Это была не обычная бьющая в голову ярость, от которой плотно сжимаются губы и щурятся глаза. После всего случившегося со мной я, кажется, навсегда утратил способность впадать в аффект и слепнуть от гнева. Конечно, нельзя сказать, что я стал за последние месяцы убежденным непротивленцем. Я ненавидел бандитов намного сильнее, чем мог позволить себе человек в моем положении. Но ненависть моя теперь была холодной и расчетливой. Пепел любви и прах товарищей стучали в мое сердце, требуя возмездия.

"Только бы хватило сил, – думал я. – За этими людьми много зла. Теперь их очередь, и я готов на все, лишь бы их уничтожить. Но одной только готовности мало. Грош цена моей готовности, если я не сумею дотянуться до роя. Двигатели не должны рвануть раньше, чем визор возьмет цель. Надо действовать, пока плазма еще в фокусе".

Мое сердце вот уже несколько часов не напоминало о себе, но это ничего не значило. После кибердоктора всегда наступало временное затишье, которое обычно кончалось новым приступом. Судя по всему, очередной следовало ждать завтра, ближе к рассвету.

"И все-таки надо лететь, – сказал я себе. – Ночью, после того, как уйдет Таш. Стоит проверить камеры и ретрансляторы. За эти сутки много чего могло произойти".

Я не верил, что у роя не было своего человека в правительстве. Вряд ли о, ни смогли бы реализовать такой масштабный замысел без достаточно мощной руки. Другое дело, что эта рука могла и не понимать, что творит. Чтобы распутать этот клубок, мне надо было понять, с кем из правительства соотносятся бандиты или их эмиссары. К счастью, теперь все передвижение по ведущим из Драного Угла в город дорогам тщательно фиксировалось.

– Наша задача, – заявил Принцепс, усаживаясь поудобнее, – определить, что в ближайшее время грозит Керсту.

Я понимающе склонил голову. Принцепс с каждым днем все больше терял уверенность в себе. Сейчас он отчаянно хотел убедиться, что все происходящее не катастрофично. Для пользы дела я должен был поддержать его в этом, сняв гасящие активность страхи. Но именно сегодня я странным образом не хотел лгать. Думаю, что я не солгал бы сейчас даже ради собственного спасения.

Конечно, нужнее всего Принцепсу был конкретный профессиональный совет, но я не мог дать такого совета. Вся экономика, которой учат работников патруля, сводится к меновой торговле с туземцами при первой попытке установления контакта. А здесь требовался опыт зонального Гроссмейстера. Не мог я также сказать Принцепсу, что через несколько дней начнется операция, которая устранит разрушающий экономику Керста фактор. Если бы такая утечка вскрылась, остаток своих дней я провел бы на изолированной планете.

Однако у меня в запасе оставались психологические способы воздействия. Давным-давно, еще в школе, нас учили семантическому кодированию. Правда, мне никогда не приходилось прибегать к нему, и потому многое забылось. Я не очень хорошо помнил, как вытаскиваются ключевые слова, фиксируется внушение и ставится завеса. Но я был уверен, что стоит начать, как все процедуры тут же всплывут в памяти. Поэтому, отбросив сомнения, я заговорил для разгона о надуманных страхах, а потом, обогнув стол, подошел к Принцепсу вплотную и, глядя прямо в глаза, мягко пожал его локоть со словами: "Все будет хорошо". Повесив таким образом якорь, я вернулся на свое место перед столом и, уставившись Принцепсу в переносицу, стал ожидать ответной речи.

– У нас замечательные люди! – начал было Принцепс, но потом, облизав губы, остановился. Теперь он смотрел на меня, словно ораторствуя с помоста в одном из окружных центров, куда он так любил ездить. – Я верю, что мы сможем преодолеть все препятствия! Никто не щадит себя, даже женщины. Чистильщики Находят энтузиастов в самых разных местах. Мы должны им помочь. Может быть, следует написать на бумаге большими буквами некоторые обращения Административного совета и повесить там, где все их будут видеть.

– Лучше на материи, – сказал я, чувствуя, как меня захлестывает отчаяние.

