- Я надеюсь, ты не забыл о требованиях Службы. Надо, чтобы твой Контакт не повлиял ни на их будущее, ни на наше прошлое.
      - Конечно. Мы договорились, что до прибытия наших специалистов они будут держать все в строжайшей тайне.
      - Я так понимаю, что ты обговорил с ними место и время нового Контакта?
      - Да. На том же лугу, где меня встретили в этот раз.
      - А ловко они следили за тобой! Ты ведь ни разу их не заметил.
      - Будь у меня рост восемьдесят сантиметров, я бы тоже легко прятался. Это ведь только робот в столбе был под два метра, а они - маленькие.
      - Так они что, вели тебя только до села?
      - Да. Это вполне естественно. Искать меня раньше просто не имело смысла. Они ведь, в принципе, понимали, что нельзя нарушать причинно-следственные связи. Сперва я должен выйти на Контакт, а уж потом они могут и ответить. Так что первая их попытка была на лугу, после боя. А в усадьбе Старика их не было. И в нишу у Сытина они не забирались, зря я на них грешил. Жаль, конечно, что они в темноте не решились, побоялись испугать. Я бы тогда оставил перстень Прову. Но тут ведь нет флюктуации?
      - Согласно расчетам - нет. Перстень потом вроде нигде не всплывает.
      - Это хорошо. - Григ вдруг умолк, прошел, насупившись, несколько шагов. - Жаль только, что ребята ничего уже не узнают, - грустно сказал он. - Как бы они были рады. Ведь все не зря!
      - Ты теперь не будешь замыкать петлю?
      - Теперь? Нет. Конечно, нет. Отказаться от состоявшегося Контакта?! Ты понимаешь, что он значит для всей планеты? Ты знаешь, как этого ждут?!
      - Ты собирался - я спросил.
      - Нет, - Григ отрицательно покачал головой, - вероятность слишком мала. Одно дело - перстень с изображением, другое - реальный Контакт. Думаешь, мне не горько? Но я не могу. Более того, Гном, поступить так значит, по существу, предать Группу. Они ради этого пошли на смерть. Это их завещание. Как же я могу поступить вопреки их воле, перечеркнув их подвиг? Нет, это невозможно. Кстати, где они сейчас?
      - Собрались. Следят за допросом. Показать?
      - Показать? Нет, не стоит. Сейчас не стоит. Попозже.
      Некоторое время он шел молча.
      "Победа, - думал он, глядя на когда-то белый, а теперь багровый на темном фоне силуэт Данилова монастыря. - Победа, кровью умытая. Конечно, так не бывает, чтобы она доставалась даром. Но трудно возвращаться одному. Хоть бы кто-нибудь... Но нет - всех убили. Сейчас они еще живы, но все равно их уже убили. Они мертвы. Однако они выполнили свой долг. Я знаю, как это трудно. В первый раз я прошел через это, когда Булкиса на Леде послал меня за тензорный рубеж. Я очень хотел жить, и мне было так страшно, что, я помню, руки немели. Но мне тогда и в голову не пришло отказаться. В таких ситуациях от одного человека бывает зависит все. Тогда от меня зависело спасение сорока человек, и я не мог не пойти. Правда, я вернулся, так уж получилось. Я думаю, это была чистая случайность. Но я вернулся, и с тех пор знаю, как трудно не струсить и не растеряться, а выполнить то, что тебе положено, не надеясь при этом уцелеть. Они тоже не могли поступить иначе. Ведь они выполняли свой долг".
      - Что там со временем? - спросил он у Гнома. - Я успею, пока ворота не закрылись?
      - Должен успеть, - отозвался Гном. - В крайнем случае, заночуешь в Земляном городе - там подворий хватает. А то попросись на ночлег в Данилов монастырь.
      - Нет уж, - сказал Григ. - Я должен успеть сегодня. Мне очень надо. Ты, если что, лучше меня подгоняй.
      "Мы все выполняли свой долг, - продолжал думать он. - Я тоже не лгал, не прятался и не предавал. Но вот они погибли, а я жив. И поэтому мне очень тяжело. Хоть бы Старик... Или Чака..."
