Смешно. Накануне коронации, когда в стране плетется больше заговоров, нежели кружев, и маги-стабильеры на королевской службе уже вчетверо взвинтили расценки за свою работу. Когда самые занюханные дворянские роды выискивают в своих генеалогических древах почти венценосные корни и ветви. Когда по рукам ходит памфлет с издевательски подробным описанием внешности принца, и автора до сих пор не могут найти. Когда только вчера казнили мошенника, пытавшегося за бешеные деньги продать фальшивую — разумеется, фальшивую! — монету с изображением покойного короля, ее возлюбленного супруга… Жизнь Эжана и без того в постоянной опасности — чтобы предоставлять в распоряжение бесчисленных врагов идеального убийцу, на меч которого мальчик сам шагнет открытой грудью… Каталию передернуло.

Конечно, можно прямо сейчас отослать Ланса домой, в его провинциальное имение… кстати, интересно, какой оно приносит доход? Для хорошо осведомленных и небедных заговорщиков не составит труда прямо на месте купить юного князя со всеми потрохами, вернуть в столицу и организовать ему случайную встречу с принцем…

Ни малейшего труда.

— Ката… — прошептал Ланс.

Она сама научила его так ее называть.

То, что предложил — да, собственно, почти сделал Литовт, — было единственно верным решением. И она знала об этом… знала с самого начала. Так зачем же — ведь оставалось только закрыть глаза, ничего не заметить! — она отменила приказ господина старшего советника?..

Осторожно, словно хрустальный светильник на ветру, Ланс развернул ее к себе. От него совсем не пахло гнилостным духом подвалов для смертников, невольно отметила Каталия, — да ведь он пробыл там совсем недолго. Пахло терпким орехом… юностью, жизнью. Его сине-зеленые глаза казались в лунном свете совсем черными и одновременно прозрачными. Его слегка небритые щеки не кололись, а щекотали ей кожу. Его губы…

Все это не имеет значения. Во всяком случае, не имело значения сегодня утром. Вовсе не это: она должна была поставить на место старшего советника, который чересчур зарвался. Который позволил себе… при Эжане! Она не могла допустить, чтобы сын видел ее унижение. Мальчику скоро становиться королем. Королем, а не марионеткой!..

— Ката…

А ему, юноше с десятью длинными именами, прибывшему два месяца назад на столичный турнир из провинции на задворках Великой Сталлы… ему просто повезло. Он выиграл еще немного жизни. И последнюю ночь со своей королевой…

Даже забавно.

— Иди ко мне…

— Я давно хотел спросить, — заговорил он, — тебя… Ланс запнулся. «Ты» до сих пор давалось ему с трудом, хотя королева настояла на таком обращении после первой же ночи, еще тогда, два месяца назад. Удивительно мягкий, совсем без железа и нахальства, голос юноши звучал сейчас еще более неуверенно, чуть ли не просительно. И слегка прерывался неровным дыханием: все-таки мальчик устал. И, надо признать, было от чего…

— Да? — Каталия по-кошачьи потянулась на скользкой атласной простыне.

Все-таки молодость — великое достоинство для мужчины. Надо будет и следующего подобрать помоложе…

— Хотел спросить… Как до столицы, до королевы… до тебя… Как доходят сведения о том, что происходит на окраинах страны?.. В провинциях? —

Королева лежала на спине, довольная и расслабленная; лениво думала о лимоне. По лунному отсчету сегодняшний день и так безопасен… Конечно, она привыкла все равно подстраховываться… но уж очень не хотелось вставать!..

— Что?..

А Ланса можно оставить и до утра. Не в ее правилах — но, в конце концов, это последние часы его жизни. Разве не милосердно с ее стороны будет…

— Как ты узнаешь, что делается у нас, на Юге? — негромко, но уже увереннее переспросил князь.

— А что у вас там делается?

Она зевнула. Надо бы поспать — хотя бы несколько часов, — а потом, перед рассветом… Ланс, бедняжка, зачем тебе говорить о своем Юге, он уже имеет к тебе не больше отношения, чем заморская Ильмия. Просто удивительно, как бессмысленно ведут себя люди перед самой смертью.

Он сел, обхватил колени руками, нервно скомкал простыню.

