Но света пока много, и хорошо видно, что возле пограничной вышки опять стоит лошадь и машет хвостом. Значит, приехали пограничники. Сашуку не то чтобы становится менее боязно - он нисколечко не боится! - а как-то так, спокойнее. Раз там Хаким и другой, с нашивками, он в случае чего даст им сигнал - и все, будет полный порядок... А чем сигналить? Костер зажечь? Пока-то его разожжешь... Лучше бы всего стрельнуть, так нечем. Сашук приносит из барака спички и "летучую мышь". Долго не может ее открыть, но все-таки изловчается, зажигает фонарь. И вовремя. Вокруг уже совсем темно, только на западе небо чуть-чуть светлеет, но скоро гаснет и там. Сашук захлопывает дверь барака, мучается с ключом, который всегда торчит в замке, наконец ключ со скрежетом поворачивается. Сашук вынимает его и кладет за пазуху. На всякий случай. Мало ли что.
      Если смотреть на горящий фитиль и ни о чем таком не думать, кажется, что светло везде вокруг, а не только на маленьком пятачке возле фонаря, и тогда совсем не страшно. И Сашук старается не смотреть по сторонам, а только на огонь. К фонарю слетается мошкара. И вовсе маленькая - сущая мелюзга, и побольше, и даже совсем большие бабочки с толстыми мохнатыми животами. Мошкара не такая, как бывает днем, а какая-то блеклая, белесая. Она вьется вокруг колпака "летучей мыши", тычется в стекло и, опаленная, падает на столешницу. Сашук пробует ее отгонять, но мошкара упрямо лезет к огню и обжигается. Чтобы удобнее было наблюдать, Сашук укладывает кулак на кулак, опирается на них подбородком. Мошкара летит и летит, вьется и вьется...
      Свет фонаря меркнет, сужается в пятнышко, в точку. Из этой точки вновь разгорается свет, превращается в необыкновенно яркий солнечный день.
      Бригада в полном составе сидит под навесом, прохлаждается. И Сашук тоже сидит за столом. Во двор въезжает "Москвич". Звездочет выходит из машины, здоровается со всеми и обращается к Сашуку:
      "Ну, как жизнь?"
      "Все в порядке", - отвечает Сашук.
      "А мамка?"
      "Мамка в больнице".
      "Так надо ее проведать! Прошу..."
      Он открывает перед Сашуком правую дверцу машины.
      "Зачем? - говорит Иван Данилович. - Пускай сам ведет, я на него надеюсь".
      Звездочет садится справа, пассажиром, а Сашук важно усаживается за баранку и спрашивает:
      "А что надо сделать, чтобы поехать?"
      "Погудеть, разумеется!" - отвечает Звездочет.
      Сашук нажимает на дужку. Раздается такой могучий сигнал, что потрясенные рыбаки зажимают уши.
      "Газанем?" - говорит Сашук.
      Звездочет кивает и подмигивает:
      "Валяй!"
      Машина срывается с места и мчится вдоль берега по малоезженому проселку. Пограничники, высунувшись из оконных проемов, машут Сашуку, он высовывает левую руку и шевелит пальцами, как делает это дядя Семен.
      Вышка остается далеко позади, скрывается совсем. По выжженной степи вдоль дороги бредет стадо коров. Сашук сигналит, и коров будто сдувает ветром, а пастух, растопырив руки и открыв рот, каменеет от испуга и восхищается.
      Машина летит по степной дороге, и вдруг Звездочет говорит:
      "Погоди, чего это там?"
      Впереди виднеется черная точка, она быстро увеличивается, растет, и "Москвич" останавливается возле того, что еще недавно было "козлом".
      Колеса у него развалились в разные стороны, кузов надломился посредине и лежит пузом на земле, из-под капота идет пар, сзади дымится. Шофер стоит перед задранным к небу радиатором и безнадежно чешет затылок.
      Из полуразвалившегося кузова вылезает весь в поту и в саже Гладкий. Он подбегает к "Москвичу", еще загодя стаскивая свою светлую шляпу в дырочках.
