил:
      – Я сейчас должен отъехать. На переговоры. Наверное, уже не вернусь. Как только пройдет информация, дай мне знать по мобильному. Он будет включен все время. Или сбрось на пейджер.
      Платон вышел на связь ровно в полночь, спросил привычно, как дела, и, не дослушав ответа, попросил прислать машину к половине одиннадцатого. А также проинформировать Ларри и Эф-Эф.
      Мария все исполнила и стала звонить Марку. Тот не отзывался – противный голос сообщал из трубки, что мобильный телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания. Так оно и было на самом деле. В соответствии с давней традицией Марк, готовясь к завтрашнему решительному разговору, пошел в баню. Пейджер он оставил в пиджаке, который повесил в шкаф, а сумку с телефоном поставил на столик, рядом с пивом и едой.
      Случилось так, что, когда Марк совершал свой первый заход в парную, официант нечаянно толкнул сумку, и она упала на пол. Чертыхнувшись про себя и воровато оглянувшись, официант поднял сумку и поставил на прежнее место. Конечно же, он не мог знать, что батарейка мобильника при падении отскочила и телефон благополучно выключился. А Марк обнаружил это лишь в третьем часу, когда уже было поздно что-либо изменить.
      Отчаявшись добраться до Цейтлина по телефону, Мария набрала номер пейджинговой службы и сказала:
      – Сообщение для абонента одиннадцать-шестнадцать. Марк Наумович, срочно позвоните в "Инфокар". Для вас есть информация.
      Однако слабый писк оставшегося в шкафу пейджера не пробивался сквозь гремевшую в предбаннике музыку. Мария еще два раза посылала сообщение, но звонка Марка так и не дождалась. Она посмотрела на часы, разозлилась, снова набрала пейджинговую службу и передала новое сообщение:
      – Марк Наумович, запишите адрес: Стромынка шесть, подъезд два, в половине одиннадцатого утра. Мария.
      Это сообщение Марк прочел в третьем часу, когда одевался. Но он был не первым.

      В подвале на Пятницкой улице пахло свежемолотым кофе и трубочным табаком. Шуршащие под потолком кондиционеры выгоняли дым в темный коридор. На длинном белом столе два компьютера перемалывали информацию. Через один из них, имевший сетевую связь с базой, осуществлялся перехват информации, курсировавшей в системах пейджинговой связи. Второй же отсеивал девяносто девять процентов поступающих сообщений, оставляя только необходимое. Когда экран второго компьютера заполнялся выловленной из эфира информацией, включался принтер, и в руки к сидящему в кожаном кресле и попыхивающему трубкой человеку сползала страница с распечатанным текстом. Человек просматривал текст, кивал головой и скармливал страницу ненасытному шреддеру.
      Примерно до девяти вечера принтер и шреддер работали как заведенные. Кто-то требовал немедленно прислать по факсу номера выписанных за сегодня справок-счетов. Ларри Георгиевича срочно разыскивал некто Юра. Мама просила Иру перезвонить сестре. Директорам напоминали о субботнем совещании в подмосковном филиале. Водителю Сергею приказывали немедленно подъехать в офис. Снова разыскивали водителя Сергея. Обычная суета. Ничего интересного.
      После девяти принтер стал надолго замирать. Человек в кресле достал из портфеля толстый том Генри Миллера и углубился в чтение, время от времени поглядывая на голубые экраны дисплеев.
      Около часа ночи второй компьютер ожил. Человек отложил книгу, подошел к столу и вгляделся в текст. Марка Наумовича срочно просили позвонить в "Инфокар". Через десять минут это же сообщение было повторено дважды. А еще через некоторое время на экране появилась новая информация.
      Человек нажал кнопку на принтере, взял страницу в руки, снял телефонную трубку, набрал номер и сказал:
      – Есть. Записывайте.

      Платон никогда и никуда не являлся вовремя. Уж кому-кому, а Марку это было доподлинно известно. Вызванная на половину одиннадцатого машина ничего ровным счетом не означала. Если к тому же принять во внимание, что рядом с Платоном находится девочка из летучего отряда Марии. Но лучше все-таки приехать заранее. Надо, надо поставить все точки над "i". Поэтому в девять часов Марк уже был на месте, вылез из своего "мерседеса" и сделал несколько шагов по замусоренному двору, чтобы размять ноги. Он закурил, сделал несколько затяжек, потом отшвырнул сигарету в сторону. После вчерашнего курить не хотелось. Болела голова, и во рту было какое-то гадостное ощущение. Марк огляделся по сторонам.