Земля уже прошла через это. Если прогрессивные нововведения заведут страну в тупик, виновными окажутся, как всегда, те, кто плохо прочитал призывы.

– А? Что? – спросил Принцепс, отвлекаясь от темы и вскидывая взгляд. – Ах да… – Глаза его остекленели, и я понял, что аудиенция закончена.

– Счастья и удачи. – Я встал.

– Сегодня ты с Таш.

Принцепс, судя по интонации, не спрашивал, а утверждал. Поэтому я мог без ущерба для наших отношений уклониться от ответа.

– А когда же?.. – Однако, не закончив фразу, он передумал и, осекшись, совсем по-земному махнул рукой. – Послезавтра Совет, – сказал он, подводя окончательную черту. – Надеюсь, увидимся.

Таш бросала шарик, лениво поглядывая в окно.

– Ну что, пообщался? – Она говорила в характерной для нее манере, и я поймал себя на том, что волнуюсь. Безразлично-скучающее выражение лица Таш слегка обескуражило меня, заставив усомниться, что она вообще помнит о наших планах.

– Извини, – сказал я. – Пришлось слушать. Как мы поступим? Ты должна ждать, пока он закончит работу?

– Нет. – Таш встала и, открыв сегмент стола, бросила туда шарик. – Я ведь предупредила его, что уйду с тобой. Теперь я свободна.

Стоя ко мне спиной, она копалась в приставной тумбе. Забыв обо всем, я смотрел на обтянутую тонким кнори узкую спину, на подрагивающие в такт движениям хрупкие ягодицы и чувствовал, как давно забытая нежность сводит мне скулы.

"Остановись! – сказал я себе. – Ты просто ошалел от одиночества. Тебе, кажется, захотелось тепла. Неужели ты не наелся? Пойди ополоснись! Кто тебе даст его, это тепло?!" Чтобы скрыть душевное смятение, я отвернулся к окну. Туман уже лег на город, но дождя пока еще не было. Поскольку сегодня облака пришли не с моря, я надеялся, что мы успеем добраться до гостиницы относительно сухими.

Снова, как всегда туманным вечером, я почувствовал мелкий озноб и стиснул ладони. Плохо мне было, несмотря ни на что – плохо. Я стал порченым, неизлечимо больным. Там, за спиной, меня ждала лучшая в мире девушка, но даже это не спасало меня. Я чувствовал себя так, словно внутри у меня все было источено невидимым душевным точильщиком. Целой осталась, как у сгнившего дерева, только внешняя оболочка – ломкая кора, готовая треснуть при малейшем порыве ветра. Хуже всего было то, что я так и не смог понять, за какой грех жестокий Бог заставил меня столь ужасно платить.

– Ну, я готова, – объявила Таш, и, обернувшись, я увидел, что она уже стоит возле двери с накидкой в руке.

– Да, – сказал я. – Конечно. Идем же быстрее Я не могу больше думать о тебе в будущем времени.

Мы прошли административный квартал и через Синие ворота вышли к Разделителю. Здесь было еще достаточно оживленно, туман насквозь просвечивался фонарями, и было видно, что у харчевен, забегаловок и сиделок, откуда доносилась бодрая музыка, толпится народ. Раньше, в эпоху танцующих шествий и карнавалов, в сиделках играли иные мелодии, и выпивающие в харчевнях мужчины говорили о другом. Я купил Таш сладкий кайти, и, взявшись за руки, мы не спеша побрели вдоль Разделителя в мою сторону.

Я вдруг вспомнил, как совсем недавно, может быть, год или полтора назад, я так же точно бродил с Мартой по верхнему уровню ночного Бомбея. Вероятно, Марта устала, она всегда быстро уставала от шумных сборищ и людных улиц. Но, несмотря на это, она все-таки продолжала идти, и только злое и напряженное выражение ее лица показывало, насколько ей здесь противно. От вспышек вывесок и реклам лицо ее постоянно меняло цвет, но я хорошо видел брезгливую складку в уголках ее губ, которая возникала каждый раз, когда я порывался затащить ее в одно из многочисленных заведений выпить рюмочку дешевого местного виски. Скорее всего я нарушал, с точки зрения Марты, какие-то приличия, но Бомбей вокруг так шумел и искрился огнями, что больше всего на свете хотелось либо выпить, либо взлететь. Я понимал, что сейчас, когда я иду рядом с Таш, воспоминаниям о Марте вообще не должно быть места. Своим присутствием Марта нарушила и даже в какой-то степени оскверняла радостное ожидание, наполнявшее меня с тех пор, как мы вышли за ворота дворца. Но прожитая жизнь, как ни прячься, оставалась прожитой жизнью. И русые косички Марты сидели во мне глубже, чем все иные страхи и комплексы.

