Порой какой-нибудь крестьянин не мог выполнить приказ старосты о поставке продуктов. Тогда пленные, проходя по деревне, видели, как немецкие солдаты или их прислужники под плач хозяйки уводили со двора последнюю кормилицу-корову. Усач вздыхал:
      - Вот ведь как бывает. В сентябре тридцать восьмого года гитлеровская Германия могла выставить лишь около тридцати дивизий. И Чехословакия имела столько. Причем оружие чехов было не хуже. Кроме того, были гарантии Советского Союза. Но чешские буржуазные политики отвергли нашу помощь, сами распустили свою армию, сами отдали немцам ее вооружение. А народу осталось что? Шесть лет уже грабят страну фашисты.
      Но как ни строг был режим, встречая колонну русских пленных на улице, крестьяне останавливались, здоровались, снимая шляпы, долго смотрели пленным вслед.
      Казарма пленных стояла у развилин дорог к небольшим чешским городам Луже, Храст, Скутеч. Проходя или проезжая мимо, крестьяне подбрасывали в траву у казармы то каравай хлеба, то кружок колбасы, то кусок сала.
      Особенно любили чеха русские песни. Вернутся пленные вечером с работы, присядут на нары ждать ужина.
      Костя Курский затянет вполголоса:
      Из-за острова на стрежень, На простор речной волны...
      Пленные подхватят негромко. И так это здорово получится, что немцы тоже приоткроют дверь на своей половине и слушают. А один из них все на губной гармонике подыгрывал - мотив хотел запомнить.
      Лето. Окна открыты. На дороге тоже хорошо слышно. Идет или едет чех обязательно остановится. Стоят, слушают. И думают, наверно, одно с русскими.
      Любили песни России и дети. Казалось, малыши еще. Иному десяти нет. Что для такого печаль и раздумья? Но запоют русские, и ребятишки тут как тут. Слушают.
      18
      Когда переезжали в Белу, Вася правил лошадьми и не удержал их. Лошади свернули с дороги. Верховой, конвоир ударил его за это плетью по лицу.
      Философенко остановил кровь. На перевязки они с Васей израсходовали весь запас тряпок. Но рана болела. Лицо воспалилось. Правый глаз перестал видеть. Чтоб освободить парнишку от работы в лесу, пленные поручили ему дневалить в казарме. А Философенко приносил из леса лекарственные травы и лечил Васю.
      Дел у дневального набиралось много. Пленных разместили в большом двухэтажном здании. Каждое утро нужно было выносить из немецкой половины ведра, в которые там оправлялись ночью. Потом Вася мыл полы в офицерских комнатах, в большом помещении солдат, чистил и мыл коридор, отделявший немецкую половину здания от помещения пленных.
      Вася уставал. Голова болела. Он останавливался у окна и, тоскуя, подолгу смотрел на незнакомый пейзаж. Чешская деревушка раскинулась у подножия гор. Одна скала стеной поднималась у самой казармы. Горы звали уйти, скрыться в синих долинах...
      Однажды, стоя у окна, Вася увидел, как у входа в казарму появился прилично одетый чех и настойчиво стал объяснять что-то немецкому офицеру. Офицер ковырял в зубах спичкой. Чех указывал рукой на казарму на соседний дом, видневшийся за деревьями, называл немца "уважаемым господином офицером" и быстро сыпал немецкими словами, которых Вася не понимал.
      Наконец офицер зевнул и нехотя сказал что-то часовому. Часовой отступил от двери. Чех приподнял шляпу, одарил немца благодарным поклоном и проворно вошел в казарму.
      Вася вытер с подоконников пыль. Под взглядом часового, стоявшего снаружи, сходил к ручью за водой.
      Возвращаясь, он столкнулся с чехом в коридоре. Чех выносил из казармы сверток географических карт. Увидев Васю, он улыбнулся, отступил в сторону и, как перед офицером, приподнял шляпу. Вася не привык к таким приветствиям и прошел мимо.
      Он продолжал носить воду из ручья, широко плескал ее в казарме на пол, работал шваброй. Однако чех был новым явлением в однообразной казарменной жизни, и, как ни мешали дела, Вася наблюдал за ним в окно.