      Вот второй подъезд, откуда должен появиться старый друг Платон Михайлович. Тошка. Можно подождать его прямо у двери подъезда. А можно и вот здесь, у закрытого на ремонт детского садика. Судя по всему, ремонт так и не начался. Можно и в машине. Нет, в машине не следует. Черт его знает, в каком настроении выйдет Платон. Если увидит машину Марка – может разозлиться. И пока Марк будет вылезать из "мерседеса", умчится по своим делам. Ищи его потом заново. Пожалуй, лучше всего отловить прямо в подъезде, тепленького.
      – Я в подъезде буду, – бросил он водителю, приняв решение.
      – Марк Наумович, – высунулся ему вслед водитель. – Минут десять есть? За сигаретами сгонять?
      – Я сколько раз говорил, чтобы меня этими глупостями не беспокоили! – вызверился Марк. – С вечера надо запасаться.
      Но, посмотрев в красные от бессонной ночи глаза водителя и вспомнив, во сколько он отпустил его вчера, Марк сменил гнев на милость и разрешил:
      – Пять минут. Чтобы мухой. И телефон не занимай.
      Марк зашел в темный подъезд, поднялся на один пролет, брезгливо протер подоконник купленной по дороге газетой и устроился поудобнее, положив рядом с собой мобильный телефон, сигареты и зажигалку. Сквозь заляпанное старой краской окно был виден двор, окруженный с боков заборами. Двор был пуст – те, кому нужно было на работу, уже ушли, а время бабушек еще не наступило. Только один человек в спецовке неспешно появился из-за забора, неся под мышкой что-то завернутое в мешковину, а в руке – полиэтиленовый пакет, в котором угадывалась бутылка, прошагал через двор и скрылся за дверью, ведущей в детский садик. Сторож, наверное...
      Через пять минут во двор влетел "мерседес" Марка. Лихо взвизгнул тормозами и встал неподалеку от подъезда. Водитель вылез из салона и стал закуривать. Курить в машине Марк запрещал категорически.
      Какое-то время Марк не обращал внимания на происходившее за окном – он прислушивался к звукам в подъезде и старался не прозевать момент, когда на неизвестном ему этаже откроется нужная дверь. Наконец он снова бросил взгляд на улицу и увидел, что рядом с машиной стоит странная женщина и о чем-то разговаривает с водителем. В обычной уличной толпе эта женщина, несмотря на некоторую своеобразность внешности, могла бы остаться и незамеченной, но во дворе времен массовой жилищной застройки, напротив детского садика с еще сохранившимся, хотя и выцветшим лозунгом "СПАСИБО ПАРТИИ ЗА НАШЕ СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО", рядом с переполненными и опрокинутыми мусорными баками, изуродованными скамейками и заваленной пустыми бутылками беседкой – она притягивала к себе внимание, как магнитом. При этом ничего необычного в женщине не было – длинная, закручивающаяся вокруг тощих ног черная юбка, черная кофта, из-под которой виднелся аккуратный белый кружевной воротничок блузки, черные туфли с сильно стоптанными каблуками.
      Черная шляпка с остатками вуали, черные перчатки, в пальцах – длинная дымящаяся папироса Ничем не примечательное, вытянутое лицо. Выбивающиеся из под шляпки неопределенного цвета волосы .. Таких женщин еще можно увидеть где-нибудь в центре, на бульварах, – они обитают в старых коммуналках и греются летом на скамейках у Патриарших прудов, – или в старых фильмах, где они произносят пламенные речи против произвола и самодержавия. Но здесь, в районе бывшей новостройки, эта дама смотрелась, как ворона на снегу.
      Марк ухмыльнулся, закурил, дождался, когда странная женщина, закончив разговор с водителем, уйдет со двора, и неспешно набрал номер телефона в машине.
      – Что этой старой курице было надо? – спросил он, когда водитель снял трубку.
      – Да ничего, – ответил водитель. – Подошла, спросила, кого жду.
      – А ты что?
      – Да ничего. Кого надо, говорю, того и жду.
      – А она?
      – А что она? Усмехнулась и пошла.
      Марк пожал плечами и выбросил непонятное создание из головы. И, конечно же, он не мог видеть, как женщина, зайдя за угол, выудила откуда-то из-под кофты телефон, нажала несколько кнопок и быстро заговорила в микрофон.