– Давай на минутку поднимемся в забегаловку, – вдруг тихо сказала Таш. – Мне почему-то захотелось скруша.

Я кивнул головой, стараясь не выказать удивления. Ценившие предельную остроту ощущений жители Керста никогда не пили скруш и не втирали айю перед тем, как отправиться в постель. Но Таш, насколько я успел понять, сильно отличалась от большинства окружающих женщин. Скорее всего именно эту оригинальность и связанную с ней загадочность и не могли забыть ее многочисленные партнеры.

Забегаловки поблизости не оказалось, и мы направились к ближайшей харчевне, у входа в которую горланила толпа бурно обсуждавших что-то мужчин. Пока я шел, до меня долетали только случайные обрывки фраз.

– И действовать решительнее, пока нас всех не разметало…

– Они находились выше нас, но в тот день, к счастью, ползло с моря…

– Я бы стрелял тут же, невзирая на обстоятельства…

– Драконы тоже могут летать стаей…

Войдя внутрь, я увидел, что харчевню мы выбрали неудачно. Судя по наголовным повязкам и выставленным штандартам, здесь собрались по какому-то поводу ветераны одного из пехотно-артиллерийских соединений. Все они были хорошо знакомы между собой, приняли уже достаточно скруша, и случайным людям здесь становилось неуютно. Кроме того, большое музыкальное яйцо, свисающее на цепях в центре зала, играло марш, а я терпеть не мог марши.

– Ты как? – спросил я. – Хочешь уйти?

– Зачем? – Таш изумленно воззрилась на меня. – Здесь интересно.

– Как скажешь.

Я протолкался, ведя ее за руку, к стойке, облокотившись на которую мы стали смотреть, как хозяйка разливает по стоящим на подносе глиняным чашечкам пряно пахнущий скруш.

Крепкая рука, протянувшаяся за подносом, вдруг замерла и, сняв с подноса две чашечки, поставила их перед нами.

– Наша цели – сильный и процветающий Керст! – провозгласил за моей спиной уверенный в себе баритон.

Я обернулся. Плотный мужчина в ярко-красной разлетайке выжидательно смотрел на нас, слегка покачиваясь. На наголовной повязке у него был вышит сакральный знак "пиндус", означающий преданность. Я медленно взял чашку и выпил скруш, чувствуя себя примерно так же, как чувствует себя неизлечимо больной на чужой свадьбе.

– Тебе не нравится этот призыв? – спросил мужчина, и в голосе его я услышал угрозу.

– Мне нравится этот призыв, – ответил я сдержанно.

– Тогда почему ты не радуешься вместе с нами?

– Послушай, – сказал я, – у каждого человека могут быть свои проблемы. Я ведь не должен тебе их докладывать?

– Когда речь идет о процветании страны, – убежденно заявил мужчина, – личные проблемы от ходят на второй план.

– Служа отечеству, все должны быть счастливы, – иронично сказал я и тут же пожалел об этом.

Если бы ему вздумалось затеять со мной драку, я не смог бы ответить, а позориться в присутствии Таш мне не хотелось. С другой стороны, меня всегда безумно раздражала уверенность человека в том, что он владеет истиной.

– Вот, – одобрительно заявил мужчина, и я понял, что он не заметил иронии. – Теперь ты наконец говоришь, как надо. Мы все должны работать на благо нашей родины. И каждый должен быть готов, когда потребуется, подчинить свои интересы служению обществу.

