- Об этом не извольте беспокоиться, господин граф, - подметем без остатку. После карт я скамейку сжевать могу... Вот какие тому могут быть причины, господин граф? Выпью - подраться хочется, подерусь - еще выпить хочется, а в карты сыграю - жрать хочу, будто неделю голодом морили...
      - Причина одна, - улыбнулся Сен-Жермен, - вы просто очень здоровый человек. Постарайтесь таким и остаться.
      - А как?
      - Не принимайте ничего слишком близко к сердцу.
      - Во! Слыхал? - Алексей наставительно поднял палец. - А что я тебе всегда говорю? Плюнь - обойдется!
      - Тебе на все наплевать...
      - Не на все, не на все, братушка! На хорошую лошадь я нипочем не плюну. Хорошая лошадь - дар божий.
      А все остальное...
      - Небось иначе запоешь, когда тебя наградой или чином обойдут.
      - Это уж дудки! Мое мне отдай сполна!
      - А вам что-нибудь недодали после войны? Вы ведь в ней не участвовали?
      - Мы люди темные, господин граф, однако в дурачки производить нас не следует. Причиталось не Орлову, Петрову, Сидорову - России. А значит, и нам - Орловым, Петровым, Сидоровым. Нас без России нету, однако и России без нас не было бы. Верно я говорю, братушка?
      - Браво, месье Алексей! - сказал граф. - Я вижу, Орловы храбры не только на поле брани, они и в состязании умов способны доблестно оборонять отечество.
      - А вы полагали нас тюхами да матюхами?
      Алексей расплылся в своей сдвоенной улыбке - простодушной справа и ужасающей слева, подмигнул брату и принялся за стерлядь.
      - Бог с ними, со словесными турнирами, - сказал Григорий. - Что толку от словопрений? Не потому я вам так обрадовался, не для того зазвал сюда... Мне... нам нужна ваша помощь.
      - Я рад помочь вам, Грегуар, если смогу.
      - Кто же сможет, коли не вы? Я верю в вас, как в бога...
      - Не сотвори себе кумира! - улыбнулся Сен-Жермен. - Что же с вами случилось и что я должен сделать?
      - Беда случилась, граф, только не со мной, а со всей державой Российской...
      Граф предостерегающе поднял ладонь.
      - Прошу вас не продолжать!
      Алексей перестал шумно схлебывать заливное и опустил миску.
      - Прошу вас не продолжать, чтобы вы не сказали лишнего и не пожалели об этом потом. Вы должны знать, что, где бы я ни находился - в европейской столице, в деревушке парсов или среди туарегов Африки, я соблюдаю закон, поставленный над собою: ни прямо, ни косвенно не вмешиваться в местные дела - государственные распри, национальную рознь, соперничество правителей и прочее. Не потому, что опасаюсь последствий, а потому, что знаю: любое вмешательство извне бесполезно. Рано или поздно оно будет преодолено, отброшено внутренними силами, и все возвратится на круги своя... В истории нельзя забегать вперед, что-то ей подсказывать или навязывать - это неизбежно заканчивается провалом. И вам, дорогой друг мой, я готов помогать, но только в ваших личных делах.
      - Саго padre, как бы я посмел впутывать вас? Да я и сам не хочу, не собираюсь... Я только совета прошу...
      - Если так, то прежде всего отбросим преувеличения.
      Вы говорили о беде для всей державы. Я что-то не слышал ни о каких несчастьях. Да-да, конечно, умерла императрица. Насколько я мог заметить, большого горя это не вызвало. У вас появился новый император. Никакого недовольства, беспорядков не было, наоборот - возле открытых кабаков народ довольно шумно ликовал.
      - Учинить такое ликование проще простого, - сказал Григорий. - Выставь поболе четвертей пенного, выкати несколько бочек полпива, вот и будут ликовать, пока все не высосут. А если еще с пуда соли алтын скинуть, тогда и вовсе удержу от радости не будет: вот, мол, дешевизна пошла. Прямо райская жизнь... Кто привык богачество полушкой мерять, тому и алтын мошна. Суть не в том, как ликовали, суть в том, чему ликовали...