— Страшные вещи, Ката. Даже не знаю, с чего начать… Когда думаю обо всем этом… извини, если не сдержусь! Я уверен, тебе не докладывают и десятой доли того, что творят наместники, прикрываясь твоим же именем. Хотя бы налоги. Я, владетельный князь из рода дес Миглес, не могу выбраться из нищеты! — а мелкопоместные дворяне… Не говорю уже о народе, для поселян каждый приход мытаря — это смерть, хуже, чем смерть… Я видел зимой, как жгли дом… женщина в ночной рубашке, младенец на руках, еще двое маленьких… а ее отец так и остался там, парализованный, ей не дали его вынести… А я ничего не мог поделать: именем королевы. И мне снится все время, как она кричала, та…

Сорвался, перевел дыхание. Каталия уже почти засыпала: в голосе Ланса, прерывистом и взволнованном, так и не появилось металла… неплохо убаюкивало. Она и раньше замечала за юношей попытки завести разговор на тему трудной провинциальной жизни и обычно пресекала их в зародыше. Но сейчас… пусть говорит.

— Можно долго рассказывать… Брат Орбан, стабильер в моем имении, он уже весь седой, а ему еще и тридцати нет. Такие противоречия сгладить невозможно: у нас за прошлый год два землетрясения было. А ведь те, кто сеет астабильность, — по закону правы, им все дозволено королевской властью! Хотя я уверен, что половина… да какая там половина… что средства оседают в их же карманах, а вы, Ваше Вели… а ты просто ничего не знаешь!.. И я поехал в столицу вроде бы на турнир, а на самом деле чтобы…

Стало интересно; сон смыло волной любопытства. Каталия Луннорукая повернулась на бок и приподнялась на локте. Выходит, этот южный князек, этот красивый мальчик с сине-зелеными глазами… Так, значит, он приехал сюда с невинной целью: забраться в постель к своей королеве. Что и благополучно проделал. Действительно, как иначе…

— …рассказать тебе, что происходит в провинциях. А ведь Юг — это богатейшая земля! — Теперь он словно читал наизусть давно зазубренный текст. — При разумном хозяйствовании мы могли бы ежегодно обогащать казну больше, чем все прочие земли Великой Сталлы, вместе взятые! Нужно только отозвать наместников и назначить на их должности дворян из нашей родовой аристократии. У нас немало достойных людей, которым ты могла бы довериться. Например, граф Арвин дес Беллинг Филидес…

Каталин замахала руками, и Ланс не стал перечислять все имена.

— …Его трактат называется «О разумном управлении провинциями». Граф вообще очень ученый человек… он возглавляет наш Союз Восьмерых.

Она слушала все внимательнее. О существовании некоего дворянского объединения на Юге Литовт ей докладывал; по его словам, всерьез беспокоиться по этому поводу было рано.

И все-таки… интересные вещи можно, оказывается, рассказать перед смертью.

— А почему граф не приехал в столицу сам? — щурясь, спросила королева. — Вместе со своим трактатом. Почему ваш Союз возложил эту миссию на тебя?

Юноша замялся.

— Граф уже немолод… как бы он дрался на турнире? И вообще…

— Я поняла, — усмехнулась Каталия.

Ланс умолк. Неуверенно-сосредоточенное выражение лица: то ли пытается вспомнить, не забыл ли он чего-то досказать; то ли решает, так ли уж важно то, что осталось недосказанным. Бедный мальчик. Два месяца он ловил и никак не мог поймать нужного момента… только об этом, наверное, и думал в самые жаркие минуты. А королева не желала его слушать, королева желала совсем другого… И юный посланник Союза Восьмерых решал: завтра.

А сегодня, побывав в подвалах Литовта, сообразил наконец: может и не быть никакого «завтра»…

Точно не будет.

Он опустил голову. Светлые волосы, такие необычные для южанина, рассыпались по шее. Покатые плечи ссутулились, на руках напряглись и снова опали железные мускулы, замаскированные нежной девичьей кожей. И синяки, кровоподтеки…

Ох, Ланс… Как бы сделать, чтобы ты остался жив?

— Я иногда размышляю, — неторопливо заговорила она. — Пределы Великой Сталлы чересчур разрослись, и страной все труднее управлять с каждым годом… Ты прав: я почти не знаю, что творится у южных границ. И вот думаю порой: не лучше ли было бы в интересах государства… даровать провинциям независимость?