Возможно, это было моей ошибкой, но я не выдержал…

– Мне что-то не нравится слово "должен", – заметил я. – Обычно я аккуратно плачу свои долги и хочу сообщить тебе, что сегодня я никому ничего не должен.

Мне показалось, что я перехватил изумленный взгляд Таш, но поручиться за это не мог. Внимание мое было приковано к руке мужчины, непроизвольно дернувшейся к бедру, где обычно носили пистолет.

Однако он быстро справился с собой.

– Жаль, что сейчас у нас праздник, – медленно сказал он. – Ты пачкаешь землю.

Это был вызов, причем такой, на который следовало отвечать ударом. И я отлично понимал, что удар этот катастрофическим образом перечеркнет сегодняшний вечер с Таш, а может быть, и вообще всю мою жизнь. Внутри у меня все дрожало, и сердце колотилось так, словно пыталось проломиться сквозь грудную клетку. Артиллерист спокойно стоял на расстоянии вытянутой руки, расставив пошире ноги в крепких башмаках и насмешливо глядя мне в глаза. С каждой секундой положение становилось все отчаяннее, я безвозвратно терял лицо, и самое страшное, что это происходило в присутствии Таш.

И тут я нашел выход. Быстро оглянувшись на Таш, я рывком двумя руками задрал разлетайку.

– Видишь, – сказал я артиллеристу, ошарашенно уставившемуся на мой шрам. – Один раз я уже расплатился с Керстом. Теперь я сам буду решать, кому и сколько я должен.

С минуту артиллерист молчал, тупо глядя на мою грудь, а потом, резко отвернувшись, пошел прочь. Я медленно опустил разлетайку и в эту же минуту почувствовал на плече руку Таш.

– Давай уйдем отсюда, – сказала она. – Ты был прав, надо было сделать это раньше.

Я вынул из кошелька на поясе два жетона и положил их рядом с так и оставшимся стоять подносом.

– Мне очень жаль, – сказал я смотревшей на нас хозяйке.

Поджав губы, она отвернулась и прошла к другому концу стойки. Таш дернула меня за рукав.

– Ну идем же, – сказала она. – Я тебя так хочу, что сил уже нет терпеть.

В гостинице, к моему облегчению, было абсолютно пусто. Оклахома, видимо, отправился на поиски вечерних развлечений, и я смог, не торопясь, провести Таш в самый конец правого крыла.

Правое крыло было хорошо тем, что сюда обычно никто не заглядывал. Кроме того, Луговой зал, расположенный здесь, был выстроен углом, и кровать стояла в нем так, что от входа ее не было видно. Если бы кого-нибудь все же занесло в это крыло и в этот зал, я смог бы услышать его раньше, чем он увидит меня. Годы службы в патруле приучили меня не пренебрегать мелочами. Несколько раз эти мелочи спасали мне жизнь.

Мы стояли напротив друг друга, рядом с кроватью. Я смотрел на темный силуэт Таш на фоне незадернутого окна и думал о том, что, как только мы ляжем, я тут же зажгу светильник, а пока достаточно пробивающегося сквозь туман света уличных фонарей, поскольку в нем не видно, как я робею. Что-то особенное было в этой встрече, такое, о чем я пока еще мог только догадываться, непонятно – страшное или прекрасное, но, несомненно, способное изменить мою судьбу. Совершенно мистически я чувствовал, что один-единственный шаг через незримую границу между мной и стоящей на расстоянии вытянутой руки девушкой вытолкнет меня за грань реальности, в которой я находился, переведет в иное, пугающее измерение, в то инфернальное пространство, в котором весь накопленный мной ранее опыт окажется бессмысленным.

Я никак не мог решиться на этот шаг, но и продолжать стоять без движения было уже невозможно И тогда я, словно прыгая в холодную воду, задержал дыхание и не шагнул, а почти что упал вперед, цепляясь руками за покатые плечи Таш.

