- Помираю, деточки, помираю я...
      - Как это помираю?! Что вы такие глупости говорите! - отозвался привычный к командам голос.
      Римма Хвостикова смотрела на мир с высоты своих семнадцати лет и если не все знала, то, во всяком случае, обо всем имела совершенно ясное и определенное суждение. Иначе и не могло быть - она была вожатой, а вожатая должна вести своих воспитанников твердо и уверенно, уметь ответить на любой вопрос и решить, что хорошо и что плохо, что следует делать и чего делать нельзя. Не стоит осуждать Римму Хвостикову. В свои семнадцать лет мы ведь тоже все знали и так же категорично и безапелляционно решали все и вся...
      Иванковские красные следопыты шли по местам боевой славы минувшей войны. Они отыскивали памятки и памятники павшим героям, их могилы, проверяли, исправляли ошибки, вели дневники своих поисков - словом, делали все, что полагается делать красным следопытам.
      На этот раз поход оказался трудным. Дорога была скучной, а потому казалась бесконечной, солнце начало припекать с самого утра, и все время хотелось пить. Вода была у них в пластмассовых фляжках, они то и дело к ним прикладывались, а вот с остальным было плохо - в чистом поле ни ложбины, ни кустика, а старая дорога даже не имела кюветов. Поэтому, как только отряд поравнялся с перелеском, Римма Хвостикова скомандовала:
      - Мальчики - налево, девочки - направо! Далеко не уходить!
      Мальчишки наперегонки побежали в свою сторону от дороги, девочки, конфузливо переглядываясь, заспешили в свою. Но какая же девочка, придя в хорошее настроение, не поищет цветочков? Вместо цветочков они увидели, что на пригорке лежит худая, ужасно бледная старушка и тихонько плачет. По лицу ее ползали муравьи, но она не смахивала их, и вот - сказала, что умирает... Они знали, конечно, что люди умирают и сейчас, ко никто из них не видел, как это происходит, потому что людям полагается умирать в больницах. А чтобы вот так - возле дороги, прямо на земле?! От этого девочкам стало ужасно жутко, и они испуганно поглядывали то на свою вожатую, то на старушку. Римма Хвостикова тоже растерялась и, как всегда в затруднительных случаях, напустила на себя строгость:
      - Кто вы такая, гражданка? Где живете?
      - В Ганышах... В Ганышах я живу...
      - Так это совсем не нашего района! - недовольно сказала Римма Хвостикова, будто люди имели право умирать только в своем районе, а старуха этим установлением пренебрегла и нарушила незыблемый порядок.
      - Возьми мой узелок, милая... Только забожись, что передашь!
      - Вот еще новости! - возмутилась Римма Хвостикова. - С какой стати я буду божиться? Я - комсомолка!
      - Ты не шуми, милая, а то я сейчас вовсе помру... - с трудом проговорила Лукьяниха. - Свези мой узелок в Ганыши и отдай Старому барину... Богом тебя прошу!
      - Какой барин? Что вы опять глупости говорите?!
      Девочки не очень хорошо знали, где находятся Ганыши, зато прекрасно знали, что никакого барина там нет и быть не может, но они, по юности, были сердобольнее своей суровой наставницы и наперебой заверили:
      - Мы передадим! Передадим, бабушка! Честное пионерское, передадим!
      - Ну и ладно, - облегченно вздохнула Лукьяниха и закрыла глаза.
      Римма Хвостикова, покусывая губу, раздумывала.
      С одной стороны, они шли в поход и его следовало продолжать, тем более что до границы района осталось совсем немного, с другой стороны, оставить в поле больную старуху - негуманно.
      - Идите на дорогу, - сказала она, - останавливайте машину.
      Первую остановить не удалось - она шла на такой скорости и так рявкнула сигналом, что пионеры испугались и расступились. Но, завидев вторую, они выстроились цепочкой поперек дороги и взялись за руки. Машина остановилась, шофер высунулся из кабины.
      - Вы что балуете? По шеям захотели?
      - Там старушка лежит... В больницу надо!