      Чех тем временем унес из казармы аквариум, в котором плавали вверх брюшками уснувшие рыбки. Унес скелет человека, чучело журавля, собранный на проволоках скелет неизвестного зверя. Покурив с часовым у двери, он исчез на некоторое время, и Васе показалось, что он ушел совсем.
      Вдруг дверь в помещение пленных открылась и чех остановился на пороге:
      - Будьте здрав, руски соудруг!
      Хотя Вася не ходил на работу и поэтому почти не видел жизни деревни, он не раз слышал разговоры пленных о тяжелой судьбе чехов. Куски хлеба, подброшенные местными жителями в траву около казармы, часто попадали ему, как самому младшему. Он даже место нашел у одного окна, откуда с благодарностью наблюдал за теми, кто не боялся хоть чем-то помочь пленным.
      Но к этому чеху в душе парнишки поднялось недоверие: он же разговаривал с немцами, улыбался им, угощал их папиросами.
      Вася бросил на вошедшего угрюмый взгляд и опять заработал шваброй.
      Улыбка сошла с лица гостя.
      - Не разумите? - спросил он. - По-русски то есть зрасте. Я учител Франтишек Ироушек. Ржедител. По-русски то есть директор. - Он указал в окно на видневшееся среди зелени двухэтажное здание. - То есть мой дом.
      Ткнул пальцем вверх, потом развел руками в стороны.
      - Зде есть школа. Школа. Разумите?
      - Разумею. Здравствуйте, - недоверчиво ответил Вася.
      - А что е тву око? - Чех потрогал свой глаз, чтоб Вася лучше понял.
      - Немец, - сказал Вася, твердо глядя ему в глаза. - Плетью.
      - О-о! Не есть хорошо.
      Постоял. Снова тронул Васю за плечо:
      - Як тву имено? Имено?
      Большим пальцем ноги Вася провел от лужи на полу длинную черту, по которой вода потекла в другую лужу. Неохотно ответил.
      - Вaсиль? - переспросил чех. - Вaсиль?
      Вздохнул, потрепал Васю за плечо.
      - Тржеба... Як то по-русски? Тржеба чекати. О! Ждать. Ждать.
      Вася не ответил.
      Чех тоже помолчал, раздумывая. За дверью тяжело топал по коридору часовой.
      Потом чех на том же ломаном русском языке спросил Васю, не ученик ли он, сколько человек в колонне пленных, все ли они русские, откуда?
      Вася опять нахмурился, провел ногой по полу черту. Неопределенно сказал:
      - Всякие есть...
      Чех попросил достать что-то со шкафа, заставленного школьным инвентарем.
      Вася придвинул к шкафу табуретку, встал на нее и тронул стеклянный ящичек с видневшимся внутри скелетом лягушки.
      Чех отрицательно покачал головой!
      - Не, не. Земекоуле. - Он указал пальцем на пол: - То е земе.
      После этого сделал вид, будто держит в руках что-то круглое:
      - То е коуле.
      Вася не понимал. Наконец его палец остановился на большом пыльном глобусе. Чех обрадовался:
      - Ано! Ано!
      Вася улыбнулся:
      - Так бы и сказали. Глобус. Чего проще?
      Чех смеялся:
      - Не, не. То руски ержекне глобуз. Чех ержекне земекоуле.
      Вася смахнул с глобуса тряпкой пыль и отдал его чеху. Но тот не спешил уходить.
      - А просим, Василь, як по-русски тото?
      Он подошел к стене и ткнул в нее пальцем.
      - Стена.
      - И чех ержекне стeна... А, просим, тото?
      Чех указал на окно.
      - Окно.
      Чех даже по боку себя ударил от удивления.
      - То е пекне. И чех ержекне oкно. А просим тото?
      Он тронул Васину руку.
      - Рука.
      И чех ержекне рyка. Разумите, Вaсиль? Родни братр! Разумите? Руска рyка и ческа рyка - две? Да? Две рyки. Сила! О!