Когда я раздевал ее, она не помогала мне, а стояла, пристально глядя мне в глаза, стараясь не терять мой взгляд, как бы я ни поворачивал голову. Больше всего я боялся реакции на свой шрам. Я показывал его только что в харчевне, но Таш там сидела сбоку и не видела мою грудь во всей красе. Чаще шрам нравился женщинам, но, случалось, и вызывал отвращение. Как отнесется к нему Таш, я мог только догадываться

Расстегнув и стянув с нее платье, я взялся за себя и стал развязывать разлетайку. Таш внимательно следила за моими движениями. Когда я потащил разлетайку через голову, она подалась вперед, и я вдруг почувствовал, что она трогает рубец пальцем.

– Нравится? – спросил я.

– Я и не такое видела, – сообщила Таш.

– Где?

– Там же, где и ты. На войне. Я начинала таскалкой, пока меня не взяли на операции.

– Не страшно было? – спросил я

– Сначала страшно, потом привыкла. Война не спрашивает.

– Да, – сказал я и расстегнул зажим ее стабитизирующего пояса, – это ты правильно заметила

Чем меньше оставалось на ней одежды, тем чаще пресекалось от восхищения мое дыхание и тем большее нетерпение чувствовал я в своих мышцах, переполненных закипающей быстрой кровью. У Таш была фантастическая фигура. Я видел много женщин и знал настоящую цену ее узким лодыжкам, тонким плечикам, нежной линии горла и хрупким верхним косточкам таза, выступающим над плоским животом. Колдовское очарование абсолютной беззащитности и затаившегося огня, спрятанного в гибком и упругом теле, мутило мое сознание, делало меня невероятно сильным и одновременно мягким, как нагретый изолят.

Уложив Таш, я не торопился. Соблюдая ритуал, я нагнулся и, разведя ее ноги, поставил их на свою голову. Член мои гудел, как колонна трансформатора, но я не спешил, изо всех сил растягивая предстартовую ласку, целуя и гладя ее от распахнутых настежь ключиц до нежнейших фасолинок пальчиков на ногах. Я действовал предельно технично, понимая, что искушенная в любви Таш заметит каждую мою ошибку, а я вовсе не хотел оказаться повторником, стыдливо выходящим с экзамена через запасную дверь.

Таш, надо сказать, держалась не хуже, а, возможно, даже и лучше. Она сразу оценила мою высокую боеготовность и поэтому разгонялась для решающей схватки так же, как и я, не торопясь. Я хорошо чувствовал, как нарастает у нее внутри напряжение на двигателях. Эта ночь обещала стать очень интересной. Однако чем дольше я ласкал ее, тем больше чувствовал сперва плохо осознаваемую, а потом все яснее и яснее тревожащую меня неудовлетворенность.

Чего-то не хватало в нашем слиянии, не было какой-то необходимой ноты, маленькой детали, которая позволила бы мне полностью ощутить Таш. В ее огромном, красивом и хорошо освещенном доме непонятно почему оставалось несколько замурованных, хранящих тайну комнат, куда ревнивые хозяева ни за что не хотели допускать посторонних. Она хорошо продолжала делать свою работу, но, не раскрывшись до конца, никак не могла оторваться от устланной простынями поверхности кровати, чтобы воспарить над ней в свободном полете. Кончики моих пальцев отзывались на охватившую тело Таш дрожь возбуждения, но я все равно ощущал, что, несмотря на эту дрожь, ее мозг остается холодным, четко отслеживающим происходящее. Я никак не мог заставить ее втянуть антенны и включить форсаж, и это вызывало у меня недоумение и легкое раздражение.

Напрасно я гладил ее эрогенные зоны, сменяя нежность грубостью, мял зад и кусал соски, а потом, оставив их, медленно поднимался поцелуями к шее и спускался к тончайшим щупальцам вокруг хорошо увлажнившейся уже вагины. Тяжело дыша, Таш вздрагивала и извивалась под моим натиском, но одновременно сама очень изобретательно обхаживала меня и так и не допустила, забывшись по-настоящему, ни одного неверного движения, не издала ни одного неконтролируемого звука.

В отчаянии я стал исследовать каждый квадратный миллиметр ее кожи. Перевернув ее, я проталкивался языком в тазовые углубления над татуировкой бабочки-капи, гладил по голове, кусал за бедра – все было тщетно. Стоя над ней на коленях, я в отчаянии засунул руки ей под мышки и, упершись большими пальцами в подмышечные впадины, попытался сгрести в пригоршню лопатки. Однако намерение свое я выполнить не успел. Ибо в ту же секунду уловил пробивший тело Таш импульс.