Надо было сказать «самоуправление» или «вассальный статус», — запоздало поправила она себя. Независимость — это как-то слишком. Чтобы в это поверить, надо быть полным…

— Правда?!.

Королева вскинула изумленный взгляд.

Глаза Ланса сияли, словно блики на море под ярким солнцем. И улыбка — глупая, растерянная, мальчишеская. Впервые за все время их… знакомства…

Пожала великолепными плечами.

— А почему бы и нет? …он напомнил ей Эжана.

Он смотрел на нее с обожанием. Он начал говорить, все глубже заглатывая наживку, все бесповоротное подписывая себе приговор.

— А граф Арвин утверждал, что ни один из носителей короны никогда добровольно не… И в уставе Союза Восьмерых написано: мы должны идти к цели малыми шагами. Не мы, но наши потомки вдохнут воздух свободы…

Каталия вздохнула; пахло духами и лимоном. Да неужели я не знаю, что пишут в подобных уставах… Спросила как можно легковеснее:

— Значит, конечная цель Союза Восьмерых — независимость Юга?

Ланс кивнул. Энергично, несколько раз.

Вот и все.

Она привстала и протянула руку к туалетному столику. В пальцы, конечно, сразу же ткнулись мокрые цитрусовые кружочки… Брезгливо стряхнула капли сока, пошарила еще и наконец нашла то, что искала.

В лунном свете вытянутый каплей амулет переливался бордово-лиловым, хотя на самом деле он был малиново-красный. По предписаниям Ордена его следовало носить на теле постоянно, но Каталия не терпела никаких побрякушек во время любви. К тому же никто — даже Орден! — не смеет что-либо предписывать ей, единой властительнице Великой Стал-лы и провинций…

Тускло поблескивали звенья серебряной цепочки. Королева повесила ее на палец, вытянув руку, и амулет закачался маленьким маятником. Сосредоточиться. Поймать ритм колебания мерцающей капли. Теперь можно.

— Брат Агатальфеус, — раздельно произнесла она. — Вы мне нужны. Повелеваю явиться в мои покои. Немедленно.

Усмехнулась и добавила:

— Да, прямо сейчас.

И непочтительно бросила амулет обратно на столик.

Ланс смотрел на нее расширенными, потрясенными глазами. Шевельнул губами, но, видимо, не нашел ни слова, чтобы выразить… Конечно, он все понял. Ему казалось, что понял…

— Одевайся, — устало сказала Каталия.

Встала, набросила кружевной капот — более прозрачный, чем позволяют приличия, — но разве стабильеры и без того не видят людей и вещи насквозь? Мысль, достойная пера мальчика для афоризмов. Надо будет запомнить и при случае повторить. А вот волосы стоило бы привести в порядок; королева подошла к зеркалу и взялась за гребень.

За ее спиной юноша, которого раньше звали Ланс, путался в рукавах батистовой рубахи. Плотно сжатые губы; все лицо словно заперто на замок — это единственное, что он может противопоставить жуткой участи, так неожиданно, предательски рухнувшей на него. Жаль. Жаль, что не вышло оставить его до утра… но признание должно быть свежим.

Астабильный.

Из Лагерей никто и никогда не возвращается. И никто — даже сами маги из Ордена — не знает, как там… на что похожа жизнь в Лагерях.

Но это все-таки жизнь.

Маг вошел в покои королевы без стука. Быстро, оценила Каталия. Достаточно быстро, чтобы не превратить ожидание в лишнюю пытку для Ла… уже просто астабильного, без всяких имен.

Агатальфеус Отмеченный, личный стабильер принца Эжана, — она вызвала именно его, хотя обычно черную работу выполнял брат Иринис, служивший в непосредственном подчинении старшего советника Литовта. Не надо. Сегодня особый случай.

Маг был тщательно одет и причесан, словно и не собирался спать. И ни тени удивления в ореховых глазах на узком морщинистом лице.

— Да, моя королева?

Она не взглянула на бывшего князя из южной провинции. Бросила глухо и равнодушно:

— Заговор, посягательство на целостность границ государства… Он признался.

Последнее не требовало доказательств — даже если бы астабильный принялся умолять и клясться в собственной невиновности. Стабильеры видят людей и вещи насквозь… Впрочем, астабильный знал об этом. И молчал.