      Чех странно, как бы спрашивая, смотрел на Васю. В его глазах были озорство и удаль.
      - Разумите, хлап? Сила.
      Он стал прощаться.
      - Е час итти... Как то? Скоро приеде немецки плуковник. Его ержекне: проч зде чех?
      Он держал руку парнишки в своей руке, смотрел ему в глаза и улыбался:
      - Ти, Вaсиль, е велми млади. Тобе е трежба много, много учити се, знати деяни словански народ. Чех и руски е братр. На хледаноу, Вaсиль! Я еще приду.
      С глобусом в руках он вышел из казармы, приподнял шляпу перед часовым у выхода и исчез за деревьями.
      А Вася, опершись на швабру, долго раздумывал над его словами.
      Действительно добрый человек и брат? Или гестапо решило еще раз проверить русских?
      19
      Чех приходил несколько раз.
      Опять угощал немцев сигаретами, шутил, спрашивал у пленных, из каких они областей, как будет по-русски то или иное слово. Васе незаметно показывал два пальца. Мол, помни. Две руки - сила!
      Вася рассказал Философенко о первом разговоре с чехом.
      Усач сказал:
      - Надо проверить.
      Философенко посоветовал:
      - Ты поспрашивай о нем на речке.
      Немцы заставляли мальчишку мыть им сапоги. Принесет Вася охапку сапог на берег речки и возится с ними час-полтора. А за это время какая-нибудь крестьянка, полощущая белье на другом берегу, посмотрит, посмотрит на его повязку через все лицо, не вытерпит и заговорит с ним потихоньку.
      - А скажи, хлап, неужели ж в России таких молоденьких берут на войну?
      Спросит, конечно, по-чешски. Но после разговора с Ироушеком Вася заинтересовался чешской речью. Стал прислушиваться, запоминать слова, находить общие с русским языком. И в чешском языке на самом деле оказалось много родного. Скоро Вася стал понимать почти все.
      - Что вы, тетя! - ответит он, оглянувшись на часового. - Немцы так меня угнали. Ни за что. Они любят угонять русских парией и девчат в Германию. У нас почти всех выловили.
      Отвечает по-русски, а женщина тоже понимает его, печально качает головой. У нас, мол, тоже. Горе чешским матерям. "Валка то бйда народна".
      Кончит женщина работу, уйдет. А в цепкой памяти парнишки останутся еще несколько новых слов: хлап - парень. Ано - да. Голка - девчонка. Валка война. На хледаноу - до свидания.
      Моет Вася немецкие сапоги, расставляет их на зеленой травке в ряд чтоб часовой работу видел. А в это время высокий хмурый дядька коня приведет поить.
      - День добрый, пан, - негромко говорит ему Вася.
      - Добри ден!
      Опять дождь собирается...
      - Дождиво е...
      Шевеля ушами, конь пьет холодную речную воду.
      Дядька держит повод и молчит.
      Подходят мальчишки - посмотреть на русского хлапа, которого немцы держат в плену. Мальчишки поддергивают штаны, шмыгают носами и молча в упор разглядывают Васю, повязку на его глазу, изорванный бумажный пиджачишко не по росту, босые, красные от холода ноги.
      - Что-то в той стороне вчера стрельба была, - говорит опять Вася дядьке. - Не слыхали?
      Дядька еще сильнее хмурит брови. Сейчас не то время, чтобы стоило крестьянину рассуждать по каждому поводу. Молчит. Конь напился, оторвал голову от воды. С его губ падают в речку капли. Дядька садится верхом и уезжает в деревню. Наглядевшись на Васю, уходят мальчишки.
      Вася опять моет сапоги один.
      Но вот древний старик приносит кадку - замочить в реке. Он шевелит лохматыми бровями, посапывает в обвисших усах закопченной трубкой и тоже долго рассматривает худого русского мальчишку с повязкой на глазу.
      - Колик е тобе лет?
      Вася отвечает.
      - Отец е?
      - Есть.
      - Кдо он?
      - Каменщик.
      - Каменщик?
      - Дома строил.