      "Слышь, друг! - просительно говорит он. - Выручи, сделай одолжение подкинь до Тузлов... А?"
      Сашук и Звездочет переглядываются. Гладкий старается поймать их взгляды и, задыхаясь, говорит:
      "Вот, поломалась... И ни лошади, ничего... А в колхозе все машины в разгоне... Сделайте такое одолжение. Дозвольте на вашей машине до Тузлов доехать? А? Мне там накачку делать надо..."
      Он заискивающе смотрит то на Сашука, то на Звездочета, комкает свою шляпу и начинает вытирать ею пот, еще больше размазывая грязь и сажу.
      "А когда тебя люди просили, - говорит Сашук, - тебе своей машины жалко было, да?"
      Пришибленный этим напоминанием, Гладкий суетится еще униженнее, но Сашук и Звездочет непреклонны.
      "Правильно! - говорит Звездочет. - Пусть теперь сидит здесь. Пускай знает про справедливость!"
      Сашук дает газ, и униженный, презренный Гладкий остается позади.
      Машина мчится по улицам Тузлов, время от времени Сашук сигналит так громко и пронзительно, что все шарахаются и разбегаются с дороги. На крыльце больницы стоят мамка и доктор. Мамка уже не бледная и скучная, а розовая, веселая и совсем здоровая. Доктор похож на Жорку, только с бородой и в очках.
      "Поправилась?" - спрашивает Звездочет.
      "А как же, - говорит доктор Жоркиным голосом. - У нас в два счета. Наука!"
      "Тогда садитесь, - говорит Звездочет, - и я отвезу вас на край света. Или прямо в космос..."
      И вдруг становится темно, доктор превращается в Жорку и кричит над самым ухом Сашука:
      - Я же говорил - вылитый боцман! Даже барак запер...
      Освещенные снизу "летучей мышью", возле стола стоят Жорка и Иван Данилович.
      - Молодец, - говорит Иван Данилович, - не подкачал. Давай ключ.
      Сашук достает ключ из пазухи, отдает и вдруг заходится отчаянным плачем.
      - Ты чего, дурной? - удивляется Жорка.
      - Не-правда!.. - захлебывается слезами Сашук.
      - Что - неправда? - спрашивает Иван Данилович.
      - Все неправда! - кричит Сашук и плачет, спрятав лицо в согнутый локоть.
      Иван Данилович и Жорка молча смотрят на Сашука. Подходит отец, берет его на руки и несет в боковушку, на топчан. Сашук затихает, но еще долго всхлипывает и судорожно вздыхает.
      Сон заново так и не приходит. Он просто спит как убитый, без всяких сновидений. Проснувшись, вспоминает все и первым делом хочет обругать Жорку за то, что разбудил. Только ругать уже некого - в бараке ни души, а во дворе один Игнат, разжигающий плиту. Сашук бежит к хате, в которой живет Звездочет. "Москвич" разинул пасть багажника у самого крыльца. Стоя спиной к улице, в багажнике копается Звездочет. Может... Может, он куда поедет и возьмет Сашука с собой? Может, сон произойдет наяву? А что, бабка сколько раз говорила, что сны сбываются...
      В дверях появляется Анусина мама, ставит на крыльцо две сумки. Сашук на всякий случай прячется за дерево. Мать уходит, потом появляется Ануся, и тогда Сашук тихонечко свистит. Звездочет не слышит или не обращает внимания, но Ануся поворачивает голову. Сашук манит ее рукой. Ануся выходит на улицу. Лицо у нее печальное или, может, просто заспанное. Сегодня она еще наряднее: в белом платье с красной каемкой, в красных туфельках и в новой панаме, тоже с красной каемкой.
      - Чего это ты вырядилась, фуфыря какая? - спрашивает Сашук.
      - А мы уезжаем, - печально говорит Ануся. - Совсем.
      Сашук молчит и смотрит то на нее, то на Звездочета, укладывающего сумки в багажник. Ануся опять дергает резинку панамы, та щелкает ее по подбородку.