      Он вдруг почувствовал, как скрутило его где-то под сердцем, зажало стальной клешней, вывернуло наизнанку. Даже дыхание прервалось от боли. Он обязан был уберечь ее - любой ценой. И тем не менее он этого не сумел. Расплатой за это должны были стать долгие тоскливые вечера, одинокие и страшные своим одиночеством. Он знал, что именно в такие вечера к нему будет приходить и вставать сзади, за креслом, юная, толком еще не успевшая пожить девчонка, которую он любил. Всей воспаленной кожей внезапно напрягшейся спины Григ вдруг ощутил, как возникнет она из отчетливо сгустившейся тишины, молча глядя ему в затылок своими пронзительно-голубыми глазами, и груз этого молчания показался ему невыносимым.
      Теперь он шел, опустив голову, чувствуя, как время от времени сходятся, разрезая лоб вертикальной складкой, его брови, и неведомая сила стискивает зубы, выдавливая на скулах бугристые желваки. Там, на далеких галактических рубежах Зевали, где его учили тщательно выверять каждый свой шаг и детально продумывать любой поступок, он не думал об ответственности за погибших товарищей, рискуя чаще всего самим собой и сражаясь с судьбой один на один.
      Здесь, видимо, просто потому, что он был единственным, кто уцелел в этой мясорубке, на него, пригибая к земле, навалилась вся тяжесть случившегося. Не он руководил действиями Группы, и тем более не он заставлял сантеров принимать решения, но все, что обычно распределялось на многих оставшихся в живых, обрушилось сейчас на него одного. Это был его крест. Он должен был знать, что подставляет рамена, еще тогда, когда бежал к ним от Антипа. Теперь ему нести этот крест вечно, до конца дней своих. Правда, если знаешь, во имя чего, то нести гораздо легче...
      Уже почти стемнело, когда, миновав Даниловскую слободу, Григ вышел к Серпуховской заставе. Обозы и путники уже давно просочились в ворота, и город теперь поспешно втягивал опоздавших, готовясь закрываться на ночь. Кивнув воротникам, Григ быстро прошел, почти пробежал по Ордынке, мимо затихающей Екатерининской и еще гомонящих стрелецких слобод, перебрался через мост к Москворецким воротам, вскарабкался по крутому откосу на Пожар и наконец оказался в Китай-городе. Когда он добрался до дома Лучникова, было совсем темно.
      "Хорошо, что я успел, - думал он. - Увижу хоть на минутку. Ведь это в последний раз. Попрощаюсь - и все. Нельзя уходить, не попрощавшись. Тем более, что теперь - навсегда".
      Войдя в проход и растворившись в его темноте, он подтянулся и, перевалившись на ту сторону, спрыгнул между амбарами прямо в густую крапиву. Гном вовремя отключил сигнализацию, но все же его учуяли стоявшие где-то неподалеку лошади. Услышав их тревожное ржание, Григ пригнулся и быстро бросился к дому. К счастью, придержанные через Томпсона собаки молчали, и, пробираясь через двор, Григ вдруг понял, кого искал в тот вечер Барт. Понял - и поразился простоте разгадки. Все повторялось. Сейчас он должен был увидеть самого себя, просящего Группу о помощи.
      Неслышно прокравшись сенями, он взобрался по столбу на гульбище, идущее вдоль окон светлицы, где собралась пораженная только что услышанным Группа, и замер, заглядывая издалека в ближайшее открытое окно.
      За длинным столом, во главе которого сидел напротив Старика он сам, расположились все те, кого он недавно успел потерять. Еще живые, полные надежд и планов, и одновременно уже мертвые, никем не отпетые и не оплаканные, они собрались здесь на свою предсмертную тайную вечерю, и, глядя на ошеломленных апостолов, готовых принять напутственный поцелуй мессии, Григ ощутил острый и крайне болезненный укол в сердце.
      Очень тяжело с недрогнувшим лицом благословлять людей на смерть, еще тяжелее обходить поле, где она поработала своей косой, но самое невыносимое, Григ знал это по собственному опыту, просматривать записи, на которых погибшие еще живы. Сейчас он смотрел даже не запись.
      В ярком свете свечей ему отчетливо был виден каждый: сосредоточенно слушающий его Барт, возбужденный Лип, Лонч, успокаивающе положивший ладонь на руку испуганной Чаки, и согбенная спина сидящего ближе всех к окну Старика. Акустика в горнице была устроена так, что с улицы ничего не было слышно. Слова мешались в невнятицу, и надо было подключиться к внутренним камерам, но он и без того знал, о чем идет речь.