      - Зедник, - догадывается дед и опять долго сопит трубкой и шевелит бровями. - Я тоже зедник.
      Он рассказывает что-то о себе, Вася понимает только одно: немцы и его сына угнали в Германию.
      Опять дед курит и молчит. Докурил, поднялся. Сказал Васе, чтобы приходил в гости, показал, в какой стороне от казармы его дом.
      Ответить Вася не успел. За его спиной раздались тяжелые шаги часового, лязг затвора. Часовой яростно ругался по-немецки, гнал старика прочь. Старик опустил голову, вздохнул и не спеша ушел.
      В общем, как ни стерегли немцы, разговаривать с местными жителями Васе удавалось. А когда на посту около казармы стоял старый австриец, побывавший в первую мировую войну в русском плену, Вася мог разговаривать без помех. Австриец не обращал на это никакого внимания.
      Получив задание Философенко поспрашивать об Ироушеке, Вася первым делом осторожно заговорил с ребятишками о школе. Но дети не поняли его, принесли из дома хлеба, картошки и, что-то крича, начали кидать ему через речку. Их прогнал часовой.
      Тогда Вася осторожно стал заводить разговор со взрослыми. Некоторые крестьяне уклонялись от беседы:
      - Кто его знает, - пожимал плечами какой-нибудь пожилой дядька и торопливо отходил от Васи подальше.
      - Простая крестьянка не может про то рассуждать, - отмахивались женщины. - И без того беда за бедой идет.
      Но находились и такие, которые отвечали прямо, что плохого об Ироушеке не знают. Учитель. Добрый. Честный.
      Ироушек тоже не терял времени. Нужно было или нет, но он почти каждый день появлялся в казарме. Чистенький, улыбающийся, болтал по-немецки с офицерами, угощал их сигаретами, пытался играть на губной гармонике.
      Заходил и к пленным. Кивал Васе. Спрашивал у кого-нибудь из пленных, как дела. Рассказывал историю села. Интересовался, нравится ли Бела русским.
      Пленные много не разговаривали. Село, мол, приличное, но дома все же лучше.
      Усач, Костя Курский, Философенко старались в беседу не вступать, наблюдали за гостем издалека.
      Однажды пришла на речку за водой женщина лег тридцати пяти. Осмотрелась - где стоит часовой, нет ли поблизости других немцев. Спустилась к берегу. Видимо, ожидая, когда обратит на нее внимание русский парнишка, несколько раз сполоснула ведра водой.
      - Разве у вас нет колодца - носите воду из реки? - спросил Вася.
      Как человек, привыкший объяснять, женщина ответила просто и серьезно:
      - То, мальчик, для сада. Подзим - осень. Чешские крестьяне сажают яблони.
      Она говорила по-русски правильно, во всяком случае, понятно для Васи.
      Поверил в нее парнишка, с первых слов поверил. Спроси почему - не объяснил бы. Пальтишко на ней простенькое. На голове - косынка зеленая. Туфли на низком каблуке. Женщина как женщина. Но то ли лицо у нее было располагающее - лицо доброй матери, то ли подкупала эта добрая серьезность. Вася сразу понял: эта не выдаст.
      У казармы брехали сторожевые овчарки. По шоссе с ревом проносились автомобили. По мосту неподалеку шагал взвод немцев и горланил песню: "Хай-ли, хай-ла-ла, ла-ла".
      За деревней слышалась стрельба. Кто и в кого палил - неизвестно... А женщина мыла свои ведра и ждала, не спросит ли русский мальчик еще о чем.
      Оглянулся Вася на часового (у казармы шагал с автоматом австриец) и решительно сказал:
      - Тетя! А тетя!
      - Слушаю, мальчик.
      - Можно вас спросить? О важном-важном.
      Она улыбнулась, перестала мыть ведра.
      - Пожалуйста, мальчик. Спроси о важном-важном.
      - К нам в казарму ходит директор школы. Пан Ироушек. Разговаривает. Спрашивает. А мы не знаем, хороший он человек или нет?
      Теперь она не улыбается. Смотрит на пего прямо и строго. Думает.