      - Из-за меня?
      - Из-за всего. Это мама все... "Я не хочу, я ни за что..." передразнивает она. - А мне здесь нравится. И папе тоже.
      - Так чего?..
      - Разве ее переспоришь? - вздыхает Ануся. - Тут, говорит, ни людей, ни водопровода, ни вообще...
      - Как это "ни людей"? Вон сколько народу!
      Ануся пожимает плечиками. Они оба молчат. Долго и огорченно.
      - А я думала, ты мне еще краба поймаешь. Или я сама. Я бы спрятала.
      - Обожди! - вскидывается Сашук. - Я счас!
      Он стремглав летит домой, бросается под топчан, достает кухтыль и поспешно, но осторожно, обняв обеими руками кухтыль, бежит обратно. Ануся стоит у калитки и ждет.
      - На! - запыхавшись, говорит Сашук.
      Глаза Ануси вспыхивают, носик морщится в радостной улыбке.
      - Насовсем? На память?
      - Ага!
      - Ой! Папа, папочка! Положи и это... Смотри, какую мне вещь Сашук подарил!
      Ануся вбегает во двор и сталкивается с матерью. Мать смотрит на кухтыль, ноздри у нее начинают раздуваться и белеют.
      - Опять какая-то грязная гадость?
      Она выхватывает у Ануси кухтыль, яростно отбрасывает его в сторону. Кухтыль падает на железный скребок для грязи возле крыльца и с глухим брязгом разбивается. Ануся в ужасе всплескивает руками, поднимает опавший мешок из сетки - там звякают стеклянные обломки.
      - Зачем! Как не стыдно! - кричит Ануся и, заливаясь слезами, бросается к отцу. - Папа, папа, ну скажи же ей!..
      Звездочет придерживает ее трясущиеся плечи и молча смотрит на жену. Та отворачивается, идет к передней дверце и садится в машину.
      Вместе с кухтылем разбивается еще что-то такое, чего Сашук не умеет назвать словами, но от чего ему становится невыносимо горько. Он лихорадочно озирается, отламывает внизу у штакетника ком сухой грязи, замахивается - и опускает руку. Его трясет от злости, он так бы и запустил грязевой ком в злое красивое лицо, но понимает, что делать этого нельзя. Он перелезает через канаву и садится на корточки возле старого пыльного тополя.
      Звездочет усаживает плачущую Анусю на заднее сиденье, прощается с хозяйкой, заводит мотор. "Москвич", покачиваясь, выезжает на дорогу. И Звездочет и его жена смотрят прямо перед собой, не произнося ни слова, будто между ними стоит невидимая, но непроницаемая стена. Ануся, припав к лежащему на сиденье свертку, безутешно плачет. Сашука никто не замечает.
      Машина поворачивает к Николаевке. Когда-то глубокая грязь на дороге давно высохла, размолота колесами в тончайшую бурую пыль. Густым облаком она взвивается за багажником и заволакивает удаляющееся оранжевое чудо.
      КУГУТ
      Как всегда, Бимс радостно бросается Сашуку навстречу, юлит под ногами, будто пытается поймать свой торчащий бубликом хвост. Сашуку не до него, он поглощен горькой обидой. Бимс не обижается. Он ошалело мечется из стороны в сторону, на поворотах толстый живот его заносит, щенок катится кубарем, но тотчас вскакивает, опять мчится к Сашуку. И мало-помалу Сашук оттаивает. Он даже чувствует угрызения совести: привез щенка и забросил. То одно, то другое, а про него забыл. Совсем стал беспризорным.
      - Теперь все! - говорит Сашук. - Теперь мы всегда будем вместе. Есть хочешь?
      Они взапуски бегут к Игнату.
      - Дядя Гнат, - говорит Сашук, - дай мне ключ от кладовки, я хлеба возьму.
      - Еще чего, по кладовкам шарить!
      - А что? Мамка мне всегда давала.
      Игнат как-то странно, искоса смотрит на него и молчит, потом отворачивается и произносит:
      - То мамка... Обождешь. Пойду в кладовку - вынесу.