      - У нас не было другого выхода, - сказал он тогда Лончу, даже не подозревая, что слова, эти будут повторяться еще не один раз, загоняя Группу все дальше и дальше в тот тупик, откуда для нес на самом деле уже никогда не будет выхода. "Умирать лучше всего в бою", - вспомнил он и почувствовал, как бросилась в лицо кровь и сдавило безжалостным обручем виски.
      Он смахнул пот, холодной испариной выступивший у него на лбу, и, вглядываясь машинально в согнутую спину Старика, вдруг заметил, что выбритая сверху голова дьяка мелко подергивается. Это был не нервный тик и не дрожь скрытого напряжения. Голова тряслась немощно, по-старчески, как-то удивительно жалко вздергиваясь и обвисая. Топорщились розовые, поросшие редким волосом уши, дрябло морщинилась тонкая шея. Потом все успокаивалось, чтобы через минуту начаться сначала.
      - Старик... - подумал Григ. - Бедный старик...
      И как это часто бывает с видящими чужую беспомощность и незащищенность и не имеющими никакой возможности хоть чем-то помочь, вдруг накатило, нахлынуло пронзающее насквозь чувство неизбывной жалости, и безмерная тоска перехватила горло, огнем обожгла изнутри веки. Давя в себе эту вспышку и стыдясь выступивших против его воли слез, Григ резко отер глаза, но слезы выступали снова и снова, и чувствуя, что ему не справиться с их потоком, Григ отпрянул от окна, бесшумно спустился с балкона и, уже не видя ничего, бросился, не разбирая дороги, к забору.
      Ослепнув от слез, размазывая их кулаком по щекам, он брел, словно на автопилоте, проваливающимися во тьму переулками, брел сквозь озлобленный истеричный брех собак, сквозь разверзшуюся в его душе пустоту, сквозь свою победу и их поражение, и не было ему ни прощения, ни оправдания на этом пути.
      Он думал, что жизнью своей они распорядились сами, и он может согласиться с их выбором. Ерунда! Решать выпало как раз ему. Именно он держал сейчас в своих руках ниточки, на которых висели их жизни и судьбы, и именно его решению предстояло стать окончательным.
      Он вспомнил глаза Чаки, пусто глянувшие сквозь него, скрытого в темноте, и сердце взорвалось новой болью, тяжелой и темной, вызванной неизбывным отчаянием. Он остановился, прижавшись к какому-то грязному забору, уткнулся лбом в плохо оструганные доски. Чака, девочка, милая, солнышко ясное, свет мой любимый - как же это, а? Как же так вышло, что он вынужден убить даже ее?! Он, именно он, а не стрелец с луком. Убить вместо того, чтобы спасти.
      Не заметив на пути колдобины, он оступился и упал, но даже не почувствовал боли. Только сейчас до него дошел весь ужас положения, в которое он попал. Он не понял, не сумел понять всего этого раньше, потому что очень хотел вернуться победителем и думал о другом. Но даже сейчас, осмыслив случившееся и пережив страшный шок, он ничего не мог здесь поправить и изменить. Контакт был важнее для планеты, чем пять жизней. Земля и по менее значимым поводам отдавала десятки, а то и сотни своих сыновей. Слишком многое стояло за контактом двух цивилизаций и слишком долго ждали миллиарды людей этого часа, чтобы он, Григ, мог своей волей перечеркнуть достигнутое. Он чувствовал, как буквально обливается и истекает кровью его сердце, и понимал, что отказ от Контакта лежит уже за пределами его желаний. Свершившийся Контакт теперь не принадлежал ему. Ему оставались только отчаяние и боль.
      Словно в тумане, он пробрался в свою каморку, запер дверь и вскрыл нишу с темпоратором. Темпоратор был на месте, да и куда он мог деться, если почти в это же время, только несколькими часами позже, он уже входил сюда и видел его.
      - Присядем на дорожку... - пробормотал он.