Пауза.

Она была совсем мимолетной — но королева сумела ее уловить. Стабильер медлил, не свершая того, что обязан был свершить. Это походило на сомнение… неповиновение… бунт?! — нет, не может быть, все-таки показалось…

Агатальфеус Отмеченный поднял руку.

— Именем Ордена.

Астабильного увели.

Огромная кровать напоминала зимнее поле, по которому пронеслась королевская охота. Глубокие рытвины, перелопаченный снег, следы конских копыт и собачьих лап на когда-то девственно ровном покрывале… бред какой-то. Но от двуспального ложа по-настоящему, без всяких метафор, веяло январским холодом. Каталин передернула плечами.

Заснуть на этом леднике вряд ли удастся. Может быть, через пару часов, когда все уляжется, переместится в прошлое… Да, пары часов должно хватить. А пока…

Она сбросила все же чересчур прозрачный ночной капот. Надела домашнее платье: без нижней юбки и корсета. Шнуровка спереди, с ней вполне можно справиться без помощи прислужниц… Ей, в девичестве Каталин дес Бланкев, мелкопоместной баронессе из восточной провинции, не привыкать.

Переоделась и вышла из спальни.

Коридор призрачно освещали тусклые разноцветные блики: чадящие факелы размещались за узкими, как бойницы, витражными окнами. За ними же в маленьких потайных нишах дежурили стражники, готовые по тревоге из ниоткуда вырасти на месте происшествия. Или не вырасти — если о подобном происшествии господин старший советник оповещал их заранее. Тогда коридор, даже сотрясаемый воплями, оставался пустынным. Как сейчас.

…Семнадцать лет назад спальня наследного властителя Великой Сталлы и провинций на Юге и Востоке принца Эжана была смежной с королевской. Венценосная чета по нескольку раз за ночь просыпалась от младенческого крика, и возлюбленный супруг Каталин Луннорукой — он был еще жив, хоть и безнадежно стар, — снова и снова требовал… хотя нет, требовать он тогда уже ничего не решался. Просто предлагал переселить наследника с его многочисленными кормилицами чуть-чуть подальше, хотя бы через одни покои, только и всего.

Королева улыбалась. Королева припудривала темные тени под глазами. «Как можно, мой король? Это же сын! Наш сын…»

Потом, конечно, все-таки пришлось переместить детскую на другой конец коридора. Потом детская перестала именоваться так… Но ни того, ни другого король Эммануэл уже не застал.

Эжан.

Если бы родилась девочка, было бы гораздо легче. За пятнадцать лет регентства королева смогла бы приучить своих подданных к мысли, что отныне — и, если хотите, навсегда — ими правит женщина. Народ ко всему рано или поздно привыкает. К тому же — очень удобно — народ легко списывает на бабью блажь то, что мужчине-властителю не сошло бы так просто с рук.

Например, первую за всю историю Великой Оталлы денежную реформу. Ее Величеству захотелось видеть на монетах свой, а не мужнин профиль! — разумеется, чего еще ждать от этих тщеславных баб? И все, от владетельных князей до беднейших поселян, спокойно и весело рассчитывались с менялами, тем более что на каждые сто обмененных монет казна доплачивала еще одну того же достоинства. Людям Литовта даже не пришлось особенно часто напоминать, что за утаение одной-единственнрй монеты старого образца грозит смертная казнь…

Впрочем, даже если б и девочка, все равно стоило бы начеканить новых денег. Народ должен знать свою королеву в лицо. В одно и то же лицо: матери-регентши и дочери-принцессы…

Но родился сын.

Каталия знала, что Эжан будет в точности, до мельчайших деталей, похож на отца. Иначе не бывает. Никогда и ни с кем.

Золотые, серебряные и медные монеты с бородатым профилем переплавились в тигелях. А оба портрета — в молодости и в зрелости — ее возлюбленного супруга, увы, сгорели во время пожара в галерее дворца, который долго не удавалось загасить. Все пошло наперекосяк в первые недели после такой неожиданной смерти Его Величества короля Эммануэла Честного, единого властителя…

Он был уже старый. Он прожил длинную жизнь.