      Через некоторое время он спускается в кладовку, прикрывает за собой дверь и выносит оттуда ломоть хлеба. Не горбушку, а так, из середки.
      - Нам на двоих мало, - надувает губы Сашук.
      - Хватит баловства, еще собаку хлебом кормить! Будут объедки - пускай жрет... Собака, она и есть собака.
      "Вот жадина!" - изумляется про себя Сашук и отходит. Хлеб ноздрястый, сыроватый, с закалом. Сашук обламывает себе верхнюю корочку, остальное скармливает Бимсу.
      Конечно, с Бимсом не так интересно, как с Анусей, - что ему ни говори, он только смотрит в глаза и виляет хвостом. Но уж зато не бросит и никуда не уедет. А бегать готов все время, пока не упадет.
      И они бегают взапуски вдоль кромки берега, где песок влажный и ноги не вязнут. Чайки тоже ждут рыбаков, надеясь поживиться на дармовщину, и утюжат воздух - туда и обратно, туда и обратно. Они такие нахальные или понимают, что Сашук и Бимс маленькие, - нисколько не боятся и летают над самой головой. Когда крылатая тень проносится над ними, Бимс испуганно припадает на песок, бросается в сторону, потом обиженно тявкает вслед наглой птице, а Сашук смеется.
      - Эх ты, трус, - говорит он. - Вот подожди, скоро вырастешь, никого не будешь бояться, а тебя все будут...
      Сашук очень отчетливо видит это недалекое будущее. Бимс вырос, стал огромным и злым псом. Все его боятся, обходят стороной и пробуют задобрить. А он ни на кого не обращает внимания и слушается только своего хозяина, Сашука. Они везде ходят вместе. Бимс важно вышагивает рядом, время от времени скалит клыки, а если нужно, дает чосу. И никто уже не смеет обижать или задирать Сашука...
      Чайки начинают истошно орать - лодки подваливают к причалу. Рыбы много, рыбаки довольны, весело перешучиваются.
      - Эй, Боцман! - кричит Жорка. - Давай на подмогу, а то не справимся.
      Игнат приходит на причал с кошелкой - взять рыбу для артельного котла.
      - Привет, стряпуха! - кричат ему. - Где твои фартук?.. Ты бы юбку надел, для порядка.
      Игнат не умеет отвечать шуткой на шутку, угрюмо молчит и все больше насупливается.
      Сашук пристраивается на корточках рядом с Жоркой разбирать рыбу. Бимсу шумная суета на причале очень нравится, он путается у всех под ногами и всюду тычет свою нюхалку с высунутым языком. Его отгоняют, но это кажется ему тоже частью веселой игры, он мечется еще азартнее и подкатывается под ноги Игнату. Тот зло пинает его сапогом, Бимс коротко, будто подавившись, вякает, взлетает в воздух и падает в море.
      Сашук бросается к краю причала. Бимс не барахтается, не плывет, а, медленно переворачиваясь, опускается на дно.
      - Захлебнулся?
      - Не может того быть...
      Рыбак с лодки сачком на длинной рукоятке подхватывает щенка, поднимает из воды и вываливает на причал. Сашук трогает его рукой, но щенок лежит неподвижно. Из полуоткрытого рта выливается немножко воды и вываливается кончик розового языка. Рыбаки стоят, молча смотрят на щенка, Сашука и Игната, и только чайки над ними мечутся из стороны в сторону и пронзительно орут.
      - Убился? - спрашивает кто-то за спиной Сашука.
      - Убил, а не убился. Много ему надо!
      - Нашел, на ком зло срывать...
      Только тогда до Сашука доходит смысл происшедшего. Он хватает щенка на руки, прижимает, трясет. Хвост и лапы безжизненно мотаются, повисшая голова показывает мелкие зубы и просунутый между ними кусочек языка. Сашук слепнет от слез, отчаяния и ненависти.
      - Ты... ты - фашист! - кричит он Игнату. - Кугут проклятый!