      - А почему ты так спрашиваешь о нем, мальчик?
      - По-немецки говорит - как горох сыплет.
      - Что такое "горох сыплет"?
      - Значит, быстро.
      - Он же учител. Чешский учител обязательно должен знать языки.
      - И часовые его пропускают...
      - Ты теперь не веришь людям?
      - Смотря кому. Но я про своих учителей думаю.
      Вася еще больше понизил голос:
      - У нас в школе была учительница...
      - Где то было?
      - У нас, в Турбове. Слышали про такой город?
      - Не, мальчик.
      - Про Украину слышали?
      - Конечно.
      - А про Винницу?";
      - Что такое Винница?
      - Очень, очень большой город. Областной центр.
      - Разумию. Центр округи.
      - А если пройти от Винницы еще двадцать шесть километров - будет Турбов.
      - То не важно, мальчик. Что ты хотел рассказать про учителку?
      - Она у нас преподавала пение и рисование. Мы ее не любили. Мальчишки вообще не любят петь. Это больше для девчонок.
      - Ты так думаешь?
      - Думаю. Да и не понимали мы ничего. Молодые были. Мне семнадцатого мая сорок первого года только тринадцать лет исполнилось.
      - По-видимому, не очень много и сейчас. Ну, так что же?
      - Не любили мы ее. Озоровали на уроках.
      - Что такое "озоровали"?
      - Шалили. Мы даже петухами пели...
      - О-о! Бедная учителка! Ну, и что же?
      - А когда пришли немцы, она поступила работать в районную управу. И все, о чем узнавала, говорила людям. Когда облава. Когда каратели придут. Если кому нужны документы, - доставала документы...
      Лицо женщины опять стало строгим.
      - Мальчик! Об этом нельзя рассказывать на речке.
      - Теперь можно. Немцы все узнали. С ней вместе работал ее отец - наш учитель математики...
      - И что сделали немцы?
      - Увезли обоих в Винницу. А там, конечно...
      - А ты откуда знаешь?
      - Мишка Леонтюк хвалился. Полицай.
      - Печальная история, мальчик.
      Вася моет сапоги. Она тоже молчит. Взвод немцев, пройдя за это время полдеревни, со свистом запевает другую солдатскую песню. По шоссе мимо казармы проносится колонна грузовиков.
      Женщина поднимает глаза на Васю. Взгляд ее прям и тверд.
      - Я понимаю тебя, мальчик. Нет, наш директор - честный человек. И ты больше никого не спрашивай о нем на речке. Я - тоже учителка из этой школы.
      Она зачерпнула воды одним ведром, потом вторым, сказала:
      - До свидания. И ушла.
      А через день-два тоже пришла в казарму за учебными пособиями. С Васей заговорила как со старым знакомым. Тоже спрашивала пленных, откуда они, рабочие или крестьяне. Училась правильно произносить русские слова.
      20
      О встречах на речке Вася рассказывал Философенко, Усачу, Курскому. Они думали: верить или не верить ему? Где теперь Советская Армия?
      Тем временем колонна закончила работу и в деревне вела. Однажды утром старший офицер дал команду готовиться в путь. Среди пленных пошли тревожные разговоры: куда повезут? К новому месту работы? Или опять в концлагерь?
      Некоторые пытались спросить у солдат. Тем более что незадолго до этого почти весь конвой заменили. Молодых отослали на фронт. На их место прибыли ограниченно годные по ранениям, старики, больные. Германия исчерпала людские ресурсы. Пленные думали: может, эти будут чуть помягче, рассудительней? Но новые конвоиры сами боялись русских. На каждую попытку заговорить отвечали криком, угрозами. По действиям офицеров тоже ничего нельзя было понять.
      Перед самым отъездом колонны снова пришел Ироушек.
      - Не можно не попрощаться с господами офицерами, - говорил он, как всегда приподнимая шляпу и раскланиваясь.
      Он опять шутил, угощал немцев сигаретами, даже помогал им укладывать чемоданы на повозки.
      Васю тоже заставили носить немецкие вещи. Около одной из подвод он и Ироушек оказались вдвоем.