До покоев Эжана оставалось еще три факельных пролета. Три неярких россыпи синих, желтых и красных световых пятен на полу. Королева невольно ускорила шаги — и усмехнулась. Давным-давно, целую вечность она не позволяла себе вот так…

А что? Она даже не войдет к нему. Всего лишь приоткроет потайное окошко в массивной двери. Всего лишь убедится, что он спит, спокойно и глубоко, как спят все уставшие за день беспечные юноши семнадцати лет.

Послушает его дыхание и поймет, что права. Этот сон — самое ценное, что есть в ее жизни; нет, во всем мире! — и если его приходится дорого оплачивать… пусть, она заплатит любую цену. Сколько угодно трупов. Сколько хотите астабильных, бывших когда-то красивыми мальчиками лансами из провинций… Сколько необходимо.

Спи, Эжан…

Еще полгода назад у него были детские круглые щеки, пухлые губы, гладкий подбородок и подростковый голос, звонкий и высокий. Ее, только ее сын. Ни на кого не похожий: его отца она не знала, не помнила таким…

Еще полгода назад она вообще его не помнила.

…Всегда — в темноте, в лучшем случае в закатном полумраке на дальнем краю королевского парка. Всегда второпях, в лихорадочной спешке, всегда под взглядом молчаливой спины Литовта, тогда еще младшего советника. Всегда — чересчур сильное слово. Всего четыре или пять раз… пока она не поняла, что цель достигнута.

Как она боялась тогда! Быть случайно замеченной фрейлинами или пажами; за большие деньги преданной Литовтом; каким-то образом уличенной самим королем… Боялась на супружеском ложе прошептать чужое имя; поэтому имени предпочла не знать вообще. Ни имени, ни титула, ни даже цвета глаз…

Черные. Теперь она могла это видеть.

Просто видеть — а ей казалось, что вспоминает. Глаза, губы, жесткую линию подбородка, дремучие волосы темнее любой ночи… Низкий глуховатый полушепот: любимая… моя… Широкие плечи, жестковатую кожу ласковых рук. За последние месяцы он уже несколько раз ей снился. Причудливые сны о том, что давний, случайный, даже, по сути, незнакомый мужчина что-то значил для нее. Что она, королева Каталия Луннорукая — да, смешно, но куда деваться от этих снов? — что она и сейчас его любит…

Он должен был умереть. Литовту пришлось напомнить ей об этом, и не раз. Тогда еще не было Эжана — то есть уже был, но еще не зримый, не настоящий! — поэтому приговор давался ей с трудом; Каталия все оттягивала последнюю встречу и отказывалась вовсе обойтись без нее. Господин младший советник тихо исходил злобой и холодным потом, он уже не был уверен, что сделал правильную ставку в игре. Молодая королева, наверное, казалась ему бесхарактерной слабачкой. Сидя в ночной беседке на коленях у любовника, она никак не поднимала руку в давно условленном жесте: взять его!..

А он — в те последние минуты у него еще было какое-то имя — внезапно решился и жарко зашептал ей на ухо, что король Эммануэл Честный уже слишком стар, чтобы не только сделать наследника, но и вообще управлять страной. Что его, возлюбленного королевы, род восходит к древней законной династии. Что стоит лишь захотеть… и они ведь не могут друг без друга…

Астабильный.

Их не казнят: считается, что в момент насильственной смерти астабильное желание вспыхивает настолько ярко, что может, придя в противоречие с нормальным ходом мыслей большинства людей, вызвать местный катаклизм. Смерч, шквал, небольшое землетрясение в королевском парке, жерло вулкана на месте ажурной беседки… И младший советник Литовт, и тем более стабильер Иринис Усердный понимали: это никому не нужно.

Наверное, ему повезло. Может быть, он до сих пор жив, кто знает? Правда, в народе говорят, что жизнь в Лагерях в тысячи раз ужаснее смерти. Но мало ли что болтают в народе…

Конечно, она ни мгновения его не любила. Просто у Эжана — то же самое лицо.

Эжан никогда не узнает.

Каталия подошла к двери. Тяжеленная дубовая створка, причудливо инкрустированная костью и перламутром. Узор скрадывал границы потайного окошка, прорезанного в толстом слое дерева по личному заказу королевы — еще тогда, лет пятнадцать назад. Ключ от окошка имелся только у нее, и она старалась пользоваться им как можно реже. Эжан не должен заметить. Эжан уже взрослый.

На всякий случай она встала так, чтобы закрыть собой дверь от стражников за витражными окнами. Нехорошо, если кто-то из них сможет потом найти невидимую замочную скважину. Маленький ключик дважды провернулся совершенно бесшумно, но сама дверь скрипнула, выпуская наружу почти кубический брусок на замаскированных под инкрустацию петлях.

Ромбовидное окошко бросило в коридор тусклый лучик: в спальне догорала одинокая свечка. Широкое ложе принца — мальчик всегда любил спать, разбросав во все стороны руки и ноги, улыбнулась Каталия, — конечно же, не могло полностью просматриваться в маленькое отверстие. Только подушка и, пожалуй, край одеяла.

Нетронутая подушка. Отогнутый уголком, тоже нетронутый одеяльный край. Словно белоснежное поле — до того, как королевская охота…

Нелепейшее сравнение!..

Руки дрожали, и ключ — другой, побольше, — предательски лязгал на весь коридор, не попадая в замок. Потом застопорился, не желая проворачиваться, и сильные пальцы королевы чуть было не скрутили его в штопор. Попробовала в другую сторону: тяжелый засов натужно заскрипел и повернулся; затем совершил обратный поворот и снова наткнулся на непонятную преграду. Каталия рванула ключ из скважины; он, разумеется, застрял… и вместе с ключом королева потянула на себя всю тяжеленную незапертую дверь.

Вошла… вбежала, влетела внутрь.

Она все еще надеялась, что Эжан полуночничает, сочиняя стихи за круглым туалетным столиком в углу спальни, — или, возможно…

Нет.

Закричать, позвать на помощь, в одну секунду собрать вокруг себя целый отряд стражников. Поднять с постели Литовта. Немедленно объявить розыск. Метать направо и налево смертные приговоры, если принца не найдут в ближайшие…

Она едва сдержалась. Едва промолчала, давая себе самой хоть немного форы.

Подумать.

Если бы на Эжана покушались… делали с ним что-либо помимо его воли — даже наедине с собой королева тщательно подбирала нейтральные, допустимые слова, — если бы… Любой всплеск противоречия мгновенно достиг бы сознания брата Агатальфеуса. Между мальчиком и его стабильером установлена прочнейшая связь, которая не нуждается даже в посредничестве магического амулета. Брат Агатальфеус только что был у нее, в королевских покоях. Он не сказал ничего такого… вообще ничего не сказал. А Эжан исчез… ушел из спальни гораздо раньше, чем она, Каталия, вызывала мага, — иначе успел бы примять постель. То есть ушел добровольно, сам.

Если, конечно, она может безгранично доверять его учителю.

Доверять нельзя никому, Ката, — внутренний голос почему-то с мягкими интонациями бывшего князя Ланса… — никому во всей Великой Сталле и провинциях на Юге и Востоке… никому во всем мире. Тебя и твоего сына может предать каждый, была бы цена подходящей. Да, но ведь брату Агатальфеусу пришлось, бы предать еще и Орден, а такого не совершит ни один стабильер, ни при каких обстоятельствах. Орден незыблем, и это единственная незыблемая вещь под солнцем. Сомневаться в Ордене — значит не верить в самые основы мироздания…

Каталия вдруг обнаружила себя сбегающей вниз по лестнице; подол домашнего платья скользил по нескончаемым ступенькам. Дробные шаги гулко отражались от пустынных стен; изумленные стражники следили за королевой из тайных ниш за витражными окнами.

Она соберется с мыслями — и поднимет на ноги весь дворец, отдаст нужные повеления, высочайше назначит награды и покарания. Но сейчас, пока мысли еще беспорядочно катятся и подпрыгивают, словно жемчужины из ожерелья, порванного наверху этой самой лестницы… пока не удается снова нанизать их на тонкую жилку… пока…

Королева сама отправилась искать сына.

Во дворцовом парке по самые верхушки деревьев был налит лунный свет. Сама луна, желтая и несуразно огромная, поднялась уже достаточно высоко, чтобы не цеплять за эти верхушки. Густые кроны издали казались черными и монолитными; когда Каталия ступила на серую песчаную дорожку, листья над головой призрачно зашептались. Звенящими трелями заливались сверчки. В промежутки между их руладами проскальзывала тишина.