Развивая успех, я пошевелил пальцами, а потом, когда Таш снова непроизвольно дернулась, поднял ее правую руку и впился туда губами. И сразу рухнула и разлетелась вдребезги хрустальная стена, невидимым барьером разделявшая нас до этого. Взмыл и рассыпался в небе искрами фейерверк карнавального салюта. Таш громко стонала, умирая и плавясь от моих прикосновений, ее руки то стискивали меня, то бессильно соскальзывали с плеч, падая на простыни. Горячее тело порывисто изгибалось, с силой прижимаясь ко мне, больно вдавливаясь в бедра и грудь, и ослабевало разом, словно Таш на секунду теряла сознание. Не убирая рук из-под мышек, переплетясь с ней мертвым узлом, я ласкал ее ногами, губами, членом и языком, ловя каждое движение, каждый стон или вскрик – так, как вслушивается в серебристые звуки настройщик музыкального инструмента.

Сознание мое отключилось. Я просто не мог думать ни о чем, захлестнутый бурей сводящих с ума ощущений. Мои пальцы стали необыкновенно чуткими, и, касаясь каждой впадинки и выпуклости, я словно перебирал эфирные струны, вызывая к жизни волшебную музыку надзвездных сфер. Правая моя рука намертво вклеилась под мышку Таш, а левая, раздвинув ее ноги, тонула в захлебывающейся от клейкой влаги щели. Таш билась в моих руках, как рыба на крючке, и каждое движение пальцев исторгало из ее груди дивный, пьянящий меня стон. Только теперь Таш полностью отдалась мне. Не в силах больше сдерживаться, она трясла меня за плечи, хрипло крича:

– Ну давай же! Давай! Давай наконец!

– Сейчас, – шептал я, кусая и целуя в сладкой пытке бархатистые мочки ее ушей. – Сейчас, погоди немного, еще чуточку, самую малость. Ты ведь чувствуешь? Ты чувствуешь, как я невыносимо хочу тебя? Потрогай моего мальчика. Правда, он словно копье Безумного Латника? Там на конце горит пламя! Я спалю тебя этим факелом. Когда он пронзит тебя, ты почувствуешь, что внутри зажглась звезда. Берегись! Я отделаю тебя так, что глаза твои вылезут на лоб и ты будешь орать во весь голос. Я возьму тебя с потрохами. Я выпью тебя до капельки и обсосу каждую косточку. Держись за землю, девочка, я уже иду.

Давно я не был в таком ударе. Я вошел в нее так, как обычно бросают корабль на абордаж. Осатанев, я бил в нее, словно взламывал тараном ворота родового замка моего заклятого врага. Я даже не слышал криков Таш, кончавшей теперь беспрерывно. Ветер победы пел в моей груди. Я снова был в бою, разгоняя свой рейдер навстречу скрещивающимся лазерным лучам, подныривая и уходя, крутя на десяти «g» смертельные виражи и срываясь от солнца в атаку, в атаку, в атаку!

Таш давно уже не кричала, хрипло умоляя остановиться, но я вздергивал ее вновь и вновь, и она, подчиняясь, снова и снова взлетала к зениту, взрываясь и падая, прижимаясь ко мне и обвисая в моих объятиях, царапая мне плечи, скрежеща зубами, хватая за волосы, ругаясь и впиваясь в меня, и замирала, обессилев, чтобы через несколько минут снова хрипеть, и рвать меня пальцами, и неистовствовать, раз за разом взмывая от форте через фортиссимо к ураганному финалу.

Очнулся я оттого, что понял, что Таш лежит абсолютно без движения, и испугался, решив, что она потеряла сознание. Застыв над ней, я словно выныривал из омута, пробиваясь сквозь мутную многометровую толщу воды к светлеющему над головой далекому небу. Странно было, что мое сердце не лопнуло от этой безумной скачки. Ему давно полагалось разойтись по швам.

Я смотрел на неподвижное лицо вытянувшейся без сил на скомканных простынях Таш, на ее серебристые, разметавшиеся по валику локоны, на вздувшиеся соски и стройные, слегка раздвинутые бедра, и огромная нежность к этой девушке переполняла меня, теплой кровью пульсировала у ушей, забытым мужеством разливалась в мышцах, транквилизатором утишала нервную дрожь. Я так и не взял финального аккорда, но чувство удовлетворения было таким глубоким и всеобъемлющим, что я не двигался, боясь его расплескать.

Длинные ресницы Таш дрогнули, и вдруг неожиданно, так, что я зажмурился от брызнувшего света, мне навстречу распахнулись ее когда-то прозрачные, а теперь ставшие золотистыми глаза.

– Великий дракон! – прошептала она слабым еще голосом и пошевелилась, пытаясь подняться на локте. – Что это было?

– Не знаю, – сказал я, вытягиваясь рядом и обнимая ее рукой. – Наверное, смерть.

– Нет, – медленно, словно раздумывая, произнесла Таш. Лежа на спине, она неподвижно смотрела в покрытый желтыми и зелеными квадратами потолок, будто надеялась отыскать там ответ. – Это была не смерть…

– Хочешь, я отнесу тебя в душ, – предложил я.

– В душ? – Она снова зашевелилась и наконец, опираясь на валик, приподнялась и села, обхватив руками колени. – Да… Попозже…

Что-то тревожное было рядом, таилось в падающих на ворс покрытия тенях, но что – я никак не мог понять.

– Пора идти, – вдруг сказала Таш, поднимая голову.

– Зачем? – по-дурацки спросил я, разом осознавая, что меня мучило и чего я боялся с той самой минуты, как пришел в себя.

Чудо кончилось и больше не должно было повториться. Я хотел удержать выскальзывающее из пальцев мгновение, хотя знал, что это безнадежно.

– Ты придешь ко мне еще раз? – спросил я на всякий случай.

– Не стоит. – Таш покачала головой и, подвинувшись к краю кровати, спустила ноги на пол. – Так будет лучше. Ты же знаешь мое правило.

– Да, – согласился я. – Меня предупредили.

Я давно уже не ждал ничего от жизни и научился относиться к каждому подарку судьбы как к случайному событию, состоявшемуся по ошибке или недосмотру Плетущей Нить, Я понимал, что Таш неизбежно должна уйти от меня, но было все равно грустно и даже немного больно.

"Не будь свиньей, – сказал я себе. – И не дергай за хвост спящего дракона. Еще десять минут назад ты был невероятно счастлив. Скажи спасибо, что Таш вообще согласилась встретиться с тобой. У тебя давно ничего такого не было. И вообще могло никогда не быть".

– Ты привезешь мне экипаж? – спросила Таш.

– Конечно.

Я еще раз оглядел ее, стараясь сохранить в памяти такой, какой она была сейчас – нагой, стройной, невероятно красивой, сидящей на краю моей кровати, и быстро вышел, почти выбежал, стараясь избавиться от соблазна сесть рядом, обнять и, мягко повалив назад, снова погрузиться ртом в горячие, жадные, припухшие за последние полтора часа губы.

На ватных ногах я вывалился из гостиницы и, завернувшись в накидку, направился к площади Семерых. В это время найти экипаж было труднее, чем после полуночи, но на площади находилась любимая забегаловка возниц, и я рассчитывал на успех. Через четверть периода я уже входил обратно в гостиницу, пытаясь угадать, вернулся Оклахома или нет.

Таш я обнаружил уже полностью одетой и расчесывающей мокрые волосы. Увидев меня, она встала, Я остановился перед ней, и так мы стояли, застыв посреди зала, не отрываясь глядя друг другу в глаза. Я понимал, что прощаюсь с ней, по сердцу у меня скребли кошки, но говорить я не мог. Все, что я хотел бы сказать, не имело для Таш никакого знамения, и мне оставалось только молчать, доедая последние крошки с пиршественного стола.

– Почему ты так смотришь? – спросила Таш, насквозь прожигая меня своими прозрачными глазами. – Ты привез возницу?

– Идем, – сказал я, – не будем тянуть. А почему ты боишься открытого взгляда? По крайней мере это честный взгляд. В нем нет никаких уловок.

– Ты маньяк, – сказала Таш и улыбнулась. – Убийца. У меня не тело, а мешок с костями. Что ты сделал со мной?

Я пропустил ее вперед, но, когда она уже собиралась выйти в дверь, остановил, положив руку на плечо. Таш замерла, не оборачиваясь, и тогда я крепко обнял ее сзади, зарывшись лицом в пепельный водопад волос. Так мы стояли почти минуту, и я был бесконечно благодарен Таш за то, что она не делает попытки высвободиться.

Сейчас я был в таком состоянии, что мог улавливать ее мысли. И я отчетливо услышал, как мелькнула у нее в голове безглагольно-чувственная цепочка: "По-моему, он очень несчастен".

– Грустно тебе? – тут же спросила она вслух.

– Не весело, – коротко отозвался я и вдруг неожиданно для себя добавил: – Один я здесь…

Сам не знаю, как это вырвалось. Но предпринимать что-либо теперь было поздно. Начни я объяснять, что я на самом деле имел в виду, вышло бы еще хуже.

– Ладно, – сказал я, делая над собой усилие и разжимая руки. – Пора идти, возница уедет.

Мы вышли к подъезду. Больше всего мне сейчас хотелось узнать, где она живет. Однако на Керсте не принято было провожать дам, и я ограничился тем, что помахал вслед рукой. После этого я не стал возвращаться в Луговой зал, где уже наверняка трудились уборщики, а отправился к себе и как был в мокрой накидке бессильно свалился в кресло перед компьютером.

Мне хотелось привести в порядок спутанные мысли, но вместо этого я без устали снова и снова погружался в происшедшее со мной за последние два часа. Сказать, что у меня давно не было ничего подобного, значило покривить душой. У меня никогда не было ничего подобного. Ни с одной из девушек, с которыми я был близок, ни здесь, ни на Земле, ни на тех базах и планетах, где мы судорожно отдыхали и зализывали раны во время наших коротких передышек, я не переживал столь полного и глубокого слияния тел, а может быть, и душ.

За то короткое время, которое Таш была со мной, она успела вернуть окружающему миру поблекшие и вылинявшие в результате ухода Марты краски. Я словно возвратился на два часа в свое старое состояние, когда бытие имело вкус, цвет и запах и когда я вечером всегда знал, зачем должен просыпаться утром. Жалко, что все закончилось, но, несмотря на тихую печаль, я был бесконечно благодарен Таш. Теперь, после ее ухода, у меня появилась уверенность, что не все еще потеряно и рано или поздно я снова стану самим собой.

Вздохнув, я посмотрел на часы. До сеанса связи с Давантари оставалось больше периода. Я подумал, что ждать этот сеанс абсолютно бессмысленно, поскольку теперь нам нельзя даже толком поговорить. Надо было лететь к оставленным в предгорьях камерам слежения. Кого-то они сегодня, несомненно, взяли. Вот только кого? Вряд ли мне удастся быстро найти этих люден Но если кто-нибудь из них все же попадется мне однажды, я постараюсь его ни за что не упустить.

Я вытащил из ниши кибердоктора и прилепил его на грудь. Охватившая меня после ухода Таш умиротворенность вовсе не исключала возможности очередного приступа. Потом я пристегнул к наголовной повязке локатор, смотал до времени все это в клубок и сунул в карман. Без локатора в сегодняшнем тумане я рисковал вообще не долететь до своих камер. Бластер я решил не брать.

Вылетев за город, где, кроме придорожных, не было других линий электропередач, я спустился пониже и, ориентируясь на шум воды, полетел над Ясоко к горам. Я мчался, опустив голову, сквозь облепляющую лицо пелену мелких капель и, зажмурив глаза, слушал играющую внутри негромкую музыку, имя которой было Таш. Сегодня мне отчаянно повезло, и я хорошо понимал это. Я чувствовал искреннюю благодарность к этой девушке и почти любил ее за то, что она для меня сделала.