      - Во Франции в таких случаях говорят: le roi est rnort, vive le roi!
      - Так то - во Франции. Там короли не привозные, своекоштные...
      - Допустим, - улыбнулся Сен-Жермен. - Но сейчас и России не на что жаловаться: престол занял законный наследник. Оттого, что Петр родился не в России, а в Голштинии, он не перестал быть внуком Петра Великого.
      - То-то и есть: после Великого - Малый... Даже не Малый, а козявка какая-то...
      - Почему так уничижительно?
      - А как иначе? Ведь он же дурак! Чему учился, что знает? В солдатики играть? Экзерциции да разводы?
      И посейчас играет. С детства оловянными, потом в Ораниенбауме голштинцами, ну, а теперь всю Россию заставит ножку тянуть. Корчит из себя вояку, а ведь сам-то трус. Только и способен Фридриху пятки лизать.. Да на своей паршивой скрипице пиликать. Хорош император на российском троне шут гороховый в чужом мундире со скрипицей!..
      - Подождите, подождите, Грегуар. Пока во всем, что я услышал, больше запальчивости, чем справедливости. Вы говорите - с детства играл и продолжает играть в солдатики. А во что играют наследники престолов? Во что играл ваш Петр Великий? Тоже в солдатики под названием "потешные", из которых впоследствии образовались два гвардейских полка. Короли, цари почти всегда командуют армией, для них детская игра в войну - это часть, так сказать, профессиональной подготовки. Почему же то, что было похвально для Петра Первого, предосудительно для Петра Третьего? Я познакомился с академиком Штелиным, бывшим воспитателем императора. Он рассказывал, что Петру преподавали языки, историю и географию. Правда, охотнее он изучал военное дело, фортификацию. Петр приказал подобрать для него библиотеку. Правда, без книг на латинском языке - латыни он не любит. Ну что ж, не все читают Цицерона в подлиннике. Его дед, Петр Великий, Цицерона тоже не читал. Только что умершая императрица за всю свою жизнь, кажется, вообще не прочитала ни одной книги, и это не помешало ей двадцать лет занимать отцовский престол. Вы полагаете, что императору зазорно играть на скрипке. Почему? Император Нерон считался великим артистом, Людовик Пятнадцатый участвует в балетах, а Фридрих Второй играет на флейте... Вы, Грегуар, слишком преувеличиваете значение личных качеств правителей. Вам кажется, что какие-то качества дают право занимать престол, а какие-то напротив, лишают такого права. Когда захватывают власть, нет никакого права и никаких законов. Законы издают потом, чтобы власть удержать... А недостаток ума ничему не мешает.
      У вас после Ивана Грозного правил его слабоумный сын Федор. И никакой катастрофы не произошло. А Карл Второй Испанский? Он был дегенератом, не способным научиться грамоте, всю жизнь забавлялся шутами и карлами, и это не помешало ему тридцать пять лет быть королем. В его империи не заходило солнце, и он имел двадцать две короны. В династических делах недостаток ума - не помеха, а мудрость - не всегда помощник.
      Примеры первого я привел. А возьмите Марка Аврелия.
      Глубокий философский ум, обаятельный человек, упоительный собеседник. Сколько незабвенных часов мы проговорили друг с другом... Сохранившаяся в Риме на Капитолии бронзовая статуя плохо передает его облик, он был еще более худ и безбород. Бороду он отпустил по моему совету, так как из-за кожного заболевания не мог выносить бритья тогдашними тупыми бритвами. Казалось, он был всемогущим. Кто мог сравниться могуществом с римским императором?
      Кусок стерляди шлепнулся в миску, разбрызгивая желе.
      - Римским? - переспросил Алексей и перевел ошарашенный взгляд на брата.
      - Да. Через сто шестьдесят лет после рождества Христова. А что вас смущает?
      - Как же не смущать, сударь... Когда Рим, а когда мы... А вы и там и тут... Как же это? А? - И он снова посмотрел на Григория.
      - А вы попросту не верьте, мой друг, - улыбнулся граф. - Иногда мне самому все это кажется невероятным и неправдоподобным... как сон. Но мы отвлеклись. Я только хотел сказать, что Марк Аврелий - пример противоположный: на троне мудрец, философ. И что же? Он ничего не мог изменить. Это был благороднейший, честнейший человек, но поступал он не так, как хотел, а как вынуждали обстоятельства. Сам он не был способен обидеть ребенка, но презирал христиан, как суеверов, и допускал их преследование, считал завоевателей разбойниками, но сам тоже вел войны, стало быть, был разбойником... И какова ирония судьбы! Марк Аврелий преследовал христиан, а в средние века, когда фанатики христиане повсеместно уничтожали статуи богов и язычников, его статую сохранили, так как считали, что она изображает святого Константина, византийского императора, насаждавшего христианство. Вот как превратны могут быть суждения людей, дорогой Грегуар, и как опасно полагаться на слишком пристрастные суждения. Смешно, конечно, ставить на одну доску Марка Аврелия и вашего молодого императора. Но сказанное должно быть доказано. Вы утверждаете - он дурак. Из чего это следует? Только не приводите его изречений. Даже самые умные люди время от времени изрекают глупости. И от слов, как мудро заметила ваша Домна Игнатьевна, люди не линяют. Важны не слова, а поступки. Что дурного сделал Петр, став императором?
      - Так я ведь говорил про мундиры.
      - Извините, месье Алексей, но это пустяки. Мундиры непривычны, возможно, действительно неудобны, но смертельной угрозы не представляют. И потом: плохой мундир еще не означает, что плох император. Из-за покроя панталон революции не делают. И неужели он начал с мундиров? Что он сделал первое, сразу после воцарения?
      - В ту же ночь объявил конец войне, - сказал Григорий.
      - Ага! И это вызвало всеобщее возмущение? Народ требовал продолжения войны?
      - Куда там! Казна пуста. Гвардейцы по уши в долгах, забыли, когда и жалованье получали, - сказал Алексей.
      - Гвардейцы головы не подставляли. Они были в Санкт-Петербурге. А линейные полки? Они рвались умереть на поле брани и требовали продолжения войны?
      - Помирать кому охота? Да еще зазря... Неизвестно, зачем и воевали.
      - А "не зря" много охотников? Умирать не хочет никто, каждый надеется, что убьют соседа... Что же получается, Грегуар? Держава не имеет средств продолжать войну, никто не хочет умирать "зазря". Император прекращает войну. И это, по-вашему, доказывает, что он дурак? По-моему, напротив.
      - Дурак-то он, может, не такой уж и дурак, - сказал Алексей, вытирая рот краем скатерти. - Только вот куда у него мозги повернуты? Война эта, конечно, нужна была, как веред на мягком месте. Однако четыре года отмахали, какую прорву деньжищ всадили, какие тыщи людей ухлопали... Поначалу-то без толку. Ну, а когда вместо немцев наши начали командовать, вся фрицева слава лопнула, как пузырь, - Берлин сдал, не знал, где и прятаться...
      Тут бы его прищемить раз навсегда, чтобы неповадно было на чужое зариться, а мы как раз наоборот: ах, извиняйте, ваше величество, ошибочка произошла. Вот вам обратно все ваше королевство, царствуйте на здоровье...
      Так за это Петру Федоровичу в ножки кланяться?
      - Но договор еще не подписан, содержание его неизвестно, - сказал Сен-Жермен.
      - Чего там неизвестно? - усмехнулся Григорий. - Шила в мешке не утаишь... Все отдали, что наши войска заняли.
      - И Россия выступит на стороне Пруссии против своих бывших союзников?
      - Нет. Этого нету.
      - Ага! Значит, все-таки Петр сделал самое важное - прекратил войну. А вы недовольны. Ведь у вас же есть особая поговорка: худой мир лучше доброй ссоры...
      - Вот уж правда: хуже такого мира не придумать, - сказал Алексей.
      - Во всяком случае, перестали гибнуть тысячи людей.
      Не думаю, чтобы вы были кровожадны, как каннибалы, и жаждали дальнейшего кровопролития...
      Братья промолчали.
      - Вы говорите - император трус. Так ли? Все ваши императоры и императрицы сохраняли Тайную канцелярию, боялись остаться без нее. А Петр Третий, едва вступив на престол, упразднил Тайную канцелярию, ничего и никого не боится, гуляет по городу без всякой охраны, иногда даже без свиты. В чем же проявляется его трусость, Грегуар?
      Григорий, не поднимая головы, смотрел в стол.
      - Вообще это выглядит довольно забавно: я, чужестранец, вынужден объяснять вам, какой у вас император... Однако пойдем дальше. Великий Петр обязал всех дворян служить - в войске или на цивильной службе.
      Дворяне должны были служить практически до самой смерти, чаще всего вдали от своих имений, хозяйства, и те приходили в упадок. Так продолжалось и при преемниках Петра. А Петр Третий недавно опубликовал Манифест о вольности дворянской. Теперь дворяне могут в любой момент выйти в отставку или даже не служить вовсе.
      - А жить чем?
      - Это другое дело! Для того чтобы жить, есть и другие способы приобретать средства, имущество. Важно, что дворяне свободны, могут сами решать свою судьбу Говорят, этот манифест вызвал такой взрыв радости, что сенат обратился к императору с просьбой о разрешении поставить ему памятник из чистого золота. Император засмеялся и сказал, что, если у них такие излишки золота, он готов принять его в натуральном виде и найти ему лучшее применение. Ответ тоже, как видите, не свидетельствует о глупости монарха.
      - Манифест тот, - сказал Григорий, - не император составил...
      - Как бы ни составил, законом он стал, когда его подписал император.
      - Манифест - бумага, за ней человека не видать...
      А вот когда он изо дня в день кричит, командует - тут вся его начинка наружу вылезает.
      - Какова же эта начинка?
      - Какой она может быть у немецкого унтера? Солдафон, хам, пьяница, в спальной псов держит... Чего можно ждать от человека, если ,он крыс судил воинским судом и вешал за то, что игрушечных солдатиков погрызли?
      - Когда это было? Когда он был подростком?
      - В точности не скажу, но ведь было! А оно известно, чем такие шутки кончаются. Иван Грозный тоже поначалу собак да кошек вешал...
      - Более серьезных прегрешений за императором нет?
      - А пьянство?
      - Он так много пьет? Не в обиду вам, - сказал СенЖермен Алексею, - судя по тому, как вы запиваете эту прекрасно приготовленную рыбу, вряд ли император выдержит состязание с вами.
      - Куда ему - кишка тонка! Меня вот только Григорей, может, перепьет да этот подлец, Шванвич... И то - навряд! Не в том суть... Пей, да меру разумей. И коли ты император, так держись по-императорски.
      - А как надо держаться по-императорски?
      - Я там в точности не знаю, сам в императорах никогда не был, осклабился в своей сдвоенной улыбке Алексей. - Ну, все-таки... Вот придумал он такую забаву:
      приедет к кому-нибудь в гости из своих компанов, ну, ясное дело, напьются, а потом всей оравой вывалят в парк или там на лужайку, прыгают на одной ножке и норовят коленкой дружка дружке под задницу поддать, чтобы с ног сбить... Это что же, императорская забава?
      - Да, - улыбнулся Сен-Жермен, - развлечение действительно не самое изысканное. Но я не знаю, намного ли оно хуже, чем нашумевшая в свое время свадьба шутов в Ледяном доме при императрице Анне. Во всяком случае, оно стоит дешевле... И это все?
      - Неужели мало?
      - Скажите, Грегуар, вы близки ко двору? Часто там бываете?
      - Не так уж...
      - Молодой император вас самого чем-то оскорбил, обидел? Или ваших братьев, близких?
      - Нет.
      - В таком случае нам следует оставить этот разговор.
      - Но почему же?
      - Вы хотите, чтобы я помог вам в случившейся беде.
      Однако тут же говорите, что беда случилась не с вами, а с Россией. Вместо объяснения вы, простите меня, пересказываете лакейские сплетни об императоре, перечисляете его действительные и мнимые недостатки и пороки, до которых цальмейстеру Григорию Орлову нет никакого дела, они ему не мешают и мешать не могут. Поступки императора не мешают и не вредят России, а идут ей только на пользу. И у меня такое впечатление, что все ваши доводы - не ваши, а чьи-то злые и глупые выдумки.
      Очевидно, за вашей тревогой стоит что-то серьезное, но вы не находите возможным рассказать истинные причины.
      Я не хочу требовать от вас откровенности, если вы считаете ее невозможной. Но я не гадалка и не могу давать советов в деле, сущность которого от меня скрывают.
      Григорий перевел взгляд на Алексея. Тот махнул рукой.
      - Что уж, братушка, в прятки играть? Семь бед - один ответ.
      Григорий кивнул, соглашаясь.
      - От вас, саго padre, мне таить нечего. Я не хотел об этом говорить, потому как это не мой секрет. Не только мой...
      - Здесь замешана женщина? - спросил Сен-Жермен.
      - Да.
      - Императрица?
      - Да...
      - Вы что?.. Неужели вы близки с ней?
      - Уж куда ближе...
      - Ну-ну... - покачал головой Сен-Жермен.
      - Наш пострел везде поспел! - сказал Алексей и захохотал.
      - Да будет тебе! Какой тут смех?! - рассердился Григорий.
      - Да, неосмотрительно... - помолчав, сказал СенЖермен.
      Григорий стесненно развел руками.
      У Григория Орлова было доброе сердце. Ко всем.
      Но особенно к женщинам. Ему было их жалко. Он жалел их за то, что они слабы и хрупки, за то, что так легко ранимы, так часто и походя их обижают, терзают и мучают, за то, что мечты их столь часто оказываются обманчивыми, а надежды призрачными, за то, что так мало радости и так много горя выпадает им на долю, за то, что так зависят они от воли родных и от воли мужей, жалел за постылое одиночество и неприкаянность, за то, что муж изменяет или может изменить в будущем, за то, что некрасивы и потому незадачливы, за то, что красивы и так легко гибнут в погоне за мимолетным счастьем, за то, что бедны и ничего не могут, и за то, что богаты и потому не знают, что с собой делать, за то, что вянут и чахнут в безвестности, и за то, что, как Куракина, слишком на виду и не могут себе ничего позволить, за то, что муж жил слишком мало или живет слишком долго, стар и просто недостоин, за то, что возлюбленного нет, или он есть, но подлец... Словом, причины и поводы сочувствовать, жалеть и желать помочь находились всегда. Однако чем он мог помочь? Не вельможа и не богач зауряд-офицер, жил жалованьем, а больше долгами и надеждами. Он располагал только одним - добрым сердцем и уж его не щадил. Если можно так выразиться, он совал его кому попало, направо и налево, случалось, иногда двоим, а то и троим зараз, считая, что от него не убудет, а им - утеха и радость... Узнав об этом, женщины не могли его понять, обижались, ревновали, требовали верности, хотели владеть им единолично, но при всей своей мягкости и доброте он на то не соглашался. Не мог же он отдать себя целиком одной-единственной, а всех остальных оставить обездоленными?..
      Кого жалеть, утешать и любить, выбирал всегда он сам. На этот раз выбрали его.
      Потом, когда все уже произошло, Григорий не раз пытался проследить, восстановить в памяти, как это случилось, как зародилось то, что не могло померещиться даже в пьяном бреду, и все-таки возникло, развилось и произошло. Из таких попыток ничего не получалось. Все оказывалось сотканным из каких-то мимолетностей, неопределенных, шатких и как бы вовсе не обязательных случайностей. Ни об одной из них нельзя было с уверенностью сказать - вот с этого все началось, но каждая из них и все вместе исподволь, но неуклонно вели к тому, что должно было произойти и в конце концов произошло.
      Бравый воин и бесшабашный гуляка, Григорий в свои двадцать пять лет повидал немало, вовсе не был похож на библейского Иосифа, и жене Потифара не пришлось бы его долго уламывать. Он немало наслушался историй о том, как Фортуна внезапно опрокидывала свой рог на какого-нибудь до тех пор ничем не примечательного человека, даже простого офицера, тот попадал "в случай"
      при дворе, и у него начиналась совершенно сказочная жизнь. Подобного рода истории особенно действовали на юношеское воображение Григория в бытность его кадетом Санкт-Петербургского Шляхетского корпуса. С редкими оказиями из дома отец посылал свое родительское благословение, многочисленные поклоны родственников, скудные деревенские харчи, которые мы бы назвали сухим пайком, и меньше всего - целковых, которые требовались более всего, но кои и у самого родителя тоже водились не часто. В силу этого Григорию случалось подкармливаться у чужого котла и подголодовывать, а голодное воображение представляет себе сказочное изобилие и роскошь неизмеримо ярче, чем тупое воображение пресыщенных. Однажды это произошло даже на его глазах.
      Григорию было шестнадцать лет, когда восемнадцатилетний кадет Бекетов оказался "в случае"... Случай был скоропалительный и почти столь же краткий, но шляхетский корпус еще долго лихорадило. В потаенных, с глазу на глаз, разговорах, а главным образом в воспаленных ночных мечтаниях, чуть ли не каждый сравнивал себя с Бекетовым, видел в себе достоинств значительно больше, чем в нем, и возносился в заоблачные выси несбыточных надежд...
      Из Григория Орлова всю эту дурь очень быстро и без остатка вышибла служба в линейном полку. А война, во время которой Григорию довелось не раз заглянуть в бездонные, пустые глазницы Смерти, выработала у него нехитрую, вполне трезвую философию: больше жизни не проживешь, выше себя не прыгнешь. Так как в запасе второй жизни нет, эту надо прожить так, чтобы, по возможности, получать от нее удовольствия, а не неприятности. Не зря сказано - однова живем! Поэтому хрип без нужды надрывать незачем, заноситься в мечтаниях - зря теребить дущу, а копить деньги, дрожать над целковым - распоследнее дело: на тот свет ничего не унесешь.
      Так он и жил. Добрый, общительный, веселый, он располагал к себе всех, с кем сталкивался. Не было денег - не горевал, были - спускал их без сожаления. За это его особенно ценили мужчины, а так как ко всему он был еще и богатырской стати красавцем, женщины ценили его еще больше. Службу он нес исправно, но был с ленцой, из кожи вон не лез, за чинами не гнался и усердием своим начальству не надоедал, поэтому карьер его складывался как бы сам собой. В азарт он впадал единственно, если дело шло о каком-нибудь молодечестве, а тут уж соперников у него было немного.
      Назначению сопровождать Шверина в Санкт-Петербург Григорий обрадовался. В столице к тому времени собрались все его братья - Иван, Алексей и Федор служили, а Владимир еще учился. Там осталось немало однокашников по шляхетскому корпусу, а скудноватые годы юношества, проведенные в корпусе, теперь, по прошествии времени, казались самыми счастливыми в жизни. Императрица при представлении сказала Орлову и Зиновьеву несколько одобрительных слов и поручила их попечению графа Петра Ивановича Шувалова. Фельдмаршал, генерал-фельдцехмейстер, то есть начальник всей артиллерии, изобретатель "шуваловской гаубицы", которая на полях сражения пользы принесла немного, зато изобретателю принесла немалые куши, так как на шуваловских гороблагодатских заводах их и отливали, откупщик и бессовестный хапуга, знатный вельможа и самодур взял Григория Орлова к себе адъютантом. Потом последовало представление великому князю и его супруге. Петр Федорович, когда Шверин сказал, что Орлов и Зиновьев были, в сущности, не стражами его, а друзьями, небрежно похвалил поручиков, подхватил Шверина под руку и отвел в сторону, чтобы без помех поговорить об обожаемом Фридрихе.
      А далее произошел конфуз. Оставшись с глазу на глаз с великой княгиней, Григорий надеялся, что она столь же поспешно покинет его, но Екатерина Алексеевна не торопилась. Слегка улыбаясь, она рассматривала красавца поручика, потом сказала, что ей рассказывали о чудесах храбрости, проявленной Григорием во время войны.
      - Какие там особые чудеса, ваше высочество? Обыкновенно - дело солдатское.
      Великая княгиня заметила, что скромность только украшает героев, на что Григорий не нашелся с ответом.
      - В тавний времена, - сказала Екатерина, - настоящи рыцарь тем и отли... чивался - храбрость и скромность. Но рыцарь в срашений всекта вспоминаль свой дама сердца. Кого вспоминаль ви?
      - В бою про дам думать некогда, ваше высочество.
      Думалось про то, как треклятым немцам накостылять, - не подумавши, брякнул Григорий и мучительно покраснел - он только теперь вспомнил, что великая княгиня тоже немка.
      Екатерина несколько принужденно засмеялась.
      - Это хорошо... это очень хорошо, что ви думаль, как побивать враг свой фатер... отьечество!.. Ви еще потом будете мне рассказываль про срашений, я люблю слушать про срашений. - И она протянула руку для поцелуя в знак того, что разговор окончен.
      Григорий отошел со стесненным сердцем. Не то чтобы он опасался дурных последствий своей неловкости, хотя исключать их не следовало, если немка затаит обиду.
      Просто он не любил зря обижать людей, даже если они ему не нравились. А великая княгиня ему не понравилась.
      Малорослая полнеющая женщина с плоским, как бы вдавленным лицом, с большим подбородком и тонкогубым ртом, ноздри воспалены от нюхательного табака. Разве что улыбка? Но уж слишком много, прямо непрерывно она улыбалась... К тому же ей было явно за тридцать, с точки зрения двадцатипятилетнего Григория, была уже старухой, стало быть, заведомо выпадала из круга женщин, которые могли его интересовать - в этом кругу старше его сверстниц не водилось. Но прежде всего она была великой княгиней, супругой наследника престола и будущей императрицей, то есть одним из живых олицетворений высшей власти, и разве имело при этом значение, какова она как женщина? Во всяком случае, рядовому армейскому поручику думать об этом было совершенно ни к чему. Григорий Орлов и не думал - ему это было просто неинтересно, да и недосуг. Санкт-Петербург стал больше и красивее, возросло число злачных мест, отыскались старые друзья, появлялись новые, и Григорий, сообразно своей житейской философии, со всем усердием извлекал из жизни доступные ему удовольствия.
      Великая княгиня зла не затаила. Став адъютантом всесильного графа Шувалова, Григорий бывал и при Большом дворе - у императрицы, и при Малом - у наследника. Екатерина Алексеевна, когда бывал к тому случай, ласково подзывала его к себе, спрашивала о службе, расспрашивала об охоте, которую она, оказалось, тоже любила, о том, как он воевал в Пруссии. Первое неприятное впечатление постепенно сгладилось, потом исчезло вовсе. Григорий приобык, осмелел, и теперь беседы с великой княгиней даже доставляли ему удовольствие. Она оказалась смешлива, любила забавные истории, а он знал их множество. Заметив, что ее ошибки в русском языке вызывают у него с трудом скрываемую улыбку, Екатерина с обезоруживающей простотой просила без всяких церемоний поправлять ее. Он поправлял, они вместе смеялись над ошибками, она затверживала правильное выражение и произношение, и эти мимолетные, непринужденные уроки как бы слегка сблизили их.
      А потом разразился скандал с княгиней Куракиной.
      Не подумав о том, какое впечатление на молодую красавицу произведет его новый столь же молодой и красивый адъютант, а она на него, стареющий граф Шувалов посылал Орлова к своей любовнице то с записочкой, то с каким-нибудь презентом, и очень скоро они начали встречаться уже не только по приказанию фельдмаршала, а по обоюдному пламенному желанию. Большой свет СанктПетербурга был, в сущности, узким мирком, а княгиня слишком на виду, и очень скоро о скандальном романе узнали все. Друзья-приятели дивились отчаянной дерзости Орлова и сокрушались:
      - Гляди, доиграешься, Григорей. Прознает граф, не сносить тебе головы!..
      - Двум смертям не бывать!
      Смутился он только однажды, когда при очередном посещении Малого двора великая княгиня, улыбаясь, погрозила ему пальцем и сказала:
      - Говорят, ви есть прокасник - имеете располошений слушить сразу и Марсу и Венере. Про ваш амурны похошдений шумит весь Санкт-Петербург.
      Заметив смущение Григория, великая княгиня успокоительно покивала головой.
      - Ничего! Как это по-нашему, по-русску, говорица?
      Пыль молоцу не ф укор...
      Затем она перевела разговор и спросила, получил ли он какую-нибудь награду за доблесть, проявленную во время войны. Узнав, что никакой награды не было, огорчилась, сказала, что это очень нехорошо и что кто-нибудь должен об этом позаботиться...
      - А пока я дарью от себя этот маленький сувенир...
      Екатерина Алексеевна достала из сумочки и протянула Григорию золотую табакерку.
      В простоте душевной Григорий едва не брякнул, что он табаку не нюхает, но вовремя спохватился и благодарственно приложился к ручке.
      - Только помните: это есть дар за военны, а не амурны храбрость! смеясь, сказала Екатерина Алексеевна.
      Она солгала: это был знак избрания. Бесчисленные преемники Григория Орлова, да и все окружающие, впоследствии будут знать, что означает такой дар, но Григорий не знал, не понял, да и где там было в ту пору думать о табакерке...
      Как водится в таких случаях, граф Шувалов узнал последним. Коварная измена любовницы, неслыханная наглость и дерзость какого-то адъютантишки привели его в такую ярость, что она обратилась против него самого - его хватил удар. Григорий был спасен от беспощадной мести всесильного рогоносца, но некоторое время пребывал в полной безвестности касательно дальнейшей своей судьбы. Однако вскоре его вызвал к себе новый генералфельдцехмейстер Вильбоа, и, к удивлению окружающих и самого Григория, он был назначен цальмейстером с производством в чин капитана.
      Окольными путями до Григория дошло, что новым назначением он обязан покровительству великой княгини, а когда попытался благодарить ее, она сказала:
      - Ви получаль по заслугам. Доблесть и добродетель надо быть награждать. К сошалений, так не есть всегда, - с печальным вздохом добавила она.
      Григорий понял, что Екатерина говорит о себе, и почувствовал к ней жалость. Он давно уже не замечал в ней недостатков, а видел только достоинства, притерпелся к тому, как она калечила русский язык, а положение ее вызывало в нем все большее сострадание. Положение это было известно всем близким ко двору: великая княгиня находилась у своего мужа в полном пренебрежении, наследник престола, почти не таясь, заменил законную супругу ее же фрейлиной - Лизаветой Воронцовой. Екатерина, конечно, появлялась на официальных приемах, но в остальном вела жизнь очень замкнутую, много читала, ездила на охоту. В Григории она нашла то, чего ей так недоставало - собеседника, и увлеченно пересказывала ему сочинения французских философов, коими увлекалась. Сам Григорий книг не читал, понимал не все и потому восхищался умом великой княгини.