      Склоненный над ящиком Жорка медленно и страшно распрямляется, перешагивает через ящик, сгребает Игната за грудки и заносит над ним кулак.
      - Егор!
      Окрик Ивана Даниловича - как удар бичом. Несколько секунд Жорка сумасшедшими глазами смотрит на Ивана Даниловича, жилы у него на шее так вздуваются, что кажется, сейчас лопнут. Он опускает кулак и отталкивает Игната; тот стукается спиной о стойку транспортера.
      - Иди, гад... чтоб я тебя больше не видел!
      Игнат подхватывает выпавшую из рук кошелку и, втянув голову в плечи, торопливо уходит с причала. Рыбаки молча смотрят ему вслед.
      - Слышь, Боцман, - все еще тяжело дыша, говорит Жорка Сашуку и кладет ему руку на плечо. - Ты его на солнышко. Может, отойдет...
      - Давай-давай, ребята, - командует Иван Данилович. - Хватит!
      Солнце не помогает. Шерсть на щенке обсыхает, но сам он коченеет, лапы становятся твердыми, негнущимися, как палки. Сашук сидит рядом с ним, уткнувшись в колени, и безутешно плачет. Он не поднимает голову, даже когда подходит Жорка и садится рядом.
      - Хана! - говорит Жорка, потрогав труп щенка. - Ладно, чего уж теперь реветь...
      - Ж-жалко, - захлебываясь, выдавливает Сашук.
      - Понятно, жалко, только все одно жалостью не поможешь... Надо его зарыть. - Сашук отчаянно мотает головой.- А как же иначе? Оставить - чайки расклюют, крабы растащат. Эта тварь на падаль падкая...
      Поодаль от причала, возле глинистого обрыва, Жорка руками вырывает яму в песке, кладет туда труп и засыпает. Потом берет Сашука за руку, ведет домой. Это очень кстати, потому что Сашук то и дело спотыкается. Слезы застилают ему глаза, он размазывает, стирает их кулаком, но они набегают снова и снова. Жорка его уговаривает, даже стыдит, но Сашук безутешен. Его терзает щемящая жалость. Он с опозданием корит себя не только за то, что в эти дни не обращал на щенка внимания, совсем забросил, а даже за то, что привез его сюда, в Балабановку. Он не хотел оставлять кутьку в Некрасовке, боясь, что тот без него пропадет, а он вот пропал здесь. Останься Бимс в Некрасовке, может, жил и жил бы, а теперь...
      И хлеб, и кондер кажутся Сашуку горькими, не идут в горло. Он старается сдержать всхлипывания, но от этого они только становятся глубже, судорожнее. Рыбаки едят молча, мрачно, без обычных шуточек и пересмешек. Не то чтобы все расстроились из-за гибели щенка - никто к нему не был особенно привязан, - но настроение у всех испорчено. За все время только кто-то бурчит:
      - У Насти оно вроде послаще, смачнее получалось...
      Говорящего никто не поддерживает. Игнат делает вид, что не слышит. Рыбаки идут отдыхать. Чтобы не оставаться с Игнатом, Сашук уходит со двора.
      Полуденный зной дрожит, струится над буграми и ямами старых окопов, бетонными глыбами взорванного дота. Теперь Сашук смотрит на них без всякого интереса - играть в войну не с кем. Нет даже Бимса, хотя он тоже не умел играть в войну. Может, потом и научился бы...
      Сашук садится над обрывом и смотрит в море. Там ни лодки, ни дыма, ни паруса. Только бесконечная россыпь блестков, солнечных зайчиков да воспаленная мгла, затянувшая горизонт. Даже чаек нет, они куда-то попрятались - должно быть, тоже улетели отдыхать. Никого нет и на земле. Бригадный двор пуст, безлюдна придавленная зноем Балабановка, а в степи и подавно никого нет. И Сашук сам себе кажется таким маленьким, таким затерянным в огромном безлюдье, что ему становится нестерпимо жалко себя. Беда за бедой. Мать увезли в больницу. Звездочет уехал и увез Анусю. А теперь пропал Бимс, и Сашук остался совсем один. С рыбаками разве поговоришь? Они только смеются. А играть и вовсе... Все они хорошо относятся к Сашуку, но что толку, если они большие и все время или работают, или спят, отдыхают. Разве только Жорка...
      Жорка первый отсыпается и выходит из барака. Они идут вместе купаться, потом лежат на песке и разговаривают про разное.
      - Ты не горюй, - говорит Жорка. - Вернемся в Некрасовку, такого щенка найдем - закачаешься! Настоящую ищейку. Какие у пограничников, знаешь?
      - Ага. - Иметь ищейку Сашуку очень хочется, однако, подумав, он говорит: - То ж будет уже другая собака. Не Бимс.
      - Бимса не воротишь, чего уж тут... Кабы не Иван Данилыч, я б тому гаду...
      - Хоть бы разик врезал! - с сожалением вздыхает Сашук.
      - Нельзя, брат, я Ивану Данилычу слово дал. Я, когда остервенюсь, таких дров наломать могу...
      За обедом опять кондер, и опять он кажется Сашуку невкусным. И не только ему. Тот же рыбак, что утром помянул Настю, бултыхает ложкой кондер и говорит:
      - Чистая баландея!
      - Игнат, да ты сало клал или нет?
      - А как же, - говорит Игнат.
      - Так где ж оно, если сальчина за сальчиной гоняется с дубиной.
      - Сколько есть. Растягивать надо. А то раз будет густо, потом пусто.
      - Что, у нас сала нет? - спрашивает Иван Данилович.
      - Есть, да мало. Полтора куска осталось.
      - Куда ж оно девалось? Было много.
      - А я почем знаю? Кабы я сначала за продукты отвечал. А то кто хотел, тот в кладовку и лазал. Вон и этот, - кивает Игнат на Сашука, - туда лазал. Может, собаку свою салом кормил...
      У Сашука даже перехватывает дыхание. Как он может? Зачем он врет?.. Сашук так поражен и возмущен, что не может сказать ни слова и только с ужасом во все глаза смотрит на бесстыже лгущего Игната.
      - Так ты за то и кутенка пришиб? - кричит Жорка.
      - Обожди с ерундой! - обрывает его Иван Данилович и поворачивается к Игнату. - Ты Настю не марай, она честнее нас всех. И наговаривать на человека за глаза...
      - Так что, по-вашему, я взял? Выходит, украл?
      Иван Данилович молчит, но Жорка молчать не может.
      - И выходит! - кричит он.
      - Ты меня поймал? - зло огрызается Игнат. - Видел?
      - А сейчас увидим! Вот возьмем и растрясем твой сундук, поглядим, чего там напрятано.
      - Не имеешь права обыскивать!
      - А без всякого права. Хочешь - меня обыскивай, мне прятать нечего. А ты коли прячешь...
      Жорка приподнимается из-за стола, Игнат делает шаг назад к двери в барак, лицо его сереет.
      - Да что вы, братцы? - говорит он, рыская взглядом по лицам рыбаков. Разве ж так можно?.. А если я из дому взял? На всякий случай... Не имею права?
      Кто-то тихонько, протяжно свистит и вполголоса добавляет:
      - Спекся!
      - Та-ак! - произносит Иван Данилович.
      Все оборачиваются к Ивану Даниловичу и ждут, что он еще скажет. Иван Данилович молчит и смотрит на Игната. Потом медленно, поочередно смотрит на всех. Ничего не спрашивает и не говорит, только смотрит. И, должно быть, то, что он видит, - как раз то, что ожидал увидеть. Он снова поворачивается к Игнату и глухо, но твердо говорит:
      - Уходи!
      - Как - уходи? Куда?
      - От нас уходи. Совсем.
      - Да что ты, Иван Данилыч! Из-за чего все началось? Разве можно человека из-за какой-то паршивой собаки...
      - Не из-за собаки. Из-за людей. С людьми надо по-людски. А ты не можешь. Нам такие не ко двору. Собирай свое барахлишко...
      - За что? Что я такое сделал?
      - Сам знаешь. Или вправду обыскать?.. Море - не огород за хатой, в одиночку с ним не совладаешь. Наше дело артельское, двуличных не любит, которые только про себя думают. Понятно?.. А может, кто против, не согласен?..
      - Пускай уматывает!
      - Поимейте совесть - разве можно на ночь глядя?
      - Ничего, на попутных доберешься, А на свободе и про совесть подумаешь. Про свою.
      Игнат, втянув голову в плечи, как давеча на причале, уходит в барак.
      - Дяденька Иван Данилыч, - говорит Сашук, - он врал все. Вот честное слово! Мамка мне ни разу ни вот столечко не дала. Это, говорит, артельское...
      - Правильно! - кивает Иван Данилович.
      - А как ты догадался?
      - Я не догадался, я знаю.
      Игнат выходит со своим сундучком из барака, ставит его на землю.
      - А с расчетом теперь как? По закону, если раньше срока, пособие полагается...
      - Правильно, полагается, - говорит Жорка. - Я тебе хоть сейчас могу выдать пособие. Персональное. - Сжав свои здоровенные кулаки, он кладет их на стол.
      - Не дури, - останавливает его Иван Данилович. - Я председателю все передам, небось не обсчитают, не на базаре.
      - Все равно буду жаловаться!
      - Давай-давай топай! - говорит Жорка.
      Игнат поднимает сундучок на плечо, идет через двор к дороге, потом поворачивает в Балабановку. Придавленная сундуком фигура становится все меньше и меньше.
      Зажав ладони между коленками, Сашук искоса смотрит на удаляющуюся фигуру, и ему даже становится жалко изгнанного Игната.
      - А куда он теперь? - спрашивает Сашук.
      - Обратно в Некрасовку, - говорит Жорка. - Будет опять на огороде копаться, в Измаиле городских на огурцах да помидорах околпачивать... Не бойся, такой не пропадет.
      Рыбаки расходятся. У стола остаются только Сашук и Жорка. Жорка сгребает в кучу грязную посуду, а Сашук думает.
      - А почему... - начинает он.
      Жорка оглядывается на него.
      - Почему люди злятся, врут, обманывают?
      Жорка молчит.
      - И вообще, - раздумчиво произносит Сашук, - зачем плохие люди?
      - Ни к чему, да вот есть!.. Что ж, их всех в мешок да в воду?
      Сашук искоса, снизу вверх смотрит на Жорку. Ответ не удовлетворяет его, и он опять задумывается - сгорбившись, зажав ладошки между колен.
      Думы у него невеселые. Плохо быть маленьким. Трудно. И не потому, что тебя всякий обидит. То само собой. Главное - столько непонятного... "Скорей бы большим стать, что ли!" - с тоской думает Сашук. А лучше всего найти звезду, про которую говорил Звездочет... Вот тогда бы да, тогда бы он знал, где плохие люди, а где хорошие, кому верить, кому нет, где правда, а где обман и что надо делать...
      - Мы сейчас в море уйдем, - говорит Жорка. - Не забоишься один?
      Сашук отрицательно мотает головой.
      - Не... Я только на причал пойду. Там хоть чайки...
      Рыбаки уходят. Сашук запирает барак и бежит за ними. Над причалом вьются, кричат немногочисленные перед вечером чайки.
      Лодки отваливают. Сашук стоит на краю причала и смотрит им вслед. На одной из лодок поднимается рука, долетает отдаленный голос Жорки:
      - Не дрейфь, Боцман!
      Сашук не шевелится и не отвечает, только смотрит на удаляющиеся лодки.
      Солнце скрывается, и после этого, как всегда, очень быстро темнеет. На востоке появляется звезда. Незаметная сначала, она разгорается все ярче и ярче. Вслед за нею вспыхивают другие, отражения их искрятся, переливаются в глухом, темном море. Ничего этого Сашук не видит. Скукожившись возле пустых ящиков, он спит.