      Когда время стало близиться к половине одиннадцатого, во двор въехал хлебный фургон и припарковался неподалеку от "мерседеса". Водитель согнулся над сиденьем, чтобы его не было видно снаружи, включил рацию и сказал:
      – Передайте второму, прибыл на место. Все в порядке. Забираю пассажира, дальше следую по маршруту. Фургон прислал Ларри.
      Марк услышал, как наверху хлопнула дверь и как что-то неразборчиво произнес Платон. Он вскочил с подоконника, рассовывая телефон и сигареты по карманам. Теперь, когда до долгожданной встречи оставались считанные секунды, Марк сообразил, что сделал колоссальную ошибку. Ни в коем случае нельзя встречать Платона в подъезде. Он тут же поймет, что Мария выдала его местонахождение, и просто озвереет. Лучше натолкнуться на него на улице, пусть у самой двери подъезда, но на улице, изобразить удивление, соврать что-нибудь про тетку с материнской стороны, живущую по соседству...
      Марк выскочил во двор, отлетел от подъезда на несколько шагов, развернул газету и стал мелкими шагами приближаться к двери, изображая увлеченное чтение на ходу. Поверх газеты он внимательно следил за происходящим. Когда в проеме распахнувшейся двери возник Платон, Марк сделал решительный шаг навстречу и столкнулся с ним нос к носу, громко пробормотав "Пардон".
      Опустив газету, он изобразил удивление.
      – Тоша, – сказал Марк, картинно раскрывая объятия. – Ты здесь откуда? Ты что в этой дыре делаешь?
      – Встреча была, – настороженно ответил Платон, сделав шаг назад. – А ты?
      – У меня же здесь тетка живет, – соврал Марк. – Да ты ее помнишь, тетя Хана, мамина двоюродная сестра, у меня на дне рождения... Помнишь? Она заболела. Вот я и заехал навестить, деньжат подбросить, продуктов... Вон в том подъезде живет. Помнишь ее?
      Никакую тетю Хану Платон не помнил. Впрочем, он не вспомнил бы ее, даже если бы она и вправду существовала. Но появление Марка ему категорически не понравилось. Оно вносило в разработанный план действий элемент неожиданности. И Платон, который по мере приближения решающего дня становился, как ни странно, все спокойнее, почувствовал, что начинает дергаться. Радостно улыбающаяся физиономия Марка вызвала у него сначала раздражение, а потом – нарастающее бешенство.
      – Надо поговорить, – торопливо сказал Марк, с тревогой наблюдая, как меняется лицо Платона. – Раз уж встретились...
      – Сейчас не могу, – с трудом сдерживаясь, скороговоркой ответил Платон. – У меня важная встреча, и я опаздываю.
      – Ну пять минут-то есть, – не отставал Марк. – Пять минут точно есть. Твоя машина ведь еще не подошла.
      Сказать, что он едет на встречу на хлебном фургоне, Платон не мог. Помолчав, он решительно произнес:
      – Марк, я сейчас говорить не могу. Точно не могу. Иди к своей тете или куда хочешь, но сейчас никакого разговора... Понял? Это окончательно. Иди...
      Платон поднял глаза, взглянул на Марка и понял, что вся его решительность сейчас улетучится. Губы у Марка дрожали, и слезы уже начинали пробивать дорожки по небритым щекам.
      – Значит, все? – спросил Марк срывающимся голосом. – Все? Поэтому меня с тобой и не соединяют? Поэтому мы больше и не видимся? Я больше не нужен? Тогда так и скажи, только прямо скажи, а не через своих холуев. За двадцать лет дружбы я хоть правду-то заслужил? Или мне и этого не положено?
      – Вот же черт! – в сердцах сказал Платон. – Как не вовремя все... Послушай, я совершенно этого не... Мы обязательно встретимся. Я хочу, чтобы ты знал – ничего между нами не изменилось. Все как было... Просто сейчас... Давай так... Сегодня или завтра разберемся тут с одним делом и обязательно встретимся. Знаешь, что? Я, наверное, через пару дней улечу в Лозанну. Может, прилетишь ко мне туда? На денек? Я буду в "Паласе". И все обсудим. Идет?
      Марк оживал прямо на глазах.
      – Ладно, – сказал он растроганно, кладя Платону руку на плечо. – Забыли. Так я оформляю визу? Договорились?
      Платон кивнул.
      – Может, я постою с тобой, пока твоя машина не подойдет? – Марк обрел обычную уверенность в себе. – Есть много вопросов...
      – Нет! – категорически заявил Платон. – Ты сейчас же уезжаешь. Все обсудим в Лозанне, А сейчас уезжай. Ни секунды нет...