      - Василь, - заговорил чех. - Времени у нас нет. Передай своим товарищам. Вы поедете недалеко. Там тоже будете возить лес. Пусть ваши не беспокоятся. Но вам надо бежать. Здесь хорошие люди. Они укроют вас в горах. Там дождетесь Советску Армаду. Приводите больше пленных...
      Чех сказал правду. Русских перегнали в соседнюю деревню Рехембург, расположенную в десяти километрах от Белы, и снова заставили рубить и вывозить лес.
      Усач, Курский и Философенко стали заговаривать с пленными о том, что здесь, наверно, тоже есть партизаны. Как в России. Пора кончать лесозаготовки. Не век же, в самом деле, грузить для фюрера древесину...
      Некоторые отмалчивались. Не решались. Другие сомневались в успехе. Край чужой. Не знаешь ни языка, ни местности. Кругом расклеены приказы: расстреливать не только беглецов, по и их укрывателей.
      - Нет, - вздыхали они, - видно, пили, браток, дровишки да не думай ни о чем, пока жив.
      Пожилые пленные, обрадованные тем, что их перегнали не в концлагерь, ссылались на года:
      - Куда уж нам! Дождемся наших здесь. Если придут...
      Но большинство соглашались с полуслова.
      - Да. Неплохо бы податься к партизанам. Мы готовы. Командуйте.
      Настроение пленных после таких разговоров менялось. Загорались надеждой глаза, выпрямлялись согнутые спины. Люди вдруг особенно ясно увидели, как изменилось многое под ударами нашей армии с востока. У гитлеровцев уже не было спеси начала войны. Охранники часто ходили понурые. Видать, боялись, что их тоже отправят на фронт.
      Иван Муха однажды не сдержался - не сумел скрыть своих чувств.
      У него, как у остальных пленных, сильно износилась одежда. Брюки порвались. Засаленная рубаха, которую он надевал прямо на голое тело, сгорела от пота.
      И вот утром на конюшне пожилой австриец, что был в русском плену, молча бросил ему свой поношенный китель, Иван надел его.
      Австриец довольно улыбался:
      - Гут, гут, Иван...
      - Ладно, - без особой радости ответил Муха.
      В этот момент он увидел на гимнастерке фашистский знак - хищный орел с распростертыми крыльями и свастикой над головой. Иван потемнел.
      - А это что? - указал он на эмблему.
      - Гитлер. Империя. Орель! - значительно поднял палец охранник.
      Муха рванул эмблему с груди и бросил ее в навоз.
      - Гитлер капут!
      Австриец даже присел от ужаса!
      - Глюпий руськи мальчишка, - зашипел он, оглядываясь по сторонам. Узнает господин официр - Ванька будет капут.
      Муха отмахнулся и пошел отвязывать коня. А конвоир то оглядывался по сторонам, то изумленно качал вслед ему головой.
      Пленные гадали: скажет начальству или нет?
      Не сказал.
      Пленных разместили на окраине Рехембурга. По одну сторону их казармы располагались жандармерия и почта. По другую - парикмахерская, по-чешски голичстви. Напротив стояла пустая трехэтажная школа. Рядом с ней лесопилка. Нижний этаж ее немцы заняли под конюшню. В жилой половине второго этажа расположились сами.
      С крыльца своего заведения парикмахер не раз смотрел, как немцы гонят русских пленных на работу или обратно. Однажды предложил господам офицерам свои услуги. Когда постриг и побрил их - попросил разрешения постричь, для порядка, и пленных.
      - Клиентов, увы, мало. Времена тяжелые. Я целыми днями смотрю в небо...
      Старший офицер согласился. После этого немцы каждый вечер водили в парикмахерскую по небольшой группе русских. Чех не спеша звенел ножницами, скоблил почерневшие изможденные лица бритвой и, как все парикмахеры мира, разговаривал с клиентом. Кто? Откуда? Давно ли в Чехии?
      - У нас хорошая осень. А в России, просим вас, уже снег? Везде? Что вы говорите? А голичи там тоже есть? Такие же? А, просим вас, инструмент там хуже или лучше?