Беседка, где Эжан обычно занимался науками с Агатальфеусом Отмеченным, начала белеть сквозь стволы слишком издалека — даже для такой светлой ночи. К той минуте внутренний голос тревоги уже звучал не так пронзительно; и все же королева никак не могла пройти мимо.

А потом она услышала.

Не голоса — шепоты. Ночные шелесты, не громче листвы.

Каталия Луннорукая пошла медленнее, стараясь помягче ставить ноги в ночных туфлях. Песок все же поскрипывал под атласными подошвами; она поднялась на цыпочки. Осторожно, будто беглый преступник, подкралась почти к самой беседке, притаилась за стволом дерева с шарообразно подстриженной кроной — и нервно, беззвучно усмехнулась. Теперь она могла позволить себе все — и смеяться в том числе.

Он жив.

Он здесь.

По ту сторону древесного ствола поблескивал пруд, гладь которого то и дело нарушали всплесками одинокие неспящие рыбки. В пруду плавали лодочки сухих листьев и желтая луна с размытыми краями. И по обе стороны от нее — две перевернутые зыбкие фигуры, отраженные с того берега…

Черные волосы Эжана беспорядочно разметались, луна посадила ему на макушку тусклый блик. И две искорки в жгучих глазах — видно даже отсюда. Лиловый камзол принца тоже казался черным — и мать передернула плечами, отгоняя неуместное воспоминание о том турнире. На поясе висел облегченный меч — сегодня утром он скрещивался с мечом южанина Ланса, и об этом тоже не хотелось вспоминать…

А рядом с сыном стояла девушка.

Совсем девчонка, бестелесная пигалица; декольте ее голубого — серого в лунном свете — платья не открывало ровным счетом ничего интересного. Бесцветная блондиночка, издали ее плоского личика было никак не разглядеть. Иначе королева непременно опознала бы ее… еще в бытность мелкопоместной баронессой дес Бланкен она научилась цепко запоминать лица всяческих поселянок и прислужниц. Ну, так что же: подойти поближе или дать мальчику возможность самому назвать матери имя своей первой учительницы?..

Ох, Эжан…

Они держались за руки, как дети.

Прошло добрых четверть часа; королева замерзла в легком платье, левая нога начала потихоньку затекать. А они, Эжан и эта… они даже ни разу не поцеловались.

А ведь мальчик уже большой, подумала Каталия. Он должен стать мужчиной до того, как взойдет на престол, — и позаботиться об этом придется ей самой… раз у него нет отца. Надо завтра же присмотреть ему кого-нибудь при дворе. Деликатные моменты — все-таки об этом обычно говорят «как мужчина с мужчиной» — поручить брату Агатальфеусу, но держать под личным контролем. Нельзя пускать настолько серьезное дело на самотек — иначе оно неминуемо выродится в такие вот ночные бдения и вздохи рядом с никчемной дурнушкой… не мешало бы все-таки выяснить, кто она такая. Судя по платью, знатного происхождения, но явно из провинции… Что ж, господин старший советник узнает. Самое подходящее задание для его шпионов…

Королева переступила с ноги на ногу; песок заскрипел чуть ли не оглушительно — но двое на том берегу не шелохнулись. Пора уходить. Эжан не простит, если, возвращаясь к себе, застанет ее здесь… Каталин зябко обняла руками плечи. Конечно, она будет ждать его, прислушиваться, ненавязчиво приоткрыв дверь спальни. Конечно, ей не удастся заснуть, пока он не вернется…

А если эта блондинка действительно из провинции, Литовт отправит ее в родное поместье. Просто и милосердно.

Пора взрослеть, Эжан…

И вдруг она споткнулась, словно пойманная охотничьей петлей. Остановилась, развернулась; бросилась обратно. Всего несколько слов, случайно всплывших в сознании… тогда, когда они были произнесены, королева приняла их за шутку остроумного сына. Они не могли оказаться ничем иным, кроме шутки!..

«Имя моей избранницы…»

Приближаясь к беседке, королева замедлила шаги — тише!.. — хотя сколько можно, она королева Каталин Луннорукая! И эта девчонка… кем бы она ни была…

В пруду по-прежнему отражалась желтая луна, чуть меньше, чем настоящая. И еще фигура стройного юноши в темном камзоле, с мечом, который рябь на воде искажала зигзагом…

Эжан был один.