      Ссутулившись, он сидел на лавке, уставясь неподвижными глазами в молчащую пустоту. Плохо было. Он славно прошел свой путь в этом мире, совершив то, что не удавалось до сих пор никому, и не допустив при этом практически ни одной ошибки. Но ступеньками его лестницы послужили отнятые жизни, и потому победа, достигнутая такой ценой, имела горький привкус. Он должен был в поисках дьявола спуститься в ад, и эта лестница привела его туда. Несколько дней назад он, радуясь, шагал по ней. Но вот он добрался до цели и нашел то, что искал, и надо бы обратно, а выхода нет. Ступеньки кончились. Они сделали свое дело, и теперь некому вывести его наверх. Он стал убийцей. Пусть во имя надежд сотен и сотен миллионов, прогресса Земли, светлого будущего, торжества разума, но - убийцей.
      Сейчас он перейдет в свой мир, где его примет в объятия ликующее человечество, и все будет прощено и оправдано, и вновь будут солнца и планеты, и космический ветер опять споет ему свою песнь, и струи из дюз с привычным грохотом снова ударят в стекло и базальт, и товарищи освободят его старое кресло в рубке "Персея", но только в кресло сядет не он, а зомби, живой мертвец, поскольку сам он останется здесь, в аду. Он слишком долго стремился сюда и слишком большую заплатил за это цену, чтобы ад так легко и просто отпустил его назад. Теперь ему отсюда не выбраться никогда...
      Григ тряхнул головой и встал. Пора было переходить. Он вынул из ниши костюм, который до прихода двойника предстояло вернуть обратно, развернув, положил его на лавку. И расстегивая уже кафтан и собираясь сесть, чтобы стянуть сапоги, он вдруг вспомнил лицо Чаки, но не то, которое он видел полчаса назад, а мертвое, глядящее остекленелыми глазами на закат, а следом из глубин памяти выплыли в сознание прыгающая мячиком голова Липа, искаженное предсмертным хрипом лицо Барта, безжизненная маска обвисшего на палашах Лонча. И даже лицо Старика, которого он не видел мертвым, вспомнил Григ.
      И вспомнив их, ясно и отчетливо увидев каждого в момент его гибели, он импульсивно встал и, механически, словно во сне, сложив костюм, швырнул его обратно на крышку темпоратора.
      Не было и не могло быть ничего, что оправдывало бы их гибель. Нет такого дела, во имя которого можно жертвовать людьми. Сам умереть ты можешь за что угодно - это твое право. Но если тебе выпало распоряжаться чужими жизнями, то ты можешь рисковать кем-то, только спасая других людей. Только спасая других - и никак иначе.
      Здесь же он никого не спасал.
      Григ вдруг понял, что стоит, вцепившись руками в столешницу. Взгляд его упал в нишу, где хранился темпоратор. Костюм лежал на нем косо, чуть свесившись с края. Точно так же он будет лежать через три часа, когда Григ-1 войдет в эту комнату.
      Выходит, он сам трогал свой костюм. А потом остался здесь.
      - Значит, я выбрал вариант с Хвостом? - спросил он у Гнома.
      - Это оптимальное решение, - уклончиво ответил Гном.
      - И ты уже тогда знал все?
      - Твое "тогда" для меня только через два часа.
      - А ты не мог бы... Ты не сможешь меня хоть как-нибудь предупредить? Я б тогда не так беспокоился!
      - Ну что ты говоришь! - ответствовал Гном. - Это же суперфлюктуация!
      - Да, - согласился Григ, чувствуя тупую, одуряющую усталость. Конечно. Я понимаю.
      Он еще с минуту смотрел на нишу, потом поднял заслонку, поставил ее на место.
      - Жаль, что эту информацию о Контакте не удастся сохранить в твоей памяти, когда я исчезну.
      - Да, - подтвердил Гном. - Вне пределов этой ситуации ничего не останется.
      - А ситуация будет закрыта для проникновения?
      - Конечно. Это коллапс. Все хронолинии перестроятся и зациклятся.
      - Но, может быть, в будущем научатся...
      - Может, и научатся...
      - Ну ладно, - сказал Григ. - Пора уходить. Мне ведь надо оказаться в той мертвой зоне затемно. Да и с двойником нам здесь будет тесновато. Я слышал, такая встреча - предвестник смерти.
      - Ты прав, - согласился Гном. - Надо идти, пока камеры ничего не видят. Конечно, до встречи с Хвостом еще двенадцать часов. Но это не страшно, поскучаешь там немножко...