      У парикмахера - помощница. Черноглазая румяная девушка с толстой косой. У нее свои вопросы. А носят ли девушки в России длинные платья? А какие у них прически? А правда ли, что русские девушки служат в армии снайперами и радистками?..
      Подошла Васина очередь идти в парикмахерскую. Сел в кресло. Давно не видел себя в зеркале. И испугался. Волосы длинные. Лицо худое. Почти как у тех, которые были в концентрационном лагере. Повязку с глаза он снял, но половину зрачка еще закрывало красное пятно.
      Посмотрел Вася на себя - родной дом вспомнил. Отца. Ивана. Живы ли? Далеко от них забросила его судьба. Чех щелкает ножницами то справа, то слева. На пол летят длинные грязные пряди. А чех отойдет немного, посмотрит на Васю, как художник на картину, которую рисует, и опять щелкает ножницами.
      - Так вы, просим вас, работали в Беле? - спрашивает он.
      - Работал.
      - Лес возили?
      - Да.
      - А, просим вас, Ироушека вы не знаете?
      В зеркало Вася осторожно косится на охранника. Стоит. Пожилой человек. Наверно, своих детей имеет. А вот стоит, караулит русского мальчишку. Глаза водянистые. На лице тупость. Через шею ремень автомата переброшен, и рука на спусковом крючке.
      - Знаю, - говорит Вася.
      - Мой приятел. Любую услугу - когда хотите...
      Вася молчит.
      Позвякивая ножницами, чех заходит с другой стороны.
      - А может, просим вас, захотите съездить? Может, вам коло нужно? Возьмите, просим вас. У меня есть...
      Вася молчит. Пожимает плечами, как человек, который не может знать о будущем. А сам напряженно думает: "Зачем ехать к Ироушеку? Надо посоветоваться. И что такое коло?"
      21
      Хмурится ноябрьское небо. По горам стелются серые лохматые тучи. Холодный ветер задувает то слева, то справа. На каменистую тропу, вьющуюся среди гор, рез, ко, как горох, падают капли дождя.
      Вася едет по тропе на велосипеде. Это и есть коло. "Штабисты" - так теперь звали пленные между собой Усача, Курского и Философенко - решили принять предложение парикмахера.
      Вася промок, продрог. Но сердце его бьется радостно, Он хозяин себе. За спиной нет часового.
      Васю и пожилого пленного, дядю Ивана, немцы оставили чистить конюшню. Вася поработал немного и сказал, что ему надо сходить в казарму. Он пересек улицу, вошел во двор. А там, вместо того чтоб действительно зайти в казарму, скрылся за деревьями и перескочил через ограду во двор парикмахерской...
      И вот он, чуть вихляясь в седле, с волнением жмет на педали. Немцы спят после обеда. Дежурные охранники играют во дворе в карты, так как охранять некого: все пленные, кроме Васи и дядьки Ивана, в лесу. За это время надо разведать дорогу на Белу. Посмотреть, где заставы, как их обойти. Встретиться с Ироушеком. И вернуться быстро, чтобы гитлеровцы ничего не заметили.
      Правее тропинки то поднимается на склоны гор, то опускается в глубокие долины магистральное шоссе, которое соединяет Рехембург и Белу. Васе видно, как по серой ленте шоссе едут подводы, мчатся легковые машины, мотоциклы, тяжело ползут грузовики, в которых, блестя мокрыми касками, аккуратными рядами сидят немецкие солдаты с автоматами. По шоссе ему не проехать...
      Вася в сером пиджачке, мятых бумажных брючишках, стоптанных ботинках, приобретенных для него взрослыми пленными в Беле. На тропинке, по которой едет Вася, встречаются люди - преимущественно местные жители, которых только нужда или дело заставляют выйти из дому в непогоду. Кто из них заподозрит в юном велосипедисте русского пленного? Пешеходы равнодушно уступают мальчишке дорогу, не оглядываясь, бредут дальше. А Вася жмет и жмет на педали и думает: если остановят и заговорят или если встретятся немцы, надо притвориться немым...