      - Только у меня и делов, что старух возить, - сказал шофер, но парень он был добрый, а машина пустая, и он пошел вслед за пионерами.
      - Да, доходяжная старушка, - сказал он, увидев Лукьяниху, оглянулся в поисках помощника, но даже сама Римма Хвостикова не показалась ему для этого пригодной, поэтому поднял старуху сам и понес к машине. - А вы чего? - сказал он, уложив Лукьяниху на днище кузова. - Садитесь тоже.
      - Мы должны дальше идти.
      - Чтобы с меня спрашивали, где, как да почему? Вы нашли, вы и сдавайте. Мне милиции и так хватает, по завязку...
      Машину трясло на старой, разбитой дороге, но это бы ничего, если б не старушка... На нее пионеры старались не смотреть и смотрели по сторонам, хотя смотреть по сторонам было решительно не на что. Одна пионерка не выдержала, оглянулась. Голова Лукьянихи болталась, как привязанная, рот провалился, глаза безжизненно смотрели в небо.
      - Ой, девочки, - испуганно сказала пионерка. - Ой, девочки! - закричала она и, уткнувшись лицом в согнутый локоть, заплакала.
      Остальные посмотрели тоже и тоже начали плакать.
      Мальчики супились и крепились, но и они были недалеки от того, чтобы зареветь. Римма Хвостикова постучала по крыше кабины. Машина остановилась, шофер выглянул в окно.
      - В чем дело?
      - Умерла. Умерла она...
      - Так а я что, доктор? - озлился шофер.
      Гремя и подпрыгивая на булыжнике, машина покатила дальше, в Иванково.
      Вася Кологойда сразу узнал ее в погребе, который местной больнице служил моргом.
      - Она самая, - сказал он, вернувшись в отделение милиции. - Проживала в Ганышах. На моем участке.
      - Тогда вот, принимай по описи все ее имущество, - сказал дежурный и протянул старухин узелок.
      От старой-престарой квадратной книжки шибанул резкий запах книжного тлена. Она была переплетена в растрескавшуюся, побуревшую от времени телячью кожу и оказалась не печатной, а рукописной. В начале были вложены какие-то исписанные листки. Ни книга, ни листки не произвели на Васю Кологойду впечатления - но на листках лежала новенькая сторублевка.
      - Ага! Значит, не сбрехал...
      - Кто? - спросил дежурный.
      - Да есть там у нас один ворюга недоделанный... А он с этой старухой был связан...
      - Выходит, ты в курсе? Ну и лады, сам это дело закроешь.
      - Само собой. Только застали-то ее еще живой? Неужели ничего не спросили?
      - Ну вот же протокол... Сказала пионерам, чтобы свезли в Ганыши и отдали какому-то старому барину.
      Ерунда на постном масле. Видно, у старухи перед смертью мозга за мозгу заскочила.
      - Не иначе, - раздумчиво покивал Кологойда. - Ну ладно, привет! сказал он, опуская ремешок фуражки под подбородок.
      Лукьяниха была мертва, и меньше всего в смерти ее повинен был Вася Кологойда, но его не покидало сознание своей вины, вины в том, что недодумал, недоделал и потому не предотвратил...
      "Кабы раньше! Кабы чуток раньше!" - досадливо повторял он и, боясь снова опоздать, гнал "на всю железку". Степенный онищенковский "ИЖ" козлом прыгал по булыге и пулеметным грохотом расстреливал чахлые перелески.
      К счастью, Аверьян Гаврилович был на месте.
      - Придется вам со мной, товарищ директор, - без всяких предисловий сказал Вася. - На случай консультации, поскольку вы специалист по всякому старому...
      хозяйству, - вовремя спохватился он.
      - Куда?
      - В Ганыши.
      - Пожалуйста, - сказал Аверьян Гаврилович, надевая кепочку. - Но в чем, собственно, дело?
      - Нашлась наша бабка-то... только она тово... перекинулась.
      - То есть как перекинулась?
      - Ну - померла... Видать, с перепугу съехала с катушек и чесанула не в ту сторону. В Иванковском районе ее нашли. И сторублевка при ней оказалась! Выходит, в порядке исключения, йолоп тот не сбрехал.
      - Ну так что?
      - А то, что надо нам найти, кто ей ту сторублевку дал.
      - Да я-то чем могу вам помочь? Всякие там оттиски пальцев - я в этих вещах не разбираюсь...
      - Какие оттиски, товарищ директор?! Лукьяниху нашли пионеры. Перед смертью она успела им сказать, чтобы все отдали старому барину в Ганышах...
      - Ну, знаете, это полная чепуха! Какой барин может быть в колхозе?
      - В колхозе, конечно, навряд... Может, старушка и сбрендила, а может, и нет? Старые люди, они как-то перед смертью брехать не любят, опасаются... Пошли, пошли, товарищ директор!.. Барина там, конечно, никакого нет, это само собой... А может, есть какой-то человек, которому нужна эта хреновина...
      - Что вы имеете в виду? - приостановился Аверьян Гаврилович, который уже занес ногу в коляску.
      - Да вот, - хлопнул Кологойда по вздувшейся планшетке. - От руки писанная книжица. Такая старая, что смердит хуже скипидара...
      - Рукописная?! Так покажите же! - взволновался Аверьян Гаврилович.
      - Потом, потом, товарищ директор... Один раз проворонили, можем второй раз проворонить. Вы только держитесь покрепче и из-за щитка не высовывайтесь, а то кепочку потом не сыщешь...
      "ИЖ" по всем правилам миновал город, но, как только город остался позади, с громом и звоном вонзился в дорожную просеку Семигорского бора.
      2
      До предела взбудораженная Юка с трудом дождалась, пока мистер Ган немного отдалится.
      - Вы идете нас провожать, думаете, он что-нибудь сделает? - прошептала она.
      - Я боюсь того, что сделаете вы, - сказал Федор Михайлович. - Ваша буйная фантазия может так разукрасить превращение мистера Гана в Ганыку, что как бы Иван Опанасович не начал собирать народное ополчение против захудалого аптекаря.
      Толя и Антон засмеялись, Сашко остался напряженно серьезен, а Юке было сейчас не до шуток.
      - Но дядя Федя, разве он правду рассказал? Ведь Сен-Жермен - это же тройка, семерка, туз!.. Ну, помните, в "Пиковой даме"? "Однажды в Версале о же де-ля Рен, Венюс московит проигралась дотла. Среди приглашенных был граф Сен-Жермен..." Ну и дальше - три карты!
      три карты! три карты!
      Теперь засмеялся Федор Михайлович.
      - Милая Юка! Кажется, Лассаль сказал: "Учитесь, учитесь, только не по журнальным статьям!" Я бы к этому добавил: "Не изучайте историю по оперным спектаклям и кинофильмам!"
      - Так ведь и у Пушкина тоже... - вспыхнула Юка.
      - Пушкина полезно перечитывать. У него Томский рассказывает историйку о благородном и таинственном чудаке Сен-Жермене и трех картах. Модест Чайковский для оперы изложил эту историйку корявыми стихами и зачем-то сделал Сен-Жермена паскудником, который потребовал неблаговидной платы за услугу...
      - Так что, этот граф был на самом деле? - сказал Антон. - Я думал, просто, так, сочинение из головы...
      - Нет, - сказал Федор Михайлович. - Сен-Жермен не "из головы", а личность историческая. Историки удостоверяют, что Сен-Жермен посетил Петербург, был другом Григория Орлова и участвовал в заговоре против Петра Третьего.
      - Выходит, он был шпион? - сказал Антон.
      - Вероятно, и шпион тоже. Во всяком случае, в этом был уверен его современник Казанова, который в таких делах, несомненно, разбирался, так как сам был шпионом. Но в отличие от Казановы, Сен-Жермен мемуаров не писал и остался личностью загадочной. Известно, что он без конца путешествовал, знал много языков, был очень богат, но происхождение его богатства темно и непонятно.
      При французском дворе он появился, очаровав маркизу Помпадур, а Людовика Пятнадцатого покорил тем, что надтреснутый королевский бриллиант мановением руки превратил в целый, отчего тот стал втрое дороже.
      - Так это же настоящее чудо! - сказала Юка.
      - Или ловкость рук. Подменить треснутый бриллиант целым не так уж трудно. Наш иллюзионист Дик Читашвили делает штуки посложнее - прикрывает пустую ладонь платком, а когда поднимает платок, на ладони оказывается большая стеклянная ваза с водой, в которой плавают золотые рыбки. Чтобы приобрести расположение короля, стоило подменить плохой бриллиант хорошим.
      - А я знаю - он был гипнотизер! - убежденно сказала Юка.
      - Возможно, он и обладал силой внушения, однако сильнее всякого гипноза на людей действует их собственное воображение. Сен-Жермен сам распускал легенды о себе, еще больше их создавали другие. Говорили, что он обладает эликсиром долгой жизни, может делать золото, живет так долго, что будто встречался с Иисусом Христом, ну и прочие чудеса в решете.
      - Обыкновенный обманщик! - сказал Толя.
      - Я бы сказал иначе: умный и очень ловкий мистификатор.
      - А шо оно такое - мистификатор? - спросил Сашко.
      - Ну... человек, который не просто обманывает, а себя и свои поступки окутывает всевозможными тайнами, загадками. А вера в тайны и загадки живуча. Даже в 1938 году кое-кто утверждал, что Сен-Жермен проживает в Венеции в одном из дворцов на Большом канале...
      Если бы Юка попала в Венецию, она, наверно, обязательно разыскала бы таинственного графа...
      Ребята засмеялись. Юка улыбнулась тоже, но отрицать не стала.
      - Если он такой мошенник, - сказал Антон, - почему его не разоблачили?
      - Пробовали. В прошлом веке император Наполеон Третий приказал собрать все материалы о Сен-Жермене в один архив, чтобы выяснить, наконец, кто он и что делал. Но тут развернулась франко-прусская война, во время осады Парижа в архив попала бомба, и все сгорело.
      - Вот! - торжествуя, сказала Юка. - Это он сам!
      - Что сам?
      - Он не хотел, чтобы доискивались, и все уничтожил!
      - Ну да, граф Сен-Жермен превратился в пушечное ядро и шарахнул по архиву.
      На этот раз засмеялся даже Сашко, но это не поколебало уверенность Юки в том, что Сен-Жермен причастен к пожару в архиве.
      - Он же мог выстрелить!
      - Немцы не могли вести прицельного огня во время осады. Они лупили по Парижу наобум, для устрашения...
      Вот мы уже пришли, и, я надеюсь, деловая обстановка сельсовета вернет тебя на землю из заоблачных высей ненаучной фантастики...
      Ивана Опанасовича в сельсовете не было. Секретарша сообщила, что председатель с утра уехал в область, а потом позвонил оттуда и сказал, что переводчика того американца уже выписали из больницы, они скоро приедут вместе и чтобы передать это председателю колхоза.
      Она передала...
      - Мы подождем в кабинете, - сказал Федор Михайлович. - Там прохладнее...
      Однотумбовый стол председателя, на котором не было ничего, кроме телефона, прошлогодняя стенгазета и плакат, призывающий выполнять поставки яиц и молока, не смогли вырвать Юку из восемнадцатого столетия.
      - А все-таки я считаю, что он сыграл положительную роль! - убежденно сказала Юка.
      Окончательно решить вопрос, положительным или отрицательным был таинственный граф, не удалось - к сельсовету с грохотом подлетел милицейский "ИЖ".
      - А, товарищ лесовод! - сказал Кологойда, увидев Федора Михайловича. Привет, привет! И вся компаша в сборе? - оглядел он ребят. - Ну, пока головы нет, начнем с вас, поскольку вы всех знаете... Такое дело, ребята: жила тут у вас старушка, которая делала глечики и в Чугунове продавала...
      - Бабушка Лукьяниха? - сказала Юка. - Так она и сейчас живет.
      - Уже не живет, поскольку вчера померла.
      - Ой! - Глаза Юки наполнились слезами. - Как же?
      Почему?
      - Вскрытие показало инфаркт. А вот почему у нее был инфаркт, неизвестно. Может, просто от старости, а может, и еще от чего... Известно только, что перед смертью она вроде как сильно засуетилась... Вы ничего такого не замечали, не слышали? Ничего тут с ней не случилось?
      - Что-то было... - раздумчиво сказала Юка. - Ей что-то привиделось... Она мне рассказывала, как служила у помещика Ганыки и всякие ужасы про их род и про Старого барина...
      - Старого барина? - подался вперед Кологойда. - Какого барина?
      - Ну, про отца последнего помещика. А утром на следующий день я увидела, как Лукьяниха бежит от развалин - даже грибы все растеряла. Она прямо умирала от страха. И сказала, что ей явился Старый барин...
      Только никакого барина там не оказалось - я сбегала, посмотрела. Видно, ей после того разговора просто померещилось...
      - Привидение, - лукаво подсказал Толя.
      Кологойда предостерегающе поднял ладонь в сторону Толи.
      - А потом?
      - Потом она про это не хотела даже говорить и ужасно сердилась.
      - А что, если... - сказал Федор Михайлович, - что, если ей не померещилось, и увидела она не привидение, а Ганыку?
      - Откуда тут может взяться Ганыка? - сказал Аверьян Гаврилович.
      - Из Соединенных Штатов. Выяснилось, что американский турист мистер Ган - это Ганыка, сын последнего помещика.
      - Неужели?!
      - Дядя Федя его разоблачил! - сказал Антон. - Разговаривал, разговаривал, а потом - р-раз! - и припер к стенке. Тот признался. Даже руки кверху поднимал...
      - Интересная получается карусель! - сказал Кологойда. - Выходит, товарищ директор, барин может оказаться и в колхозе?.. Раз такое дело, давайте, ребята, припомните, какие у того барина были контакты с Лукьянихой?
      - Никаких контактов не было! - твердо сказал Сашко. - Я бы знал.
      - Были! - закричала вдруг Юка. - Мне же Галка сегодня утром рассказала!.. Она их вместе видела!
      Только когда началась эта история с Ганом-Ганыкой, у меня все из головы вылетело...
      - Какая Галка? - спросил Кологойда.
      - Нашей хозяйки дочка, Галка Удод.
      - А ну, давай сюда ту Галку! Только быстро!
      Если во дворе и поблизости никого не было, Галка на кур и теленка кричала толстым, грубым голосом, какой бывает только у пропойц: "Куды? От шоб тоби повылазыло!.. А шоб вы повыздыхалы!.." На самом деле пропойного баса у нее не было, она была очень застенчивой девочкой, с людьми знакомыми разговаривала мягко и так тихо, будто не говорила, а шелестела, при незнакомых замолкала вовсе и заливалась краской от одного взгляда на нее.
      На призыв Юки Галка подбежала, но, узнав, что ее требуют в сельсовет, вспыхнула и уперлась точь-в-точь как "дурне теля", на которого она орала у себя во дворе.
      - Та я не пиду! Не хочу! Та шо я там не бачыла?
      - Да иди же, тебе говорят! - рассердилась Юка и за руку втащила ее в кабинет. Увидев, кроме Кологойды, незнакомых мужчин, Галка потупилась и замолчала.
      - Так ты, значит, и есть Галя Удод? - сказал Кологойда. - Ну, здорово!
      Глядя в окно, Галя пошевелила губами.
      - Что ж ты стала, понимаешь, за километр, да еще и шепчешь. Подойди ближе.
      Галка не тронулась с места. Тогда Юка уперлась руками ей в спину и заставила сделать несколько шагов вперед. На висках у Галки выступили капли пота, а на глазах слезы.
      - Ну вот, еще реветь вздумала!..
      Галка отвернулась к окну и заморгала, прогоняя слезы.
      - Что мы тебя, съедим, что ли? Вот же сидят ребята, ничего не боятся. А ты чего боишься?
      - Я стыдаюсь, - прошелестела Галка окну.