      ...только после того, как было получено сообщение от вынужденно вернувшихся оттуда Наблюдателей. Осуществив переход, мы тут же связались с Григорьевым и Чарушниковой. К этому времени Григ с Чакой, убедив люцифериан в необходимости спасаться бегством, уже находились в десяти километрах от Бускова, двигаясь в направлении Серпухова.
      Зная, что указ о задержании артельщиков будет разослан повсюду, Григорьев предлагал, минуя города, быстро уходить на юг, к Дону. Однако артельщики не послушались его. Чтобы успеть приготовиться к их появлению в Серпухове, мы скакали всю ночь и обогнали их на тринадцать часов.
      В Серпухове артельщики остановились на подворье, расположенном рядом с кожевнической слободой и выходящем задней стороной к реке Наре. Согласно Уложению хозяин подворья тут же донес в губную избу о прибывших, после чего нами была произведена оперативная нейтрализация полученной одним из целовальников информации.
      В течение предыдущей ночи мы успели разместить в Серпухове двенадцать камер слежения: в губной избе, на Троицком соборе кремля, на церкви Николы Белого, вокруг торга и на ямском дворе. Камеры внутри подворья и на коньке дома напротив были размещены самим Григорьевым. Вместе с тем, по не зависящим от нас обстоятельствам мы не смогли смонтировать камеры в доме губного старосты, отложив это на следующую ночь.
      Обеспечивая безопасность Григорьева и Чарушниковой, мы прежде всего разыскали пристава, который привез из Москвы государев указ о поимке преступников. Поскольку пристав мог знать Григорьева в лицо, ему был навешен "маячок", позволяющий контролировать передвижение пристава по городу.
      Однако, как выяснилось позднее, пристав прибыл в Серпухов не один. Его сопровождал племянник, служивший ранее молодым подьячим в Разбойном приказе. К моменту нашего появления в Серпухове он уже расстался с приставом и находился в доме своих родителей, живущих в посаде.
      Таким же непредвиденным событием явилась встреча племянника пристава с входившими в город артельщиками. Независимые расчеты всех контролирующих модулей показали потом, что общая вероятность случившегося равняется 7х10**-5, далеко выходя за пределы стандартного прогноза.
      Поскольку камер в доме губного старосты не было, мы пропустили завязку событий, приведших в конце концов к трагедии. Судя по всему, племянник пристава тут же сообщил о встрече на улице дяде, а тот уже передал это старосте Не исключено, что он же указал подворье, где разместились артельщики. Как бы там ни было, староста отдал стрелецкому караулу приказ об их аресте. Кроме того, староста, считая, что имеет дело с особо опасными преступниками, и желая действовать наверняка, распорядился окружить подворье еще до рассвета.
      В связи с тем, что типовые камеры слежения, которыми мы располагали, не были рассчитаны на ночную съемку, мы смогли узнать о происходящем только после начала активных действий стрельцов. Как и положено по инструкции, наша группа прикрытия отдыхала, не раздеваясь и не снимая оружия. Поэтому мы прибыли к месту событий менее чем через шестнадцать минут после сигнала тревоги. Но, несмотря на это, было уже поздно.
      Согласно информации, передаваемой Григорьевым, артельщики пытались бежать, но им это не удалось. Обладая численным перевесом, стрельцы загнали их в воду, надеясь перестрелять там из луков. Решив прикрыть переплывающих реку артельщиков, Григорьев вступил на берегу в бой со стрельцами. Поскольку сантерская подготовка позволяет надолго задерживать дыхание, мы предложили Чарушниковой покинуть под водой опасную зону. Однако вопреки нашей рекомендации Григорьев приказал ей следовать за сектантами и уходить дальше с теми, кто спасется.
      Выполняя задание, Чарушникова задержалась на берегу, уговаривая не умеющего плавать Прова войти в воду. Потеряв время, они значительно отстали от своих товарищей и находились только на середине реки, когда отвлекавший внимание стрельцов Григорьев был убит. После этого стрельцы, несмотря на то, что окончательно еще не рассвело, стали стрелять по плывущим. Чарушникова находилась всего в десяти метрах от противоположного берега, когда ей в шею попала стрела. Остальные артельщики благополучно переправились на ту сторону и ушли в лес.
      В настоящее время в ожидании дальнейших распоряжений за ними ведется дистанционное наблюдение.