      Марк замялся на мгновение, пытаясь сообразить, стоит ли дожимать Платона, потом решил, что он уже отвоевал все, что было возможно, еще раз хлопнул Платона по плечу, повернулся и пошел к "мерседесу".
      Платон посмотрел ему вслед и присел на корточки, чтобы завязать болтающийся шнурок.
      Покончив с туфлей, Платон выпрямился и увидел, что Марк неподвижно стоит, взявшись за дверную ручку "мерседеса". Потом Цейтлин сделал левой рукой какое-то неловкое движение, будто забыл что-то и намеревался ударить себя по лбу, но рука замерла на полпути, бессильно опустилась, и Марк навзничь грохнулся на землю. Платон успел только заметить, как из кармана Марка вылетел мобильный телефон и волчком закрутился рядом с "мерседесом", и тут же почувствовал, что падает тоже. На мгновение он потерял сознание. Придя в себя, Платон ощутил, что его прижимает к земле невероятная тяжесть.
      – Живы, Платон Михайлович? – донесся откуда-то издалека незнакомый голос. – Не задели?
      Платон постарался повернуть голову, увидел краем глаза кожаную куртку лежавшего на нем человека и промычал что-то нечленораздельное.
      – Только не двигайтесь, – прошептал человек, горячо дыша ему в ухо. – Не шевелитесь. Я сейчас, сейчас все сделаю.
      Он волоком потащил Платона в сторону. Через несколько секунд металлическое днище хлебного фургона наползло на небо, по которому лениво ползли белые облака. Платон, чувствуя какую-то странную слабость, закрыл глаза. Как сквозь вату, он слышал хлопанье распахивающихся окон, топот бегущих ног, истошные женские крики и металлический лязг. Потом сильные руки подхватили его, подтянули вверх, и он оказался в кабине фургона.
      – Бумаги, – прохрипел Платон, – где мои бумаги... Человек злобно выматерился, исчез, потом появился и протянул Платону вывалившийся из его рук потертый кожаный портфель.
      – Это? – спросил он и, не дожидаясь ответа, крутанул ключ зажигания.
      Фургон взревел и вылетел на улицу. Платона швыряло из стороны в сторону. Сквозь полуопущенные веки он видел, как сидевший рядом человек в кожаной куртке обеими руками бешено крутил баранку, крича что-то в мобильный телефон, зажатый между плечом и ухом. Минут через пятнадцать гонка прекратилась. Фургон остановился на пустыре, неподалеку от глубокого котлована. Водитель повернулся к Платону и стал ощупывать его обеими руками.
      – Что случилось? – прошептал Платон, начиная понемногу приходить в себя.
      – Ничего, ничего. . – успокаивающе бормотал водитель, продолжая ощупывать Платона. – Ничего... вроде обошлось, слава богу..
      – Что случилось, я тебя спрашиваю, – голос Платона постепенно креп.
      – Мы попали в засаду, Платон Михайлович, – неохотно объяснил водитель. – Ждали вас там. Вот и пришлось уходить.
      – А что с... что с Мариком? – Платон окончательно вспомнил все и выпрямился – С ним что?
      Но водитель не успел ответить. С ревом подъехали машины, захлопали дверцы, и в кабину всунулся Ларри.
      – Жив? – спросил он. Платон с удивлением заметил, что лицо Ларри было совершенно белым, из-за чего покрывающие его веснушки казались нарисованными. – Ранен?
      – Нет, Ларри Георгиевич, – поспешил отрапортовать водитель. – Все нормально. Просто шок.
      – Врач нужен? Ты сам-то как?
      – Нормально. – Платон пошевелил руками. – Вроде нормально. Дышать немного больно. Что с Мариком?
      – Не знаю пока, – мрачно ответил Ларри. – В общем, так. На сегодня все отменяется. Сейчас пересаживаешься в мою машину – ив аэропорт. Билеты, паспорт, визу – все привезут туда. С тобой полетит Эф-Эф. Вечером созвонимся.
      Платон попытался было возразить, но Ларри решительно заявил:
      – Даже говорить не будем. Зачем нужны наши деньги, если нас не будет? Пока ты жив, мы их всех сто раз сделаем. В рот. И в другие места. Я этим сам займусь.
      – Ты узнаешь, что с Марком? – Платон сдался. – Я видел, как он упал... Плохо...
      – Узнаю, – пообещал Ларри. – Сразу же тебе сообщу. Не беспокойся, все будет нормально.
      – Нормально... – Платон откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. – Ничего нормального уже не будет.