      - Да чего тебе стесняться? Ты только расскажи нам, что видела, и иди себе до дому... Вот Юка говорит, ты видела, как американец разговаривал с Лукьянихой.
      Видела?
      - А-ага, - кивнула окну Галка.
      - Вот и расскажи, как все было.
      - Я вранци пишла до лесу... Шоб лысычок набпаты... А там идет той дядька, американец...
      - Подожди, когда это было?
      - Та ще в субботу.
      - Почему же ты раньше никому не рассказала?
      Галка безмолвствовала.
      - Так. А что было дальше?
      - Я як побачыла, то и сховалась... За колоду... Там колода така велыка лежыть...
      - А почему ты спряталась?
      - Злякалась...
      - Чего испугалась?
      Галка сначала пошептала окну, потом еле слышно прошелестела:
      - Вин дывыться...
      - Так что? Все люди смотрят.
      Ответа не последовало.
      - Ну ладно. Так ты, значит, спряталась, а все-таки подсматривала?
      - Бо як бы вин до мэнэ, то я б побйгла...
      - Ага! А он к тебе не пошел?
      - Не... Бо тут як раз Лукьяныха... Бона теж лысычки збырала... А вин став и дывыться... А вона як побачыла, так упала на колина и руки до нього простягае, наче молыться... А вин шось довго, сердыто так говорыв...
      А вона все молылась... А вин знову говорыв и говорыв.
      А тоди шось достав и дав ей... И знову шось довго говорыв... А тоди вона пишла, така малэнька та согнута...
      И вин пишов... А тоди я побйгла до дому...
      - А все-таки почему ты только сегодня рассказала обо всем?
      - В чем дело? Что случилось?
      "Волга" подкатила к сельсовету бесшумно, появление Ивана Опанасовича и переводчика было полной неожиданностью. Всю дорогу Иван Опанасович находился в прекрасном расположении - переводчик выздоровел, едет за мистером Ганом, и все, слава богу, обошлось благополучно. Он сказал переводчику, что позвонил в Ганыши, чтобы предупредили председателя колхоза Голованя.
      Встретили того цистера по-хорошему, надо и проводить по-хорошему, по закону гостеприимства - пускай помнит.
      Пообедаем, опрокинем стопаря на дорожку и - привет!..
      Едва он увидел в кабинете участкового и необычайное сборище, от прекрасного расположения не осталось следа.
      - Много всякого случилось, товарищ голова, - сказал Кологойда. Во-первых, как выяснил товарищ лесовод, твой мистер Ган оказался никакой не Ган, а Ганыка, сын помещика...
      Иван Опанасович посерел и потерянно оглянулся на переводчика.
      - Что же вы? А?
      Переводчик поморщился.
      - А я при чем? Мое дело - переводить... Это уже не первый такой случай: притворяются, будто их музеи, дворцы интересуют, а потом кидаются искать родственников или еще чего...
      - Во-вторых, - сказал Кологойда, - померла ваша Лукьяниха...
      - Ну что ты, ей-богу, товарищ лейтенант? Тут такое дело, а ты, понимаешь, со всякой...
      - Нет, не со всякой! С перепугу или еще отчего, старушка помирать убежала аж в Иванковский район.
      И вот, как мы сейчас установили, были у нее какие-то контакты с твоим туристом...
      - Да почему он мой? - вспылил Иван Опанасович. - Я его сюда зазывал?
      - А в-третьих, - невозмутимо продолжал Кологойда, - в ночь с воскресенья на понедельник была сделана попытка произвести кражу со взломом в Чугуновском музее. Только благодаря бдительности товарища директора кража была предотвращена. А указанная Лукьяниха в той краже замешана... Правильно, товарищ директор?
      - Совершенно верно! - поспешно подтвердил Аверьян Гаврилович. При первом знакомстве лейтенант показался ему простоватым и недалеким малым, но теперь проницательность и умение Кологойды охватить и свести воедино разобщенные, казалось бы, факты, необычайно возвысили его в глазах Аверьяна Гавриловича.
      - Этого не может быть! - горячо сказала Юка.
      - А вы тут зачем? - взорвался Иван Опанасович.
      Он нашел, наконец, на кого можно было безнаказанно излить свою досаду и растерянность. - Что вам тут, детский сад? Игрушки? А ну, марш отсюда!
      - Спокойно, товарищ голова! - сказал Кологойда. - Не игрушки, а следствие, и они этому следствию очень даже помогают как очевидцы и свидетели...
      - Какие свидетели, если они несовершеннолетние?!
      - Юридически, конечно, нет, но глаза и уши у них вполне совершеннолетние... Ладно, ребята, вы пока идите, погуляйте там, только никуда не уходите, может, еще чего надо будет...
      Ребята вышли. Галка умчалась домой, но остальные не собирались мириться с очередной возмутительной несправедливостью взрослых и немедленно уселись на скамеечке под окнами. Окна были распахнуты настежь, и все дальнейшее они прекрасно слышали.
      - Так что теперь делать? - спросил Иван Опанасович.
      - Раз закрутилась такая карусель, надо ее раскрутить обратно. А поскольку Лукьяниху уже ни о чем не спросишь, придется спросить у того Гана-Ганыки. Так что давайте сюда своего американца.
      - Имейте в виду, - сказал переводчик, - если у вас кет серьезных оснований и доказательств, могут быть большие неприятности!..
      - Так нам за то деньги платят, чтобы иметь дело с неприятностями, - с напускным простодушием сказал Кологойда. - Только ему про все эти дела ни слова. Вы ничего не знаете! Скажите, заедем, мол, до головы попрощаться, вот и все.
      Переводчик пожал плечами и вышел. "Волга" умчалась в лес, к Дому туриста. Председатель сельсовета набросился с вопросами на Федора Михайловича и Кологойду. Федор Михайлович рассказал, как догадался о том, что Ган - русский, Кологойда отшучивался.
      Иван Опанасович погрузился в мрачное молчание.
      Теперь уже совсем неизвестно было, как поступить с американцем, который оказался не американцем. Сводить классовые счеты за эксплуатацию трудящихся до революции? Но до революции Ганыка был пацаном, здесь почти не жил и никого не эксплуатировал... А сейчас он вроде ничего такого не делал, и чего опасаться какогото старика, которого привели сюда воспоминания и где от всего его прошлого осталась одна выгоревшая коробка дома? Одно только непонятно - зачем он брехал и притворялся?! И на лице Ивана Опанасовича застыло выражение досады и недоумения - мы-то думали, а ты, оказывается...
      Мистер Ган шагнул через порог и наткнулся на невидимую стену. За столом сидел человек в форме...
      В кабинете были председатель сельсовета, какой-то моложавый старик и тот, назвавшийся лесоводом... Ловушка!
      Это продолжалось мгновение, но за это мгновение в нем не осталось ничего ни от прежнего рубахи-парня из Мидлвеста, ни от растерзанного волнением Ганыки на берегу Сокола. Лицо его стало замкнутым и жестким, он засунул большие пальцы в карманы джинсов и, сделав еще два шага, остановился. Он их не боялся - за его спиной была могучая держава мира...
      - Во-первых, здравствуйте, - сказал Кологойда. - А во-вторых, не знаю, как вас и называть...
      Изобличивший его человек сидел здесь, притворяться не имело смысла.
      - Меня зовут Джордж Ган. Что вам нужно от меня?
      - Ничего не нужно! Просто я Хотел у вас кое-что спросить...
      - Я гражданин Соединенных Штатов и не подлежу вашей юрисдикции. Без американского консула я не стану отвечать ни на какие вопросы.
      Ганыка оглянулся на прислонившегося к дверному косяку переводчика, тот, подтверждая, кивнул.
      Вася Кологойда весьма натурально изобразил недоумение и растерянность, - Выходит, угодил я пальцем в небо... Тут, понимаете, такая история поручили мне передать вот эти вещи, - Кологойда положил руки на свой вспухший планшет, - старому барину в Ганышах, а известно, что барином в Ганышах был Ганыка...
      Непреклонность мистера Гана заколебалась, и только что такой твердый голос прозвучал как бы надтреснуто:
      - Какие вещи?
      - Если вы мистер Ган, так что об этом говорить?
      Значит, они до вас касательства не имеют. В общем, как говорится, извините за внимание...
      Непреклонность мистера Гана рухнула. Он покосился на Федора Михайловича и снова повернулся к лейтенанту.
      - Вам ведь сказали, что в прошлом я носил фамилию Ганыка.
      - Мало ли что кто скажет! Почему я должен верить?
      - Ну хорошо, я подтверждаю: в прошлом я - Ганыка.
      - Бывший помещик?
      - Помещиком был мой отец. Я уехал отсюда мальчишкой.
      - Вот это другой разговор. Может, мы как-нибудь и без консула обойдемся... Да вы садитесь, гражданин Ганыка, а то как-то некультурно получается: мы все сидим, а вы стоите.
      Ганыка сел к противоположной от окна стене. Он предпочел бы сесть у окна, спиной к свету, но там сидел проклятый лесовод...
      - О каких вещах вы говорите?
      - Сейчас, сейчас... Сначала я хочу кое-что уточнить.
      Вы гражданку Прокудину знаете?
      - Нет! - решительно сказал Ганыка. - Даже фамилии такой не слышал.
      - А Лукьяниху?
      - И Лукьянихи никакой не знаю.
      - Что-то оно не сходится, гражданин Ганыка. Коекто видал, как вы в субботу разговаривали в лесу со старухой...
      - А! Так это была Таиска! - облегченно сказал Ганыка.
      - Таиска... Таисья, значит? Тогда сходится - Таисья Лукьяновна Прокудина. Между прочим, бабке за восемьдесят, а вы ее - Таиской...
      - Видите ли... - несколько смутился Ганыка. - Так ее называли в нашем доме... Ведь это когда было!
      - Давновато, - согласился Кологойда. - А теперь вы ее видели только один раз?
      - Нет, дважды... По приезде я пошел утром посмотреть наш бывший дом... На пепелище, так сказать, - криво усмехнулся Ганыка. - Там меня увидела старуха.
      Она почему-то начала креститься и бросилась бежать.
      Я ее не узнал, конечно, и тут же ушел в лес.
      - А потом узнали?
      - Нет, и потом не узнал, она сама сказала. Когда мы столкнулись в лесу, она упала на колени и начала умолять, чтобы я отпустил ее душу на покаяние... А зачем мне ее душа?
      - До души мы сейчас дойдем, - сказал Кологойда. - Известно, что Лукьяниха говорила про старого барина, а когда вы уезжали, вы, извиняюсь, были пацаном, таким она вас и помнила... Значит, никак вы для нее не старый барин. Может, она вас за отца принимала?
      - Не думаю, - покачал головой Ганыка. - Я не похож на своего отца. Когда я подрос, отец говорил, что я вылитый портрет деда. Вот его прислуга и называла Старым барином... Таиска... я хотел сказать Таисья, вообще вела себя как-то странно. Можно подумать, что у нее...
      - Не все дома? - подсказал Кологойда.
      - Похоже на то... Может, она вообразила, что я - это не я, а мой дед, который явился с того света... Я же, как вы знаете, приехал из Нового Света, но отнюдь не с того света... - Натужной шутке никто не улыбнулся. В конце концов, спросите у нее самой!
      - Трудновато, поскольку Лукьяниха, она же бывшая Таиска, вчера померла.
      Лицо Ганыки потемнело и снова стало жестким и напряженным.
      - Так вы подозреваете...
      - Я ничего не подозреваю, поскольку установленный факт, что вы из Ганышей не отлучались, а старуха померла своей смертью далеко отсюда и на глазах у людей... И тем людям она наказала, чтобы узелок ее обязательно передать Старому барину в Ганышах...
      Ганыка вскочил.
      - Минуточку! Поскольку, кроме вас, другого барина в Ганышах нету, стало быть, передать надо вам. Как видите, я в кошки-мышки с вами не играю. Только прежде, чем перейти до этого дела, мне нужно понять, как все произошло. Вот вы и расскажите сначала, как там было с Лукьянихой.