      Ироушек был дома - все такой же чистенький, улыбающийся. Мальчишку сначала не узнал. Потом вспомнил:
      - О, Василь! Хлап! Проходи, проходи.
      Комнатка, в которую он завел парнишку, тоже была чистой и светлой. В шкафах стояло много книг.
      Наедине с Васей Ироушек стал серьезным. Спросил, кто дал коло.
      - Пан голич. Что рядом с нами. Он вас знает.
      Ироушек кивнул.
      Помня наказ всего пока не говорить, Вася объяснил приезд желанием прогуляться. Чех улыбнулся:
      - Хорошо, хорошо. Только не надо гулять на силнице, то есть шоссе.
      Вася ответил, что ехал стороной, по тропинке.
      - И по тропинке следует ездить осторожно. Много людей - не есть хорошо. На тропинке бывают засады националистов. Чехов губят не только немцы. Много горя делают предатели своего народа - националисты, полицаи. О, слуга всегда есть подлее своего господина! Немец боится отойти от дороги. Полицай идет. Немец плохо знает местность. Полицай - хорошо. У полицаев есть специальные отряды для вылавливания партизан и бежавших из плена. Если много людей - надо идти в Белу лесом. Разумите, Вaсиль?
      - Разумею.
      Ироушек объяснил, с какой стороны шоссе идти лучше. Вася стал прощаться.
      - Если найдем второй велосипед - в другой раз приеду с кем-нибудь вдвоем, - сказал он.
      - Просим вас. Пожалуйста.
      Пани Ироушекова дала Васе на дорогу толстый бутерброд с маслом. Вася смущенно поблагодарил, спрятал его в карман и вскочил на велосипед.
      Непогода умерила бдительность полицаев и немецких застав. Возвратился он тоже без происшествий. Отдал парикмахеру велосипед. Перелез через забор во двор казармы. Оттуда как ни в чем не бывало прошел в конюшню.
      Дядя Ваня подметал стойла, Вася принялся задавать коням корм...
      А через пару дней помощница парикмахера достала второй велосипед. Вася приехал к Ироушеку с Усачом, оставленным дневалить на конюшне вместо дяди Ивана.
      Ироушек работал в огороде. Он серьезно пожал гостям руки, завел Усача в дом. Пани Ироушекова сходила за местными жителями - Застепой и Новаком. Совещались долго. Вася дежурил у входа...
      В эти же дни случилось еще одно происшествие, взволновавшее всех.
      Бывая в парикмахерской, Вася высказал мечту всех пленных: послушать радио. Черноглазая красавица задумалась. Потом сказала:
      - Я обеспечу.
      Через несколько дней парикмахер передал пленным:
      - Сегодня ночью. Выделите двоих.
      "Штаб" выделил Васю и Муху. Когда пленные заснули, оба сбежали из казармы. Помощница парикмахера повела их в соседнюю деревню. Остановилась у небольшого дома.
      - Здесь я живу.
      В доме были старый крестьянин и его жена.
      Девушка прошла в другую комнату. Старик долго расспрашивал Васю и Муху, где они жили у себя на родине, сколько в колонне пленных, что их заставляют делать. Парни вежливо отвечали. Переглядываясь, ждали радио. Но старик почему-то медлил. Подходило время возвращаться. Вася и его друг не выдержали.
      - А где же радио? Нам обещали.
      Старик потрогал усы.
      - Сейчас не можу, - сказал он неопределенно. - Просим в другой раз.
      Вася и Муха разочарованно пошли обратно.
      Ночь была темная. Дорога то петляла по перелескам, то выходила на открытую равнину. Стараясь не сбиться, ребята хмуро думали: испортился приемник? Или им ив поверили? Кто был этот старик?
      Размышления прервались самым неожиданным образом. Из-за деревьев выскочили три тени. По-немецки и по-русски скомандовали:
      - Руки вверх!
      Муха и Вася растерянно повиновались. Неизвестные подошли. Двое быстро ощупали пояса, карманы, пазухи. Третий по-немецки спросил: